По страницам ночи

— И что теперь? — Тебе сделают поддельное удостоверение. Покинешь Прагу. Иван недовольно хмурится, осматривая руку. Ему приказали умереть, захватив десяток жизней с собой. В теории — отчаявшийся смертник. В реальности же — полный неудачник, у которого впереди нет абсолютно ничего. — Уже поздно. Прости. Могу предложить лишь свою помощь. В ответ — кивок: молчаливое согласие на вмешательство и вынужденную помощь. *** У Ивана изломаны ноги под неестественным углом, обеспечивающим наибольшую длину прыжка при скоростном передвижении и крайне неудобные в тривиальной жизни (и Адам абсолютно не понимает выбор слишком хрупких и проблемных аугментаций, основа которых — рессора). Он не знает досконально такую конструкцию (более того — ни черта не смыслит в таких имплантатах), лишь водит пальцами, увеличив чувствительность сенсоров на максимум, по литым блокам в поисках необходимой панели. Когда находит — действует уверенно; отщёлкивает небольшие жёсткие пластины; а внутренне же борется с микроперезагрузками всех систем, не позволяя Ивану заметить мелкое подрагивание рук. Внешних проблем вовсе немного — Адам ожидал худшего: только прикреплённые к рессоре магистрали отсоединились от основных источников питания (видимо — от перманентной перегрузки), и несколько болтов расшатались. Иван сминает толстовку непослушными пальцами, внимательно наблюдая за каждым действием Адама; и пытается не дрожать от холода, проникающего сквозь приоткрытое окно — ночи в Праге никогда не были тёплыми. — Я до конца не уверен. Но всё, что было в моих силах — сделал. — Адам говорит крайне тихо, спокойно и размеренно. И Ивану приходится замереть и опустить накинутый ранее капюшон, лишь бы услышать всё, что ему говорят; и, мысленно признаётся, насладиться чистым английским, с лёгким намёком на северный диалект. Механические пальцы ловко подсоединяют магистральные провода питания; затем — замыкают техническую панель. Вначале на левом протезе; следом — на правом. Иван прикрывает глаза, ощущая (чёрт возьми!) дёргающее нервные окончания подключение. Он недовольно хмурится, отмечая, что после ЭМ-заряда электроника всё ещё работает весьма нестабильно. Внутренняя панель с задержкой отобразила текущий статус имплантатов, позволив облегчённо выдохнуть. Дженсен подымается, опираясь на диван; протягивает руку ладонью вверх; Иван же принимает помощь, боязливо обхватывая предплечье у самого локтя. С тяжёлым шумом, но сервоприводы заработали, позволив ему вновь стоять вертикально. Адам тихо усмехается: Берк выглядит несколько комично, но вовсе не футуристично — удлинённый жилет едва ли не до середины бедра, а далее, после коротких шорт, — протезы, так несхожие с естественным анатомическим строением ног. И только сделав шаг, Иван понимает, что тяжесть протезов не компенсируется вовсе — усилители отказали полностью. Взмахивает руками, пытаясь сохранить равновесие, остаётся уверенным — упадёт. Но Адам уверенно подхватывает. С тяжёлым вздохом усаживает вновь на диван. Сам же тяжело опускается рядом, скинув плащ и сняв защитную амуницию; аугментации, повреждённые, кажется, взрывом, ощущались несколько чужеродно, что затрудняло каждое движение. Осматривает свои ладони, проверяет работоспособность протезов рук и по привычке — механизмы клинков, выдвинувшихся с тихим свистящим звуком. — Почему именно такой тип? — решается задать вопрос, доставая из кармана помятую пачку сигарет. Иван непонимающе хмурится, поворачивая голову в его сторону. Адам сдержанно повторяет вопрос вновь, указывая на ноги. Берк поджимает губы, молча накидывая капюшон вновь — у него абсолютно нет желания делиться рассказами о собственной жизни сегодняшней ночью. У агента Дженсена было множество возможностей спросить об этом (да даже в их первую неловкую встречу в Городе Големов). — Понятно. — Адам закуривает. «Обнаружено задымление, — негромко произносит система умного дома, зарегистрировав сигналы с датчиков. — Начать реагирование?» Адам глубоко затягивается, и лишь после отвечает: — Включи вентиляцию. Иван осторожно усаживается удобнее, с трудом забираясь с ногами на диван и подкладывая под спину небольшую подушку. И внимательно осматривает интерьер, мельком удивляясь подобию уюта в этой комнате, мягкому дивану и тёплому свету с лёгким оттенком жёлтого. Глубоко вздыхает, расслабляя уставшие мышцы и обхватывая себя руками — так теплее; прикрыв глаза, обращается к внутренней системной панели. Только вот ошибок никаких не находит — по заверению сканера (проклятая электроника!) все аугментации работают стабильно. Докурив, Адам включает телевизор. Перелистывает развлекательные каналы на неприятном для него чешском в поисках единственного интернационального. Новости — шум и ропот, — крутят по главным телеканалам в режиме нон-стоп сутками, короткие перерывы между репортажами — машина внушения о беспристрастности. Но именно на них быстрое перелистывание останавливается, а пульт — откладывается в сторону. Элиза что-то вновь рассказывает об аугах, о взрыве; перечисляет имена жертв, которые Иван слышит, но не запоминает, лишь внимательно наблюдает за движениями головы ведущей и её мимикой; рассматривает вычурную причёску и одежду; немногим позже и вовсе перекрывает глаза — невыносимая усталость навалилась внезапно. Проклятая неоновая эпоха Возрождения, так ненавистная своими помпезностью и гротеском, за которыми прячутся рухнувшие бастионы, казалось бы, нерушимых принципов человечества. *** — Держи. Иван открывает глаза, осознавая — задремал. Он приподымается, выпрямляя спину. И, с вежливым кивком благодарности, забирает из рук Адама кружку — по терпкому запаху он понимает, что с кофе. Обхватывая её механическими пальцами, действует аккуратно, рассчитывая применяемую силу — моторика всё ещё не восстановилась. — Первое время я часто разбивал бокалы. Он отпивает кофе — тёплый, отнюдь не горячий, с нотками корицы, — и только сейчас замечает — в гостиной тепло и тихо: телевизор отключён, а окна плотно закрыты; жалюзи опущены, но сквозь несомкнутые створки просачивается мертвенный неоновый свет уличного освещения, отчётливо контрастирующий привычно-уютным внутренним. И ему нет нужды больше прислушиваться — агент Дженсен сидит до неприличия близко. — Что ты чувствуешь? Твоя бомба покалечила многих. О глупости сказанного Адам догадывается лишь после того, как Иван сминает в крепко сжатых кулаках края жилетки. Берк может с уверенностью сказать — ничего. Ныне он полон той самой странной пустоты, после которой неизбежно наступает болезненное осознание всего. Но сейчас — звенящее ничто в мыслях, чувствах, сознании. Задумываясь, медленно подбирает наиболее краткий ответ: — Я должен был быть в их числе. Адам мог бы воспользоваться КАСИ, расспросить подробнее о чувствах и мыслях, но отчего-то банально не хотел прибегать к умышленному психическому давлению, да и был слишком измотан всеми произошедшими событиями и собственными проблемами. — Ты был моим заданием. Прости. В этой короткой фразе — намёк на сожаление и нечто, напоминающее по интонации извинение. Или же Ивану это только показалось. Возможно, к аберрациям, ставшим привычной тривиальностью, добавилось нечто новое — вербальные искажения. Или же Дженсен (чёрт подери его бесчувственность) действительно пытался выразить (мнимое) сочувствие. Иван усмехается, аккуратно ставит кружку на стол, с едва слышимым звуком соприкосновения; запрокидывает голову, облокачиваясь о спинку дивана вновь. Следом — отключает надоевший интерфейс технической панели. Он подозревает: агент Дженсен явно что-то умалчивает. — Взрывы привлекут внимание правительства. Проблему актуализируют, но с другой стороны, нежели сейчас. На аугов — на тебя, на меня, на подобных нам — обратят внимание, Адам! — Иван вспыхивает за долю времени; говорит быстро, чтобы не замолчать позорно, не передумать. — О каком внимании говоришь ты? Весь мир целенаправленно следит за нами, контролирует каждый наш шаг тысячами камер. Люди боятся. Более того — многие ненавидят. И вы — только усугубляете общее положение. Внимания — более, чем достаточно. — Ты не понимаешь! — недовольно вскрикивает, пытается резко подорваться, позабыв об отключённых усилителях, но чувствует на плече руку Адама. Иван раздражённо ведёт плечом, в попытках избавиться от физического контакта. Но Дженсен держит крепко. — Неважно, понимаю ли я или нет. Важно то, что из-за вашей организации и глупой террористической самодеятельности погибают непричастные к этому люди. Чёрт возьми. Короткий диалог невероятно вымотал, иссушил внутренний бурный потенциал до базиса — полного покоя с долей растерянности. Иван кладёт свою ладонь поверх руки Адама. И жалеет, что в его имплантатах так мало тактильных сенсоров — он почти не ощущает структуру, лишь небольшой отголосок тепла. Водит пальцами по подвижным частям, более скрытным, приближенным к реальной анатомии. Иван вовсе не отрицает — смерть людей ему небезразлична. Но он причастен лишь косвенно, вся реальная ответственность лежит непосильной ношей на том, кто создал взрывное устройство. Ему должно быть плохо. Морально, физически. Он должен страдать. Давиться своим грехом. Но Иван — мимолётно счастлив. После Инцидента и Города Големов, он ощущает себя впервые абсолютно спокойно и защищённо именно рядом с Адамом — с тем, кого знает совсем не продолжительное время (месяц? Иван уверен — немного больше). Он сжимает крепко ладонь Дженсена и прикрывает глаза. Определённо, им обоим стоит отдохнуть.