***
Окей, Каччану нравится Изуку. Окей, он пытался найти в нем недостатки в течение лет десяти. Только их, блять, нет. То, что Катсуки гей, он понял еще достаточно давно. Ну, где-то в одиннадцать. Не было какого-то шока от осознания. Наоборот, странное облегчение. Девушки. Красящие свое лицо косметикой, раздражающие своим поведением. Черт, как же хорошо, что у него стоит на парней — решил тогда Катсуки. На Деку Каччан запал сразу после того, как им подключили душевые в школе. Тогда, после физкультуры, только он да Изуку задержались позже остальных: Каччан, потому что как всегда остается в спортзале до последнего, а Изуку, потому что упал, что-то расшиб и его отправили к медсестре, поэтому вернулся он в раздевалку, когда все уже разошлись — да, Каччан помнит тот день, как никакой другой. Ибо если раньше влюбленность в Изуку больше напоминала детскую шалость, то тогда, когда им было по пятнадцать и гормоны начинали творить с телом и желаниями, что им вздумается, это уже можно было официально обозначить клеймом: «Первая патологическая серьезная влюбленность». Изуку, мерно идущий по кафелю босыми ступнями — это одно. Обнаженный Изуку, проходящий мимо, показывающий тебе все — это совершенно другое. Красивое, запретное, прекрасное. Каччан помнит, как тогда сдавило глотку. Каччан припал к стене, прокручивая образ Деку еще раз. И еще. И еще. Дошло, что как раньше, уже не будет. Он тихо рассмеялся: как же ничтожен. Изуку — Каччан уверен на все сто — не осознает, как он красив. С этими его героями и их квирками в голове вряд ли он задумывался о чем-то еще. О собственных ровных ногах и упругой заднице, которую так и хочется шлепнуть (легонько, просто так), например. — Да чего тебе от меня надо? — Мидория топчется на месте, весь нервный, хочет поскорее отвязаться от Бакуго. Уйти. Вышвырнуть его из своей жизни, чтобы не маячил. Достал. Чего надо? Да если бы он, черт возьми, знал. Он бы не пытался найти момент, чтобы они оказались наедине. Он бы не курил по две сигареты за раз. И уж тем более не цеплялся к Изуку, чтобы тот бесился. Катсуки хочет с места — в карьер. Катсуки хочет кидаться грудью на амбразуру. Катсуки хочет поцеловать пухлые губы Изуку и лизать их, словно он пес. Он и чувствует себя так: собакой. Таскается и носится с этим Деку, как ужаленный, порявкает на него иногда так, для вида, они вместе порычат друг на друга и опять по кругу.***
Если подумать, Изуку был привлекательным всегда. Смеялся так, что его хотелось смешить, пока не закончатся все шутки. Сражался так, что хотелось быть его врагом номер один. Его врагом. Номер один. Стать его соперником — главная цель жизни Бакуго. Изуку желает стать величайшим героем. Он помешан на квирках, их преимуществах и слабостях. Мидория хочет стать лучшим из лучших. Он больше не смотрит на Катсуки с немым обожанием в глазах. «Ну же, — Бакуго выворачивается из кожи, обороняется и атакует на своем пределе, — тысячи роящихся в голове мыслей и каждая из них связана с Изуку». — Ну же, блять, посмотри на меня! — орет Каччан, не выдержав. — Ты не сможешь меня игнорировать вечно, тупой Деку! — и слова вырываются сами. И Катсуки их не контролирует, хочет заткнуть себя самого и едва сдерживается, чтобы не начать рвать на себе волосы. Деку смотрит испуганно. Ошалелым взглядом окидывает Бакуго с ног до головы и сжимает губы, снисходительно качает головой и одними губами шепчет: «Дурак». И Катсуки шепчет про себя: «Скажи, что я твой. Твой дурак». А затем шепчет вслух: «Изуку, скажи», — но он его не слышит. — Скажи, что любишь меня, Изуку. Я хочу быть твоим героем номер один, — его слышит только лишь Тодороки. Тот самый Шото, который со всей дури пускает в Катсуки ледяные волны, почти что штормы. Он сдерживается, чтобы не использовать свой огонь. А Изуку просит его не сдерживаться. Тодороки смотрит с пониманием, говорит в ответ: «И я тоже… Тоже люблю его». Деку ждет, что Шото выиграет. Бакуго кричит от боли больше, нежели чем от воинственного духа, который переполняет его, когда Тодороки валится на колени. Хрен тебе, а не победа твоего дорогого Тодороки, горячо любимый Мидория. Получай Каччана с его больной любовью к тебе. И подавись им. У Катсуки нет сил, чтобы держаться на ногах. Единственное, что его питает сейчас — это надежда, что однажды Деку ответит ему взаимностью. «Как же низко я пал», — думает Каччан и начинает беситься, кидаться на, находящегося почти в бессознательном состоянии, Тодороки, обвиняя того в легком проигрыше. На него в итоге наденут намордник и в зубы запихнут ленту с подвешенной медалью на ней. Первое место в страданиях от неразделенных чувств к Изуку. У Шото второе. Серебро.***
Сильно болели руки. Все тело в целом болело. Кости в правой руке раздроблены и собраны по кускам, левая рука сломана. На обеих двухслойный гипс и бинт, перекинутый через шею, пережимал ее, неприятно терся о кожу, а Изуку даже почесать не мог. Дверь одной из комнат была открыта нараспашку, взгляд невольно зацепился, и Изуку увидел Каччана, сидящего на стуле. В наморднике и с увесистым грузом, сковывающим его руки, чтобы ограничить движения. Катсуки выглядел удивительно расслабленным: голова лицом к потолку, глаза закрыты. Деку услышал тихое, почти неразличимое, сопение. Скорее всего, когда Катсуки дышит, выходящий воздух бьется о крепкую стенку намордника и, как итог, — этот звук. Изуку знал наверняка, что у Бакуго очень острый слух и он бы наверняка услышал, что к нему кто-то подошел. Изуку вздохнул. Катсуки, значит, тоже устал, соревнуясь с другими участниками. Деку потянулся было к лицу Бакуго сцепленными в гипс руками. Остановился, представляя, как будет он выглядеть гладя лицо Каччана вот этим вот. Изуку бесшумно склонился к Катсуки, соприкасаясь с ним лбами. Бакуго открыл глаза. Изуку слабо улыбнулся уголками губ и поцеловал его в лоб: — Прости, я такой неловкий в бинтах и, — Изуку отстраняется и демонстрирует гипс, — этим. Поэтому не могу помочь. Катсуки дышит. Катсуки кивает. — Меня возмущает то, что тебя просто оставили тут, связанного цепями. Катсуки вздергивает бровь и мотает головой. — Я не понимаю, Каччан, — Изуку кусает губу и моргает. Катсуки что-то мычит и дергается. Звук стула, шкрябающего по полу действует на нервы. — Каччан, мои руки сломаны. Я не могу помочь физически! Каччан смотрит на Изуку, словно тот тупой. — Мхм! Ммм… — Бакуго гремит цепями и указывает плечами, грудью, вывернутыми локтями на Деку, а затем кивает головой на свои колени. И отводит связанные руки в сторону, чтобы не мешались. — Ты хочешь… чтобы я сел тебе на колени? Катсуки одновременно кивает и облегченно выдыхает. Изуку приблизился к Бакуго и, перекинув ногу, аккуратно присаживается, упираясь ему гипсами в грудь: — Прости, Катсуки, — извиняется Изуку и тыкается Каччану в скулу, не скрытую за металлом, своими губами. — Я скучал. Ты тоже? Бакуго глубоко дышит и трется своей промежностью о зад Деку. У Катсуки стоит. — Черт, Бакуго, ты… — Изуку целует намордник, прижимается губами в область, за которой губы Каччана. Катсуки реагирует бурно: тычется в ответ, трется еще быстрее и рычит, тянется навстречу ласке. Изуку останавливается, кладет голову Каччану на плечо, как обычно это делает, когда они обнимаются. Так и сидит, а Бакуго не шевелится — боится испортить момент такой редкой нежной близости. Прижимается своей головой к виску Изуку. — Не двигайся, — просит Деку и Бакуго не понимает почему. Он хочет прижиматься своим виском к его виску. Он хочет, блять, двигаться и получить все доступное сейчас. Изуку подается вперед, поворачивается самую малость и холодный кончик носа упирается Каччану в затылок. Он вздрогнул. Изуку повторяет: — Ни одного движения, Бакуго. Цепляет зубами один из двух ремешков, на которых держится намордник. Тянет, пытается сорвать, вдавливается своей задницей Катсуки в пах и он скулит, мычит и теряет контроль. — А вот теперь двигайся, — разбирает Бакуго через пелену возбуждения слова, которые звучат глухо, ведь Деку вгрызается в ремни. Бакуго тянет головой, поворачивает ее вбок, чтобы Изуку было удобнее — и у них получилось. Они сорвали эту хрень и теперь оба дышали рвано — друг другу в лицо. И Катсуки не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что он вдыхает кислород, которым Деку уже дышал. Его обволакивает запахом Изуку, и Бакуго, наконец-таки, может поцеловаться с ним нормально. Нежно, как только может. Лижет своим языком его, наклоняет голову, чтобы проникнуть еще глубже Изуку в рот. Напоследок кратко чмокает в приоткрытые губы, когда они разрывают поцелуй. — С-спасибо, — поблагодарить у запыхавшегося Каччана получилось не сразу. Легкие так горели, как если бы он пробежал кругов десять по стадиону. — Я все еще не могу освободить тебе руки, — невнятно произносит Изуку. У Катсуки они, эти самые руки, чертовски затекли и ужасно болят. — Думаю, я смогу сорвать эту хрень, если использую квирк. Отойди, — Изуку кивает и послушно встает, отходит к противоположной стене. Раздается сильный хлопок, а потом взрывной волной разносит металлические куски. Один приземлился где-то около Деку. — Почему ты не сделал этого раньше? — У меня квирк на пределе возможностей работал, думаешь, я могу взрывать нон-стоп часами подряд? Мне нужно было хоть немного времени, чтобы восстановиться. — У тебя есть силы, чтобы сорвать веревки? «Неужели Каччан вел себя настолько неадекватно, что его обмотали прочной бечевкой? С цепями и оковами на руках понятно — сдержать квирк, хоть это и не помогло. Но намордник? Это не слишком?» — Нет, — Катсуки склонил голову — всегда так делает, когда нехотя признает свою слабость. — Я позову на помощь. — Нет! Сто… — и прервался на полуслове, потому что Изуку рванул быстрым шагом и уже скрылся. — Блять!***
Вода в умывальниках всегда холодная, Изуку сует под нее руки, поворачивая ладони то внешней, то внутренней стороной. Не помогает. Сует под кран голову, согнувшись в спине. Становится трудно дышать и Деку задерживает дыхание. Резким движением откидывает голову назад, выпрямляясь, и струя воды хлещет по стене, которая у Изуку за спиной. Вроде, легче. Изуку размазывает кровь по сбитым костяшкам, нажимает прямо на рану и закрывает глаза: больно. Вода мешается с кровью, стекает по кистям и капает на пол. Дверь в уборную тихо скрипнула и Катсуки переступил низкий порог: — Какого хрена ты делаешь? Что с руками? Почему твоя задница еще не в лазарете? — сыплет вопросами, а Изуку слушает его голос: глубокий и с хрипотцой, сексуальный голос. Он очень красивый, когда Бакуго не кричит во все горло. — Мою руки. Поранил. Собираюсь идти, — Изуку отвечает на все три. — Помыл? Пиздуй зализывать раны, слабак, — к концу голос у Катсуки заскрежетал, переходя из приятного тембра в привычный резкий и отрывистый, грубый. — Ладно, — Деку шагает к двери. Каччан ожидаемо не отходит в сторону, преграждает путь, словно играется, ожидая, что же решит Изуку. Но Изуку не хочет ничего решать. Катсуки желает вступить в игру. Изуку принимает условия. Хватает Бакуго за рубашку, и плевать, что он испачкает ее разбавленной водой кровью, и целует в уже приоткрытый рот. Катсуки отвечает и кусает губы. Гладит по спине и останавливается на шее. Изуку отталкивает его с силой в сторону и распахивает дверь. Он так не играет, глупый Каччан, ты все делаешь не так. Ты должен презрительно смотреть, говорить: «терпеть не могу» и действительно не терпеть. В конце концов, сегодня все идет не так. — Ты меня поцеловал, — говорит потом Катсуки, когда в классе никого кроме них не остается. — И что? Тебя никогда не целовали? Катсуки медленно подходит, вид у него реально удивленный. А удивленного Каччана увидеть можно редко. Поэтому Изуку наслаждается его широко открытыми в изумлении глазами — или он не привык, что ему могут грубо отвечать, как это делает он сам, или же это сам Изуку. Всегда Изуку. И-зу-ку. Сучий, идиотский, самый-красивый-в-мире Изуку. — Вот как, — усмехается Каччан. — Мышка возомнила себе, что может одолеть кошку, — скорее утверждение. Каччан смотрит с вызовом. Каччан смотрит с «Покажи мне». Каччан хочет поцеловать еще один раз Деку в губы. — Эй, Деку, ты же сохнешь по мне, да? — Каччан скаблится, чувствует превосходство. — Когда-то по детской глупости, — слова ошпаривают как кипяток, на самом-то деле. Кожу и мясо с костей срывают, на самом-то деле. На пересохшем языке крутится: «А что же тогда сейчас?..» — А щас завяли помидоры, что ли? — А сейчас я сделал это, чтобы проверить. — Изуку собрал вещи в сумку и уже было направлялся к двери, но Катсуки закрыл ему проход собой, как это было три урока назад. — И что же ты выяснил своей проверкой? — бесило просто до мурашек, скатывающихся по спине. Не верилось, что Деку использовал его, чтобы что-то себе там проверить. Проверить что? Какого целоваться с парнем? С Катсуки? С Катсуки, который последние два года не может отвести взгляд и сталкерит во всех соцсетях? — Что это еще больнее, чем я думал это вообще могло бы быть, — предельно честный ответ, от которого у Бакуго во всем теле, которое кажется невесомым, облегчение. — Почему ты не сделал этого раньше? Почему сейчас? — «Поцелуй меня!» — билось о внутреннюю сторону черепной коробки. — Я понял, что могу сдохнуть, — Изуку поправляет сумку на плече. — Ведь я герой, — добавляет. — И ты тоже. — Изуку, мы не сдохнем, — он хватается за руки своими и держит, сильно сжимая. — Я не позволю. — Катсуки, — выдыхает Мидория устало, на грани слышимости, мерещится «Глупый-глупый Катсуки». — Еще немного и Убийца Героев в том переулке мог вспороть мне живот. Во время нападения на UA, не ломай я пальцы, уже был бы в плену, возможно мой труп гнил бы где-нибудь. Поэтому я не буду никого жалеть. Я должен их убивать, Катсуки. Я хочу их убивать, Катсуки. Почему их сажают в тюрьму, когда они стольких убили, стольких сделали инвалидами, а, Катсуки? — Думаешь, мне не плевать? — звук пощечины. А у Деку замах стал сильнее — голова мотнулась в сторону, как тряпичная. — А-ха-ха. А-ха. А-ХА-ХА-ХА, — Бакуго не может остановиться, знает, что сейчас выскажет все. Плевать. — Ты думаешь, никто этого не понимает, да?! Один ты умный, а все дебилы?! А вот и нихуя, это ты дебил! Они сами выбрали себе эту профессию, они сами выбрали подыхать! И мы с тобой, — он тычет Изуку в грудь, толкает в плечо, — тоже! Так какого хуя ты несешь этот бред?! Убивай кого хочешь, какого хуя ты собрался за меня решать, кретин? Может, я хочу целоваться с тобой, и трахаться с тобой, и давиться слезами и соплями, когда тебя пришибут, и чтобы ты ревел на моей могиле?! Так какого хуя, тупой Деку?! Изуку отворачивается: такой драматичный — очень красиво отворачивается. И швыряет школьную сумку со всей дури в стену. Железная блямка, с тяжелым металлическим звуком, стукается о пол. Послышался всхлип. — Да пошел ты, Катсуки.