Проснуться

      Было полпятого утра. Маша посапывала на соседней кровати, в то время как я думала. Ум мой сегодня был почему-то необыкновенно ясен и выдавал самые старые, уже покрывшиеся толстым слоем пыли, воспоминания. Когда-то давно, ещё в детском саду, я дружила с одной девочкой. Звали её Лена. Помню, ей приспичило пойти в живой уголок, а я соответственно увязалась за ней. Само собой это мероприятие проходило без разрешения воспитателей. Пока она гладила кролика, я стояла где-то в стороне и рассматривала рыб в аквариуме. Когда пришли воспитатели, Лена тут же выпустила из рук Дёму и сказала, что это была моя идея, я её заставила пойти сюда и даже угрожала, и вообще я мучила животных, а она меня пыталась остановить. Тогда нас обеих поставили в угол, и с Леной я решила больше не дружить. Да и вообще не заводить друзей. Потом это стало относиться и к отношениям с противоположным полом. А какая собственно разница? Любовь — та же дружба, только с гормонами.       Но сейчас я сомневалась. Маша всегда пыталась мне, как ей казалось, помочь. Она заступалась за меня перед Сайановой, пусть возможно это и был лишь предлог, чтобы с ней поспорить. Глеб уже почти полгода добивается моего к себе расположения. Если бы это был спор или его упрямство, то уж слишком они долговечны. Да, возможно они полностью не подходят под моё идеалистическое понятие дружбы, но и с моей стороны не было никаких порывов.       — Ааа... — Маша смачно зевнула, — сколько времени? — она посмотрела на часы, — Сколько?! У нас электричка через три часа! Мы еще совсем не собраны, а ещё доехать… Инга, ты чего здесь развалилась? Вставай, мы опаздываем!       Я лениво сползла с кровати и направилась в душ.       Когда мы всей нашей компанией, не считая Мэри, которая решила остаться в Москве, вышли на улицу, я почувствовала лёгкий мороз. Ноябрь постепенно превращался в декабрь, покрывая голые ветки слоем инея. От холода у меня зачесался нос.       Подъехала машина Лёли. На сей раз она любезно согласилась довезти нас до вокзала. Доехали мы на удивление быстро и ещё полчаса ждали электричку.       Я сидела у окна. Рядом со мной сел Глеб, а сзади разместились Маша с Коулом на руках и Славик. Мне как-то стало хорошо и спокойно среди них, наверное Мэри действительно создавала своим присутствием какую-то нервозность, которая теперь исчезла.       Я расслабилась, возможно даже улыбнулась, не знаю. Я вдруг поняла — мне надоело быть одной, не хочу больше напяливать на себя эту дурацкую маску бесчувственности и холода. Эти люди — мои друзья и точка. Без них мне теперь будет неуютно и плевать, что я не могу им рассказывать все свои мысли, главное, что они беспокоятся за меня и пытаются мне помочь.       А один из них, наверное, даже нечто большее, чем друг.       — Глеб, знаешь, — он повернулся ко мне, — Нет, ничего. — прежде чем говорить ему об этом, я должна укрепить в себе это чувство.       Если я буду продолжать вести себя как прежде, то да, возможно мне не будет больно, но и счастья я тоже не почувствую. А смысл тогда жить?       Меня стало клонить в сон. Я посмотрела на запястье. Шрам, оставленный котёнком, растягивался по руке кровавой линией. Вдруг эта линия, словно маленькая змейка, поползла по руке, и, остановившись рядом с мизинцем, превратилась в шестой палец. Шестой палец? Я уже успела что ли заснуть? Я ущипнула себя, но отросток не пропал. Зато все остальное стало расщепляться и исчезать. Поезд, люди в нем, Глеб — все это, словно картинка, бумажная декорация, на моих глазах растворялось в пустоте. А я неслась вперёд и там, в конце, виднелась знакомая палата из сна…

***

      — Проходите, Фаина Дмитриевна, — врач топчется у входа, пропуская исхудалую девушку, — вот, собственно, ваша сестра. Она не просыпалась последние три дня, так что не думаю, что сейчас…       У пациентки на койке дрогнули веки и она открывает глаза. Взгляд, которым она осматривает палату, внушает страх и всем присутствующим становится не по себе.       — Инга, Инга, это я, твоя младшая сестра, Фаина, твоя маленькая Фая, ты помнишь меня? — вошедшая тут же бросается к ней и пытается обнять.       — Вы кто? — пациентка, испуганно глядя на ту, что назвалась её сестрой, пытается её оттолкнуть — Почему вы называете себя её именем? Ей только одиннадцать, а вы… Не врите мне! — она, выпучив полные безумия глаза, хочет вырваться, но ремни не позволяют ей ничего сделать.       — Инга, вернись, прошу...       — Фаина Дмитриевна, не надо, пойдёмте лучше, — врач берет рыдающую девушку за руку и как можно быстрее выводит её из палаты.       Середина декабря. Всё вокруг готовится к празднику. Повсюду висят украшения, кассиры в супермаркетах и официанты в кафе уже давно носят колпаки Деда Мороза. Весь месяц идёт снег, что бывает довольно редко в последние года. Только что вышедшая из психолечебницы девушка идёт в ближайшее кафе. Выбрав столик, она включает свой ноутбук и открывает вордовский документ «Дневник». «16.12.2016       Сегодня я первый раз за эти четыре месяца навестила Ингу. Боже, это ужасно! Она все ещё думает, что ей 15, а не 24, как это есть на самом деле, что её друзья живы и они весело проводят время в столице, что все происходящее — сон. Мне больно смотреть на это, я не знаю, смогу ли я ещё хоть раз прийти. Мне страшно. Если бы не эта чертова авария! До сих пор, когда закрываю глаза, вижу это кровавое месиво… Инга, моя старшая сестрёнка, лишь она одна из тех четверых осталась жива.       Недавно я нашла её дневник тех времён. Сестра писала про одиночество, что она сама его выбрала и неустанно следует ему, но все чаще оно на неё лишь давит. Начиная с ноября 2007 года, как раз когда она на недельку съездила в Москву, настроение её записей резко изменилось. Она все больше сомневалась в своём выборе и все меньше требовала от понятия «дружба». Последняя запись была сделана в январе, после Нового Года: «Всё решено. Я заканчиваю этот дневник, в нем нет больше надобности. У меня есть люди, с которыми я могу поделиться, и я, наконец, счастлива. Мои опасения, что по возвращению Маша забудет про меня, не подтвердились. Мы теперь лучшие подруги. Неделю назад, на школьном огоньке, я решила сказать Глебу, что все-таки я в него влюбилась. Теперь мы пара. Даже если потом мне будет больно, даже если в один момент все меня бросят, у меня хотя бы будут счастливые воспоминания. Надеюсь, они того стоят.»       Сомневаюсь, что Инга хотя бы на секунду представляла произошедшее с ней в итоге. Сомневаюсь, что, принимая такое решение, она заранее подготавливала себя к тому, что на её глазах голова её любимого человека будет отрезана куском железа, что руки и ноги её подруги разлетятся в разные стороны при взрыве.       Иногда мне кажется, что лучше бы она тогда умерла вместе с ними. Ведь то, как она сейчас живет, никак нельзя назвать жизнью. Мать бы пострадала, пострадала, да и смирилась бы с тем, что её больше нет, а так ещё душу все ещё терзает глупая надежда, что Инга вернётся. Хотя, кого я обманываю? Да, черт возьми, в первую очередь мне бы было гораздо легче от её смерти! Люди сторонятся меня, когда узнают, что моя родная сестра лежит в психушке. Им невдомек, что если её мозг хоть что-то не предпринял бы, то она бы просто суициднулась, поэтому он и поставил ей зацикленные кадры счастливой школьной жизни. А все думают, что это гены и что я тоже могу слететь с катушек в какой-то момент!»       Девушка со злостью захлопывает крышку ноутбука и глубоко вдыхает. Официант приносит ей сок, и она, натянув некоторое подобие улыбки, продолжает писать:       «Хотя нет, было бы лучше, если бы Инга ещё тогда, девять лет назад, отбросила от себя идеи о дружбе и доверии. Тогда бы ей было легче перенеси это все, если бы она вообще заметила их смерть. Мать всегда хотела, чтобы сестра больше общалась, и её мечта сбылась…, но пошло ли это ей на пользу? На самом ли деле всё то счастье, что подарили ей люди, которых она называла друзьями, стоит её страданий от их потери? Я не знаю. Я уже ничего не знаю.»