Как начинается Родина

      Белов силой вытащил себя из бесконечных мыслей о Зубове. Нельзя же так, совсем рехнуться можно. Лешка спасибо не скажет, и даже более того — придет во сне и от души даст в тыкву. Александр вдруг живо представил лицо Алексея, когда он говорил, что, мол, что может быть глупее чем покойник — с некоторым презрением, губа оттопырена.       Его нет, а он все равно живой. И тебе, друг мой, жить. Если на за двоих, так уж по крайней мере за себя, да как следует.       Тошно уже от личин этих, а еще не стянул их толком. А вот будет ли позволять дальнейшая работа личины не надевать? Есть некоторые предчувствия, не слишком веселые, а к своему чутью он за последние пять лет привык прислушиваться.       Из заграничных оперативников он, если правильно все факты сложить, вылетел птичкой. Не верится, что донос Дитриха не имел дальнейших последствий, и о нем не знает хотя бы пяток сотрудников СД, ускользнувших на Запад. Как бы он ни мостил себе дальнейшую дорожку, а рисковать и продолжать легенду вряд ли будут. Рисковать, конечно, не им, — ресурсами, другими разведчиками. Хотя, кроме Запада есть и другие направления, только к ним нужна своя подготовка.       Его вычухивают. Завтра, вон, снова специалист прилетит, СерНик вызвал. Для какой работы его приводят в порядок? В ближайшие месяцы, наверное, «картинки смотреть». Войну еще нельзя назвать законченной, наши войска ловят «вервольф» и не успевших сбежать нацистов, американцы и англичане тоже ловят. А по фотографиям особо крупные фигуры опознавать кому — правильно, солдатам «невидимого фронта». Кроме тех, кто продолжает работу.       Когда Александр осторожно расспрашивал Барышева о товарищах, с которыми работал, выяснил, что Матусов очень удачно "влез в шкурку" и работает по легенде дальше. В самом конце 43-го эвакуировал домой Люсю Егорову, организовав ей "заброс диверсантки" в Союз. И успел с нею "попрощаться" строго в рамках "легенды". Теперь Люся растит Женьку Егорова, по факту - Матусова. Пацан на втором месяце внутриутробного развития прыжок с парашютом пережил, да и не только это, - молоток!       Хорошо было в детстве, за друзей держал кулачки и верил, что это поможет им обязательно. Дать хорошую передачу, забить гол, приплыть быстрее всех. Как помочь тем, кто двинулся дальше? Только своей информацией, если она сгодится. И куда его... аналитический отдел? Эх, шкура ты.... неубитого, даже не медведя, а носорога...       А для работы инструктора ему надо здоровье восстанавливать, процентов так на сто пятьдесят. Ну посмотрим еще. Кстати, о шкуре того самого медведя.       Планы на будущее это хорошо. Как говорится, — позитивненько. Здорово бы было восстановиться на милом сердцу физмате и завершить свое высшее образование. Только как восстанавливаться, справочку ведь родное ведомство не выдаст, что, мол, с 39-го по 45-й... просим учесть, уважительные причины...       А вот интегралы с графиками функций пока точно не полезут в голову. И интерполирование с экстраполированием у него, вон, в конце 40-го и начале 41-го было. Практическая работа, «Прогнозирование технической вооруженности фашистской Германии на основе статистического анализа автомобильных номеров транспортных средств вермахта и вспомогательных частей». Самая, что ни на есть, прикладная математика, от только курсовую на такую тему не напишешь.       От таких мыслей голова снова начала гудеть. Александр нашел на тумбочке снотворное и обезболивающее, по таблеточке каждого, подвинул ближе, как крайний вариант, если голова не утихнет. Спать пока не хотелось. Времени жизни жалко, и так сколько дней «бессознанку» симулировал, бездельник.       А Сергей Николаевич, похоже, заснул. Вот так, сам себя и уговорил. Пусть поспит, видать «батя» тоже нервы узлом завязал. Держится крепко, балагурит, а что будет говорить, когда решит что сотрудник достаточно окреп духом, чтобы слушать не только радостные новости. И что это за новости будут? Пусть уж лучше поспит подольше.       Любопытно, а если тихо проковылять на улицу, просто у стеночки постоять, прислониться, врачи сильно возмущаться будут? Ай-яй-яй, каков хулиган выискался и нарушитель режима! А то, глядишь, и смирительная рубашка в этом госпитале специально для тебя отыщется. Шути-шути, в каждой шутке всегда есть доля шутки.       Устал он как-то, без людей. В палате-одиночке столько дней, да и теперь... Начальник он хоть и свой, хоть и отцовский товарищ по Гражданской, а, таки, начальник. А там на улице на скамейках ребята выздоравливающие сидят, на солнышке греются, физиотерапия, дык. Сюда, до палаты, дотягивается дымок «козьих ножек» и солидных папирос. И знаешь ведь, что на девяносто девять из ста вопросов на той скамейке отвечать будет категорически нельзя, а в люди-то как хочется, сил нет. Хотя бы подышать одним воздухом со своими, и пусть этот воздух на карболке и потных рубахах замешан, все равно, сам-то ровно так же пахнешь.       Нет, голова немного гудит еще и пульс в ней еще знатно тикает, чуть напряжешься. Главврач на такую «самоволку» конечно рассердится и правильно сделает. Вычухивал тебя, орел, вытаскивал, врачей приглашал на операции, даже фрицем тебя считая, а ты тут распрыгаешься, псу все под хвост.       Но все же, как обход будет, надо с врачом таки обговорить границы разумного, ходить-то ему надо, желательно не только по палате. Человек должен ногами много ходить, чтобы все в теле работало как часы. Лошадям, вон, вообще лежать категорически нельзя, а то заболеют. Штутгоф ему так и говорил: если ноги держат, лекарство одно и телу и мозгам — ходить.       Как там у него, у профессора, дела...? Господи, жив ли, не ранен... Тоже ведь тот еще «боец», на дворе война кончилась, а нам покой только снится. Как мир начался, тут самая работа у врача и пошла. Выспросить надо у «бати», как проснется, где он. А Наденька? Барышев вскользь упомянул, что это она волну подняла, чтобы его искали. Дала радиограмму как будто от имени отца, в Управлении и забеспокоились, что Белов-таки пропал куда-то.       Солнышко весеннее, Надя... И в груди как зайчики солнечные заскакали, рот сам собою до ушей в стороны поехал. Как в тот день, в начале апреля, когда ее надменно вздернутый носик вдруг стал таким милым... Мать честная!....как вспышка в мозгу... они же наверное году в 38-м внедрялись. Сколько ей было, 13 или 14? Из пионеров да в гитлерюгенд, да небось еще и в активистки потихоньку.       Сидело это в голове как бы само собой, а вот осознать как следует, чтобы до кончиков нервов пробрало — до сих пор недосуг было. Аж мозги замораживает....       В итоге, все твои психологии и выворачивания наизнанку это чепуха, товарищ Саша, вот что я тебе скажу. А то, что пришлось пережить девочке в таком возрасте, в лагерях гитлеровской молодежи, в казармах вспомогательных частей...не приведи боже. Как она зубы стискивала, как лепила образ? Он-то постарше уже был, можно сказать, сложившийся характер - и все равно дури хватало.       Сейчас ведь «откат» пойдет, возврат к себе, а где себя искать... Отцу нервы трепать не станет, видно же характер, да и весь в работе он, вряд ли рядом. Мать на кладбище лежит. И где искать человека, да еще желательно женщину, которой доверяешь настолько, и чтобы допуск был нужного уровня, чтобы вообще имела право говорить, да просто выплакаться, разрешить себе это, вожжи отпустить хоть на немного? Ох, солнышко, солнышко... сил тебе, дорогой человек, и, по возможности, дела такого, чтобы и душу хоть немного радовало и от тяжелых мыслей отвлекало!       Его-то хоть Барышев понимает почти как изнутри, всегда понимал, и его мерзкий характер на три метра вперед видел.       Александр скосил глаза на «начальство». Сопит мощно, с присвистом, тоже бессонные ночи наверстывает. Вот кого бы к профессору на сеанс массажа сгрузить, а лучше и не на один. За все годы войны и до войны. Его нервы за всех нас, кто жив и продолжает работать, и кого уже нет.       Какие бои он выдержал за свои кадры? Это в 39-м Шурику Белову думалось, что стоит лишь злобного врага победить и наступит всеобщее счастье. Было черное и было белое. А после шести лет практической психологии начинает доходить, что белого и черного нет, одни сплошные полутона. Впрочем, ему как человеку рисующему, можно было бы это и раньше понять.       Откуда-то из подсознания выплывала мысль-ощущение про Бруно, абсолютно крамольная по своей сути. Она жила все время его контуженного бреда, переплетаясь с больными, на разрыв сердца и мозга, воспоминаниями о последнем взгляде Алеши из самолета, с мыслями про донос Дитриха. Жила еще раньше, но об этом даже думать было нельзя, нельзя было на эту тему мозги переключать, ни по-русски, ни по-немецки.       В 41-м он был убежден, что его куратор и связной, зная, что наверняка погибнет, специально провернул свой захват радиомашины недалеко от пути Вайса, чтобы он об этом узнал и дуростей не наделал по молодости.       А потом в тренировочном лагере «штаба Валли» узнал, - на подслушке в основном, - от военнопленных об обстановке в СССР перед войной и в первые дни войны, как зачастую информацию от пограничников о маневрах немцев у границы подводили под обвинения в паникерстве, вплоть до трибунала, - и начало его точить сомнение.       Словно решение задачи из учебника стереометрии во сне, пришла совсем другая картина бытия. А если попытки Бруно сообщить в Центр сведения о дате начала войны тоже натыкались на обвинения в паникерстве и вредительстве, и его захват машины был актом отчаяния, последней попыткой сообщить на Родину важные сведения во что бы то ни стало, в обход руководства? Напрямую, на рядовые радиостанции, военные или штатские.       Если это хоть нескольких командиров подтолкнуло как следует запастись на складах боеприпасами, не дожидаясь понедельника, под маневры и обучение «зеленых» солдатиков — уже не зря было.       Александр зажмурил глаза и перед ними всплыло лицо Бруно. Живого еще, терпеливо наставляющего его в Риге... Тихо, Белов, тихо! Не плакать, еще не хватало «батю» разбудить. Откуда эти слезы у него, неужели появились, не высохли все начисто? Неужели ты снова сможешь быть нормальным человеком, и где она живет, эта «норма»?       Стоп, Белов! Кру-у-гом, раз-два! Именно так, по-русски. В таком настроении срочно надо себя занять чем-то позитивным. И мозги и руки. Кто там что-то говорил про рисование и полутона? Вот-вот, наконец-то ты можешь, и даже обязан отвести душу и дорваться до рисования.       Где-то у СерНика висел планшет, в нем бумага, и карандаш там тоже должен найтись. Ага, вон же он, на стуле висит за гимнастеркой. Тихо-тихо, ногами не шлепай... Есть! Теперь давай задний ход и койкой не заскрипеть... Готово.       Вырывай парочку чистых листов для записей, на остальные даже не смотри. А что хочется нарисовать? Или кого? И помни: тебе нужен только позитив.       Давненько же ты, братец, ничего не рисовал. Кроме электросхем Генриху и прочих чертежей. Хорошо хоть основной удар по левой пришелся, правая под ней была, когда голову прикрывал. А то бы еще долго карандаш в руку не взял, левая «фунциклирует», но очень относительно. Как раз только лист бумаги придерживать. А правую ты уже прилично разработал.       Рука словно сама пошла карандашом по желтоватому листу в незамысловатых линиях. Встрепанная травка, листья подорожника молодые, еще маленькие. Камешки как на берегу реки. Одуванчики на коротких ножках. Вот ниже берег речки, двое в свитерах сидят на складных стульчиках с удочками. Ведро рядом, еще пустое наверное. С другого берега ветки тальника свешиваются. Тишина. Раннее утро. Весна. В общем, именно то, чего душа просит.       Закрыл глаза и картинка эта почти вживую нарисовалась перед ним. Хорошо-то как!       Нестерпимо захотелось выбраться из госпиталя на гудящее невдалеке шоссе. Ему называли городок, в котором стоит госпиталь и он даже вспомнил этот участок дороги — несколько раз ведь проезжал тут. И вот теперь выйти на обочину и стоять, любуясь на картину, которую можно смотреть бесконечно: дорога, по которой уже ни одна фашистская машина не проедет и мирное небо над этой дорогой.       Ладно, доктор разрешит — тогда и выберешься. Дорисовать картинку у реки? Нет, хватит, лучшее — враг хорошего.       А что Белов, не тонка ли кишка у тебя взять и нарисовать Эльзу? Да правильней ведь — Наташу Орлову. Александр грустно улыбнулся, вспомнив, как и по какому поводу она в 41-м «посылала» его в кадры, не зная еще, что будет там работать. Ну раз есть силы работать, значит вылечили ее. СерНик сказал, что она больше полугода по госпиталям и санаториям лечилась. И что там с ее туберкулезом, правда был, или это липа? Наверное, просто замутнение на снимке, лечить ведь не меньше года, а при ее состоянии в сорок третьем... ох... в разы дольше. А в кадры бы не взяли, если бы болела.       Вот теперь точно мимо этих кабинетов не пройду. Ну-ка, а какие там номера, вспоминай, друг, вспоминай. Вот стена в коридоре, серая в шершавостях, на ней картина репродукцией... «Трубачи первой конной». Дальше дверь темного дерева, номер был такой, завитками... 415, точно. И следующий с архивом — 417. Вот, мозги уже работают, что не может не радовать.       Итак, рисуешь Наталью. Хорошо бы что-то достойное получилось. Можно вперед письмом послать. Человеку приятное сделать никогда не лишнее. Да еще такому человеку!       Саша вспомнил ее тонкие черты, громадные открытые на мир глаза, грациозное изящество маленькой фигурки. Лешку рядом невозможно не вспоминать, ох ты ж... Ничего, рисуй, рисуй, парень, пусть и через ком в горле. И волосы обязательно белокурые. Эх, графика это конечно классика, но вот в красках бы... Ага, размечтался, и тут набор масляных красок тебе, на блюдечке.       Минут через двадцать Александр придирчиво оглядел результат своих трудов. Вполне похоже. И выражение лица у девушки на рисунке получилось что надо. Как будто пошутила и ждет реакции. Немного капризное, каким было когда она на его, беловскую, «логико-твердокаменность» сердилась. В общем, вполне живо вышло.       Вот и отлично! «Батя» проснется — пусть тоже глянет и скажет, похоже или нет. Он-то ее недавно видел, а ты сам... мать честная, уже два года прошло.       Когда вернется, как ей все про Лешку говорить, а ведь больше не от кого ей узнать, что было, вот как получается. Он последний, кто его видел. И можно ли такое говорить девушке, даже такой храброй как Наташа?       Они двое его помнят, они вдвоем живы. В чем-то он может ее понять, но отношение-то к Зубову у неё своё. Для него — Друг, именно с большой буквы, а для неё — любимый, или человек, которого она хотела бы, могла бы любить. Что тут скажешь...