all time low — therapy
Такова аксиома: у малых детей фантазия и богатое воображение развиваются лишь благодаря выдуманным сказкам их родителей. Из поколения в поколение передаются легенды о Санта Клаусе и Зубной Фее и до подросткового возраста они так и остаются неразгаданными. «Это все неправда» — говорят (или не говорят) предки, предки предков, старшие братья и сестры, кузины, крестные родители потом. Однако происходит это достаточно поздно, поэтому мое детство не было таким насыщенным в плане слепой веры в сверхъестественное как у других сверстников. Я достаточно давно раскусил эту хитрость, но если быть точнее — в десять лет я перестал верить в чудеса. Всего в десять лет, в четвертом классе. Любой другой проклял бы свое самосознание и попытался притвориться, что не измолол эту хитро сплетенную схему околесиц и всевозможных выдумок ради множества последующих подарков за странные поводы, но не я. Тот десятый день рождения стал, скорее, благословенным. Коренной перелом, кульминация, скорое деление моей временной жизненной линии на «до» и «после». «До» отличалось непосредственным, здоровым (насколько мне позволяла болезнь дефицита внимания), детским поведением вроде собирания «Лего», рисования пальцами, младшей школы со странными одноклассниками, одинокого веселья на детской площадке, подработки в «Tweek Bros» и чем-то вроде того на протяжении всего детства. Забавное время, конечно, ведь тогда меня мало что заботило кроме очередной дозы кофеина и обусловленного комендантского часа. «После» отличилось для меня новым, опасным увлечением. Сейчас я бы назвал это страстью и делом всей жизни, не смотря на то, что никакой «жизни» оно не принесло и никогда не принесет. Просто после раскрытия той вселенной лжи я научился различать реальность от выдумки. Но, не смотря на это, мне в фальшивом сознании жилось гораздо приятнее. Плоды моих попыток зарыться в литературе, театре, музыке и кино принесли любовь к такому предмету, как «Искусство». Особенно сильно я ценю актерское мастерство и я всегда искренне поражался способностью людей заставить тебя поверить в определенную, порой нереальную, ситуацию ради побуждения эмоций или кратковременного сокрытия от прогнившей альтернативной ей линии. Как ни крути, для меня искусство — совершенство; самое прекрасное, что дала жизнь. Это единственное, что держит меня на плаву пока остальной жестокий и отсталый мир берет верх над моим совсем уж беспомощным положением. Ох, а вот и он приближается: вижу на горизонте три размытых силуэта. Один здоровый, посередине, и сопляки по бокам. Еле сходят на самую опасную банду школы, на самом деле (в Саус Парке не так много фитнес-центров и спортивных приспособлений. Возможно, в этом и есть проблемы двух, чуть недостающим по мускулатуре, дрищам). Позитивное внутреннее повествование заканчивается по мере приближения этих тел в мою сторону. Что вступает в игру, так это слабая дрожь. Неудивительно. Медикаменты от постоянных истерик и панических атак помогают слабо, но будь я без них, то уже давно бы впал в кому при одном виде попытки контакта этих парней. В моих руках — огромные кольцевые тетради — их я буквально только что взял из своего расписанного красного шкафчика, к которому прижимаюсь в данный момент. Ожидание неизбежного, каким бы оно ни было, всегда затянуто и сейчас я впервые довольствуюсь этим сполна. На яркой дверце черным маркером красуется кривое «FREAK». Вокруг — наполненный учениками холл, но лишь моя растрепанная голова привлекает их взор. Остальные — белые вороны, девочки или знаменитые ребята, к которым лучше ни в коем случае не лезть. Цель найдена и она ярко выделяется среди людской «пустоши». Мне стоит бежать. Не успел до конца осознать эту мысль, как распахнутая дверь шкафчика звонко захлопывается прямо перед моим носом. Напротив, уже не она, а мерзкая ухмылка Трента Бойетта. Сзади него — агрессивный взор Дэмиена и неловкое отстранение Пипа. Скривленные губы среди грубой щетины увеличиваются в длине, пустые светлые глаза прожигают мои под белками, где-то изнутри, в черепной коробке. Раздается смешок. Громкое «АГХ» из моих уст и все, что на тот момент было в моих руках, смачно грохнулось вниз. — Воу, воу, сопляк, неужели ты настолько боишься меня? — бугай некорректно выделил местоимение более четко, то ли для устрашающего эффекта (который, ого! удался), то ли для унижающего в отношении двух других парней. Огромная ладонь оказывается на моем фарфоровом (по сравнению с ней) плече и, под ее весом, оно неохотно поддается вниз. Вскрикиваю. — Ауч, не надо, чел, мы же давние друзья, забыл? — Конечно, нет. Тот день, когда Трента все же заметил PC Директор и заставил нас поклясться в самой, что ни на есть, искренней, невинной, полной радостей дружбе в его собственном кабинете до сих пор иногда снится мне в кошмарах. Возможно, там его мнение обо мне перешло черту и он решил регулярно тратить на издевательства больше своего драгоценного времени. Так, давление главы сыграло роль подстрекателя на новые подвиги. — А друзья познаются в беде, не так ли? У меня как раз неприятности тут, финансовые… — как неожиданно, — поможешь? — Ладонь туго сжимается и я, тяжело дыша, чуть скривляюсь. Финансовые проблемы у Трента случаются почти каждый день. Даже когда он забирает все, что у меня было в первой половине дня, он частенько поджидает меня после работы чтобы, не дай Бог, мои честно заработанные чаевые остались при мне. Причем семья Бойетт живет по соседству с Блэками, в коттеджном населенном районе, в гигантском трехэтажном особняке, с собственной охраной, бассейным комплексом и конюшней. И все знают об этом, город небольшой. Но когда «святая троица» прилюдно избивает других с целью наживы, народ резко забывает о таких довольно незначительных мелочах. Сглатываю. Дрожь усиливается. Сегодня мне деньги были нужны: актерский коллектив нашего кружка сдает по двадцать баксов с человека на новое оборудование. В прошлом месяце сломалась двухметровая светодиодная рампа, а на хромокей мы копим еще с прошлого года. Остальные десять я насобирал с чаевых на второй том Станиславского, втайне от родителей. Они не поощряли мою нездоровую страсть к таким вещам и всячески отказывались покупать мне учебники и этюды. С недавних пор они просто-напросто запретили смотреть телевизор. Еще немного и они выкинут его ко всем чертям, лишь бы их больной сынок не губил себе жизнь очередными несбыточными желаниями. И все же, их можно понять. Я бы тоже не хотел навязчиво предоставлять поддержку в мучениях своих кровных созданий. — У меня… аргх! нет денег сегодня! — разогнался я, стараясь сохранять спокойствие, насколько это возможно при моих-то рамках контроля. — Оставьте меня в покое! — как обычно, голос срывается в диком темпе. Мои реплики часто путают с истеричным блеянием и не обращают на них внимания, так как ничего не понимают. В такие моменты я чувствую себя глухим человеком, который всячески пытается донести свои мысли в созвучиях слов, но из глотки вырываются лишь недееспособные пародии на грамотную речь. С другой стороны эта глухота сознательна — именно с ее помощью я пытаюсь снизить концентрацию на следующих репликах и действиях хулигана напротив. Не получается. — А не многого хочешь, малый? — с недовольством спросил он. Как можно догадаться, Трент Бойетт является лидером всей тройки. Бугай оказался очень здоровым, самым высоким из них (по сведениям медицинских карточек его рост составляет метр девяносто один. Мой — метр семьдесять, но это так, для сравнения…). Его круглое лицо умеет выражать лишь две эмоции: «недоумение» на уроках и «презрение» с социумом. Энергетический образ парня состоит из одного кусочного скопления злости. Любой житель Саус Парка в страхе шарахается лишь от его грубого внешнего вида. Угрюмые стеклянные глаза, прямоугольный щетинистый подбородок, безрукавка, оголившая его крупные бицепсы и партаки из юношеской тюрьмы (куда его в первый раз отправили в ЧЕТЫРЕ ГОДА). Остальные двое не шли с ним ни в какое сравнение: Дэмиен просто истощал ярость, а Пип, в каком-то смысле, даже похож на меня. На фоне Трента они увядали, как сорняки среди спелого сорта. Возможно, именно по этой причине Бойетт всегда держит их рядом, дабы выделить свое могущество среди других мелких хищников. Гребанный царь зверей. Студенты в холле как мухи маялись туда-сюда: ботаники играли в какую-то ролевую фэнтезийную игру, где маги противостояли эльфам ради защиты собственного королевства и все такое; готы слушали Joy Division и танцевали свой странный танец под «She’s Lost Control»; девушки в коротких юбках пудрили носы у зеркальных дверец и, громко смеясь, обсуждали самые свежие школьные сплетни. Все эти люди находились буквально в нескольких метрах от меня и никому не было никакого дела до запуганного пацана с кофейной зависимостью прямо перед их носом. И хорошо. Знаю же, что будет, как только «святая троица» закончит со своим. От мыслей становится лишь хуже, к глотке подступает тошнота, как… — Отпустите его, сейчас же! — звонко кричит тоненький голос. Получилось довольно забавное сочетание, будто пропищала морская сирена. На секунду ученики впали в замешательство и обернулись на зачинщицу внимания — Венди Тестабургер. Конечно, она не могла не подорвать ситуацию и повести себя как все нормальные, благоразумные люди. Венди является старостой и президентом собрания школьного совета, так что вся справедливость, которую она олицетворяет, обязана быть оправданной. Однако, не смотря на ее решимость, предотвратить всяческие драки и унижения, которые меня еще ждут не так далеко впереди, все ее тело тряслось, голос дрожал и на глазах едва выступали слезы. Было видно насколько ее отторгает мысль противостоять троим хорошо известным парням совершенно одной, без своего преданного телохранителя. Мне бы тоже было страшно (хотя, мне же и так страшно). Трент даже ослабил хватку, чтобы кивнуть Дэмиену на нее и, боже, у меня была целая миллисекунда для побега. Преимущество резко меняет стороны и вот я, собрав с пола все свои вещи, бегу в сторону кабинетов, поближе к строгим учителям и администрации, недоуменные зачинщики конфликта стоят в холле и переговаривают новую стратегию, но… Безусловно, ею я не воспользовался. — Конечно отпустим, детка, — мне едва послышалось, когда Дэмиен отвел девушку уже довольно далеко. — Как разберемся со всеми делами, о’кей? Уверен, и у тебя такие есть, так почему ты еще стоишь? Свалишь, пока еще есть возможность? Что и следовало ожидать: больше оппозиции не последовало. Центральный снова положил взор на меня. Мое тяжелое нервное сглатывание, наверно, его чем-то позабавило. — Мы же все равно заберем все, что у тебя там есть, — он кивнул в сторону моей серой набедренной сумки. Я привык носить там только самое необходимое, без чего не могу обойтись на уроках или оставить в шкафчике. Очень глупый ход, на самом деле. Вопросов, где вообще может быть наличка, не последовало. Она всегда при мне, что крайне удобно для Трента и его быдло-компашки. — Зато, ты можешь выбрать как: по-хорошему или по-плохому. А Бойетт сегодня в отличном настроении. Он оставил мне выбор! Не то, чтобы рациональный…, но хоть какой-то! Я снова сглотнул. Привычки сказываются в напряженных ситуациях. Несмотря на то, каким беспомощным я предстаю в глазах окружающих, мне искренне хочется сражаться за мельчайшие остатки своего достоинства. Я всегда предпринимаю какие-то малейшие попытки вырваться из этого чертового колеса и добиться хотя бы малой победы в виде сохранности вещей и позорного побега прочь. Но даже до этого дело никогда не доходило. Расценка сил отнюдь не на моей стороне. Их слишком много для меня. Его слишком много для меня, это бессмысленно. Бессмысленно, но принципиально. Почему я не сдаюсь без борьбы, когда исход ТАК очевиден? Возможно, я мазохист. (?) Не могу уйти с поля боя без раны? Господи, Твик, я не представляю, как вообще можно быть настолько тупым. Дергаюсь для побега и мигом чувствую себя прибитым к колонии ярких шкафчиков. Моментом позже, оказываясь в положении прямого угла, туловище перпендикулярно ногам, кашляю от сильного удара в живот. Несмотря на жестокий спектакль перед глазами множества старшеклассников, они все еще беззаботные школьники. Вижу действие массовки сквозь челку, немного подняв голову. Вот, кто-то возится со своими учебниками по физике. Кто-то повторяет сонет Шекспира. Кто-то обжимается в углу с симпатичной девушкой с длинными золотистыми локонами…, а еще кто-то корчится от боли посреди всей этой гребанной пенной гущи. По всей видимости, Тренту не понравилась альтернатива издеваться надо мной в таком странном положении тела, и он посчитал нужным его «выпрямить». Забавно, как кто-то в один момент может стать твоим собственным кукловодом. Спина жутко заныла от резкой встречи с металлом. Недавно заживший синяк на лопатке (оставленный тем же парнем, что дает мне новые прямо сейчас) отдал в тело с новой пылающей болью. Рука злоумышленника снова было переместилась на плечо в попытке снять с меня сумку, но я вовремя увернулся, что было очень зря. Здоровый кулак с жаждой мести взял курс на мое, и так нездоровое (спасибо рабочему графику), лицо. На этот раз с дверцей столкнулся мой затылок. Перед глазами всполыхнули желто-сиреневые круги. С каждым ударом сердца они увеличивались и способствовали появлению других, с самой различной колористической палитрой. Ощущение как перед долгой сессией разглядывания солнца. Все мутнеет и ты различаешь лишь визуальные иллюзии твоего выбитого из колеи сознания. Холл стал не холлом, а расфокусированной кинокартиной. Микрофон сломался и естественный шум вокруг записывается едва различимо. Заложило. Поплывшие цвета от одежды учеников сменились черным пятном — воспользовавшись моим почти бессознательным положением, бычье ударило в коленную чашечку. Ноги подкосились и я неуклюже скатился со шкафчика на пол, к своей раннее раскиданной канцелярии. Не в силах терпеть такое унижение, я закрыл глаза и представил себя в кружке драматургии — единственном когда-либо безопасном для меня месте. Вот… мисс Стивенсон (кулак врастает в мои волосы и крепко сжимает их)… наливает мне чашку крепкого эспрессо (мучительно отдает сразу в нескольких местах — в ноге, спине, скуле и, теперь, кожном покрове головы)… она ставит мне лекции с Юниверсал Студии… (раздается противный смешок)… какая-то студентка рассказывает о лживом языке тела и в каких случаях он более всего уместен (лямка стягивается с плеча)… я завороженно расспрашиваю об этом учителя… (лязганье застежки бумажника)… она ведает о своем личном опыте в актерской академии (выкрик «Большой куш!» и падение сумки прямо на мое жалостливое тело)… я лишь улыбаюсь (шаги все отдаляются, голоса затихают), скрывая эгоистичные порывы впасть в непрерывную истерию. Прихожу в себя и открываю глаза. Передо мной все тот же коридор, все те же шкафы, все та же массовка. Даже после акта они продолжают играть, только совершенно противоположную роль. Все вокруг заполонила тишина, взоры каждого из них — на мне. И эта вечная эмоция… За все эти годы лишь одна эмоция. Меня от нее тошнит. Боже, какое давление… Надо скрыться. Но перед этим, желательно, чуть разобраться со своим положением. Собираю с керамики разбросанные вещи: школьную канцелярию и барахло из сумки. Оно включает в себя плеер, кофейные зерна, пилюли успокоительного, пакетики быстрорастворимого кофе, банку кофе, холодный моккачино, тумблер из пражского харбакса со свежезаваренным зерновым, сборник футуристических стихов, мамины чеки на скидку в «Whole Foods» и пустой бумажник с паспортом. Положив все это на место, я, наконец, встал и взглянул в зеркало на дверце шкафчика. FREAK — то самое подходящее определение. Символично. Нервно ужаснувшись, я наблюдаю растрепанные (в большей степени, чем обычно) волосы, огненное лицо, сухие, от накативших слез, щеки, но главное — огромную гематому под правым глазом. Не те синяки под глазами, которыми я располагаю от недостатка сна, но неприятно красочное гигантское пятно. Ничем не закроешь — будто по мне прошлись пылесосом. Позорище. Не удивительно, почему каждый студент смотрит на меня как на животное. В такие моменты я мечтаю о дружеском плече. О ком-то близком, кто может заставить тебя забыть о своем уродливом лице и полном неприятии со стороны окружающего (реального) мира. Утопично, не так ли? Однако друзья там и заводятся, в социуме. С чем у меня, удивительно, но имеются немалые проблемы. Поэтому за всю эту жизнь моими единственными надежными людьми оставались родители. Не те, которые зверски отнимают у тебя все, к чему неравнодушен, другие. Те, которые были со мной до 10 лет. Несмотря на то, что выглядят обе пары абсолютно идентично, я не могу до конца поверить что это одни и те же люди. Прошлый я, вероятно, придумал бы конспирологические теории о подмене Мистера и Миссис Твик пришельцами по мере взросления их сынишки с целью захвата самой посещаемой кофейни Саус Парка, но… Но сейчас не о них, агх! Собирайся на урок, идиот. Фак, хотел бы я быть персонажем. Неважно каким — просто существовать в чьем-то воображении. Все лучше реального мира, не так ли? В реальном мире, точнее в его субъективном, философском понятии есть засранцы и только засранцы. Возможно, я бы поменял свое мнение на счет этого, встреть я хотя бы одну достойную сильную личность, вроде тех, что постоянно обыгрывают сценаристы и литераторы; вроде тех, что так редко показывают в новостях или освещают в репортажах. Но что поделать — даже если такой человек существует, он все равно никогда не появился бы в моей истории. Я — такой же засранец, с кем захотят иметь дело лишь подобающий ему вид. Но судя по обстоятельствам, я — «отсталый сородич». Retarded. Со мной иметь дело не хочет никто. Кроме, конечно, компании Трента Бойетта, «святой троицы». Порой я чувствую, что они — единственные люди, добровольно согласившиеся пойти со мной на контакт. Какого рода — не важно; возможно, они видят во мне что-то стоящее их внимания. Такова аксиома. Протираю лицо рукавом мятой рубашки, будто это чем-то ему поможет. Беру все в руки и собираюсь с мыслями. Плавно, насколько это возможно с моими вечными дерганиями и непроизвольными выкриками, продвигаюсь по холлу к кабинету математики. Вижу, совсем скоро звонок. Догадку оправдывают ученики, сметающие все на своем пути, в том числе и мою понурую аутсайдерскую фигуру. Крепко прижимаю принадлежности и принимаю позицию невидимки. Около трех случайных толчков и я на месте. К сожалению. — Стэн, ты издеваешься?! Мы обязаны что-то сделать, этого мальчика не впервые избивают чуть ли не до полусмерти, администрация что, по-твоему, слепая?! Точно. Тригонометрия со сладкой парочкой. Пока я уселся на самую последнюю одиночную парту, те бесстыдно обсуждали меня у узкого дверного проема полупустого кабинета (где все?). Стэн — как обычно в своей кари-худи, синей шапке и манерой беспрекословного повиновения. Венди неприлично описывать так же скучно — сиреневая беретка, аккуратно уложенные прямые темные волосы, словно сияющая грива, точный легкий макияж в фиолетовых тонах, тонкая, но в нужных местах объемная фигура, длинные накладные///
Существует много вещей, спрятанных от людских глаз на этом вдоволь неизведанном свете. Наша планета просто кишит различными загадками вроде «как построили пирамиду Хеопса», «что происходит на Зоне 51», «применяют ли Метро-2» или «какие вещи скрыты в подземных архивах Ватикана». Мы полностью, как гражданское общество, осведомлены о наличии этих мест, но их подноготная известна лишь ученым, исследователям и теоретикам. Открытый доступ в часто сокрытые, в каком-то смысле, священные места дается лишь единицам. Осознавая это, единицы нехило потешают свое самолюбие — они ощущают себя особенными. Контракт о неразглашении еще больше подкидывает угля в пекло. И все же, только представьте, какого близким друзьям и семьям этих людей, в случае, когда человек нарушил тот самый узаконенный договор. Обычные люди, посвященные в величайшие дела человечества, чувствуют себя не то, что бы особенными, а избранными. Так можно сказать и обо мне, когда дело касается нашей маленькой театральной школы за бархатными кулисами актового зала. Каждый ученик SP High осведомлен о здешних кружках и клубах с момента поступления, но не каждый знает именно об этой локации. Первый день в старшей школе — та еще нервотрепка, но если опустить эту неприятную составляющую, то событие так же открывает тебе все возможности нового училища и всех его преимуществ. Это новые пробы и перспективы. Совершенно новый мир, который готовит тебя к дальнейшей самостоятельной жизни, это рекомендации, в конце концов. Множество выпускников стоят с презентациями своего чада, обходят и облапошивают его как только могут. Везде — яркие плакаты и листовки, лимонады, красивые девушки с анкетными бланками. Спортивный клуб — самый посещаемый, имеет две длинных очереди из мускулистых парней и девушек, другая очередь, поблизости, для чирлидерш. Прекрасный пол глупо хихикал, ребята при любой возможности демонстрировали свое атаномически-апполоновое строение. Царила неловкость в общении, но попытки, у них, по крайней мере были. Дальше — элементарная кухня, шахматный клуб, дизайнеры и художники. Компьютерный клуб, журналисты. Рукоделие. Танцевальная студия «Бингоуз», у которой стоял хрупкий Баттерс. Помню, как он спросил меня, куда я все-таки собираюсь. Не успев выкрикнуть чего-то невразумительного, нас за спинами застала Лексус, и за запястья повела к стойке театральной школы. Видимо, ей нужно было завлечь туда хоть кого-нибудь, поэтому она улыбнулась и начала читать advertisment speech, называя каждого не по имени, а «пупсиком» (старая работа оставила свои отпечатки). Стойка находилась в самом дальнем углу школьного двора, у запасного выхода. Чтобы потенциальные ученики узнали о ней, их приходилось насильно тащить сюда за руки, собственно как и меня. Я надеялся не подавать никуда заявки, но внеучебное бездействие бьет по оценкам, а так же, по отношениям с администрацией. И театр оказался самым рациональным решением — к остальному я не испытывал какой-либо тяги и интереса. Сказать родителям, что трачу свободное время на хотя бы музыкальный оркестр — те будут счастливы. Я же, тем временем, буду саморазвиваться в полной свободе от их давления. Так мы с Баттерсом и попали. Сюда. Прохожу мимо, казалось бы, нескончаемых рядов сидячих мест. Они состоят из мягких бордовых сидений, с одной ручкой на два кресла. С потолка свисает огромная хрустальная люстра, по поводу которой у меня до сих пор множество сомнений. Раньше, во время сбора на Конкурс Талантов или Spelling Bee, у меня постоянно случались кроткие панические атаки от одного вида жуткого, переломляющего свет стекла, так хило расположенного над головой. Стены и плитка вокруг палитры кремового цвета, свет от всевозможных лампочек отражался в нем и ослеплял народ, куда бы он ни глядел. Сама сцена (гигантская) не уступала профессиональной — сюда сбегается весь город на премьеры гастролированных трупп из Денвера: ПК Директор начал программу просвещения только в прошлом году и первый городской театр начал строиться всего лишь полгода назад. Удивительно, что став директором городской старшей школы он так же выбил себе должность советника мэра. Для меня, как зрителя, сценические помещения играют особенно важную роль — наш актовый зал прекрасно окутывал посетителя своими уютными чарами и предлагал со всеми удобствами насладиться хорошим представлением. Первым потенциальным покупателем на такие редкие, но по-своему важные события для горного городка, всегда был я. Порой моя страсть к актерскому мастерству пугает меня до ужаса. Родители тысячу раз говорили, что она никуда меня не приведет, а только усугубит болезнь и принесет больше лишнего стресса. Ненавижу стресс, но ради искусства с ним приходится сталкиваться лицом к лицу. Моя семья же совершенно другого мнения, поэтому с тех самых пор, как моя мать отыскала пособие для абитуриентов актерского училища под моей кроватью, они выкидывают каждую купленную мной книжку по этой теме. Каждый билет, каждый сценарий. Каждую пьесу. Каждую обреченную мечту. Считают меня настолько помешанным, будто я действительно подумываю над поступлением в тематический колледж. Да, я, может, и псих, но не самоубийца. Рассматривая такую возможность, я лишь теряю свое драгоценное время. Однако иногда такие вещи мне снятся. Это — измерение гамма, где все невозможное сбывчиво. Морфей посылает мне что-то хорошее, компенсируя гнилую реальность на редкий плод незабываемого наслаждения. Но в измерение гамма виза дается на строго ограниченное время. Поднимаюсь на сцену и направляюсь за кулисы. Перед глазами простирается небольшое пространство, заполненное совершенно различными вещами. В основном это коробки с приписанными названиями соответствующих им пьес, реквизит и оборудование: передвижные вешалки с костюмами викторианской эпохи (всего неделю назад ставили «Кентервильское привидение» для первокурсников — быстрый гайд, и первое задание второкурсникам, дабы те тоже вспомнили, чем занимались в том году), музыкальные колонки, высокие световые рампы, столы, стулья, книжный шкаф и рояль на колесиках. Убирают такие тяжести, в основном, локальные спортсмены, которые сейчас заняты соревнованием в Мидл Парке, поэтому обстановка оставляла желать лучшего. Messy. Зато нет ни души. Иду в уголок, к единственному выдерживающему человеческий вес креслу (остальные использовались как декор). Достаю плеер и сажусь на него, полностью укутываясь тонким клетчатым пледом, что висел на его спинке. Под мелодию «Blur» я застыл в позе лотоса и начал пристанное разглядывание шелушившегося потолка. Темная сторона актового зала — закулисье. Сюда срочно требовался ремонт. Белая штукатурка отсутствовала сразу в нескольких местах, лампочка еле горела, освещая творческий коридор неприятно кислотным светом. Ненавижу это. Высокие требования к освещению: или колд-уайт или никакой. Так что, чтобы понапрасну не злиться на свои эстетические претензии, я закрыл глаза и погрузился в легкую мелодию бессмысленных аккордов. Возможно, даже если в двадцать первом веке брит-поп уже никого не удосуживает, этот фактор не доказывает, что музыка сего жанра не, по-настоящему, восхитительна. Я — приверженец странностей, возможно, один из них самих. От Боуи у меня мурашки, от The Smiths немыслимый откат головного штурма, от Оэйзис — приступы эмоционального всплеска. Но сейчас «Blur», а точнее, совсем странные тексты «The Universal». С закрытыми веками представляю себя в воображаемом месте, где нет людей, кроме меня, где присутствует обильная связь с природой. Где весь животный мир подпевает Дэймону Албарну и пляшет менуэтом вокруг моей смутной помрачневшей фигуры. В это место стоит приходит хмурым или печальным — от него идет положительное воздействие на нервную систему. Сюда меня впервые привел психолог, еще совсем ребенком, когда я был не в состоянии контролировать разрастающуюся болезнь, а маниакальные припадки все больше усугублялись. Сейчас я прихожу сюда довольно редко, стараюсь сосредоточаться только на одном измерении, пока я в нем имею место быть — но после такого дня, как сегодня, терапевтическая процедура просто необходима. Так что, делай все как обычно. «It really really really could happen…» ГАХ! — первый звонок. «…yes it really really could happen…» ГХХ. «When the days they seem to fall through you…» Агх. «Well just…» Кх. «…let them go…» Go… ugh, right. Стресс тихо, но уверенно покидает рассудок по мере прослушивания лиричной скрипки и фортепиано. Колотящийся ритм сердца потухает, пульс приходит в норму. Мышцы расслабляются, тело срастается с мягким пуфом. Погружение на дно умиротворения и беззаботной экзистенции проходит почти успешно. Почему почти? Разве не… — АГХ! — я вскрикнул, почувствовав что-то мягкое на своем плече. Глаза широко раскрылись, а руки задрожали так, что одним взмахом свалили плед на пол. Меня сегодня часто дергают за плечи. Придется вымывать их усерднее остальных. После короткой inner panic, я сфокусировал взгляд на ее виновника. Или… виновницу. Испуганная мисс Стивенсон стояла в той же позе, ее рука левитировала над воображаемым силуэтом. Большие светлые глаза попытались отпрясть от шока и установить эмоциональное равновесие, прямо как мои. — Мисс Стивенсон! — протараторив, реплика получилась примерно как «мисстивесн». — Арг, извините! Она мигом собралась и приняла свой обычный нежный образ ниспосланного свыше ангела. Что-то вроде «ауры полного умиротворения» сразу же передалась мне. Все накаленные нервные окончания разгладились, напряжение в мускулах спало. Лишь эта женщина только своим присутствием способна успокаивать меня. Она подошла ко мне и начала мягко гладить по спине. О мисс Стивенсон рассказать можно много вещей. Во-первых, она мой единственный преданный товарищ во всем городе. С такой связью между нами невозможно быть лишь учеником и преподавателем. Она часто выполняет роль психолога или своеобразного дневника, которому я могу полностью открыться. Ладно, возможно не полностью, лишь то, что я способен рассказывать…. Если бы она знала обо мне абсолютно все, то перечеркнула взаимный контакт в этот же самый момент. Я боюсь некоторых вещей в собственном характере и личности. О них я не должен поведать никому, даже собственному подсознанию. Кроме того, мисс Стивенсон преподаватель и организатор аж целой театральной студии, а-ка нашей. Она видит мои намерения и способности, но не старается привлечь меня к каким-то проектам, дабы позже я не испытывал сильной душевной боли. В этом плане, преподаватель честная, за что я ей очень благодарен. Я зациклился на наших взаимоотношениях, но как человек мисс Стивенсон невероятно интересная. Она любит хоккей, Канаду и Милан, детей, фильмы ранних 80-х и кантри-музыку. В Tweek Bros. заказывает исключительно чай с ванильным ароматизатором. Не переносит кофе, чему я завидую. Всегда приветливая, дружелюбная дама, молодая и незамужняя. В каком-то роде, независимая. Прелестная. И вот она в паре шагов от меня. Никогда не понимал ее странное увлечение: тратить свое драгоценное время на больного ребенка. По всей видимости, ее любовь к детям уж слишком несоразмерная. — Привет, Твик. Период еще не закончился, что ты здесь делаешь? Мои щеки покраснели. Я не хотел рассказывать ей о краже, Стэне или Венди, что было глупо, поскольку такую драму, по крайней мере, осветят в школьной газете. — Прогул-ливаю, мэм. Математика — отстой. На секунду ее улыбка увеличилась, пока большой палец не переместился к моей правой щеке. Проступило то, что я больше всего боялся увидеть на ее лице: жалость. — Кто сделал это? — спросила она своим тончайшим голосом. Она использует его только тогда, когда взволнована насчет чего-то. От этой мысли пробежали мурашки. — Никто! — трепещу. — Я… аг, я упал… — На глаз? — Н-ну да… Она сжала губы. Я снова сел на кресло и тяжело выдохнул. — Те деньги, что мы д-должны были собирать на оборудования. Их, АРГ, забрали! Дрожь возобновилась. Снова чувствую накатывающий трембл. Достаю тумблер с водой и успокоительные — те, что я принял полтора часа назад уже отдавали слабый эффект. — Понятно… — учитель села на подлокотник на левой стороне и вздохнула. — Я отдам за тебя сегодня, не переживай. Отработаешь как-нибудь. Бесплатные напитки тут не прокатят, учти. Усмехаюсь. Получается нервно. Таблетка ложится на кончик языка, запиваю ее минералкой. Моментального действия не происходит, из-за чего я еще больше взволнован. Женщина рядом, увидев это, начала гладить меня по волосам. Это странно, но комфортно. Старайся не думать! — Как дела дома? — мисс Стивенсон в первую очередь интересуется моей театральной лихорадкой. Соответственно, в отношениях к ней родителей она прекрасно осведомлена. — Как обычно, — наконец вынул наушники, просто ради приличия. В них давно ничего не играло. — Считают меня сумасшедшим. Безнадежным. Чересчур инфантильным и… — Я поняла, ребенок, — саркастично ответив, она начала массажировать макушку своими тонкими женскими пальцами. Через считанные секунды ладонь добралась до шеи. Увидев кто нас, мисс Стивенсон моментально бы уволили. Я обещал не распространяться об этих странных вещах, точнее способах моего успокоения, из-за этого. Но ласки… бр, какое слово… Просто мисс Стивенсон мне как мать. Очень… молодая мать. Во всяком случае, понимающая и сколько ей вообще лет? Двадцать пять? Тридцать? Какая к черту разница, если она все равно выглядит ненамного старше меня. Часто, в порыве истерик, я утешаю себя тем, что, по всей видимости, преподаватель испытывает ко мне какие-то запретные чувства…? Конечно, это чушь. И, конечно, помимо нее мне не на что опираться. Никто никогда не испытывал ко мне каких-либо положительных вещей. Все, что я вижу каждый день: агрессия, злоба и жалость. Жалость, жалость, жалость в каждом лице. На каждой фигуре Саус Парка. На портретах ученых в школьных кабинетах. На паспорте. На изрисованных мольбертах… — Они ошибаются, знаешь же, — продолжила она, перебив мои параноидальные мысли. (Спасибо.) — Ты упорно трудишься, Твик. Ты любознателен. Нехватка определенных данных не говорит о том, что ты все еще можешь быть прекрасным теоретиком. А в придачу к ним, ты бы стал невероятным актером. Сглатываю. Тему своих намерений я могу обсуждать только с ней. Порой мне кажется, ей досадно за меня даже больше. Не будь я гребанным дерганым психопатом, возможно, меня взяли хотя бы в массовку. Отвергнутый фатумом, приходится лишь читать и заучивать, практика — бесполезна, ничего не стоит. Всего лишь теоретиком с разодранным в клочья сердцем. Вздыхаю. Жалость мисс Стивенсон в каком-то смысле почти приятная. Я и не заметил того момента, когда она решила обнять меня за плечи и положить свой подбородок мне на макушку. Со звонком учитель резко, словно ошпаренная молнией, отпрянула назад. Что и требовалось ожидать. Она осмотрелась вокруг и, убедившись, что вокруг нет души, протянула мне руку. Я покорно взялся и направился к нашему кабинету. Он находился в глуби коридора закулисья, там проходило все: от обучения, до создания, до практики. Возвращаясь к потаенным местам — вот одно из них. Я всегда обожал именно эту комнату по многим причинам. Во-первых: она гигантская. В театральный кабинет, понятное дело, требовалось огромное пространство для доски, парт, музыкальных инструментов и свободного места для мизансцены. Во-вторых: хорошо отделанный дизайн и приятная обстановка. Кажется, ей даже занимался отец Стэна, мистер Марш из «White People Renovating Houses». Стены выкрашены в нежно-салатовый цвет, по краям размещались белые проступавшие колонны, приятный линолеум с подогревом. В обучающей части, перед партами, располагались интерактивная доска и маленький кинотеатр. В музыкальной части — то есть, в самом дальнем от двери и обучающего «комплекса» месте — находились синтезатор, электрические и акустические гитары, колонки и флейты. В-третьих: здесь преподавала мисс Стивенсон. Конечно она так же учительница биологии в обычное время дня, но сама Стивенсон много раз признавалась, что хочет реализовать свою творческую составляющую, полученную в актерском колледже. К тому же, ее лекции об искусстве цепляют больше, чем генетическое деление млекопитающих anyway. В-четвертых: большую часть времени здесь находятся исключительно воспитанные, душевно обогащенные люди. На первом курсе, то есть в прошлом году, я сомневался, что такие вообще существуют в SP High. Наблюдение за этими талантливыми учениками приносит мне огромное наслаждение. Колкая зависть так же имеет место быть, но она затуманивается при виде тех непередаваемых шоу, что происходят тут на постоянной основе. В-пятых: на учительском столе меня всегда встречает кофемашинка! Причем довольно дорогая, в отличии от наших отвратных автоматов в столовой, где продают обычную воду с жесткими зернами на дне. Здесь же было маленькое, но уютное распределение вкусов, нормы кофеина, сливок и сахара. Позже я купил размолотую корицу и с тех пор она всегда стоит позади машинки. Кофе может пить кто угодно и когда угодно (за исключением практики постановок, лишь в целях безопасности). Если бы я не интересовался искусством или записался бы в другой кружок, то приходил сюда все равно ради успокаивающей дозы кофеина посреди рабочего дня. И все же, наибольшей значимостью в моем маленьком рейтинге «reasons to be here» обладают подоконники. Точнее, один особенный подоконник в самом конце кабинета, у музыкального уголка. Он простой и уютный. С его местонахождения прекрасно открывается вид на учителя у доски и разноцветные спины всех студентов в классе. Именно здесь я (как самый настоящий социофоб) провожу большую часть своего времени. Прильнувшись к окну и закрываясь шторкой, на согнутых коленях пишу конспекты, поминутно примыкая к чашке крепкого эспрессо. Все адекватные люди делают это за одинарными партами, но я всего лишь не хочу попадаться им на глаза. Прямо сейчас, я беру пахучий свежесваренный кофе и направляюсь в почти принадлежавший мне «потайной угол». Название совсем не соответствует действительности — каждый из группы безусловно осведомлен о бедном запуганном маленьком мальчике, что не вылезает оттуда ни под каким предлогом. Не то, чтобы они когда-то появлялись. Наши отношения лишь крупная взаимовыгода — я им не мешаю, они не выбивают из меня последние остатки веры в собственное противостояние сей школе. Снова сажусь с ногами, будто нелепая мартышка. Одной рукой обнимаю колени, второй — хлебаю обжигающий кофе. Мисс Стивенсон сидит за своим столом прямой осанкой английской королевы. Изредка поглядывает на меня, через мои попытки прикрыть профиль лица скользящей шторкой. По каким-то необъяснимым причинам, несмотря на всю мою пассивность и неучастие в дискуссиях, на уроках она часто пристально смотрит в мою сторону, будто я сейчас вывалюсь из окна или что-то вроде того. Она может надеяться на что-то несбыточное, вроде моей благородной инициативы присутствовать на занятиях, дабы просветить глупцов практикантов в типах систем игры на сцене от различных литераторов, но это все — слишком большое давление. Даже для моего отнюдь не креативного склада ума и воображения. Ребята в классе не знают моего имени. Редко, но когда в их разговорах речь заходит обо мне, они зовут меня «that weirdo-kid». Нечего сказать, я думаю про себя так же. В прошлом году среди учеников даже ходили теории, якобы я немой или это все мне не нужно, я лишь записываю конспекты и отдаю их своему другу-инвалиду в Hell Pass. Самая конспирологическая и более реальная из них эта та, где говорится, что я обычный бездомный подросток с наркотической зависимостью, который приходит сюда днем для галки, чтобы потом остаться здесь ночевать. Оказавшись в такой ситуации в реальной жизни я бы, с уверенностью, так бы и поступил. Этот кабинет мне как второй дом, закулисье и актовый зал — маленький город. Здесь мне находиться гораздо приятнее, чем за пределами крепости выдуманного мира. Игра — слишком большой стресс. Я не выдерживаю публику, не выдерживаю собственного слияния с ролью, не выдерживаю длинные монологи для запоминания, это все АГХ, безумно давит. Как бы я хотел быть способным справляться с врожденной неуверенностью и боязнью всего подряд, хотя даже при отсутствии этих факторов моего бездейственному положению вряд ли что поможет. Но раньше я, не смотря на все это, пытался. Пытался читать маленькие сонеты и легкие пьесы современников, лет в двенадцать. Каждое, по идее, пылкое, страстное признание Джульетте сопровождалось дерганьем глаза, запинанием речи и невнятными выкриками посреди слов героев. Как бы сильно я не пытался подавить физиологию — ноль. Родственники семьи, которые часто заходили погостить и были единственными зрителями сего жалкого выступления. Их реакция меня оскорбила, после чего я не смел думать о карьере артиста местных театралок. Попытки бросить удавались с трудом. Поначалу, я поставил ультиматум — с каждым провалом ударять себя по голове. Через короткое время вся голова была уже усеяна всплывшими шишками и щелбанами. Они мне надоели и я, в истерике, решил раскрошить себе всю голову с помощью стола. Это стало вредной привычкой — всякий раз, разочаровываясь в себе, я сильно бился головой об стол. Картинка смешная, ситуация страшная. Smash after smash, удары крепчали. Это продолжалось до крайнего случая — сильно паникуя, я произвел сотрясение мозга. Случайно. Родители были в ужасе, увидев мой разлегшийся лоб на кровавом деревянном покрытии. Уже в больнице, мать запретила заниматься мне чем-либо связанным с театром. Я сказал, что наказ будет лишним — для себя я уже все решил. Моя роль — немой наблюдатель-теоретик. Хоть с ней я справляюсь неплохо. Читаю поэзию из маленького сборника, перерывчато глотая жидкость из чашки. Звонок незаметно прозвенел и, только опомнившись, я увидел спины всех своих одноклассников, мирно посиживающих за партами в ожидании лекции. Как же я им завидую. Мисс Стивенсон встала и с натянутой улыбкой поприветствовала класс. Усевшись, они начали обсуждать новый спектакль и поездку в Мидл Парк на ежегодный арт-конвент. Возникали предложения ставить любительскую комедию или историческую пьеску на День Благодарения, но коллектив остановился на «Фаусте» в адаптации. Невероятные люди. Знают свой уровень и все равно пытаются прыгнуть выше головы. С их-то выносливостью и поддержкой мисс Стивенсон они сделают почти невозможное, никаких сомнений. Наложают в «Фаусте» — согрешат в нашей маленькой театральной церкви. Через четыре минуты забежала еще дюжина учеников в предводительстве Джимми Волмера, местного комика. Он привел первогодок и перешедших из других школ. Насчитал пятерых, хоть в холле и было заполнено шесть пунктов в списке кружка. Не важно. Лишь надеюсь, что они сразу примут меня за того, с кем связываться не стоит. Так обе стороны быстро избегут проблем, что для меня непередаваемая радость. Чуть позже ученики расставили стулья в круг и, под руководством преподавателя, начали знакомство. Я прижимался к шторе и пытался визуально запомнить имя каждого новоприбывшего, но агх! Давление! С памятью у меня особых проблем нет, просто сама мысль о том, что придется запоминать новые лица и приспосабливаться к созданному коллективу, вводила меня в ужас. Почему я и старался оставаться невидимкой и наслаждаться футуристическим дерьмом в своей мизинчиковой книжонке. «Some say the world will end in fire, Some say in ice. From what I’ve tasted of desire I hold with those who favor fire. But if it had to perish twice, I think I know enough of hate To say that for destruction ice Is also great And would suffice.»**///
Вот он и наступил! Апокалипсис! Такой долгожданный! Такой… разрушительный! Всенародное ликование приветствуется. Ожог от пролитого кофе на груди, уже почти старая боль в коленке, синяк на лице — все вспыхнуло во мне с новой, ужасной отдачей. Красные пятна от горячего напитка, вероятно, уже поступили, плевать. Стена каким-то странным магическим свойством притягивала к себе мои, сжатые в кулаки, ладони. Раз, два, три — не пойдет. Кровь проступила лишь на девятый раз. Она пробудила конвульсии, через секунду перешедшие в судороги. Всего минуту назад я стоял в туалете спортивного корпуса, не прыгал как ебаная пружина. Не разбивал руки в кровь, не издавал нечленораздельные вопли, не истерил как тринадцатилетняя показушная девочка. Блять, минуту назад я был Твиком, обычным Твиком, со своим жалостливым образом полного лузера, чашкой эспрессо и бесполезным напичканным домашкой рюкзаком. Сейчас же я никто другой как шизофреник в своем типичном маниакальном припадке, с разлитым кофе и выкинутым в окно содержанием всей моей школьной канцелярии. «FUCK!» С выкрикнутым мной междометием пришли не очень хорошие ассоциации за день. Стэн Марш. Никогда не был на него так зол. Вообще никогда не был так зол на людей. Да, они уроды, но ха — только посмотрите на меня! Этот ублюдок заслуживает всего самого худшего, что только есть на Земле. Нет, скорее всего самого худшего, что может пожелать ему Эрик Картман, в данном случае он доминирует над целой планетой. Порой этот жирный кусок дерьма предстает в моей голове как гениальный манипулятор, лидер и богатейший словарь всевозможных уничижений. БЛЯТЬ, ведь возможно именно без Стэна Марша моя жизнь сложилась бы как-то по-другому? По крайней мере, возможно, я бы не подвергался буллингу со стороны сильнейших и жил самой, сука, спокойной жизнью, без лишних срывов, вроде того, что происходит прямо сейчас. Сломав жизнь одному парню, Стэн так же косвенно разъебал в щепки мою. За что он и получает удар головой об плитку. БАМ. Я ненавижу тебя. Все поплыло. Снова бесконечно вертящиеся у глаз круги. Прямо как сегодня, когда Трент прижал меня к шкафчику. От сцепки с металлической дверцей я приобрел синяк. Здоровый такой, на половину лица, но троице, наверное, мало для меня лишь одного — так получай еще, ничтожество! БАМ. Ноги подкосились, и я уперся о подоконник рядом с туалетными кабинками. Напротив меня смотрело зеркало — немного крови на лбу и абсолютно алые пальцы, вот как я сейчас выгляжу. Жалостливо. Наверное, прекрасная модель всех пособий для детей о поучении, какими не нужно становиться в будущем. Забавно — на что-то я все же нашел себя годным. Красные от слез глаза начали щипать, а горло хрипеть от только что разыгравшейся драмы. Поддавшись панике, я будто, с одной стороны, спустил горы с плеч, но с другой позволил стрессу снова взять контроль. И правильно. Со своей жизнью я обращаться не умею, зато умеют жалкое давление и психические расстройства. В уголках снова скопилась жидкость, я всхлипнул. Вытерев нос рукавом уже грязной рубашки, я подошел к раковине. Не сводя с зеркала глаз, я поднял кран и дрожащими руками начал смывать кровь с костяшек и лба. Во время таких атак главное — размеренно дышать. Так говорил мой психолог, когда мне было восемь. Вдох-выдох — просто, не так ли? Можно даже заменить слова на числа и считать про себя свой ритм дыхания. Легко. Успокаивает и приводит в норму. Но не сейчас, когда сзади послышался треск щеколды туалетной кабинки. Дышать стало невозможным. Так же смотря на одну точку — перед собой, в потрескавшееся местами зеркало, я намыливал себе ладони. Они будто жили собственной жизнью и их главная цель есть играючи израсходовать маленькую химическую субстанцию. Мои глаза смотрели в мои глаза, не в силах содрогнуться и перевести взгляд на высокую фигуру сзади. …пока она, в свою очередь, равноускорено приближалась в мою сторону. Через пару секунд я почувствовал чужую энергию слева от меня, а точнее «эта энергия» перевела кран в другую сторону и я больше не чувствовал брызгающей на руки теплой воды. Опустив взгляд я увидел массивные (по сравнению с моими точно) ладони, черный силиконовый браслет и рукава синей толстовки. Окрасившаяся в алый вода сливается вниз по трубам. Стэн Марш мог бы сейчас помочь мне с тщательным анализом моих эмоций. Он бы охарактеризовал их всего одним словом, зато каким могущественным. Я перевел взгляд наверх и вновь стал пристально изучать зеркало. Парень рядом, по всей видимости, нагнулся (здесь раковины настолько низкие, что даже я, со своим ростом, сейчас полусогнут), поэтому мне открылся обзор на его странноватую синюю шапку со спадающими вытянутыми сторонами, вроде против замерзания ушей. В Саус Парке большинство школьников замерзали и ходили в шапках, но такую я ни разу не видел на местном. Или даже в магазине. Помимо всего, цвет шапки был идентичен темной толстовке. Кажется, я его не знаю, но это совсем не важно. Важно то, что он собирается делать дальше. Его голова спокойно поднялась и мне, наконец, открылось его лицо. Но оно тоже не важно. Важен взгляд. Тот самый взгляд, которым он одарил меня, взглянув в зеркало. Полное безразличие. Парень вытер влажные руки бумажным полотенцем, кинул его вниз и ушел из уборной. …ха-ха. Меня снова настигла истерика. Правда, другого рода. Сложившись пополам, я смеялся как полоумный. Это было похоже на припадок. Я снова впал в припадок? Невероятно. А ведь сегодня такая прекрасная погода. _______ *90°F~32°C ** «Fire and Ice» — Robert Frost. Перевод: https://davidaidelman.livejournal.com/72309.html.