Иногда и рай может стать адом

Тогда, её мечта действительно казалось чудом.

Шум. Гам. Крики и смех детей смешались в одно целое: где-то посреди толпы маленький мальчик орёт своему брату, что он неправильно разделил шоколадный батончик, а тот в ответку качает головой и говорит, что большая часть досталась именно братишке; девочка, постарше орущего малыша, смеётся и громко общается со своими подругами о каком-то новом тренде в мире одежды; воспитательница идёт впереди, звонким голосом рассказывая о том, что скоро они выйдут с участка их учреждения, перейдут несущую в себе кучу опасностей дорогу, и тогда каждый с толпы детей спокойно может бежать к своим возлюбленным родителям. Хоть толпа переполнена различными криками и воплями, но звуки эти радостные, до краев налиты истинным счастьем. Только в самом конце толпы, тянущейся длинной змеёй, отправив обе руки в карманы серой длинной кофты, еле волочится беловолосая девчушка, лет, может, одиннадцати от силы. Она хмурит брови, рассматривая спины идущих спереди одноклассников, и по привычке сутулится, шмыгая носом. Глотает большой комок, который так и хочет застрять в детском горле и не дать малышке сдержать накопившуюся в уголках глаз горячую жидкость на своём месте. Каждому ребёнку, идущему в этой толпе, весело, ведь наконец-то за неделю он сможет встретиться с любимыми папой и мамой. Но только не малышке Лив, которая так отчаянно пытается скрывать своё столь паскудное настроение из-за возвращения. Возвращения домой. В отличие от остальных, добирается до дома она сама. Её никто не спешит встречать, и никто не спешит принять к себе в тёплые объятия, когда она, усталая и голодная, ступает на порог родного уголка. Девочка, стащив из себя курточку и аккуратно повесив её на вешалку, тащиться в ободранную комнату, которую тяжело назвать кухней, но всё же это название ей дано. Белокурая спешит поставить воду на газовую плиту, чтобы она быстрее закипятилась и заварить пачку вермишели — привычной для неё в пятничный ужин, а вместе за перекусом сделать заданные на выходные уроки. Потом быстренько сходить в душ, который буквально обклеен грибком, и, переодевшись в старую, в местах порватую, но чистую пижаму, улечься спать на скрипящей старой кровати. Оливия помнит, что рюкзак она обязана оставить на кухне, чтобы пришедшая с работы мама смогла посмотреть её достижения в школе-интернате и проверить домашнее задания, из-за чего Лив и спешит сделать уроки за ужином. В субботу маленькую девочку заставят убираться, через что она буквально ненавидит субботы, а в воскресенье её насильно затащат в церковь, чтобы она отбила очередной поклон, посвящён Богу, в которого малышка толком и не верит, но уже яро ненавидит, ибо в старой церкви голый цемент вместо пола, и каждый раз приходится драть коленки о жёсткую поверхность. Ребёнок неприятно морщится, чувствуя боль на недавно затянувшейся коже ободранных коленок и сжимает руки в кулаки, понимая, что их толпа доходит к дороге. Перейдя её, она быстренько побежит на автобус, чтобы после не ждать два часа следующий. Лив Мур крепче вцепляется пальцами в шлейку разноцветного рюкзака и грустно вздыхает — возможно, для других детей это место и кажется неприятным, но для неё школа-интернат — лучшее место на земле. Пар неспеша тянется из кружки, заставляя девушку растерянно и с нетерпением кусать заусенцы, глотая комки горячей жидкости и вдыхать с каждым разом всё больше воздуха. Холодок обнимает хрупкие девичьи плечи, заставляя её раз за разом вздрагивать, но взгляд ни на миг не отрывается от чашки, в которой сейчас заваривается пакетик чёрного чая. Беловолосой кажется, что дивный запах от парующего напитка разливается по всему дому, хотя, на самом деле, никакого запаха обычный, самый дешёвый чёрный чай совсем не имеет. Да какой там чай — одно название: какой-то мусор, чтобы закрасить кипячёную воду, и последний сорт неизвестного происхождения травы. Но девушке совсем плевать на сие, не совсем лучшее для неё, утверждение. Напиток манит к себе, пара, исходящая от него, заставляет кожу девушки покрыться приятными мурашками, хотя до этого кожа покрывалась лишь слабым инеем. Мур ни на минуту не отрывает взгляд — только смотрит и дышит. Вокруг въет свои сети тишина и лишь кипящая вода на плите заставляет Лив вздрогнуть, быстро вскакивая, хотя ноги уже порядком затекли от долгого сидения на одном месте. Ей так холодно, и Лив понимает — чтобы согреться, надо двигаться. Движение — это тепло. От слишком быстрого поднятия чернеет в глазах. В висках жёстко пульсируют кровяные потоки, разгоняясь по организму и пытаясь согреть бледное тело. Девушка выдыхает, закрывая веки и невольно наклоняясь, подносит руку к лицу и нажимает на глазницы. Только когда неприятное чувство пропадает, Лив открывает глаза и уже уверенно двигается в сторону плиты. Горячая вода, как и работающая плита в общем — невиданное счастье для неё, из-за чего она спешит насладиться им сполна, пока ей это позволено. Вернувшись в свои обдирки, она не то что не сможет себе нагреть воды — она даже свет не включит: все эти обыкновенные преимущества для такого же обычного среднестатистического британца давно ей не доступны, через недостаток финансов. Но бывают случаи, как этот, когда ей везёт втереться в доверие и хотя бы помыться да попить дешёвого чая; поесть, не воруя, уже затвердевшего, но такого вкусного печенья, которое она так любила в детстве — печенья от Вилли Вонки. Честно, трудно выживать, когда даже прокормиться не можешь, а на работу не принимают, ибо твой вид не соответствует требованием того или иного работодателя. Подойдя к плите, Оливия хватает чайник, морщится, ощущая кожей его температуру, но не выпускает, разворачиваясь на пятках и неся к миске, которую пожилая женщина ей доверила. Нажимает на кнопку, и крышка открывается автоматически. Протягивает руку, седая на корточки и наклоняет посуду, выливая воду в ёмкость. Лив отстраняет одну руку, поправляя непослушную прядь волос, которая выбилась из-за уха и шмыгает носом, поднимаясь, когда воды в чайнике вовсе не остаётся. Миссис Дэйзи — пожилая женщина, оставшаяся на старость лет в одиночестве, и на выходных встречающая у себя в гостях своих маленьких внуков, часто позволяет беловолосой убраться и навести порядок с собственной гигиеной, пока находится на рынке или в гостях у сына. Лив подходит к крану и крутит его ручки, в ожидании воды. После наполнения чайника, вновь ставит его на плиту. Слышит за дверью какие-то шорохи и настораживается, про себя умоляя, чтобы это не миссис Дейзи вернулась раньше времени, но когда понимает, что шорох и топот отдаляется от двери, облегчённо вздыхает. Наверняка это с квартиры по соседству. Спешит поставить ещё один чайник, пока хозяйка гостит у сына. Он пообещал прийти к ней домой после их совместного чаепития, чтобы посмотреть, а там и починить кран в ванной, поэтому женщина предупредила Лив о том, что ей нужно справится ко времени их прихода. Ибо сын напрочь не приветствует такого «гостеприимства к каким-то бомжам, которые давно утратили свою личность за воровствами и попрошайничеством», как он выражается. У него не чёрствое сердце, совсем нет. Просто ему неизвестно, какого это — спать на грязной старой кровати, слышать обидные слова, посылаемые тебе в спину, и каждую ночь смотреть на, может, лет 10 не белёный потолок. Со временем, в городе зажигаются первые огни, улицы пустеют, только местами, около шумных заведений, баров и кафе слышаться весёлые разговоры уже подвыпивших людей. Оливия никогда не спешит домой: там пусто и темно. Она не платит за свет, тепло, воду уже который месяц, и который месяц сидит без этого всего. Даже странно: почему её ещё не кинули за решётку за неоплаченные счета и многочисленные долги? Везение, наверное. Хоть иногда оно предоставляет возможность увидеть его милое лицо, а не толстый зад. Хотя, о чем это я? Вся её жизнь — это совершенная насмешка судьбы. Вопрос, с которым она просыпается каждое утро и засыпает каждую ночь — за что ей данная роль? Почему её жизнь сложилась именно таким образом и что было бы, если бы она родилась не здесь и не в её семье? И, смотря каждое утро и каждую ночь в один и тот же грязный, местами покрывшийся трещинами, потолок, она устало вздыхает, потирая глаза и переворачивается на второй бок — да ничего не изменилось бы. Ничего. Девушка вздрагивает, когда слышит около своего дома звук разбитых окон. Взглядом улавливает маленьких нарушителей покоя, а подойдя немного ближе — видит разбитые окна своего дома. Пустой и тёмный, он заливается светом лишь днём, когда это позволяет время года. Лив поджимает нижнюю губу — что же, она то думала, что хуже уже некуда. А оно, отказывается, есть куда. — Вот чёрт, — морщится беловолосая, открывая двери, которые она никогда и не закрывает на ключ. А что там закрывать то? Что хранить в этом доме, если у девушки даже вещей нормальных нет? А создавать видимость, как будто там есть что-то ценное — для чего? Кто скажет по её виду, что Мур вообще живёт в доме? Бездомная альбиноска, попрошайка белобрысая. Это, к слову, самое безобидное. Белокурая отодвигает ногой куски стекла, взглядом начиная искать предмет, которым её дом слегка «обновили». Чертовщина, она же замёрзнет за эту ночь. Оливия шмыгает, скрипя зубами, наконец находя вещь, что стала причиной её поисков. Что-то небольшое, что именно — мешает увидеть газета, которой обернули этот предмет. Девушка наклоняется, беря до рук находку и аккуратно разворачивает, когда видит небольших размеров камень. Цокает языком, выбрасывая его через разбитое окно наружу, откуда слышит недовольные вопли. — Блин, — спешит спрятаться в углу, не высовываясь. Да, там был камень. Почему это её так… разочаровало, что ли? Она надеялась найти что-то лучше? Может, слиток золота? Лив чешет затылок, вздыхая. Нет, слиток золота она найти не надеялась, определенно. Девушка откидывает голову на стену, местами уже и не имеющую обоев, и подносит к глазам газету в которою был завёрнутый камень. Может, это какое-то послание? Или зачем ещё было так печься — газеты нынче тоже за копейку не купишь, можно было бы просто разбить окно первым предметом, что попался под руку. Мур хмурит брови, рассматривая бумагу и вдыхая приятный аромат: совсем свежая. Ищет глазами дату выдачи и с недоумением морщится: это утренняя газета. Что ещё за розыгрыш? Может, кто-то решил таким нелепым образом разыграть её? Но зачем? У Лив нет врагов или неприятелей, как и приятелей в целом. Так зачем это всё представление? Не найдя ответа хотя бы на один поставленный самой себе вопрос, Оливия вчитывается в текст газеты, отчего и совсем расстраивается: круто, владелец Шоколадной фабрики ощутил себя щедрым настолько, что решил подарить нескольким счастливчикам возможность прогуляться по своему детищу — чуть ли не самой лучшей в мире фабрике, что изготовляет сладости. Что за черт ей это подкинул? Типа, нельзя убить физически, хоть психологически поковыряем? Или что? Её детская мечта, которая осталась самой сокровенной и никогда уже не исполнится, так как Оливия Мур уже давно совсем не ребёнок — зачем это всё вырывать с памяти? Зачем ворошить прошлое? И зачем нужно было устраивать цирк, который заставил девушку ощутить на мраморного цвета щеке такую непривычную ей теплую влагу? Она уже давно не плакала. А зачем? Если оценить её ситуацию, то можно рыдать каждый миг, не переставая, пока вместе с солёной водой не вытекут и глаза. Мур протягивает руку к лицу, вытирая одинокую слезинку, и вздыхает: что бы этим не хотели до неё донести, ей до лампочки. Придурки.