Клоун плачет, клоун улыбается

Дима loreen — my heart is refusing you (andre rizo remix) Если бы тебя спросили, что ты хочешь помнить, ты бы сказал: ноябрь. Но не сладкий. А просто ваш. Грязный. Тот, где она стоит у вишневой мазды, мигающей аварийкой, а ты хлопаешь дверью забрызганного грязью мерседеса. Где она в белом пальто, кремовых туфлях и перламутровых серьгах и кривые снежинки как пенопластовая крошка падают на ее выбеленные волосы. И ты точно знаешь, что за ее спиной в светлый кашемир врезаются тугие такие же светлые крылья. А вокруг словно конец света наваливается — лужи растаявшего снега с бензиновыми радугами, запах машинного масла и кофе из пакетиков, рекламные щиты предлагают срочно улететь на Бали, а другие водители на этом оживленном шоссе угрожают вам скорой физической расправой. Вы причина большой пробки. Но какое это имеет значение? Если этим же угрожают собственные сосуды и … конец. Просто тромб оторвался. Знаете, так бывает. И ты думаешь, рассматривая ее по кусочкам, под саундтрек автомобильных сигналов и с черно-белым фильтром опустившегося крайне низко хмурого неба, что это не она из твоего ребра. А всё наоборот. Какое вам Бали…. У тебя в планах были мойка, горячий душ и одеяло. А потом через маятники дворников ты увидел макфлури с вишней — бордовую мазду с шапкой сливок белого пальто — и захотел. И как-то даже без свободной кассы. Оплатишь вопросами, зудящими в грудине. Сдачу оставьте себе. Сколько мы не виделись? И почему этой беспомощной блондинкой с пробитой шиной посреди оживленной магистрали оказалась именно ты… Ты хочешь спросить: «Как ты?». А спрашиваешь: — Запаску возишь? Даже без «Привет». Она тоже не здоровается. Растерянно пожимает плечами. — Нет. И сует руки в рукава как в муфту. Точно принцесса. Ты окидываешь ее взглядом, вытаскивая телефон из кармана куртки. Тебе отпаивать ее чаем. Тебе согревать. Потом. У вас может быть «потом». И это почему-то радует. — Садись в машину. — Ты указываешь на свой припаркованный мерс. — Холодно. Я вызову эвакуатор. Она направляется к машине, аккуратно переступая грязь лаковыми туфельками. «Как невеста» — внезапно думаешь ты. Сам не знаешь почему. Щетина и синяки под глазами от двух бесонных тебя не красят. Но какая разница, если узкие ладони уже под капроновыми бедрами теплеют от подогрева сидений и кончики пальцев начинают что-то чувствовать. И ты с ними в одной игре. А ты понятия не имеешь как вызывать эвакуатор. Гуглу тоже требуется время. А дерзкие ветра все настойчивее залезают под куртку. Под кожу. Ты садишься в машину, прибавляешь градус на панели. Ее нос становится человеческого цвета, теряя морозную красноту. Но красоту не теряет. А глаза влажнеют, смолистые ресницы дрожат так, как будто чего-то боится. Взгляд ясный. Белки будто выбелены иридиной, а твой мутный. Будто желтуха. Будто проблемы с печенью. Смотрит на тебя украдкой. Робкая, трогательная, женственная. Зависящая от тебя. Ты спас ее и ты вроде как ее принц. Но она тянет кашемировый край вперед, прикрывая телесный капрон и кусочек поддернувшегося вверх молочного платья. И ты незаметно слабо улыбаешься, воюя с автосервисами по телефону. Это (тепло. и печка не при чем) ты хочешь помнить. А все остальное предпочел бы забыть.

***

Поля lp — lost on you (consoul trainin&liva k edit) Если бы тебя спросили, что ты хочешь забыть, ты бы сказала: ноябрь. Но не грязный. А просто ваш. Сладкий. Где в четвертый четверг вы собираетесь на трёшке у общих друзей на день Благодарения, но вы даже не католики. Тебе надоели забитые клубы, кальянные тусовки, завсегдатаем которых ты когда-то была, скучные гламурные пати, которые нещадно ненавидела. А вот такие забытые, почти пижамные посиделки с друзьями, выпивкой и громкой музыкой в обшарпанный подъезд — нереально тебя радуют. Примерно четыре часа дня. Дня. Где ты ешь сахарный тыквенный пирог, заедая запеченной рыбой с фенхелем и все спрашивают не беременна ли ты. А ты счастливо лыбишься в ответ, загадочно прищуриваясь. Где ты воешь популярную попсу, шинкуя ароматные свежие огурцы, и просишь стоящего у окна мужа подруги курить не в форточку, а на тебя — ты хочешь подышать. И подозрения в беременности отпадают сами собой. Где пепельницы на столе чередуются с салатами, а минералка с хендриксом. Где девочки обсуждают мальчиков на пятнадцатиметровой кухне, а мальчики обсуждают лигу чемпионов через стенку в гостиной, терзая джойстики приставки. Ты купила крутое боди и планируешь продемонстрировать его Диме уже сегодня вечером, и мысль о том, что оно сейчас на тебе под обычной черной водолазкой возбуждает тебя до приятных мурашек. В квартире пахнет духами, табаком, майонезом и специями от жареной курицы. В окно летит снег, соседи затыкают уши, они ногами чувствуют как вибрирует пол в их квартирах. А вы так счастливы, что дальше кажется просто некуда. Твои подружки суетятся, готовя свои кулинарные шедевры, трещат без умолку. Ты как самая талантливая в области готовки моешь посуду, стоя спиной к двери, когда на кухне появляется Дима. Ты понимаешь, что это он, даже по неслышным из-за шума воды шагам и его запаху. Ты оборачиваешься, улыбаешься ему, подмигиваешь. Он улыбается в ответ, но как-то грустно, молчит, смотрит на тебя. Молчит. Смотрит. Как-будто что-то хочет сказать. Но не говорит. И этот взгляд будет еще долго сниться тебе ночами. Его что-то тяготит, что-то важное. Он по-прежнему напряжен, как и утром, когда вы собирались в гости и делали покупки по дороге. Он слишком сосредоточен для встречи с друзьями. И дружеская атмосфера не помогла ему расслабиться, а ты возлагала надежды. Ты уверенна — он всё продумывает клип, снова мысленно прокручивает новый трек (и у вас дома ты откровенно устала его слушать, но ему, конечно, ни слова). Мучается уже неделю, все никак не может выстроить в голове концепцию. И свое настроение списывает на творческий кризис. Ты с всеобъемлющим пониманием делаешь ему массажи и уверяешь, что ему стопроцентно удастся сделать шедевр с миллионами просмотров. «Работа в последнее время его совсем довела. Похудел, осунулся. Нужно в отпуск, срочно» — думаешь ты, намыливая бокал. И уже обещаешь себе завтра поискать вам горящие туры. «Быть может, там и придет вдохновение». Посылаешь излишне задумчивому Диме воздушный поцелуй, пропеваешь ему гремящее «лост он ю» в унисон с певицей и, отворачиваясь, продолжаешь монотонно мыть посуду, а спиной всё чувствуешь на себе тяжелый карий взгляд. Жжёт, будто позади яркий софит печет твою бесшовную водолазку. «Может, зря я его сюда вытащила? Хотела отвлечь, но, видимо, всему своё время». Но на тебе же то самое кружевное боди и у тебя далеко идущие планы на грядущую ночь. В ванной заготовлено новое масло от бёрберри, он ведь любит такие карамельные запахи. И ты всегда мечтала испробовать вашу джакузи для иного рода занятий чем просто почитать книжку в ароматной пене. Плохие мысли немного рассеиваются, уступая место сладкому предвкушению. Ну и что, что у вас давно не было близости. Дима то ли успокаивает, то ли извиняется, гладя тебя по голове после третьей неудачной попытки. «Всё наладится, малыш. Дай мне время». И вы засыпаете в обнимку, как те самые друзья, которыми так долго прикидывались. «Всё это стрессы, мужчины так устроены….» — ты знаешь, так бывает, а еще говорят что это женщины сложно устроены. «Ничего подобного!» — хочешь ответить ты этим шовинистическим статейкам. Но вы переживёте. Ты поможешь ему выбраться. Обязательно. Ты же любимая Полли. И быть по-другому не может. В тебе борется черное и белое и немного последний кусочек рыбы. Тошнит. Пены так много или это снова несносные нервы — бокал внезапно выскальзывает, бьется о дно мойки, а ты неловко пытаешься поймать. С вскриком «ай» напарываешься на острый край. Алые капли крови прыгают на хромированный смеситель. Ты вздрагиваешь. И чувствуешь — он тоже. Но ведь это же на счастье. На счастье, ты точно знаешь. Хоть и не веришь. Ты по инерции подносишь палец к губам, всасываешь кровь, а она выступает снова. Металлический привкус на языке и больше ничего, ты не чувствуешь боли, просто вспышка необоснованного страха как пуля попала внутрь. Откуда-то из-за спины. И застряла в ребрах. Подруга восклицает, надкусывая кружок апельсина: — Дим, ну ты чего там застыл? Ну, обними свою принцессу, видишь, как нервничает в твоем присутствии. Смотришь на нее как волк на овечку, вот и результат! Как хорошо, что ты не видела этого взгляда. А у тебя откуда-то слезы. Непонятно почему. Тебе себя ни капли жалко и вообще не больно, обыкновенный порез, не глубокий, но ты ощущаешь странное волнение, неприятное предчувствие, как после дурного сна, когда просыпаешься, а сердце стучит в горле и в ушах шум. «Поля, прекрати» — убеждаешь ты себя и принимаешь его радио-сигналы с тем же смыслом, затылком, а так не хватает его сильных рук на озябших плечах. — Дим! Ты чё, как Эдвард Каллен, что ли? Злишься на Польку за ее кровь? «Скорее, за мою неуклюжесть» — безрадостно, иронично предполагаешь ты, зажимая подушечку среднего пальца большим. Долбаная «Пятница». Зачем эти марафоны «Сумерек» каждые выходные? У вас телевизор идет без звука, но твои подруги, похоже, умудрились пересмотреть. И ты вздрагиваешь второй раз, когда сильные руки накрывают твою талию, сдавливают сильно, так, что рыба все-таки рискует выйти. А вместе с ней все то, что съела за день. Темнеет рано. Подруги понимающе выходят. Ты благодарна. Кухня пустеет. Есть только снежинки на подоконнике, сгорающая курица в духовке, льющаяся вода, мотающий счетчик. Картинные вампиры, отмечающие свадьбу. И есть вы. Дима берет твою горе-руку и подставляет под кран. Он холодный. Большой, твердый и холодный. Ты вжимаешься в него целиком, в его грудь спиной, выгибаешься, крестцом упираешься в пах, ищешь тепла, но это все равно что прижиматься к скользкой фартучной плитке, которая сейчас едет перед глазами. И ты их закрываешь. А Дима все держит твою руку, не давая пошевелиться, потом наклоняется к уху, наваливаясь на тебя всем корпусом, обездвиживает, прижимает к мойке. Твой живот мокнет от брызг. Свободной рукой обвиваешь его шею сзади, откидывая голову на его плечо. Ощущаешь его прерывистое дыхание скулой, не разлепляя век; мысли сбиваются в кучу, ты абсолютно ничего не понимаешь и не хочешь, глубокие анализы как-то не входят сейчас в твои планы. Дима так дышит, так вдыхает твой запах, будто скучал, будто пытается вспомнить или запомнить. И ты скучала. По нему такому. И рука чертовски ноет. Затекла. И холодная струя, бьющая в ладонь, приносит уже больше боли, чем облегчения. Но если вы сейчас потонете как герои Титаника — то, увы, он, скорее айсберг, чем Джек. Он не твой рыцарь, что синеющими губами будет говорить тебе, как сильно тебя любит. А ты все та же Роуз, сжимающая в ладони записку, как надежду. Но ты лишь сильнее притягиваешь его за затылок, умоляя себя поцеловать. А он утыкается в твой висок, молчит, а потом обреченно выдыхает: — Прости меня. «Прости»? На за что он просит прощения? Если за то, что ты порезалась, то это ерунда и он тут не при чем…. Дима шепчет странное «прости меня» невпопад, не своим, каким-то чужим голосом. И тебе снова до одури страшно. Хочешь больше информации, хочешь посмотреть ему в лицо — но прикованная, парализованная им — ты видишь только как сток безвозвратно уносит твои эритроциты пачками. В НИКУДА. «Ты же не виноват» — ты дергаешься, высвобождаясь, Дима позволяет, разворачиваешься к нему, берешь его лицо в ладони, заглядываешь в глаза. Спохватываешься, отрываешь ладони, понимая, что пальцы мокрые и кровь может его испачкать. И на его небритой в самом деле красный след и он вовсе не от помады. Ты сегодня забыла помаду. Но ему, кажется, плевать. Его волнует что-то серьезнее. И тебе остается только догадываться насколько. Он снова говорит глазами это паршивое (совершенно не нужное тебе) «прости меня» и целует тебя. Стискивая твою челюсть стальными пальцами. Целует сильно, глубоко, страстно, так, что ты теряешь дыхание, почти теряешь сознание и полностью теряешь нить происходящего. Ты забываешь про боди и бёрберри. Про всё. Но все еще держишь на весу руку, не зная куда ее деть. Ты просто хочешь его. Так, что все остальное не имеет ровным счетом никакого значения. Ты не знаешь, что это было минуту назад. Сейчас ты просто хочешь его. И может быть, ты несерьезная, глупая, легкодоступная. Пусть так. Пусть он разочаруется в тебе, пусть всю жизнь искал сложных и непонятных… А ты примитивная. Но ты так хочешь его, до безумия, до сведенных бедер, до хруста суставов. Ты так соскучилась. — Дим. Дим. — Как в бреду шепчешь ты. Задыхаешься, отрываешься от цепких губ, зародившаяся в душе паника глушится в тебе нарастающим возбуждением. Черт побери, это всё-таки правда. Мужчины и правда сложнее устроены, ты же мгновенно переключаешься с психологии на физиологию. Разум отключается, а колени подкашиваются. Ты так хочешь его. У Юльки удобная ванная. Но на его покрасневших губах застревает только несерьезная, странная усмешка. Ты хмуришься. Тебе не смешно. Он целует тебя как покойника в лоб, проводит по щеке. ... И отходит. — Ребятки, вашу мать, у нас курица горит! Вы что, не слышите, что ли?! — Так невовремя вбегает в кухню подружка. — Юльк, организуй Польке бинт и перекись, а то кровью истечет! — Снова (зло, или ты слишком впечатлительная) ухмыляется Билан и скрывается за кухонной дверью из матового стекла. — Дим! — Кричишь ты, раскрасневшаяся, разозленная, лохматая, со съехавшим набок хвостом. — Билан, вернись немедленно! — Так, Пульхерия, потом разберетесь. Никуда он не денется. А ты почему-то почти уверенна в обратном. Кожей чувствуешь. И оттого дрожишь. Юлька гремит дверцами шкафчиков, отыскивая аптечку. Находит жестяную банку из-под печенья, выполняющую, видимо, сию функцию, гремит и ей. В ушах вообще сплошной грохот. Как будто вокруг грузовые поезда. А ты одна на перроне. Подружка суетится, возится с бинтами и ватными дисками. — Я сама. Строго говоришь ты, силясь остановить мельтешение, мастерски бинтуя палец одной левой. «Никуда он не денется» — звучит у тебя в ушах. Спокойнее не становится. И когда хлопает входная дверь, ты как подорванная бежишь в прихожую, сильно толкая ту, что из того самого матового стекла. — Поль, ты чего? — Удивленно спрашивает тебя Костик, ваш давний друг, стоя на пороге с пакетами из «Азбуки вкуса» наперевес. — Я так долго? Что-то на тебе лица нет. — Ага. — Киваешь ты, даже не вникая в суть вопроса. Ты заглядываешь в гостиную. Билан сидит на диване и копается в телефоне. Ты приподнимаешь брови, устало облокачиваясь на дверной косяк. «Что с тобой?» — читается в твоем растерянном взгляде. Ты уверенна, он всё понимает. «А с тобой что?» — читается раздраженное в его ответе. Жмешь плечами и, сутулясь, идешь в кухню. Вот и поговорили. — Полич, так и будешь как Усейн Болт бегать по дому? Тащи салаты в гостиную, будем садиться. Горло першит. Теперь тебе вообще не до боди и в вашей огромной джакузи хочется разве что утопиться. Ты входишь в гостиную под лагутенковских «таких девчонок», парадно держа в руках керамические миски с мимозой и министерским. Тебе помогает кто-то другой, принимая блюда. Но садитесь вы все-таки рядом; от Билана искрит электричеством. В его магнитном поле неуютно, но ты вяло глотаешь спасенное Юлькой мясо не жуя, много пьешь минералки, иногда захлебываясь, чем заслуживаешь неодобрительные карие взгляды-молнии. Слабо смеешься анекдотам, не понимая в чем соль, иногда вступаешь в дискуссии и боковым зрением считаешь количество его бокалов. На третьем он кладет руку на твое колено, спустя еще два обнимает за плечи. Ты робко кладешь голову на его плечо. Он пьяно целует тебя в щеку и физически становится теплым. Жарко. Как в лихорадке. У вас вроде как снова все хорошо. Но навязчивая внутренняя вибрация не дает тебе успокоиться. Потряхивает. Ты всегда словно на чеку. А он с чекой. И ты ждешь. Потом объявляется белый танец и по придуманным правилам все пары меняются партнерами, но только не вы. Ты вообще не отлипаешь от него ни на минуту, следя за каждым движением, шагом, жестом. Дима всё налегает на спиртное, ты нервно цедишь минералку, поджав ноги в кресле, думая, что не любишь водить его машину, она неудобная — большая и ты не чувствуешь габаритов, за это Билан часто на тебя злится, а твоя малышка дома. Надо было настоять и ехать на твоей. Путь до дома не самый близкий, а ты так не хочешь за руль. Потом смотришь на Диму, смешные взъерошенные волосы и этот тёмный, абсолютно расфокусированный взгляд и думаешь, что ради этого человека ты сделаешь все, что потребуется, не то что уставшей отвезешь его на другой конец Москвы. Хоть на край света. А потом, в самый разгар вечеринки, после очередного тоста, пара ребят поднимаются из-за стола и собираются в подъезд покурить. Ты болтаешь с девчонками на тему маникюрш и распродаж в ЦУМе, когда Дима принимает какой-то короткий звонок, обменивается с кем-то в трубке буквально парой слов, а после, завершив вызов, стягивает пиджак со спинки стула. — Дим, — обеспокоенно отвлекаешься ты от вялой беседы, — Дим, ты куда? — Покурить, Полюш, угу? Щас приду. — Отмахивается Дима, быстро целуя тебя в макушку. Ты успеваешь накрыть его ладонь на своем плече, когда он наклоняется. И почему-то она снова предательски холодная. — Нет, я с тобой. — Приподнимаешься ты, но он мигом усаживает тебя обратно, сильно надавливая на твои кости. Дурацкое волнение снова закопошилось где-то в животе. Ты по-детски наивно вцепляешься в его рукав. — Поль, ну какой «со мной», ты что? Ты что как маленькая. — Посплетничать нам надо, Ханова, ну? Отпусти ты мужика, совсем замордовала! — Поддакивают друзья, посмеиваясь, забирая Билана с собой. У всех них подозрительные лица и наигранная беззаботность. Даже их опьянение ты подозреваешь в фальсификате. Ты-то кое-что понимаешь в актерстве. —Диииим… — Слабо протестуешь ты, но Билан раздраженно дергает рукав и уходит, пошатываясь, у порога комнаты прикладывая палец к губам со вкусом на них алкоголя. — Тссс. И растворяется. Сквозь матовое стекло ты еще видишь как в желтом свете бра он накидывает пиджак в прихожей и неровно шагает к двери. Музыка сглатывает хлопок замка. И всё. Ты подтягиваешь колени к подбородку и бесцельно смотришь куда-то в пол. Потом начинаешь раскачиваться, обхватывая ледяные голени. Твой слепой режим ожидания вхолостую включился. И работал еще пару месяцев. Но Билан не появился ни через десять минут, ни через десять дней, ни через два месяца. А потом твой аккумулятор сдох. Ты помнишь, как в тот вечер в истерике бегала по квартире своих друзей, как громила чужое имущество, как приходили соседи с предложениями вызвать полицию, и как ты чуть не сломала сенсор своего смартфона, бесконечно набирая номер, который больше не отвечал. Сколько бы ты ни моргала — ты видишь этот упрямый жест — палец приложенный к любимым губам, с застывшей на них снисходительной ухмылкой. И это как слабый раствор марганцовки. Рыба все-таки выходит. Вместе с ней все съеденное тобой за день. Ты не помнишь как уснула. Или как тебя удалось уложить. Но ты помнишь, как проснувшись в отчаянном кавардаке, в гостиной с так и неубранным столом, ты спустила на пол стопы и горы рассыпанного цветного конфетти кололи их, ты шла как русалка по ножам и каждый шаг давался тебе с трудом. Ты глупо улыбалась, вспоминая сказку, идя по стене; ты просто жутко хотела пить. «Так мы платим за любовь». И тебе становилось смешнее. Те самые двери из матового стекла больше ничего не скрывали. Юлькин муж курит прямо в кухне, не открывая форточку, Юлька сидит на табурете, по нос закутанная в одеяло. — Он сказал: «ничего ей не говорите, я вызову такси и поеду от вас». Ты же видела, как он, наш великий язвенник-трезвенник, бухал вчера, я сам прихерел. Шары заливал, лишь бы всего этого не осознавать. Ему самому было нелегко всё это. Ты своими бабскими куриными мозгами хоть что-то способна понять?! — Не кричи на меня. Ну ты меня-то хотя бы мог как-то предупредить?! — Возмущалась подруга. — Ага, чтоб ты Польку раньше времени начала успокаивать?! Готовить ее? Знаю я вас, Евино племя. Он меня просил никому не говорить. Сказал: «я не хочу сцен, просто пойдем курить и всё». — Мудак ты, Власов. Все вы такие мудаки. — Мрачно резюмировала некурящая Юлька, щелкнув зажигалкой. Ты сползаешь по стене. Ты просто умираешь от смеха. Если бы тебя спросили, что ты хочешь забыть, ты бы сказала: ноябрь, но не грязный. А просто ваш. Сладкий. Где в четвертый четверг вы собираетесь на трёшке у общих друзей на день Благодарения, но вы даже не католики. Это ты так отчаянно хочешь забыть. А все остальное предпочла бы помнить.