Спокойно спи

Оставшиеся два месяца зимы пролетели как один день. Было много белого и зеленого, был приторный запах валерьянки и спирта. Капельницы вымывали из него водку, а ежедневные уколы – стекло из глаз. Приходила мать, снова что-то щебетала насчет взросления, хлопоча над ним и кудахча, как курица перед разбитым яйцом. Профессор приходил, зачем-то держал его за холодную, безвольную ладонь, сменив вечный кнут на несладкий пряник: говорил, мол, Эрик, это все молодость, гормоны, но здоровый сон восстанавливает силы, и, дескать, как только станет лучше – снова упражняться в пении, чтобы не потерять голос. Несмотря на то, что он не вслушивался в речи преподавателя, холодные и пламенные одновременно, до его ушей долетело раздраженное «совсем распустилась молодежь» - и этого хватило, чтобы забыть каждое предыдущее слово. Было много таблеток: белые, синие, розовые, горькие, безвкусные, тающие под языком, круглые, овальные, с прорезью для половинок и без. Паша был. Медсестра потом обмолвилась, что, не будь он сам врачом, то так и не допустили бы, но Пашиного обаяния хватило, чтобы пробиться внутрь. Паша шептал что-то о лучшей жизни, о том, что не стоило связываться с блядской гопотой. Рассказывал про Митю, Леру, про одухотворенного актера, имени которого он не запомнил. Про то, что нечего подбирать всяких ящеров. Ящер… Он плакал этой ночью. Реальность превратилась в многотонный массив, в металлическую глыбу, в надгробную плиту – и давила на него, еще дышащего, по каким-то дурацким обстоятельствам живущего. Давила – и он плакал кровью, как тот ящер. В самом деле, блядь, нахуя он его сжег тогда? Напрягись и спи.