Последний реагент
Двенадцать были разделены, дабы каждый прошёл свой путь. Они видят одни Небеса, будучи на разных Землях, и разные Небеса, будучи на одной Земле. Они идут к одной Земле под одними Небесами, где им должно встретиться. В тот день, когда все Двенадцать станут Единым Зерном и одержат победу над Алыми, родится новый мир.
1. Мама
Они встретились два года назад во время пожара — Чен помнил, как будто это было вчера. Чен стал причиной пожара, почуял рядом ещё несколько своих — экзо, а Чонин примчался за сенсацией — влетел на байке в холл, разбив потрескавшееся стекло, чтобы спасти загнанного в угол бедолагу. Бедолагу Чена, разумеется. Конечно же, Чен и словом не обмолвился, что пытался долбануть молнией в зад зарвавшегося шакала, когда тот собирался его прикончить, но промахнулся чутка... Ну или не чутка. В общем, попал в распределительный щиток, и пошло-поехало веселье. На записях Чен тоже не засветился, потому за пострадавшего сошёл без труда. Даже отлично разыграл потрясение и обморок, позволив порывистому и стремительному мальчику, похожему на постоянно движущийся спецэффект, вытащить себя из огня. Чен не возражал и тогда, когда этот красивый мальчик — весь в копоти и пропахший дымом — принялся делать искусственное дыхание. Безупречно очерченные и сухие, в трещинках от жара, полные губы с твёрдостью прижимались к губам Чена. Смугло-подкопчённый мальчик настойчиво вдыхал в Чена жизнь, тормошил, прикасался широкими шершавыми ладонями к скулам, оглаживал бережно и низким, срывающимся от беспокойства голосом уговаривал дышать. Ещё и в клинику отвёз, потом забрал и доставил домой в лучшем виде. Целовался Ким Чонин как дьявол-искуситель, ухаживал как сорвиголова-романтик, ревновал как Цербер и умел возносить Чена на седьмое небо. Чен не старался до этого связываться хоть с кем-нибудь — с людьми ему было не по пути. Сиюминутных развлечений он тоже не искал, но когда было невмоготу, позволял себе расслабиться. С Чонином же вышло иначе. Он вызывал у Чена необъяснимое чувство, подобное притяжению, хотя в полной мере Чен притяжением не мог это назвать. Нечто на грани опаски и дурманящего влечения. Сразу и то, и другое. Чен никогда не мог понять, чего же было больше, и что именно заставило его уже после второго свидания шёпотом попросить: «Останься», а потом бросило в пламя — Чен горел до рассвета. Даже когда удовольствие невесомым пеплом растеклось под кожей, а Чонин сладко спал в постели, Чен бродил по квартире и не мог унять бешеный стук в груди. Чувствовал на себе касания, чувствовал каждый крошечный синяк на бёдрах, чувствовал каждый жгучий поцелуй, оставшийся багровым следом на коже, чувствовал жар Чонина внутри себя — в самом средоточии собственного «я». Чонин так и остался у него. Насовсем. Молодой и перспективный журналист, охотник за сенсациями. Чену он напоминал двух разных людей: Чонин-журналист был безрассуден, одержим и склонен к эпатирующим выходкам — всё ради работы; Чонин дома — сама сдержанность, разумность, практичность и рациональность — респектабельность в ошеломляющем сочетании с безыскусной, а потому пленяющей, романтичностью. Это очаровывало и сводило с ума. Чен таял от нежных прикосновений твёрдыми губами к своему виску, мурчащего шёпота на ухо, крепких объятий. Чен умирал, когда Чонин подхватывал его и уносил в постель, запрещая допоздна работать над очередным проектом. Наверное, Чен был счастлив. Почти два года. От пожара и до сего дня. Время, в котором Чен жил в уюте, тепле и драгоценном покое. Время, с которым Чен не хотел расставаться, но реальность не щадила никого.2. Несбывшееся
Прошлое — подлинное прошлое Чена — терялось в лабиринтах памяти. Ему удалось вспомнить лишь пророчество — частично, катастрофу, Лабиринт, падение и погоню. Ещё Чен помнил, что их было двенадцать. Двенадцать — прошедших испытание и выживших. Им предстояло выжить и в новом мире, чтобы встретиться в предсказанное время и свершить предначертанное. Но. Они не справились. Чен чувствовал чужую боль, как собственную. Он чувствовал всех как самого себя. Он бежал, словно дикий зверь. Прятался, таился, снова бежал. Пытался совладать с силой, которая пробудилась, пытался не использовать её, чтобы не выдать себя. Он бежал и не запоминал названий тех мест и стран, что пересекал в страхе. Но Чен помнил, что был в Шанхае, когда их стало одиннадцать. Тогда он ещё и не подозревал, что Дракон запустил цепную реакцию и превратил Ключ в Саркофаг. Он не знал, что Дракон пожертвовал своей силой и позволил Ключу поглотить её. Тогда Чен даже не догадывался, зачем и почему Дракон поступил именно так. В тот чёрный день это выглядело как угроза и предательство. Чен вернулся в Сеул, и тогда их стало десять: он проснулся ночью в холодном поту с леденящим душу осознанием — Телекинетик отдал силу Ключу, и теперь Сила Бога была едина в Саркофаге. Плюс часть Знания — Полёт Дракона. Спустя полгода ушёл Время, и их осталось девять, как в той грёбаной считалочке про негритят. После этого наступило затишье, но погоня продолжалась. Закончилась она тем самым пожаром, когда Чен встретил Ким Чонина и запечатал Молнию в глубинах своей души. Чен наивно думал, что запечатал Молнию навсегда. После встречи с Чонином Чен ни единого разу не использовал силу. Иногда он ощущал других — таких же, как он. Самым краешком сознания, невесомо и тепло. Погоня прекратилась, и Чен почти поверил, что всё кончилось. Каким бы ни был тот мир, что приютил их, он всё ещё жил и умирать не собирался. Да и сделать они ничего уже не могли, ведь их осталось девять. Трое, что лишились сил, теперь ничем не отличались от тех, кто был рождён в этом мире. Чен мог лишь надеяться, что они счастливы в наступившем для них покое. Чен почти поверил в собственный покой. До очередного чёрного дня.3. Настоящее
Ким Чондэ пришёл в тот день на работу в конструкторское бюро, как делал это всегда в последнее время. «Господин Ким» для всех и «Чен» для друзей. Истинное имя Чен помнил и предпочитал именно его — хотя бы в общении с теми, кем дорожил. Он проработал до обеденного перерыва спокойно и безмятежно, сходил в уютное кафе через дорогу, позвонил Чонину, привычно спросил, что уже сорвиголова успел натворить в погоне за очередной сенсацией, шепнул, что скучает, а затем в кабине лифта поднялся на седьмой этаж и зашагал по коридору к кабинету. Придавило его у самой двери. Придавило до тёмных пятен перед глазами обрекающим осознанием — их осталось восемь. Саркофаг поглотил Исцеление. Ещё Чен учуял Алых. Всё смешалось в восприятии, но Чену показалось, что Исцеление сражался, и, в то же время, Чен не ощущал, чтобы Исцеление пропал бесследно, значит, не погиб. Значит, Саркофаг поглотил силу до того, как Алые успели захватить Исцеление. Ну а после... после Алым бывший Исцеление уже не был нужен. Пока что. Чен распахнул дверь, ввалился в кабинет и принялся пить воду прямо из бутылки. Пытался успокоиться и понять, что же происходит. Пророчество было да сплыло. Их уже не двенадцать, а срок весь вышел. Конечно, каждый из них по-прежнему представлял интерес для Алых, потому что Алым их силы требовались для собственных целей. Но если силы не использовать, Алые не смогут взять след. Но почему тогда Саркофаг поглощал силы оставшихся экзо? Почему? Зачем он ослаблял их и уменьшал их численность? Зачем он превращал их в таких же людей, какие жили под этим небом? Сказавшись больным, Чен взял работу на дом. Настигло его вновь у двери квартиры. На сей раз это был Мороз. И, во имя всего святого, это было чересчур быстро. Если сила Исцеления считалась пассивной и не лучшим образом подходила для боя в одиночку, то Мороз... Но как же быстро! Сразу два, дьявол бы всё побрал! Сразу два нахрен! Теперь их было семеро. На самом деле — шесть, если не считать Саркофаг. Поглотитель. Который прежде был Ключом. Он забирал силы с пугающей быстротой. Но Морозу ничто не угрожало — Чен был в этом уверен. Он бы почувствовал угрозу. Непременно. Но почему так быстро? Почему же? За что? Или это происки Алых? Но предательство... Чен не мог в это поверить. Каждый из них — из двенадцати — прошёл испытание. Ни один не предал бы. Ключ и Ветер были самыми юными из них, в них сомневались — было, да. Но предать... Мысли раскалывали голову на части, и Чен не представлял, что происходит и как с этим быть. Двойное выбивание потрясло его до глубины души. Он ощущал... не пустоту, но горечь утраты. А к вечеру Чен уяснил одну поистине простую вещь: Саркофаг придёт и за ним. Однажды или прямо сейчас, но придёт. Если Саркофаг поглотил уже половину, то он не остановится. Вода, Пламя, Мощь, Молния, Свет и Ветер. Достаточно ли этого, чтобы, объединившись, они смогли противостоять Саркофагу? Кай — Чен вспомнил имя. Ключ, Телепорт, Саркофаг — Каи-Аин-Йин. КАЙ. Священный Треугольник. Триединый. Безымянный. Чен обхватил голову руками и зажмурился. Нет, шесть — это недостаточно. Потому что силы всех экзо на Ключ не действовали. Обрати силу против Ключа, и он её поглотит, трансформировавшись в Саркофаг. Потому что сила Ключа была силой Бога — власть над временем и пространством. Абсолютный контроль. Телепорт — путь в бесконечность. Ключ мог оказаться в любом времени и в любой точке пространства. Где угодно и когда угодно. Не удержать, не поймать и не остановить. Кай был бесконечностью, вечностью и голодной пустотой. От него не сбежать, не спрятаться и его не победить. Чен едва не рухнул со стула, когда тихо хлопнули входной дверью. В комнату заглянул Чонин и улыбнулся немного устало. — Я хотел забрать тебя после работы, но мне сказали... Ты в порядке? — Чонин бросил куртку у двери и метнулся к стулу, на который Чен забрался с ногами. Горячими ладонями Чонин накрыл его руки и попытался заглянуть в лицо. — Весь холодный. Ты заболел? Как себя чувствуешь? Что-то случилось? Уж конечно случилось. Их осталось шесть. Но Чен не мог обрушить совершенно ненужную правду на голову человека, что принадлежал этому миру по праву рождения. Это была не его война. Он ничем не заслужил такого. У Чена тут же сердце сжалось в груди при мысли, как сильно Чонин рискует, оставаясь с ним рядом. Если спасаться от Саркофага, то придётся расчехлить силу. Сила против Саркофага бесполезна напрямую, но если бить косвенно... Тогда есть шанс сбежать или даже победить. Но если расчехлить силу, то Чена найдут и Алые. Саркофаг, может, человека и не тронет, а вот Алым наплевать — они сметут с пути всё, что будет мешать, а Чонин мешать им будет точно — он ведь наверняка полезет Чену помогать, этот сумасшедший сорвиголова... — Я с тобой, всё хорошо... — шептал ему Чонин, крепко обнимая. А Чен проклинал себя за постыдное желание не отпускать. Сберечь. Сохранить для себя. Так эгоистично. Потому что кусочек солнечного счастья. Его солнечного счастья. Горячий и заботливый, прагматичный, но чуткий и романтичный. Человек, с которым он так хотел остаться рядом. Его живая и идеальная мечта. — Улыбнись... — Чонин тронул его губы лёгким поцелуем. — Я скучал весь день по твоей улыбке, ну же. Губы у Чена задрожали. Он резко выдохнул и порывисто обхватил Чонина руками за шею. Притягивал к себе, непрерывно целовал и до невыносимого отчаяния не хотел прощаться. Срывающимся голосом шептал полнейшую чушь. Шептал, как он хочет сильно, как скучал тоже, как ему надо. Необходимо! Прямо сейчас. Он держался за Чонина, пока тот нёс его в спальню и опускал на кровать. Чонин смотрел сверху вопросительно и взволнованно. — Ты весь дрожишь... Принести тебе что-нибудь? Или в клинику лучше? Чен? Чен думал о другом. Думал обо всех двенадцати. Каково было тем, кто уже встретился с Саркофагом? Каково им было лишиться своей силы? А осознать, что теперь они уже не смогут выполнить долг? Самое важное, что оставалось в их жизнях после исхода из родного мира, — долг. Именно долг определял смысл их бытия. Без долга каждый из них превращался в ничто. Пустую, бренную оболочку. Дракон, Телекинетик, Время, Исцеление, Мороз... Что с ними теперь? Их жизни и впрямь полны покоя? Или они низвергнуты в бездны отчаяния? Всё, что Чен знал о них, так лишь то, что все они до сих пор живы. Утратили способности, но живы. А Саркофаг примерялся к новой жертве. Кто знает, возможно, этой жертвой суждено стать Чену, и тогда все рядом с ним могут случайно пострадать. У Чена сердце сжалось при взгляде на взволнованного Чонина, потому что именно Чонин подвергался наибольшей опасности, ведь они всегда вместе. Вот этого Чен позволить точно не мог. Он обязан был защитить Чонина, уберечь, спасти. Любым способом. — Не молчи, пожалуйста. Что случилось? — Чонин погладил его по щеке шершавой ладонью. Другой рукой он упирался в матрас и смотрел на Чена по-прежнему сверху. Пытливо вглядывался в каждую чёрточку, искал только ему понятные знаки в попытках прочесть истину по лицу Чена. — Всё отлично, — солгал Чен, обнял Чонина за шею и притянул к себе, заставил упасть сверху, вдавить сладкой тяжестью в матрас, чтобы почувствовать твёрдость и жар гибкого тела. — Мне просто очень нужен ты... Сейчас. От поцелуев Чонин не уклонялся и отвечал с охотой, пока сам не принялся с пылом сминать губы Чена, проталкивать язык ему в рот, ускользать и снова пробираться глубже. Секс в одном поцелуе. Чен глухо мычал, обнимал крепче, ногтями цеплял мягкую ткань кофты, сжимал пальцами, сдвигал складки к шее, пока подушечками не коснулся гладкой кожи. Чонин помог ему стянуть кофту, отбросить подальше от кровати, а потом вновь вдавил своей тяжестью в матрас. Чен этому только порадовался: хватался за сильную шею, гладил широкие плечи, вёл ладонями по груди, по бокам, обнимал за пояс. Чонин расправлял Чену чёлку, прижимал руку к щеке и целовал, целовал, осушал поцелуями, заставляя забывать об опасности и тревоге. Задирал понемногу смятую рубашку, незаметно расстёгивал пуговицы, чтобы через минуту сбросить на пол и пиджак, и рубашку. Чен едва дышал, хватая воздух саднящими после несдержанных поцелуев губами. Наблюдал за сильными пальцами Чонина, которыми тот расправлялся с молнией на брюках. Чонин одним рывком стянул брюки и трусы сразу до колен, вторым — до лодыжек. Остатки одежды присоединились к пиджаку и рубашке на полу. В тот же миг Чонин навалился на Чена, прижался плотно и потёрся бёдрами, раздразнил Чена грубой джинсовой материей, задевавшей нежную кожу в паху и член. — Что ты хочешь? — сладко шепнул на ухо и поймал мочку губами, плавно оттянул, языком поиграл с любимым серебряным гвоздиком и отпустил. — Что, Чен? Голос Чена не слушался, поэтому он просто помотал головой. Он соглашался на всё. Чонин мог делать с ним что угодно. Как всегда. Когда они оказывались так близко друг к другу, Чен всегда позволял Чонину всё. Всё абсолютно. Что бы Чонин ни сделал, Чен знал и верил, что ему непременно всё понравится. Хотя неправда. Не просто понравится. Что бы Чонин ни сделал, Чен непременно потерял бы от этого голову. Потому что Чонин был единственным человеком, с которым Чен чувствовал себя дома по-настоящему. Единственным, кто не давал вспоминать о покинутом доме и грустить. Чонин был монолитной крепостью Чена, и нигде Чен не ощущал такой надёжности, как за стенами этой крепости. Он наморщил нос — Чонин потёрся теперь щекой о его щёку. Исколол и раздразнил покалыванием щетины. Сладкое пощипывание на коже будило в Чене негу и желание вытянуться под Чонином, чтобы тут же расслабиться и обмякнуть, податливо принять, поймать и заключить в себя. Чтобы обладать. Оставить в себе жар, пыл, импульсивность, непрестанное движение. Чонин всё время казался Чену динамическим спецэффектом, который движется хаотично и никогда не замирает. Вскинувшись, Чен поймал пальцами пояс джинсов и в нетерпении дёрнул, с резким звуком расстегнул массивную молнию. — Быстрее... — В полные твёрдые губы — хриплым выдохом. Зато теперь Чена трясло только от возбуждения. Неконтролируемого. За эти два года он настолько привык к Чонину, что возбуждался мгновенно, а тело на рефлексе расслаблялось достаточно, чтобы Чонин насаживал его на член одним жёстким толчком и не сдерживался. Больше всего Чен любил вспышки страсти Чонина. Романтика и нежность ему нравились тоже, но когда Чонин заставлял его стонать на всю квартиру и срывать голос, исчерпав все силы, — это было подлинным блаженством. Чену нравилось то чувство полного опустошения и изнеможения после секса, когда он лежал на бесстыдно испачканных и смятых простынях, не находил в себе сил пошевелить хоть пальцем и ощущал себя так, будто из него душу вынули, а точнее, вытрахали, потому что между ягодицами саднило терпко, и Чен оставался беззащитно-открытым хотя бы четверть часа. Ещё непристойнее и слаще становилось, когда Чонин смотрел на него — полностью раскрытого и испачканного спермой, а немного позже кончиком пальца обводил или растягивал припухшие края заднего прохода, ещё сильнее подчёркивая открытость Чена. — Ты просто больной извращенец, — между поцелуями шептал ему тогда Чонин, реанимируя тёплой нежностью после неукротимого оргазма. — Нет... я просто люблю грубый секс, — абсолютно честно отвечал Чен. И правда любил. Он обожал чувствовать на себе крепкую хватку, обожал, когда его удерживали, когда с ним не обращались так, словно он был хрупким созданием. Чену необходима была боль в разумных пропорциях, некоторое неудобство — без них его возбуждение и удовольствие оставались как будто неполными. Вот и сейчас Чен жадно смотрел, как по узким жёстким бёдрам сползали джинсы вместе с бельём, как курчавились тёмные густые волоски в паху и по смуглой коже, окутывая тренированные ноги пушистым покровом. Смотрел на напряжённые мышцы живота Чонина, ловил тяжёлое дыхание и ждал в нетерпении. Не выдержав долго, Чен подхватил собственные ноги под коленями и подтянул к груди, раскрывая себя и показывая, что уже готов давным-давно и больше не выдержит. В горле у Чена мгновенно пересохло — Чонин провёл по ладони языком раз, другой, третий, и влажной от слюны ладонью обхватил толстый член. Пара развязных движений — на стволе отчётливее набухли венки, а кожица соблазнительно заблестела. Чен застонал от отчаяния — губами ни хера не дотянуться или хоть кончиком языка, чтоб лизнуть потемневшую округлую головку и насладиться этой округлостью во рту. Чонин дольше его не мучил: упёрся коленом в матрас, рывком придвинулся, прижался, опалив жаром жилистого тела, крепко охватил руками, нажимая пальцами несдержанно — до синяков и полного удовольствия стона Чена, а затем резко дёрнул к себе. Запрокинув голову, Чен с гортанным стоном выгнулся, сам донасаживаясь на член, заполняя себя до предела, растягивая себя Чонином. Ногами обхватил Чонина, качнулся и с хрипом выдохнул. Вот теперь он чувствовал пламя внутри, дикий жар, распирающую мышцы толщину. Он сжимался на члене, дрожал крупно всем телом и умолял взглядом о большем. Говорить он не мог, а мимика тоже ему не подчинялась, потому молил лишь взглядом. Чен хотел больше, сильнее, откровеннее. Чен хотел секса на грани. Чтобы как война, когда обе стороны проигрывают или выигрывают в одночасье. Как Пиррова победа. Он едва слышно заскулил от яростного укуса за нижнюю губу, рванулся Чонину навстречу и вскрикнул от напористого толчка, пронзившего его тело. Зажмурился — Чонин ладонями стиснул его запястья и вдавил их в матрас, не позволяя ускользнуть, как будто Чен собирался сделать такую глупость. Ну нет... — Дыши... — низким и охрипшим от возбуждения голосом велел ему Чонин за секунду до нового сокрушительного рывка. Точно знал, чего и сколько Чену нужно, точно знал, что Чен любил задерживать дыхание во время секса до той степени, когда от нехватки воздуха всё плывёт перед глазами. Чонин знал Чена вдоль и поперёк, знал все самые постыдные секреты, и прямо сейчас Чонин делал именно то, чего Чен так желал: сотрясал его непрерывным движением и нарастающим удовольствием, доводил до самого предела стремительно и уверенно, чтобы потом сломать, не позволить дотянуться и укусить за губу, сжать запястья до боли, этой самой болью добирая отступающее удовольствие и заставляя Чена извиваться и просить. Чен тёрся о влажное от пота смуглое тело, впитывал в себя чонинов жар как губка, ловил жгучий взгляд, смаргивал слёзы и изо всех сил подавался бёдрами, чтобы возобновить движение, ощутить, как член Чонина в нём движется опять. Чонин поймал кончик его языка, прикусил легонько, потом сильнее, резко отпустил и со звучным шлепком ударил бёдрами. Втолкнул член, вдавил Чена в матрас, крепче сжал пальцами запястья и отпрянул, чтобы снова и снова в быстром темпе погружаться в Чена и с собственническим глухим рычанием делать полностью своим. Толкался глубоко и несдержанно, как Чену и нужно было, заставлял Чена теряться в рывках до отчётливого головокружения, безжалостно втрахивал в матрас и бил жёсткими бёдрами по уже неслабо зудящим от непрерывных шлепков ягодицам. Чен хватал ртом воздух, стонал в голос, даже не пытаясь сдерживаться и не испытывая ни капли стыда, задыхался от жара и духоты, дёргал руками без намерения освободиться — просто конвульсивно, трясся всем телом под Чонином, вскидывался, чтобы потереться тугими сосками о Чонина, всхлипывал и немо умолял не останавливаться. Чен хотел ещё быстрее. Не замечал ползущие по вискам слезинки, мечтал о губах Чонина и сжимал гибкое тело ногами плотнее. Чен обречённо выдохнул, когда Чонин в очередной раз втиснул его в матрас, с силой втолкнув член и прижавшись бёдрами, да так и оставшись. Чен жадно ловил дрожь скованного напряжением тела, слизывал капельки пота над верхней губой Чонина, где кожа была от щетины шершавой, а потом пытался Чонина удержать, но напрасно. Чонин отпрянул, покинув его, оставив на истерзанных простынях с бесстыдно раскинутыми ногами, полностью открытого и обессиленного. А Чен старался дышать, вздрагивал, остро ощущая малейшее движение воздуха между ног и меж ягодиц, где слегка саднило. Чонин склонился над ним, ласково потёрся губами о нижнюю — безжалостно закусанную — губу, лизнул, поцеловал с нежностью, от которой у Чена слёзы наворачивались на глаза. Непослушной рукой Чен слегка ударил Чонина в грудь и помотал головой. Нет, ему не хватило. Он хотел ещё. Он не хотел этой нежности Чонина, от которой в эту минуту становилось ещё горше. Он хотел, чтобы Чонин выжег себя внутри него, выгравировал на коже и под кожей. Он хотел помнить всегда, словно был с Чонином в последний раз. Чен сам кое-как повернулся на бок, с трудом приподнялся на трясущихся коленях, наклонился, чтобы сжать руками перекладину в изголовье, прогнуться в пояснице и поднять бёдра повыше. Дышал неровно, кусал губы и терпеливо ждал, когда же Чонин возьмёт то, что ему предлагали, и так, как надо было Чену. Одержимо. Неукротимо. Жгуче. Как за минуту до смерти. От долгого стона Чен не удержался — ягодицы опалило жаром, как только Чонин накрыл их крупными ладонями и безжалостно смял. Чен опустил голову ниже и всхлипнул от терпкого удовольствия, вскинул бёдра ещё выше, чтобы лучше чувствовать, как Чонин скользит пальцем по растянутым краям заднего прохода, как немного вдвигает палец внутрь, трёт стенки, а потом пощипывает, как будто недостаточно уже растянул Чена членом. Чонин хрипло выругался, неожиданно прижался бёдрами, пристроив тяжёлый ствол между ягодицами, наклонился и провёл ладонями по вытянутым рукам Чена. Добрался до ладоней, обхватил и сжал, чтобы тоже держаться за перекладину и втискивать в неё пальцы Чена. Чен дышал широко раскрытым ртом и улавливал теряющееся у него в волосах на затылке неровное дыхание Чонина. — Хочешь?.. — Вопрос почти неразборчивый, но Чен тут же кивнул. Чонин не представлял, как сильно он хотел. Чтобы... Чен в замешательстве замер, потому что только сейчас понял, что же это ему напоминало. Исступлённый секс с Чонином походил на силу Чена. Когда в разгар мощной грозы забираешься на крышу небоскрёба, притягиваешь к себе молнии и стоишь, широко раскинув руки, в нескончаемом потоке разрядов, гулком грохоте грома и под безжалостными плетями проливного дождя. Персональный и неповторимый оргазм Чена, погружённого в родную стихию и пропускающего сквозь себя энергию струями. А Чонин умел делать подобное с Ченом сам по себе. Только он один. Он был личной мощной грозой Чена и окунал Чена в непередаваемый экстаз, в котором упоение силой и стихией сочеталось с сильнейшим оргазмом. Всегда. Каждый раз. Чонин всегда дарил Чену самое желанное и самое любимое. Чен даже с запечатанной силой ощущал родную мощь и не чувствовал себя обделённым или ущербным. Благодаря Чонину он так легко пережил эти два года, за которые ни разу не воспользовался силой... Чен не удержался и выдохнул имя, прозвучавшее мольбой. Чонин понял правильно, и всего через мгновение Чен вжимался лицом в подушку, стискивал перекладину ладонями и пытался не упасть от напора. Стонал в подушку, кусал её, цеплялся за нагревшийся под пальцами металл, упирался коленями и всем естеством подавался к Чонину, отчаянно насаживался, изнывал от нарастающего стремительно возбуждения, пытался стонами заглушить шлепки. Немного погодя Чен хрипел протестующе, ощущая правую ладонь Чонина между ног, всхлипывал, когда Чонин жёстко сжимал член и заставлял снова балансировать в нескольких ступенях от оргазма. Непрерывное движение внутри оглушало упоением. Чен следовал за толчками, напитывал себя наполненностью, изо всех сил пытался сжать в себе крепкий член, плыл сознанием от того, как медленно Чонин вёл ладонями по его напряжённым до предела рукам, цеплявшимся за перекладину. Чен судорожно всхлипывал всякий раз, как Чонин крепче сжимал запястья, предплечья, дразнил касаниями локти и плечи, как потом Чонин сжимал его бока, сдвигал руки на пояс, продолжая двигаться и не останавливаясь. Желанная жёсткая хватка на бёдрах захлестнула Чена диким возбуждением — Чонин натягивал податливое тело на член короче и резче теперь, но удовольствие от толчков лишь усилилось. Чен привычно задерживал дыхание, пока бёдра горели под ладонями Чонина. Каждый палец, с силой надавливающий на мышцы, Чен чувствовал бёдрами, чувствовал и твёрдые узкие бёдра Чонина, ритмично бьющие по ягодицам. Чонин время от времени сминал ягодицы, чтобы Чен острее ощущал, как меж ними скользит крепкий член, растягивает и движется глубже. Чен остро ощущал даже пульсацию стенок внутри себя всякий раз, как пытался непроизвольно сжаться, и задыхался от непередаваемых впечатлений, что возникали при его бесплодных попытках сжаться и удержать. Тогда он чувствовал член Чонина в себе ярко — до слёз и тёмных кругов перед глазами. Под громкий стон Чена Чонин задвигался ещё быстрее, внимая мольбам и управляя движениями Чена. Сил не осталось держаться за перекладину, Чен выпустил её, уронив руки на простыни и уткнувшись лицом в подушку. Воздуха откровенно не хватало. Чен раскачивался всем телом и слабо упирался ладонями в спинку кровати, чтобы не биться в неё головой от сокрушительных толчков, сотрясавших его от макушки до пят. Ступни покалывало и сводило от затапливающего удовольствия, в нижней части живота мучительно-сладкая тяжесть казалась невыносимой, и хотелось, чтобы Чонин вливал в него движение бесконечно — толкал его, раскачивал, брал грубо и по-собственнически, порождая внутри Чена милые сердцу ветвистые молнии, бившие по всем нервным окончаниям разом. Чен дождался, когда же мир для него существовать перестанет. Всё существовать перестанет, кроме вознесения на самый пик и чарующего момента, в котором Чен мог жить вечно — как в оке бури.4. Саркофаг
У него слегка кружилась голова, а дышать было немножко больно, когда реальность настойчиво попросила его вернуться обратно. Чен с трудом приоткрыл глаза и обнаружил, что лежит на спине. Ушла ещё минута, чтобы осознать — он при этом лежал на Чонине, раскинув ноги и согнув их немного в коленях, чувствовал зудящими и влажными от пота и спермы ягодицами напряжение мышц на животе Чонина. Правой рукой Чонин удерживал его за пояс и не позволял свалиться, а пальцами левой водил по промежности, поглаживал мошонку, пробирался меж ягодиц и просовывал неглубоко самые кончики пальцев в раскрытое отверстие, дразнил и легонько массировал ощутимо припухшие края. Чен втянул воздух на вдохе и прикрыл глаза, улыбнулся — Чонин губами тёрся о его шею, подбираясь к мочке, чтобы мягко куснуть, а позднее сжать губами и кончиком языка поиграть с гвоздиком. Терзал и мучил лаской ухо Чена и по-прежнему шаловливо ощупывал кожу между ягодиц, вставлял пальцы в анус, размазывал внутри сперму и мешал мышцам смыкаться, заставлял Чена как можно дольше оставаться полностью открытым. Чонину это нравилось — Чен знал. Помнил, как Чонин иногда просил его откидываться на подушки, широко раздвигать ноги, ладонями раскрывать ягодицы. Тогда Чонин ложился на живот между ног Чена и просто смотрел, нежно касаясь пальцами кожи вокруг раскрытого его членом заднего прохода или с упоением теребил растянутые края. Тоже тот ещё извращенец. Чен балдел от жёсткого и грубого секса, а Чонин тащился от вида растянутого им ануса в потёках его спермы. Как есть два извращенца, которые друг друга стоили. Чен принимал душ, когда это случилось снова. На этот раз Чен ощутил всё гораздо сильнее. От внезапности и силы обрушившегося на него осознания, он пошатнулся. Голова закружилась настолько неодолимо, что Чен потерял равновесие, ухватился за скользкую гладкую стенку, неловко оступился и рухнул на белый поддон душевой кабины. Перед закрытыми глазами поплыли пятна. Пламя! Он пытался сбежать от Саркофага. То ли ему хватило ума не обращать огонь против Саркофага напрямую, то ли Пламя попросту промахнулся, но оба сейчас находились там, где всё горело. Пламя убегал, а Саркофаг неумолимо преследовал, используя способность Мороза, невероятно усиленную способность — Саркофаг замораживал огонь в один миг. Потом что-то обрушилось, и Пламени удалось увеличить отрыв. Чен задохнулся, почувствовав ещё и присутствие Света. Тот не скрывал силу и пользовался ей. Не прятался и не запечатывал — его Чен чуял хорошо. Свет соприкоснулся с Пламенем. Хрен знает, как Чен это «увидел», но Свет задержался рядом с Пламенем, чтобы уйти спустя минуту. А Пламя больше не убегал. Стоял на месте и ждал, пока Саркофаг не добрался до него и не поглотил его силу. Чен не представлял, сколько времени прошло до того момента, как он распахнул глаза. Нудно ныл разбитый локоть, болела спина, а затылок немного онемел. У Чена дрожали руки и ноги. Подняться он смог не с первой попытки и даже не с пятой. Упирался ладонями в стену, пока вода лилась на него сверху. Переводил дух и пытался успокоиться. Лихорадочно думал. Что, к хреням собачьим, это было? Пламя так вот просто упустил шанс сбежать и даже не сопротивлялся? А Свет? Какого хрена там Свет делал? Заподозрить в предательстве Свет — безумие чистой воды. Именно Свет распечатал их силы. Но почему тогда?.. Кое-как совладав с собой, Чен влез в оранжевый халат и высунулся из ванной. Дверь в кухню была прикрыта, но внизу виднелась полоска света. Без раздумий Чен толкнул дверь и остановился на пороге. Чонин торчал в одних джинсах у шкафчика с аптечкой. Смятая кофта валялась на полу у стола. Чонин стремительно обернулся и раздосадованно закусил губу. Стоял он правым боком к Чену, на подставке перед ним красовалась распотрошённая аптечка с вываленной на деревянную поверхность пластиковой капсулой для ваты, бутылка с перекисью валялась на боку, а в правой руке Чонин держал надорванную упаковку с бинтом. — Что случилось? — Чен вопросительно смотрел на Чонина. — Ошпарился кипятком. М-м... чайник. Чен чуть не подскочил от щелчка, с которым упомянутый чайник выключился. Рядом с чайником на полированной поверхности блестела довольно большая лужица. Дымящаяся. Хотя Чен мог поклясться, что не слышал шипящего шума, когда распахнул кухонную дверь. Тем не менее, он двинулся к Чонину. — Где ошпарило? Покажи. — Да я сам... — Чонин повернулся так, чтобы не показать левый бок. — Рука? И как ты сам с одной рукой-то, позволь узнать? Давай сюда! — непреклонным тоном велел Чен. Чонин снова с досадой закусил нижнюю губу, поколебался под требовательным взглядом Чена, однако повернулся нормально. Чен присвистнул при виде левой руки Чонина. Осторожно ухватил Чонина за запястье, постаравшись не задеть пятна от ожогов и вспузырившуюся местами кожу. Осмотрел придирчиво. Пострадавшее предплечье выглядело так, словно и впрямь Чонин ошпарился, но вот плечо... — Как ты так извернулся только? — Сам не знаю, — буркнул Чонин и стиснул зубы. Чен сосредоточенно принялся обрабатывать руку. Тихо сопел, пока забинтовывал. Покончив с этим, скормил Чонину обезболивающее и снотворное и велел немедленно залечь на кровати. Почти силой вытолкал из кухни. Отключив мозг, Чен собрал аптечку, поставил на место, потом отошёл к столу, наклонился и поднял кофту, машинально расправил и встряхнул. Чен тупо глазел на левый рукав с пропаленными дырами. Сухой рукав. Руки двигались, будто чужие, когда Чен подносил кофту к лицу и вдыхал острый дымный запах. Закрыв глаза, Чен неохотно подумал, что он не медик, конечно, но вроде бы левая рука Чонина не выглядела только что ошпаренной. Больше всего это подходило на поджившие ожоги, если верить опыту и памяти Чена. Неохотно переставляя ноги, Чен вернулся в ванную, чтобы бросить кофту в корзину для грязного белья. Включил холодную воду и умылся над раковиной. Думать не хотелось. Во имя всего святого, как же Чену не хотелось думать, но приходилось. Когда Дракон, Телекинетик, Время, Исцеление, Мороз и Пламя лишились сил, Чонина не было рядом. Чен собственными глазами ни разу Чонина рядом с собой не видел в те самые ключевые мгновения. А Саркофаг — это ещё и Телепорт помимо прочего. Контроль времени, чтоб всё сгорело, херов контроль времени! Но какого хрена Чен его не почуял ещё два года назад? Или почуял... Точно, Чен тогда почуял сразу нескольких экзо, где-то близко. Но потом Чонин всё время был рядом, а Чен силу запечатал. Пока Чонин не перемещался… Могло ли это... Видимо, да, если за столько времени Чен ни хрена не заподозрил. Просто пиздец. Чен торчал два года рядом с Саркофагом! Хуже того, он с грёбаным Саркофагом трахался два года! Подумать только, какой нелепый бред! Чен снова пустил холодную воду и принялся плескать в лицо. В голове всё смешалось от потрясения и осознания. Два года подле Саркофага, который в любой момент мог забрать его силу. Или уже забрал? Нет, вряд ли. Чен не направлял силу против Чонина. Чен вообще силой не пользовался два года. Зато Чонин мог взять силу Чена хоть сейчас, хоть через минуту, хоть через час. Достаточно Чонину понять, что Чен знает правду, — и пиздец котёнку. Замерев, Чен глазел на собственное отражение в зеркале и искал способ спасения. Снотворное должно бы подействовать уже, но Чонин частично исцелил рану, значит, пользовался силой Исцеления. Выходит, снотворное при желании Чонин мог нейтрализовать. Хер вот знает. Можно проверить, так ведь? Чен тщательно вытерся полотенцем, на ватных ногах вышел из ванной и свернул к спальне. Чонин лежал на кровати, укрытый простынёй. Лежал на правом боку с закрытыми глазами. Чен прислушался от порога, но звук дыхания на таком расстоянии... Пришлось подойти к кровати. Чен наклонился, поколебался, но всё же коснулся слегка дрожащей ладонью гладких тёмных волос. Чонин повернул голову, ткнувшись носом в подушку, сонно промурчал: — Иди сюда... — Скоро приду, — шепнул Чен. Шептал, чтобы не выдать себя голосом. — Хочу принять ванну и немного успокоиться. Переволновался. Рука ужасно выглядела просто. Как себя чувствуешь? Болит? Может, вызвать врача на дом? — Не надо. Нормально всё. Возвращайся быстрее, а то замёрзну. Чен накинул на Чонина тонкое одеяло, преодолев опаску, коснулся губами виска. — Спи. Замёрзнешь ты, как же... Я скоро приду. — Ага, — едва слышно отозвался Чонин и закутался в одеяло плотнее. — Лучшее лекарство для меня — ты. Чен сглотнул горькую слюну, ещё раз поцеловал Чонина в висок и попятился от кровати к двери. По пути в ванную прихватил джинсы, какую-то футболку и лёгкую куртку, заодно нагнулся и смахнул с полки кроссовки. В ванной Чен включил воду. Под шум воды скинул халат и оделся за минуту. Футболка была чонинова и болталась на Чене как на вешалке, но Чен не стал рисковать — под курткой всё равно не видно. Он дождался, пока в ванне окажется достаточно воды, закрутил вентиль и выскользнул в коридор, прикрыв за собой дверь. Подкравшись к двери в прихожей, Чен забрал с полки ключи и бумажник, оставив на месте телефон, с осторожностью повернул фиксатор и протиснулся между косяком и дверью. Запирать квартиру не стал, просто плотно притворил дверь. Вниз спускался по лестнице, ловил такси на перекрёстке в двух кварталах от дома, а уже в прокуренном салоне натужно размышлял. Первое, что Чен хотел сделать, — это распечатать силу. Останавливало опасение, что тогда Чонин найдёт его с лёгкостью. Чен не сомневался, что два года назад Чонин его почувствовал. Они все чувствовали силу друг друга. Если же силу Чен не распечатает, то Чонин, скорее всего, решит, что Чен сел на самолёт и улетел куда подальше. Логично? Даже очень. Стало быть, улетать Чену нельзя. Чонин будет искать его подальше, а Чен спрячется на виду. Потянувшись вперёд, Чен негромко попросил шофёра свернуть через три квартала к арке. Там была автобусная остановка, и там проходил междугородний автобус, маршрут которого Чену вполне подходил. Сначала — спрятаться, а потом уж думать, что делать дальше. Помнить ещё, что не один Саркофаг — угроза. Алые — тоже.