Коллекционер

Меня дико бесит тиканье настенных часов, отдающихся в ушах настойчивым "тик-так-тик-так-тик-так", а изучающий взгляд мужчины напротив с легкостью выбивает из колеи, вынуждая нервно покачивать ногой и перебирать ремень сумки, лежащей на коленях. Сложно оставаться хладнокровной, когда настоящий профессионал прочитывает тебя как открытую книгу только по воспроизводимым жестам и мимике — по-идиотски глупой мимике, которую я столько раз репетировала перед зеркалом, но так и не смогла сыграть в нужный момент, поэтому на моих губах нет благодарной улыбки, а лицо не светится от счастья, что мои страхи наконец отступили. Не отступили, и, чтобы скрыть свое раздражение и накипающую злость от собственного проигрыша, я откровенно зеваю, желая как можно быстрее уйти отсюда. С меня хватит. И даже якобы дружеские и "доверительные" отношения между нами абсолютно ничего не меняют, потому что мне надоело вечное копание в моей голове, надоела его снисходительность и прилипчивая забота. Впрочем, это ведь входит в его обязанности. Позвольте представить: мой личный психотерапевт — Рик Майерс. — Саманта, ты уверена, что тебе больше не нужна моя помощь? За этот год я успела изучить его привычки и точно знаю, что сейчас он достанет остро заточенный карандаш из верхнего ящика стола и перелистнет страницу тетради, исписанную его мелким и аккуратным почерком. И действительно, Рик плавно наклоняется чуть в сторону и открывает ящик, доставая карандаш и возвращаясь в исходное положение. Шелест страницы и опять его пристальный взгляд. — Более чем. Спасибо вам, мистер Майерс, вы здорово мне помогли, и теперь я могу справиться самостоятельно, — откровенная ложь заставляет меня опустить глаза и уставиться на носки своих туфель, немного пыльных и потерявших блеск, но успешно помогающих скрыть замешательство. Все же я не научилась защищаться от его проникновенности и чутья, которое, знаю, подсказывает ему, что это далеко не последняя наша встреча. — Может, поведаешь о своих планах? — тихий шорох графитового стержня по бумаге и законспектированная мысль врача, наверняка сделавшего определенные выводы, например, о моем нежелании продолжать беседу и закрыться наконец от его профессиональных приемчиков по промывке мозгов. — Планах? Я... эмм, — на секунду теряюсь, вспоминая о планах, которых на самом деле у меня нет, и нервно кусаю губы, чтобы придумать хоть какую-нибудь ложь, ведь все мои планы остались далеко в прошлом и теперь мне просто хочется научиться жить. Как прежде. Без страха. — Н-у-у например, сегодня я приглашена на прием, — в очередной раз заминаюсь и оглядываюсь на часы. Еще немного, еще пять минут психоанализа и я свободна. Тик-так-тик-так-тик-так. — Ты пойдешь на него одна? Я боюсь этого вопроса, очень, потому что прекрасно понимаю, к чему он клонит. — Нет. — С Михаэлем? — Да, — киваю головой и до боли стискиваю зубы, ожидая следующего вопроса. — Как вы близки? — голос Майерса остается все таким же однотонным и плавным, будто бы успокаивающим и даже убаюкивающим, но внутри меня постепенно нарастает тревога, под гнетом которой сердце набирает ритм и тяжелыми ударами бьет по барабанным перепонкам. Оглушает и вызывает чуть ли не тошноту при одном лишь воспоминании о близости... неважно какой. — Достаточно, чтобы я согласилась провести с ним вечер, — удивляюсь, как я вообще нашла в себе силы ответить на этот вопрос, и вздрагиваю от неожиданности, когда в кабинете раздается тихий сигнал, свидетельствующий об окончании сеанса психотерапии. Вот и все. Сейчас я медленно встану, поблагодарю его за помощь и, взяв свою сумку, покину опостылевший за этот год кабинет с надеждой, что больше никогда не вернусь сюда. Никогда. Потому что мне пора отпустить свой страх и привыкнуть к свободной жизни. — Все же обдумай свое решение по-хорошему, Сэм, и знай, что двери этого кабинета всегда для тебя открыты, — Майерс закрывает блокнот и встает одновременно со мной, протягивая руку и внимательно изучая эмоции на моем лице. Поздно, Рик, сеанс окончен. — Спасибо, мистер Майерс, и прощайте, — с трудом заставляю себя пожать протянутую руку, лишь на несколько секунд коснувшись горячей ладони, и быстрым шагом иду к выходу. А потом, уже перешагнув порог, оборачиваюсь и улыбаюсь, показывая наигранную веселость. — Пожелайте мне удачи, Рик, сегодня мое первое свидание. — Удачи, Саманта, и дай вам Бог счастья.

***

Здесь несколько душно, несмотря ни на прохладу вечера, ни на качественную систему кондиционирования, ни на легкое, надетое на мне платье, и я устало скольжу взглядом по просторному залу, стараясь не привлекать к себе внимания. Вокруг меня кипит жизнь, вокруг улыбки и незнакомые лица, вокруг меня непривычная свобода, которая пугает и заставляет меня прятаться в самом дальнем углу, подальше от общества и ненужных знакомств, подальше от мира, которого ты лишил меня когда-то. К сожалению, я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что этот мир теперь мой. — Я отлучусь. Натянуто улыбаюсь, чувствуя дыхание Михаэля на своем плече и крепко-крепко зажмуриваюсь, когда его ладонь касается моей талии. Это прикосновение мимолетно, практически невесомо, но мне все равно трудно справиться с инстинктивным желанием сбросить ее, обнять себя за плечи и закрыть глаза, чтобы не видеть приближение монстра и не чувствовать боли, притаившейся в его ласке. Главное, помнить, что монстра уже нет, и мне нечего бояться. — Конечно, — киваю, скорее самой себе, чем удаляющемуся Михаэлю, и перевожу внимание на цветы, стоящие рядом со мной в огромной вазе. Ненавижу цветы. Ненавижу их запах. Ненавижу их красоту. Это ты научил меня ненавидеть их, Алан. Рефлекторно касаюсь пальцами талии, где под тонкой шелковой тканью легко прощупывается шрам, когда-то оставленный тобой, и в полной отрешенности от реальности начинаю срывать один лепесток за другим, превращая красные камелии в изуродованные и лишенные лоска стебли. Ты делал то же самое, помнишь? С разницей лишь в том, что твой сад был абсолютно другим. Мертвым. — Мисс Стефенсон? — рука застывает на полпути, и легкие будто наполняются раскаленной лавой, лишая меня возможности дышать. Чувствую, как постепенно нарастающая паника сковывает движения и холодит кровь, колючими льдинками застывшую в моих венах, и не решаюсь обернуться, искреннее веря, что все это просто плохая шутка. Ведь шутка, да? — Мисс Стефенсон? — Вежливое покашливание и касание на моем плече. — Простите, но вам просили передать. И только тогда я позволяю себе развернуться и встретиться с растерянным взглядом официанта, тут же опустившим глаза и держащим в одной руке поднос, на котором красуется призрачная орхидея и белоснежный конверт, подписанный твоей рукой. Знаю, что сейчас мое лицо приобретает точно такой же оттенок, как и девственно белоснежные лепестки цветка — редкого произведения искусства, о котором ты так любил рассказывать, и не могу заставить себя взять в руки конверт, переворачивающий мои внутренности от страха, что несет каждое воспоминание о тебе. Ты же умер, Алан... Этого не может быть. — Простите, — несвязно шепчу, трясущимися руками принимая орхидею и сложенный лист бумаги, и тут же разворачиваю его, через пелену слез читая строчки: "Подари мне танец, Кэйт. Твой А." Всего на миг закрываю глаза, пытаясь взять себя в руки и не поддаться истерии, продумывая выход из положения и до сих пор по-глупому надеясь, что это шутка. Всего лишь шутка, моя фантазия, кошмарный сон, от которого я с криком просыпаюсь по ночам и метаюсь по квартире, проверяя замки и окна. Ведь все это время во мне живет страх, который ты вшил в меня прочными нитками, такими прочными, что даже спустя год я не могу от него избавиться. Он подчиняет меня и превращает в параноика, остерегающего каждого шороха или тени, звонков, что крайне редко раздаются в тишине моей квартиры. Ты забрал мое спокойствие с собой, Алан, и сейчас я вновь убеждаюсь, что мой страх не был напрасным. Ты вернулся. Чтобы завершить начатое? Чувствую твой взгляд на себе, одновременно холодный и такой обжигающий, что я физически ощущаю, как моя кожа плавится и опадает лоскутами, причиняя дикую боль. И стоит ли говорить, что я не могу даже обернуться, чтобы увидеть наконец давно ушедший призрак. Ты же умер, Господи, умер. Ты сдох, Алан. И мне становится страшно, так страшно, что весь мой мир сжимается до собственных ощущений, включающих лишь мое прерывистое дыхание и постепенно леденеющие ладони. Ни музыки, ни голосов, ни света — только я, застывшая в одной позе и окутанная ужасом, не дающим мне здраво мыслить. Иначе бы я давно уже убежала, спряталась, позвонила в ФБР, предупредила всех, находящихся в этом зале, о грозящей им опасности. Ведь ты не знаешь границ и вполне можешь устроить кровавую бойню, как тогда. Помнишь? — Что с тобой? — вздрагиваю, чувствуя горячую руку на моей талии и поворачиваю голову в сторону обеспокоенного Михаэля. — Ты такая бледная. Что это? — он указывает на цветок в моих руках, и я опускаю глаза на смятую в кулаке орхидею, лепестки которой беспомощно сломались под натиском моих пальцев. Красота так недолговечна, особенно когда встречается с жестокостью. — Он здесь, Михаэль. — Кто? — Коллекционер... — я еле произношу это слово и замолкаю, наблюдая за реакцией Михаэля, тут же начинающего озираться и будто бы знающего тебя. Но в том-то и дело, что никто и никогда не видел твоего истинного лица. Никто... никогда... Кроме меня — единственной, кто остался в живых после встречи с тобой. — С чего ты взяла? Ты видела его? — замечаю огонек недоверия в глазах друга, когда он вновь переводит на меня взгляд и терпеливо ожидает, когда же я наконец отвечу на его вопрос. — Он прислал мне это, — разжимаю кулак, показывая ему сломанный цветок. Не орхидеи, нет, а той самой красной камелии, что лишь несколько минут назад я варварски уничтожала в вазе. Непонимающе смотрю на рубиновые останки в своей руке и, вспомнив про другое доказательство — записку, отдаю Михаэлю лист бумаги. Совершенно чистый. Абсолютно белый. — Я... я не понимаю, — отчаянно мотаю головой, не веря своим глазам, и пытаюсь выудить из толпы того самого официанта, который сказал мое настоящее имя. Не могу. Не могу. Я не вижу и даже не помню сейчас его лица. — Наверное, мне не стоило тащить тебя на этот вечер. Прости, Саманта. Еще слишком рано. Я отвезу тебя. И я послушно иду за Михаэлем, провожающим меня к выходу, упорно пытаясь избавиться от твоего присутствия здесь? или в моей голове? Примерно через полчаса я молча сижу на кухне и пью горячий кофе, пытаясь согреться и вернуться в реальность, где тебя нет все же. Прислушиваюсь к тишине комнаты и извиняюще улыбаюсь, когда в дверях появляется Михаэль, все в том же строгом костюме, только с расслабленным узелком галстука и расстегнутым воротничком рубашки, открывающим вид на загорелую шею с висящим на серебряной цепочке крестиком. — Никого, ты можешь спать спокойно, Кэйт. — Не называй меня так, — передергиваю плечами, будто пытаясь избавиться от тяжести воспоминаний, и устало провожу ладонью по волосам. Это ведь никогда не кончится, да? И страх перед тобой будет преследовать меня всю жизнь? Тогда стоит ли вообще за нее цепляться. — Прости. — Не извиняйся. Ты не виноват, что я до сих пор не могу справиться с этим, — удивляюсь выдержке Михаэля, до сих пор терпящего мое переменчивое настроение и частые бзики, то и дело обрушивающиеся на него моим недовольством или же наоборот, безразличием, когда даже общество его становится невыносимым и я просто прячусь в своей спальне, ожидая, когда же за ним захлопнется дверь. Сейчас то же самое, сейчас я хочу остаться одна и разобраться наконец в себе и своей жизни, ни сдвинувшейся ни на шаг с того самого дня. — Пожалуй, мне пора, — он замечает мое настроение и все прекрасно понимает, бросая сочувствующий взгляд и разворачиваясь в сторону выхода. — Михаэль, как ты думаешь, я справлюсь? — мой голос, словно барьер, останавливает его, и он замирает, опуская голову и раздумывая над моим вопросом, а мне эти секунды кажутся вечностью: длинной и бесконечной. С силой сжимаю чашку с кофе и напрягаюсь, когда он прочищает горло и, все также не поворачиваясь, говорит уверенное "да". Ошибаешься, друг, потому что я чертовски устала бояться. И это не жизнь вовсе, а бесполезные попытки избавиться от своего прошлого. Бесполезные... отличное слово. Дожидаюсь хлопка двери и на полном автомате мою после себя кружку, задвигаю стул и последний раз окидываю взглядом идеальный порядок на кухне. Здесь всегда было чисто, идеально чисто, иначе бы мне нечем было дышать — цветы не любят пыли и задыхаются. Вянут и теряют красоту. Ты не любишь увядшие цветы, Алан, поэтому твой сад насквозь пропах формалином. Этот запах до сих пор стоит у меня в носу, и я понуро плетусь в душ, с полной апатией наполняя ванну теплой водой и рассматривая свое отражение в зеркале. Знаешь, даже навязчивый аромат геля для душа не перебивает воспоминания о тебе, даже постриженные коротко волосы не могут изменить мою внешность и искоренить Кэйт Стефенсен из моей жизни, даже новое имя не освобождает от страха и от ощущения твоей близости. Быть может, это сможет сделать смерть? Осторожно опускаюсь в ласкающую тело воду и как-то пугающе безразлично беру лезвие, которое без единой заминки рассекает кожу на запястьях, превращая их в ярко-алые полосы, извергающие беспрерывные струйки крови. Постепенно она закрашивает воду сначала в розовый, потом в прозрачно-красный, с каждой секундой приобретающий все более и более насыщенный оттенок, пока я не перестаю видеть собственное тело, скрытое под кроваво-красной жидкостью. Мурлычу какую-то приевшуюся мелодию и изредка закрываю глаза, пытаясь избавиться от твоего призрачно размытого образа, настойчиво врывающегося в сознание и будто бы смотрящего на меня с неким укором. Ты всегда говорил, что я сильная, но тем не менее назвал меня призрачной орхидеей, самым хрупким цветком в твоей извращенной коллекции. Даже не думай, я не чувствую боли, и только представь — могу улыбнуться. Почти счастливо. Видишь? А самое главное, что впервые за все это время я нисколько не боюсь. Ты слышишь меня, Алан? Нисколько. Кажется, это и называется свободой. Той самой, к которой я так долго стремилась.