По страницам ночи

«Нам надо к Коллеру», — и именно эта фраза сонным голосом невыспавшегося и уставшего Дженсена будит его самым ранним утром. Ивану фамилия почти знакома: ну, пару раз слышал где-то вскользь. Может быть. Иван подымается с огромным трудом: аугментации ощущались слишком чужими и тяжёлыми. Вместе, они медленно проходят в обширную гостиную: Адам — на шаг впереди, отчего-то напряжённый; Берк же периодически придерживается за стену, а после — за протянутую руку Дженсена. На приземистом кофейном столике возле софы разбросаны множество непонятных документаций, чертежей и планов; на каждом листе, попавшем в обозрение, — штамп, говорящий о секретности материалов. — Как опрометчиво. — Слишком старые бумажки. — Адам возится у полочек и холодильника. Телевизионная панель так и остаётся выключенной — у Берка нет ни малейшего желания смотреть на Элизу, вещающую об очередных беспорядках и, конечно же, о новых выгодных контрактах крупнейших корпораций. И всё-таки он не хочет знать сколько людей погубил взрыв. Банально боится. — Дело сдвинется с мёртвой точки? Адам включает кофемашину, пряча за её шумом нежелание отвечать на вопрос. По делу об этом взрыве найдётся точно множество нестыковок. Играть на два фронта — сложно, на три — едва ли реально. Но – попытается. К горячему крепкому кофе Дженсен добавляет незаменимые хлопья (дневной и ночной завтрак — банальная привычка), залитые едва ли не ледяным молоком. За завтраком оба молчат. И обоим вовсе не хочется выходить за двери квартиры. Там — тварь, редуцированная из настроений общественных масс, убийств и бедности; чёртова критическая масса — бурлящая, кипящая, — изничтожающая иллюзии о тихом мире будущего. *** Адам смотрит на небо. Обвинительным искренним взглядом. Но разве оно в чем-то виновато? Нет. Или же да? Сколько заплаканных, разочарованных взглядов так обращено к этому небу в этот момент? Но чёрт возьми. Небо ничего не сделало (разве, что испортило отдых отвратительной перманентной сменой погоды — пустяки), уверен Адам, более того — точно знает. Рациональная часть сознания отключилась (или же сдохла вместе с его человечностью), лишая доступа к логичным и правильным мыслям. Её точно закрыли за одной из тысячи мысленных дверей, а затем заварили засов от неё — намертво. Вновь — глупые домыслы. Иван легко подталкивает его, точно говоря — не останавливайся, продолжай двигаться. Как все шестерни огромного механизма человечества — вечно в ходу, спешат и спешат, бессмысленно расходуя конечный запас прочности. Ему просто не хочется долго стоять посреди улицы. — В Голем-Сити полицейские не столь гуманны, — заметив как случайно выбранного человека с улучшениями просят предъявить документы для проверки, протягивает Иван. — С твоим индификационным тоже что-то надо сделать. Нелегалов ссылают обратно в Голем. — Дженсен осматривается на перекрёстке, в поисках пути обхода очередного поста. — Или же разбирают и продают. Иван закусывает губу и наклоняет голову ниже. Ему стыдно признавать, что нет ни кредитов, ни столь влиятельных знакомых. Только, если со стороны Мелиссы, о которой, к своему стыду, он и вовсе за последние дни забыл. — Обсудим позднее. Адам перехватывает его кисть; закрывает глаза непроницаемыми линзами — одной мысленной командой на периферии общих процессов тела, даже не замечая и не акцентируя внимания, — и, наконец, продолжает движение, лавируя в толпе зацикленных на своей программе людей. Натяни Адам капюшон — и только дрон сможет увидеть, что его нутро — сложнейшая машинерия. С нынешней политикой и отношением общества к аугам — полезно и удобно. Но он же, чёрт возьми, осведомлён, что является выверенной ассимиляцией человека и механизма. Он держит крепко Ивана, готовый в любой момент поддержать и не дать упасть: усилители на имплантатах хоть и осчастливили своей работоспособностью, Дженсен по-странному беспокоился. На Иване — тёмное длинное пальто, вместо яркой безрукавки. Нет, он не прячет факта того, что — ауг (будто бы есть возможность скрыть очевидное); только ассимилируется, ради снижения градуса коктейля незаслуженных презрения и ненависти, поэтому этот невыносимо яркий жёлтый цвет где-то под тяжелыми одеждами. Он пытается копировать уверенность Дженсена, но стыдливо прячет лицо глубиной и чернотой тени капюшона — полные презрения взгляды давят, и от них не просто хочется сбежать, — но раствориться, исчезнуть и никогда не появляться. В нынешних реалиях они — отвергнутая часть мира. И вовсе не часть — неполноценные, лишённые какой-то доли себя, — чужие, иные. Им бы не в этот мир. Не в это время. Либо вперёд, либо — назад. Адам предпочёл бы в двадцать шестой: вернуть человечность — натуральность, — девушку и, может быть, ненапряжную должность, да даже все остроты Придчарда (или его самого — рядом). Вроде хочет совсем немного: былого тепла и спокойствия. И посрать на иллюминатов, заговоры, Хирон и Инцидент. Адам не хотел всего этого. В любом случае и при любом раскладе. И Иван не хотел. Смертей. Взрывов. Обстоятельства сложились иначе. Их задача — адаптироваться и выжить, не потеряв собственную личность в процессе. И сейчас им двоим не куда-то по временным линиям вперёд-назад, а точно к цели, услужливо помеченной на карте. ...Адам идёт слишком быстро и как-то машинально, не оглядываясь по сторонам, не всматриваясь в лица. Берк так не может: периодически приподымает капюшон, рассматривая фасады несколько устаревших архитектурных решений; и принюхивается к запахам жизни Праги. Вообще, вся Прага имеет запах сырости. А сейчас от набережной тянет тухнущей водой и стоками. Грязью современной жизни. Какая мерзость. Это ли запах будущего? — Стой. Адам останавливается резко и сразу — как будто инерция не для него и базовые законы физики вовсе чужды. Открывает дверь, придерживая за плечо Ивана. В помещении полно книг. Старых, пыльных, читаных многие разы, более новых и кажется — даже эксклюзивных. И как-то по-особенному пахнет: уютом и временем. Берку хочется остаться здесь навсегда, ведь кажется, что это место — замерший во времени островок умиротворения. Он подходит к первому стеллажу, всматриваясь в потёртые слова на корешках книг. — Иван, поспешим. В другое время Адам бы сам остался здесь посидеть, может быть — что-то почитать. Только не сейчас. Слишком много всего следует успеть сделать.