(фоновая мелодия: Ben Howard — Time is Dancing)
Впереди — невероятный природный ландшафт. Все вокруг усеяно разнообразной палитрой ярких акриловых красок, обмоченных влажным воздухом с тонким ароматом дождя. Опавшие листья образуют новую оболочку, одеяло, мягко накрывшее пространство вокруг. Внизу — оттеночный желто-красный океан, наверху — высокие дубы, словно титаны, закрывающие хмурое облачное небо. Блеклые лучи солнца все же проникают на поверхность земли и делают пейзаж чуть живее, красочнее. Там, где я нахожусь необъяснимо мрачно по виду, но так весело и экспрессивно по атмосфере. Центральный Парк, New York City; плюрализм человеческого вида — множество людей разных гендеров и рас, разного стиля и мысли объединены этим прелестным сводом золотой поры. Они воедино наслаждаются тем прекрасным обличием мира, предстающим перед моими глазами прямо сейчас, что удовлетворяет всеобщие эстетические нужды. Такое изображение напрочь сносит человеческий дух. Поистине невообразимо. Я стою поодаль, но посреди двух передвижных платформ; на них проходят временные сезонные выступления. Слева — малоизвестная инди-группа, перед ней пьяная молодежь подтанцовывает меланхоличной мелодии. Белки вылезают из дупел и идут на чудесный источник звука, перерывая почву, листья и другой природный мусор. За ними видится оголенная дорожка серого асфальта, пиксельных фантиков и окурков. Музыка не слишком громкая — я узнаю песню, которую только недавно скачал на плеер. Полностью удовлетворенные обстановкой люди наслаждаются и слегка покачиваются под ритм. Чувствовалась сущность американских развязных 90-х и истинного и неприкрытого счастья. Удовольствие. Стараюсь не смотреть в другую сторону, так как там всегда предстают мои ужаснейшие кошмары. Через пару мгновений терплю неудачу. Справа — платформа с мебелью, светом и декорациями; по всей видимости, готовится уличный спектакль. Давно знакомая труппа стоит на мертвой траве; каждый занят своим делом. Скоро начнется их представление — его выбор всегда зависит от моей последней прочитанной за неделю пьесы. Сейчас это будет «Вишневый сад». Когда-то в детстве я уже видел эту восхитительную картину, заставляющую душу переполняться эмоциональными вспышками. Впечатление от открывшегося тогда невообразимого нового мира осталось со мной до этого самого момента.«Wrapped up in dissonance I'm sorry that I just walked away Lost in the insignificance of mine I had no words to say».
Согласен. Хочу покачать головой в такт, как сейчас делают все слушатели не так далеко от меня, уже предварительно зная, что не смогу. Допуск в настолько чудесное место во вселенной гамма всегда сопровождается отвратительной физиологической недостаточностью. Сейчас же я полностью парализован. Наверное, этот термин не совсем удачный — я, скорее, начисто онемел. Тело чувствует ветер, холод и музыкальные вибрации, но мускулы и кости остаются неподвижными. Все, над чем я имею малейший контроль — язык. Нужная вещь в такой ситуации, не так ли? С каждым дуновением призрачного миража он становится суше. Пыль, ветви и прочая гадость будто специально брала направление на мое невооруженное лицо. Ставлю на то, что через пару минут я уже буду истошно загибаться от жажды. Студенты на противоположной стороне кажутся счастливыми и беззаботными молодыми людьми. В них видна вся эта инфантильность, «подростоктивизм». Ярким примером данных определений является Баттерс Стотч — всегда теплое солнце в суровый северный день или яркая голубая луна в облачную ночь. Паренек хорошо играет, разоблачая на публику всю чистоту и искренность своей натуры. Второй по списку — Джимми Волмер. Местный комедиант, взявшийся за открытые микрофоны в Денвере и хорошо прогрессирующий в сфере стенд-апа. В команде он абсолютно незаменим: Джимми часто вносит поправки в сценарий и делает каждое представление по-своему манящим. Его так же часто берут на роль ведущего, что совершенно не скажешь о следующем члене dramaclub. Для меня было настоящим шоком узнать, что Пип состоит в банде плохих парней, но я нисколько не удивился, что тот вступил к театральным ребятам. Ни одна труппа не существует без человека на постоянную роль типичного аристократа и коренной англичанин, кажется, этому не противится. Рядом — некоторые новобранцы, присоединившиеся вчера ребята. Вижу всадников апокалипсиса и дышать становиться чуть труднее. Следует сосредоточиться на Айке Брофловски — да-да, тому родственнику самой правильной болтливой задницы Саус Парка (все, что меня успокаивает — в них хотя бы не течет одна кровь). Кажется, этому еврейскому клану необходимо делить роли, но быть во всем совершенными — Кайл взял интеллектуальные кружки вроде шахмат, моделирования и информатики, Айк же — скульптуру и актерство. Насчет второго ничего сказать не могу, но двенадцатилетний гений-девятиклассник без преувеличений лепит как гребанный Микеланджело. Оставшиеся парни — Давид и Майкл. Неплохое сочетание: парень из Айдахо и гот. Оба преследуют отличные от других ребят цели — Давид хочет подзаработать на выступлениях на местных площадках, а Майк сделать жизнь конформистов (нашу) еще несчастнее, добавляя в изначальные сценарии собственноручно написанную поэзию. Мрачную, депрессивную, но временами чертовски притягательную. Девушки, девушки, работодатели стресса. Бебе — crew captain, самый ответственный человек из нас всех, прекрасная исполнительница всевозможных ролей. Николь, Рэд и Хайди — закоренелые подружки, мнение которых всегда идентично. Лиза Бергер — проблемная актриса из-за нехватки собственного самолюбия. Лексус же полная ей противоположность; ей бывает тяжело из-за высокой гордыни и чувства своей невероятной важности. Белые вороны — Шарлотта и Лесли. И Генриетта, вступившая в dramaclub в компании лучшего друга. Сейчас они все стоят перед платформой и хорошо проводят время. Рыжая дама из «Изюминок» смеется над шутками Волмера, стараясь всячески избегать бывшего бойфренда. Тот, в свою очередь, незаметно подбирается к ней ближе, попутно мило обсуждая что-то с Шарлоттой. Майк остужает кофе (становится завидно), Генриетта курит через почти метровый мундштук. Айк сидит на ступеньках и серфит в телефоне, Бебе что-то читает на клипборде. Через минуту она начинает раздавать листы — скорее всего сценарий. Мне становится хуже. Я хочу пить.«And now she's caught between What to say and what she really means Wrapped up in empathy The chemicals are pushing past my blood».
Посетители парка проходят сквозь меня и делятся на две группы: первая наслаждается мелодией на продолжающемся инди-фестивале, вторая присаживается на скамейки перед другой платформой в ожидании предстоящего театрального выступления. Я все еще посередине. Никто не замечает ребенка в потрепанном инвалидном кресле без самоуправления. Я будто привидение. Измерение гамма не дает мне роли, зато представляет зрителем. Позволено лишь наблюдать — по сути, ничего другого я сделать не могу. Лишь страдать от скоро разгорающейся паники, которая только-только начала стартовать. Вокруг — самые разные, но известные мне люди. Все общество состоит из моего круга знакомых: родственники, одноклассники, соседи, рабочие, врачи-терапевты. Явный недостаток внедрения в социум с помощью банального контакта с ним привнес мне зоркий глаз и наблюдательность. Поэтому о каждом человеке здесь я могу сказать пару предложений, в то время как они же банально не знают моего имени. Язык вконец иссох. Он нерегулируемо откинулся на десну в попытке впитать какую-либо жидкость, но слюноотделительный процесс уже успел прекратиться. Жажда заставляет сосредоточиться на фонтанчике буквально в паре метров от меня. Еще маленьким мальчиком я познал всю прелесть этого объекта. Тогда мы с родителями гуляли здесь же, в северо-западной части Центрального Парка. От долгих пробежек вокруг зеленой арены меня-ребенка охватила жутчайшая полидипсия и, завидев этот небольшой фонтанчик, я засомневался: если Нью-Йорк грязный, значит все в Нью-Йорке — грязное. Это была моя первая в жизни фатальная ошибка — вода оказалась настолько отфильтрованной и приятной на вкус, что я заполнил ею еще две пустые магазинные бутылки. Тогда возникший пик счастья в настоящем времени будет просто средством выживания. Я уже чувствую, как медленно проходит мучительная казнь. Голова начинает кружиться, в глазах мутнеет, дыхание становится рваным. Действие первое — приезд Ranevskaya (Бебе). Lopakhin (Давид) ведет беседу с Dunyasha (Шарлоттой), рассказывает о главной героине и своей собственной судьбе. Уже достаточно зрителей собралось напротив — все восторженно наблюдают за комедией. Мне больно на них смотреть. Я не хочу на них смотреть. Я не хочу их слышать, я лишь хочу попить воды и покинуть сию дикую страну чудес. В голову так и стучит мелодия с другой стороны. Голос вокалиста бьет по ушам, а звук расплывается во что-то психоделическое. Слишком громкие басовые линии рвут мелодичную линию и превращают ее в страшный какофонический оркестр. Спускаюсь с пушистых небес в настоящую преисподнюю. Агх, господи, какой стресс…«Hold it in, let's go dancing I do believe we're only passing through Wired again, look who's laughing You again, all you, all you, all you».
Такие легкие переменчивые наборы септаккордов уже окончательно вывели громкие колонки на первый план. Жанр инди теперь жестокая альтернатива, хэви-метал. Вдобавок к лирике, Ranevskaya по приезде обратила внимание всех героев в мою сторону. Странно, но меня заметили только после этих строчек. Абсолютно каждый человек, находившийся здесь, положил свой взор на меня. Секундой позже, они начали неистово смеяться. Показывать пальцами, плеваться, впритык оглушительной музыке, ржать, как лошади. Паника застряла в сознании, каждое нервное окончание натянулось и вскоре разорвалось. Из глаз потекли несуществующие от недостатка жидкости в организме слезы. ГОСПОДИ, КАКОЙ СТРЕСС. Находясь на краю отчаяния, я заметил непонятную смену ракурса. Кресло чудом начало ехать вперед, прямо к городскому фонтанчику. Спасение просто пришло и само собой неодушевленное одушевилось. С каждым достигнутым миллиметром я испытывал все больше и больше облегчения. Сейчас, прямо сейчас я закончу этот невыносимый кошмар и выпью сто литров воды. Даже готов делать ставки на это. Возможно тысячу. Или две… только прошу, доведи, я ведь уже так близко… Остановка перед пунктом назначения — тело внезапно приходит в движение. Я могу спокойно наклониться и утолить все отвратительные естественные нужды. Что и происходит. Люди не перестают смеяться, видимо, не верят в мои новоприобретенные магические способности. Голова над бурлящей, невероятно чистой жидкостью, губа почти прислонилась и я уже…«Hold it in, let's go dancing I do believe we're only passing through Wired again, look who's laughing You again, all you, all you, all you Hold it in, let's go dancing I do believe we're only passing through Wired again, looks who's laughing Me again, all fired up on you».
…просыпаюсь.///
dandelion hands — how to never stop being sad
Привет. Кажется, ты снова без предупреждения залез в потаенные уголки моего подсознания. В этот раз в самую глубину бесконечно спутавшихся мозговых извилин. Блуждаешь там, как тебе вздумается, и совсем не думаешь о моем стабильном невротическом состоянии. Процесс передачи ФБР информации о нахождении особо опасного разрушителя жизней в моей голове передается со скоростью звука. Пи-ик. И если раньше я бы психанул и попросил тебя оставить меня в покое, то сейчас, как всем известно, времена меняются. Мне необходима твоя помощь. В детстве люди просто не могут обходиться без общения — всем знакомая теория гласит, что мир познается исключительно таким образом. Мое же детство состояло из двадцати четырех часовой учебы и работы: оно беспечно прошло без фактически какой-либо коммуникации со сверстниками. Поначалу родители ужасались — но заставить меня выйти на local playground и поговорить с местными ребятами им не представлялось возможным. Мой первый терапевт был неквалифицированным — его исключили на третьем курсе остинского Community College, однако других врачей отвечающих за ментальные проблемы населения в маленьком городке попросту не было. Мама настояла на варианте «меньшее из двух зол» (с отброшенной альтернативой ездить каждые выходные в Миддл-Парк) и где-то около двух лет я находился под влиянием этого недоумка, впаривавшего мне свои представления о болезни все наши долгие терапевтические отношения. Тот врач советовал мне больше времени анализировать свои действия и пытаться достичь корня всех невропатических проблем. Он не верил в болезнь ADHD*, как не верил, наверное, в синдром Ретта, Аспергера или Туррета. Считал, что на мозг влияют не изначальная предрасположенность или открытые факторы, а внутренние конфликты с его «носителем». До них мне нужно лишь докопаться и полностью разобраться своими силами. Он, по сути, лишь праведник в этом деле. Dork. Это и есть вся невеликая история твоего происхождения. Ребенку стало одиноко — он выдумал воображаемого человечка в своей голове. Помню как, играя на детской площадке, я представлял четыре лепящие песочный замок ладони, вместо двух. Как на качелях меня кто-то всегда подталкивал со спины, пытаясь добиться полного перевертыша. Как ты рассказывал о своем проведенном дне и, как ни странно, его описание полностью совпадало с моим. «Ну, утром я ходил в школу… — говорил ты. — Потом поел дома и пришел играть с Твиком. И почему-то сейчас я тоже играю с Твиком, вау!» — восклицал ты и мы оба смеялись. Смеялись подолгу, до самого вечера, когда родители приходили с работы и забирали меня из городского парка. Счастье парадоксально передавалось от одного члена семьи к другому — им было радостно видеть меня в стабильном эмоциональном состоянии и мне — как те поощряли мои иллюзорные заблуждения, а пару раз даже подыгрывали. — Как там твой друг, Твик? — Спросила как-то мама за столом. Тогда я, скорее всего, ел отвратительные мюсли с изюмом, но мне было далеко не до них. Боже, из-за тебя я даже не замечал, какую токсичную гадость потреблял в собственный организм. — Прекрасно! Мы сегодня, агх, хотим пойти в подвал и построить космическую базу! Типа NASA или SpaceX, только, грх, круче! Мы возьмем коробки, и, и подушки, и, АГХ, разноцветные одеяла, пару тонких и несколько тяжелых, покрывал-ла… — Это замечательно, милый, — мать имела привычку перебивать мои возбужденные описания вещей. А я люблю описания, порой даже чересчур сильно. Они отвлекают от реального положения дел, от чужих действий и бессодержательных слов. Как, например, на уроке — тебе рассказывают о сорока семи свойствах тангенсоиды, а ты просто смотришь на картину, повешенную рядом с круглыми часами у доски. Во время занятия, она такая… концептуальная: геометрические круги различных цветов накладываются друг на друга, соединяясь ломаными прямыми и образуя великолепное многообразие колористической составляющей работы и… вот опять, видишь? — А его родители не против, что он задерживается у нас целыми днями? — Мам, не глупи, у него нет родителей. У него есть только я. — С улыбкой выскакиваю со стола и бегу вниз, зная, что ты уже терпеливо ждешь меня там. У тебя была определенная внешность. Чем-то похожий и одновременно отталкивающийся от меня образ. Ты был очень красивым, о чем я постоянно говорил родителям и те часто над этим смеялись. Порой, за тем же столом, мама заинтересовывалась, где носит того «очень особенного мальчика», а я улыбался и спрашивал, не обо мне ли идет речь. Однажды я не выдержал и дал тебе имя. Сейчас я уже его и не вспомню, но тогда этот жест означал полное принятие своего беспорядочного разума. А что в этом плохого, если моя фантазия позволяет хоть немного урегулировать собственное психическое расположение? Но чуть позже все вернулось на круги своя — меня настигла мысль о том, что тебя совсем скоро не будет рядом. Бессмысленная паранойя появилась практически из ниоткуда, но я был уверен, что со временем вижу тебя все реже и реже. Настиг непреодолимый страх жизни в полном душевном опустошении себя. Да, мы виделись, но эти встречи будто ощущались последними в нашей общей одноликой истории. Возможно, это происходило из-за взросления, возможно — от окончательного отрицания несуществующего (тот долгий процесс отвержения фантастических обстоятельств, о которых нам лгали родители). Я неосознанно захотел прекратить этот самообман, почему и пошел с этим вопросом к терапевту. Рассказал ему все от начала до конца — что со мной было и что со мной стало. Было трудно открыть секретного тебя кому-либо еще, помимо собственной семьи. Поставил перед ним вопрос: что со мной будет. «Я просто боюсь, что в один момент он исчезнет. И потом… мне кажется, что без него, я… не знаю, сделаю… что-то». Ответ остался непоколебимым — избавиться от тебя прежде, чем я смог получить болезненный опыт от первой реальной потери в своей жизни. Что я и сделал. Стал забывать о тебе и, примерно, в то же время отказываться от своего возможного артистического будущего. Но сейчас ты снова здесь, снова со мной. Не знаю, как это произошло, но я вновь тебя чувствую. Будто у меня случилось диссоциативное расстройство, и я буквально ощущаю каждую находящуюся персону внутри себя. Твое присутствие снова морочит мне голову — я хочу заговорить с тобой и выплеснуть все произошедшее вчера дерьмо. Как. Это. Глупо. Искать поддержки у воображаемых товарищей детства — неужели это то, чем в наши дни занимаются шестнадцатилетние подростки маленьких районов штата Колорадо? В моем ничтожном случае — в точку. Зажмуриваюсь и встаю с кровати. Моя комната воплощает в себе свалку пластиковых стаканчиков и бутылок с рецептами различных нейротропных препаратов. На столе — раскиданная бумага для медитационного сеанса, антистрессовые раскраски, домашка на последующие две недели и повсюду рассыпанные лего-детали. Шторы слабо пропускают солнечный свет, жалюзи превращают один сплошной луч во множество ровных полосок на светло-коричневой стене. Колючий пол, под который проваливается половина меня — чтобы не утонуть необходимо аккуратно переступать через глубокую бездну разбросанных вещей. Направляюсь в ванну для ежедневных гигиенических процедур и принятия всех нужных на сегодня стимуляторов и успокоительных. Через двадцать минут я, полностью приготовившийся к новому базовому кругу ада, спустился на кухню. Автобус приезжает без пятнадцати семь, поэтому мама всегда успевает приготовить мне завтрак перед трудным рабочим днем. Отец в такую рань еще спит и не тревожит нас. С ним мы видимся довольно редко из-за плотного рабочего графика и его скрытого нежелания иметь родственные связи с кем-то вроде меня. Мать же проявляет любовь чаще, но вся эта чушь с моими психозами и несбыточными желаниями уже давно довела ее до белого каления. Мисс Твик хочет для своего сына всего самого лучшего, а «лучшее» в ее представлении — «обычное». Она не хочет настолько «особенного» сына, как я и это полностью оправданно. Раньше один поход к врачам чего стоил; много слез, мало надежды, еще меньше — веры в то, что все, в конце концов, будет в порядке. На данный момент, у меня она отсутствует вовсе. Темно-синяя клетка скатерти не нарочно заставляет правую скулу болеть. Подпираю лицо рукой, чтобы мисс Твик не смогла заметить его так скоро. — Хэй, мам, — я присаживаюсь за стол и глотаю полкружки сладкого моккачино. Прикусываю тост. Услышав мой голос (или хруст?), Мисс Твик повернулась и грозно на меня взглянула. Что странно — обычно она смотрит на меня жалостливо или утомленно. Так сложилось еще с детства — всю жизнь я, вроде как, причинял ей одни неприятности. На ней светло-голубое платье, прикрытое домашним фартуком. Ее внешность непередаваема — порой задаюсь вопросом как такой, как я, может быть как-либо кровно связан с такой, как она. У мамы сухое вытянутое лицо и слабые морщины, прилизанное каре и разлохмаченная челка. С первого взгляда на нее можно утвердить: эту женщину, за ее довольно краткую историю бытия, явно что-то потрепало. И все же, в свою золотую середину четвертого десятилетия, миссис Твик остается по-своему необъяснимо привлекательной. Если посетителей на кассе принимаем я и мама — они встают в очередь к ней; она и папа — в очередь к ней; я и папа — ищут глазами всеми любимую работницу и, убедившись, что той с нами нет, поворачивают в сторону ближайшей к ним кассы. Сие могущественное обаяние явно мне не передалось, а на ее фоне я скорее выгляжу еще более нежеланным в этой, практически по всем признакам, идеальной семье. И даже сейчас, сурово наблюдая за моими попытками позавтракать, она выглядит чудеснее всех когда-либо знакомых мне людей. — Мне позвонил твой эм… школьный психолог, — ей давно с трудом удается произносить это слово вслух. — Мистер Мэки? Он сказал, ты вчера покалечил своего одноклассника. Что произошло? Ты никогда не ввязывался в драки. И, это что у тебя, синяк? Мда, фингал, ты оказался слишком могущественным. Сделав хмурую мину, я отвел руку от щеки и продолжил есть. — Драки не было. Просто один неприятный эпизод, прости. — Понятно. Я так и думала, Твик, мне просто нужно было услышать это от тебя, — голос смягчился, глаза опечалились и опустились вниз. Она тяжело вздохнула. — Сходим по поводу видений к врачу на выходных, ладно? Тут, просто… он оставляет тебя на недельное наказание после школы, и я не имею малейшего понятия, что мы будем делать без тебя все это время. Неуютно: я вдруг внезапно почувствовал свою обыкновенную ошибку в корректном застегивании рубашки — пуговицы опять спутались с пальцами. Этим летом отец решил арендовать новое помещение для «Tweek Bros.» — оно больше прежнего и ближе к дому (точнее, по соседству с ним: прямо сейчас я наблюдаю боковое крыло здания с кухонного окна). Все лето мы перемещали мебель и докупали новую для дополнительного пространства. Работа получилась славно — почти как на старом месте, но вместительнее и удобнее. Grand Opening устроили где-то в середине августа — и до самого настоящего момента мы испытываем большие трудности с рабочей силой. Точнее, с ее нехваткой. Кофейня расположена в паре кварталах от центра города, что привлекает прогрессивное сообщество Саус Парка в несколько раз больше, чем на старом месте. Теперь каждый день я наблюдаю около двух-трех незанятых столиков утром, еще парочку днем и полный избыток вечером. Конечно, экономика растет, но обслуживание намного ухудшается, так как заправляют этим местом лишь мы трое. Я уже начинаю терять контакт с человеческим умиротворением: стресс поглощает меня на весь день, бессонница и кошмары — на всю ночь. Энергия на нуле, самочувствие — тоже. Сейчас отец занимается поиском новых работников, что требует немало времени и усилий, если совмещать это с нашим до краев заполненным графиком. И теперь, как минимум неделю им придется работать еще и без меня. Прелестно. — Прости, — тихо произнес я. — Попробую сегодня уговорить Мэки на компромисс. — Не надо, — мать села за стол, напротив меня. Она потерла глаза и взялась за кофейник. — Ты принял все лекарства? Дофамин, норэпинефрин, дексамфетамин, атомоксетин и две таблетки валерьянки — да. И как я еще не умер от передозировки? Я кивнул и, покончив с завтраком, поднялся со стола. Нужно успеть на автобус. Перед выходом мама подала мне куртку и легко поцеловала в лоб. Надев всю одежду и нацепив сумку, я быстро скрылся из угла ее обзора. До остановки дорога занимает около десяти минут. В районе, где я живу, располагаются различные кинотеатры и склады, а редеющее количество жилых домов считается по пальцам. Покупать здесь недвижимость довольно дорого и невыгодно, если только ты не имеешь бизнес-площадку где-то поблизости. Все крупные жилые районы располагаются несколькими кварталами ниже, на той же улице, что и школа. Там живут практически все мои одноклассники, кроме, разве что, Трента — этот парень расположился как раз недалеко от меня по случаю финансового состояния его семьи. Видимо, счастливая фортуна четко игнорирует все мои мольбы или же хочет довести до добровольного прекращения односторонней веры в нее. Спасибо, хотя бы, за его новенький Феррари, по следствию приобретения которого мы каждый день не встречаемся на ближайшей автобусной остановке. Дойдя до туда, я через пару минут дождался желтого транспортного средства с каким-то, уроженцем Мексики, водителем. Движение колес начинается с севера и самые населенные районы Саус Парка все еще беспечно пребывают в царстве Морфея. Я же сажусь на сидение в последнем ряду в практически пустом желтом жеребце. Включаю плеер и смотрю в окно. Мимо пролетает вся северо-восточная часть города — яркие кинотеатры с плазменными биллбордами, нелюдимые коттеджные поселки, виллы, винтажные кофейни, рестораны, бары и прочие общественные заведения. Бесконечно преобладающий снег окутал дорогу белыми гимнастическими лентами: совсем скоро они станут серыми, а позже — бурым и смоляным. Снежный ландшафт превратится в большую помойку, люди затопчут единственную привилегию погоды своими отвратительно грязной обувью и мусором. Дворники начнут лениво сметать все на своем пути, причинив больше вреда художественному представлению города. И здесь никогда не слышно пения птиц ранним утром, но всегда слышны возбужденные кошачьи вопли за полночь. Спокойная обстановка побуждает меня на обсуждение той самой проблемы. Присаживайся поудобнее, вероятнее всего мне понадобится тот, кто вовремя даст мне пощечину, когда я начну заблуждаться в бездне собственных депрессивных анализов и неутешительно маниакальных мыслей. Я решил бросить dramaclub. Из приоткрытого окна подула колючая метель. Свежий поток воздуха вперемешку с мельчайшими ледяными кристаллами ударил в лицо, и мне вдруг захотелось прислониться к боковой стенке лбом. Театральный кружок привносит в мою жизнь все больше и больше стресса. За последний проведенный там год, за полный девятый класс все, чего я добился, так это огромной зависти к ученикам, потенциал которых успел досконально изучить за столь долгое время. Кофейная зависимость прогрессировала, а загоны по своей неполноценности окончательно пришли в тупик. Я верчу это чертово колесо целый, мать его, год и это просто тупо — не сдаться сейчас и продолжать терзать себя всеми этими вещами энный остаток учебного времени. Понимаешь? Они все правы — все до единого. Я — ебучая материализация определения «жалость» и я больше не хочу ей являться. Первый шаг — навсегда отречься от затеи хоть раз ступить в тот самый заклятый кабинет. У меня, к тому же, появится больше времени на терапевтические операции и полноценное ведение кофейни. Жизнь может хоть немного наладиться, так ведь? Сценарий трудно представляем, но почему не дать ему хоть какой-либо шанс? Самое забавное, что я бы так никогда и не дошел до этой мысли без вчерашней маленькой помощи со стороны. Без той бессмысленной истерики в туалете спортивного корпуса. Того отвратительного, тряпочного поведения. Но как стыдно мне не было бы, я больше не намереваюсь позволить ему случиться. После знакомства, обсуждения ближайшего будущего и парочки упражнений, ребята решили убраться в закулисье — разобрать все коробки и мебель по комнатам школьного инвентаря. Желание не попадаться новичкам на глаза взяло верх над здравой мыслью помочь студентам с новой работой. Мисс Стивенсон не перечила. Она, вместе со всеми, занималась повседневными делами, а я так и решил прятаться за шторкой до окончания периода. Не сводя глаз с книги, я испытал дичайший стыд. Социофобия окончательно сковала меня своими цепями и ускоренно топила до тех пор, пока мое бессознательное физ-тело не достигнет дна. Я предался этому странному ощущению, и строчки американских шедевров поэзии начали расплываться перед глазами. Я потерял абсолютную концентрацию и внимание, лишь неосознанно глядев вперед и легко касаясь самой поверхности песка. Рыбы сверху смотрели с презрением, но мне было плевать. И лишь в один момент они резко заговорили. — Эй, пацан, может поможешь? Я вздрогнул и резко заморгал. Это не рыбы. Это двое новобранцев. Первый — странный, яркий, конвенциональный; второй –утонченный, задумчивый, скучный. Что им от меня надо? — Мы видели тебя все занятие, weirdo. Конспекты не пишешь, роли в обсуждениях не принимаешь, только сидишь здесь, хрен знает сколько, и читаешь… — мальчик с каштановыми волосами грубо выхватил мою книгу и посмотрел на нее. — …American Poetry of 20th Century? Какой отстой. В попытке выхватить у парня свое полноценное имущество, я разлил на себя рядом стоящий кофе. Вот уж действительно, чего еще не хватало. На мой вызванный обжогом выкрик сбежались остальные студенты. Афро-американец удивленно приподнял бровь, а его друг неистово заржал. — Во дает, — с улыбкой произнес он. — Чел, да чем ты вообще здесь занимаешься? Вопрос прозвучал отнюдь недружелюбно. По крайней мере, для меня. Я округлил глаза и шокировано посмотрел на Клайда (вроде, так он представился в кругу знакомств). К горлу подступил комок, горячая жидкость через рубашку начала оставлять ожоги на груди. Находясь в прострации, я чуть не свалился в яму полнейшего отчаяния, казалось бы, от такого безобидного вопроса. — Мне тоже всегда было интересно, — как-то с наездом произнесла Генриетта. — Видимо, он нужен Стивенсон для большего перекрытия кислорода. Я всегда знала, что та конформ-сука хочет нас мертвыми. — Нет, ты же, вроде, часто платишь как часть команды, — восклицает Давид, видимо вспоминая сегодняшний сбор финансов. — Может, раз ему это не надо, будет тупо нашим спонсором? Типа… платить за всех одновременно? Есть же такие филантропы, которые любят напрасно раскидываться деньгами, да? — Гаш, ну вы и тупицы, да он ни на что не годен, — выдает финальную мысль Айк Брофловски. — Наш клуб самое легкое место для поступления, понимаете? Ему просто нужно на что-то занимать время и не позорить родителей. И не важно, на что именно он его убивает, ведь «наша» мисс Стивенсон всегда всех прикроет. Бебе вскипает и начинает кричать на труппу в попытке вразумить ребят и перестать бычить на бедного заблудшего парня. Я ничего не слышу. Снова заложило. При входе мисс Стивенсон в кабинет я не выдержал наводящей на отвратительные настроения обстановки и резко выбежал прочь. Дальше — предсказуемая концовка: паника, слезы, пропащий селф-харм с головой. И тот странный парень на заднем фоне, АРГХ, все это очень нелепо. Понимаешь, загвоздка в том, что все их предположения обоснованы. Никто не понимает, зачем я посещаю dramaclub. Раньше я думал, что делаю это для изучения теории, но там ее практически нет. Самообразовываясь с помощью того же Станиславского, я узнаю больше терминов системы, чем на дополнительных курсах учителя биологии. И это глупо. Мне не стоит туда ходить. При таком раскладе мыслей на сердце что-то жутко скребет. Царапает. Разрывает. Тот новичок, Клайд, открыл мне глаза. Его друг и ребята на заднем плане — тоже. Жаль, это произошло лишь на втором курсе обучения, но в то же время, слава Будде, что не на каком-нибудь четвертом. Парадоксальные мысли закончились легким дрожанием и окончательным прибытием в SP High. Заполненный (когда?) автобус начинает редеть. Практически последним, выхожу из дверей. И вот она — родильная палата избитого, скрытого и закомплексованного Твика. Издаю утомленный вздох. _________________ *ADHD — синдром дефицита внимания и гиперактивности (Attention Deficit Hyperactivity Disorder)