Аромат лилий

      Джеральд Шервуд попросил у Спенсера руки его сына. Попросил ещё до того, как поговорил с Кэссиди лично. Эта короткая встреча стала лишь формальностью, или прихотью, как угодно. Чамберс удивился, но ещё сильнее обрадовался, что жених предложил за несговорчивого мальчишку такие блестящие перспективы, каких не упоминал никто. Потому вопрос о браке был решён окончательно и бесповоротно, и никакие доводы, просьбы или слёзы не могли повлиять на предстоящее событие. — Кто угодно, отец! Кто угодно, только не он! Да послушай же меня! Он жуткий тип! Его мужья умерли, это ведь не просто так! — Они умерли, потому что обладали слабым здоровьем. Прекрати эту отвратительную истерику. Ты орёшь в моём кабинете уже полчаса, и мой ответ — нет, я не изменю своего решения. Свадьба состоится через пять дней. Ты выйдешь за Шервуда, и это не обсуждается. Он уважаемый человек, в своём возрасте уже достиг таких вершин, какими мало кто может похвастаться. — Потому что шёл по головам и лишние люди умирали загадочной смертью, так?! — Нет, Кэссиди. Хватит! Твоя бурная фантазия это твои проблемы. Шервуд — единственный, кто согласился взять на себя такую головную боль, как ты. Так что на твоём месте следует быть благодарным. — Благодарным?! Отец, послушай себя! Благодарным за то, что ты отдаёшь меня человеку, от одного взгляда которого жутко?! — За то, что я устроил твою жизнь, которую ты пустишь под откос, виляя задницей перед толпой альф! — Я не…! — Думаешь, я не знаю, что о тебе говорят? Не вижу, как ты себя ведёшь, как на тебя смотрят? Довольно. Разговор окончен. — Спенсер нажал на кнопку вызова дворецкого. — Генрих! Уведи его отсюда!        В считанные мгновения на пороге появился седой старик-бета, аккуратно положив ладонь на плечо Кэссиди и мягко, но настойчиво повёл прочь. — Пойдёмте, мой мальчик, так будет лучше. Пойдёмте, — успокаивающе говорил он, увлекая Чамберса-младшего к его комнате. — Генрих, он убьёт меня! Этот ужасный человек! Отец не понимает, что он опасен!        Знобило, как при температуре, и Кэссиди едва отдавал себе отчёт, что переходит на крик, а голос неприятно срывается. Слова отца болезненно отдавались в висках, будто каждое из них пощёчина, и на каждое он готов был до хрипоты кричать «нет!».       Дворецкий заботливо усадил его на постель, говоря что-то тихим, убаюкивающим голосом. Генрих любил этого мальчика, как собственного внука, которого судьба ему не подарила. Он был рядом с его рождения, с той страшной вьюжной ночи, когда в муках умер Шеридан, дав жизнь нежеланному ребёнку. Не зная этого, Кэссиди рос открытым улыбчивым мальчиком, неугомонным выдумщиком. И про себя Генрих называл его ярким лучиком солнца в этом строгом холодном доме.        Но, чем старше он становился, тем отчётливее осознавал, что лишний здесь, что те, кого он считал самыми близкими, вовсе не считают таковым его. В поведении Кэссиди возникли грубость и раздражительность, а затем и демонстративный бунт, выражающийся в каждой его фразе, в каждом поступке. С появлением Натаниэля всё это обострилось до предела, и старик уже едва узнавал в этом вспыльчивом своенравном подростке того милого ребёнка, которого любил всем сердцем.        Видеть его сейчас чуть не плачущим от жестокости и равнодушия отца, старику было больно, но на что может повлиять слуга? Он мог лишь попытаться успокоить, говоря, что всё будет хорошо, что отец, на самом деле, любит его, что этот леденящий страх лишь следствие столь поспешного известия о свадьбе. Ложь от начала до конца, ведь дворецкий сам боялся за мальчика, зная, что говорят о Джеральде Шервуде. — Что мне делать, Генрих? Я не могу! Я не вынесу этого!        Старик не знал, что ответить ему, чем помочь и как вовсе говорить с ним. Он готов был пойти к Спенсеру и умолять его не принуждать сына к этому браку, но за те годы, что служил при доме Чамберсов, хорошо усвоил, что мнение слуг здесь не играет никакой роли. Всё, что он мог, это принести успокоительный чай и попытаться уложить его спать после лицемерного представления, что устроили из его шестнадцатилетия. На удивление, Кэссиди не сопротивлялся, должно быть, сам был измучен после всего произошедшего.        Во всяком случае, именно так решил Генрих, тихо прикрывая дверь в комнату мальчика. Тот лишь сделал вид, что закрыл глаза. Бежать отсюда! Бежать как можно скорее и дальше! Они хотят, чтобы он навсегда покинул этот дом — он покинет. Но не под руку с Шервудом! Ни за что!        Как только шаги дворецкого стихли, Кэссиди сел на постели, потянувшись за лежавшим на полке рядом ноутбуке. Лежавшим. Еще утром. Теперь же там было пусто. — Чертов ублюдок! — со злостью воскликнул он, понимая, что рыжий гад лишил его и этого средства связи.        Кэссиди огляделся и прислушался. Да как они посмели! Отобрать у него всю технику, заперев в четырёх стенах?! Он раздражённо смахнул с тумбочки всё её содержимое, с грохотом разлетевшееся по полу, и тут же замер, прислушавшись. Совершенно не нужно, чтобы сейчас сюда кто-нибудь заявился. Однако, в это время большой дом почти спал, и, должно быть, никто не услышал. Кэссиди выдохнул и поднялся, нервно расхаживая по комнате. Холодно и озноб так никуда и не делся. Он остановился у окна, видя, что метель занимается с новой силой, ещё сильнее, чем в тот день, когда они сбили того злосчастного бомжа… когда он в первый раз увидел того, кто теперь должен был стать его супругом, и кого испугался, как никогда прежде. Выходит, не зря. — Нужно валить отсюда, — тихо произнёс он и снова прислушался.        Сейчас почти ночь, а, значит, дом уже затихает и все расходятся по своим комнатам. Другого шанса не будет. Завтра с утра Натаниэль, наверняка, притащится злорадствовать, придумав для него какое-нибудь омерзительное занятие по подготовке к свадьбе. От одной этой мысли передёргивало, а при воспоминании о взгляде холодных серых глаз он ускорял шаг, стараясь бесшумно пройти по этажу, чтобы спуститься в гостиную. Там стоял настольный телефон, и задача сейчас — вспомнить номер Алана по памяти. — У меня простой: три пятерки, три шестерки и день, когда мы встретились. — В памяти возникло улыбающееся лицо друга, и, зажмурившись в попытке вспомнить, Кэссиди быстро набрал номер на старомодном аппарате.       Длинные гудки, один, второй, третий… — Ну, давай же! — напряжённо прошептал он, стараясь услышать, не раздаются ли поблизости чьи-то шаги.       Он знал, что друг не привык отвечать на незнакомые номера, но всё же. — Пожалуйста… — Да? — послышалось на том конце провода, и он облегчённо вздохнул, сжав трубку обеими руками. — Алан, это я, Кэссиди! Ни о чём не спрашивай! Забери меня отсюда прямо сейчас! Сможешь? — Не вопрос, буду через пятнадцать минут… а что… — Нет! Не могу сейчас говорить, просто приезжай! — с этими словами Кэссиди быстро положил трубку, стараясь так же бесшумно взбежать наверх, в свою комнату.        Он поспешно и беспорядочно кидал вещи в любимый чёрный рюкзак, не в состоянии сейчас оценить, насколько и что ему нужно. Самыми необходимыми были телефон и ноутбук, но они где-то у Натаниэля, и попытаться изъять их сейчас, подобно самоубийству. Потому он покидал внутрь кошелёк, плеер, немного одежды, и поспешил к выходу. Лучше несколько минут подождать на ветру и в снегу, чем здесь, где шанс, что его план может сорваться, куда выше.        Кэссиди накинул куртку, наспех зашнуровав высокие ботинки, и толкнул входную дверь, чтобы выйти в завывающую метель. Но, прежде, чем он успел сделать хоть шаг из дома, на плечо ему опустилась рука с длинными пальцами, сильно сжимаясь. — Не лучшее время для прогулок, Кэсси, не находишь? — Тихий слащавый голос раздался над самым ухом, и он хорошо уловил шипящие интонации.        Натаниэль неприязненно ухмылялся, глядя на пасынка сверху вниз и даже не думая разжимать ладонь. — Думаешь, никто не видел, как ты названивал своим дружкам-оборванцам? Думаешь, можешь обвести нас всех вокруг пальца? Не в этот раз, — и, предугадывая, что мальчишка всё равно попытается вырваться, старший омега вызвал по мобильному охрану. — Закройте все двери и никого не выпускайте, — распорядился он, не отводя взгляда. — Что теперь скажешь? О, кажется, за тобой приехали. Как жаль, что ты не сможешь выйти поздороваться. — Натаниэль кивнул за высокое узкое окно, и Кэссиди нервно обернулся, видя, как сквозь снежный вихрь к воротам особняка подъехал старый мотоцикл Алана.        Он невольно рванулся в его сторону, упершись ладонью в стекло. Хотелось броситься к нему, закричать, чтобы он услышал. Так близко и, в то же время, невозможно далеко. Охрана сработала моментально: все двери защёлкнулись, и выйти уже никак. Он не выйдет, а Алан, даже если вдруг решится, не войдет. — Ты! Подлый грязный ублюдок! Какого черта ты лезешь?! Тебе это что, удовольствие доставляет?! — Как ты прав, детка. Доставляет, — тонкие пальцы Натаниэля подцепили подбородок мальчика, разворачивая от окна к себе, — ещё какое. Наконец нашёлся способ опустить твой задранный нос. Знай своё место, — он почти брезгливо убрал руку и, развернувшись на каблуках вылизанных ботинок, пошел прочь.        Алан не уезжал. Десять минут, двадцать, час, больше. Кэссиди видел его фигуру в этой завывающей метели, чувствуя себя гадко и беспомощно. Не сбежать и не дать знать, чтобы он уезжал, а не мёрз здесь напрасно. Пол ночи в немом молчании по разные стороны этих проклятых стен. И, когда во втором часу ночи, друг все же сдвинулся с места, он позволил себе отойти от окна своей комнаты, без сил упав на постель. Пять дней. И за них нужно найти выход. Он ведь должен быть, этот чертов выход!        Но выход не находился. Ни в ту ночь, ни на следующее утро, ни еще через одно. Кэссиди оказался лишён всех средств связи, охране было дано распоряжение не выпускать его из дома и докладывать хозяину о любых передвижениях, а, тем временем, подготовка к свадьбе шла полным ходом, и Натаниэль с удовольствием руководил ею. — Знаешь, мало подготовить красивый наряд для торжества. Ты должен подготовиться к первой брачной ночи. Ты уже думал об этом? — задумчиво говорил отчим, запуская пальцы в светлые волосы приемного сына и примериваясь, как стоит уложить их на церемонии. — Убери от меня свои мерзкие грабли, урод! — Кэссиди дернулся в попытке встать со стула и вырваться, но Натаниэль резким жестом усадил его обратно. — Как грубо. Сядь. Мистер Уайт уже прибыл, чтобы сделать тебе пробную причёску. А вот и он, — старший омега очаровательно улыбнулся вошедшему мастеру и неспешно отстранился от пасынка. — Знаешь, альфы не любят недотрог. Особенно такие, как Джеральд Шервуд. — Ага, любят блядей, вроде тебя? — поймав взгляд светло-зеленых глаз через зеркало, мрачно отозвался Кэссиди, с раздражением пытаясь привести свои волосы в порядок после его наглых пальцев.       Он проследил за тем, как к нему подошёл парикмахер, не посчитав нужным удостоить его приветствием. Всё это было отвратительно настолько, что, в самом деле, скручивало живот и тошнило. — Как вы больше хотите, мистер Чамберс, челку назад или… — Да мне плевать! А эту сраную заколку можете себе в задницу засунуть! — Кэссиди мотнул головой, портя все аккуратные наброски мастера с его волосами.        Что с ними вовсе можно сделать, он не знал: не особо длинные, кроме челки, они и так весьма ухожены и, на его взгляд, лежат вполне сносно. — Как всегда хамишь? — на пороге показался отец, и Кэссиди вздрогнул от общей нервозности и неожиданности визита. — Даже и не думал. Меня просто тошнит от всего этого! — он проследил за родителем в зеркале.        Зачем явился? Для воспитательных целей Чамберс предпочитал говорить с сыном один на один. Значит, какие-нибудь очередные отвратительные новости? Молчит. — У моего друга сегодня день рождения. Можно я хотя бы позвоню поздравить его? — да, об Энди он не забыл. И было горько от того, что, вместо обещанного сюрприза, он вовсе не может даже прийти, вынужденный сидеть здесь.        Отец задержал на нем взгляд, не говоря ни слова ещё несколько мгновений, а затем коротко кивнул. — Можно. Натаниэль вернёт твой телефон. — Какая щедрость, — растерянно отозвался Кэссиди, теперь уже не сводя с родителя глаз. — Ты, наверное, хочешь поехать на праздник? — Хочу… — ещё более удивлённо произнёс он, ожидая, какой подвох скрывается за этой неожиданной поблажкой. — Хорошо. Пусть будет по-твоему. Рид отвезёт тебя через час, — кивнул Спенсер и направился к двери. — Почему? — осторожно спросил Кэссиди, небрежно отмахиваясь от лёгкой руки парикмахера. — Потому что больше ты не будешь с ними общаться. Вряд ли мистер Шервуд одобрит твою дружбу с подобными типами. Считай это прощанием с детством. У тебя будет время до десяти.        Никогда ещё его не отвозила к друзьям охрана отца. И никогда не было так тяжело ехать к ним. Небольшой дом Энди выглядел скромно наряженным к празднику. Воздушные шарики, накрытый стол, плакаты с поздравлениями, и все они, вся их простая, но такая дружная компания. Наверное, впервые, пересекая порог этого дома, Кэссиди в полной мере ощутил, насколько он не из их мира. Они всегда смотрели на него иначе: с интересом, лёгкой смесью восхищения и зависти. Трудно объяснить. Но, когда он вошёл в небольшую гостиную, все замолчали и обернулись. Хотя бы одно это. Ни на кого другого так не пялились. — Привет. Я не сильно опоздал? — он широко улыбнулся, переводя взгляд с одного на другого и надеясь, что на его лице не написано, что, вместо улыбки, он готов кричать от безысходности. — Кэсси! Ты пришел! — Энди вышел вперёд и заключил друга в объятья.        Кэссиди ответил ему тем же, легко потрепав по темным волнистым волосам, а затем, чуть отстранившись, протянул увесистую серебристо-синюю коробку с большим пышным бантом. — С днём рождения, солнышко. Оставайся всегда таким же теплым, наш самый тихий и застенчивый мальчик. Прости, что сюрприза не вышло. Но, надеюсь, подарок тебя порадует. — Главное, что ты сам пришел! Мы так волновались за тебя! — Энди аккуратно приподнял крышку коробки и изумлённо уставился на друга. — Это же полное собрание сочинений Баррела! Кэсси, где ты их нашёл?! — Где нашёл, там уже нет, — улыбнулся тот, подмигнув имениннику, и с беззаботным видом подцепил со стола конфету. — Включайте музыку погромче, будем веселиться! — Ну, ты и напугал нас, Кэс! — хлопнул его по плечу Джон. — Да, пропал и даже не поздравить тебя было. Думали, спасать тебя надо уже, — присоединился к нему Стив. — Надо бы замутить и твою вечеринку!        Кто-то ещё что-то говорил, спрашивал, нёс какую-то чушь. Очевидно, кто-то из ребят притащил алкоголь, и некоторые пили уже не первый стакан. Всего человек десять-двенадцать, друзья и приятели. И, кажется, они все не знали. Кэссиди попытался найти в толпе смазывающихся лиц Ала, но, когда столкнулся с ним взглядом, картинка поплыла ещё сильнее. Вокруг всё стало более шумным, голоса ребят резали слух, и он из последних сил отвечал на какие-то шутки, смеялся в ответ, а затем резко придержался за край стола, едва не перевернув салат. — Эй, потанцуем, Чамберс? Помню, ты классно это делаешь, — Джорж, бета, который едва ли входил в их постоянную компанию, он вместе с откровенным запахом алкоголя, оказался неожиданно близко, увлекая мальчика в центр гостиной.        Разворот в его руках — голова закружилась до боли в висках, еще один — от звуков вокруг захотелось зажать уши, еще — Кэссиди поскользнулся, едва удержавшись от падения. — Кэсси, на пару слов, — голос Алана, положившего ладонь на его плечо, стал тем якорем, за который он смог удержаться, чтобы попытаться справиться с этим странным приступом. Должно быть, от того, что он все эти дни отказывался от еды, не испытывая аппетита ни к чему, кроме успокоительного чая.        Ал увлёк его на небольшую веранду, показавшуюся совсем тихой, по сравнению с домом. Уже темно, и снег, падающий сегодня мягкими крупными хлопьями, казался умиротворяющим. — Ты не рассказал им… — Нет. Не хотел, чтобы они все перемывали тебе кости, — Алан всё еще придерживал его за плечо, и Кэссиди мягко отстранился, отмечая, что тот стоит как-то слишком близко. — Спасибо. И… прости меня. Я не успел выйти из дома. — Я понял, не надо извиняться. — Ты ждал меня так долго. Там же было очень холодно. — Я до последнего надеялся, что у тебя получится.        Кэссиди медленно мотнул головой. — Уже ничего не получится. — Он огляделся, не находя взглядом, но прекрасно зная, что охрана отца стережёт его вокруг. — И сегодня, наверное, последний вечер, когда мы собираемся вот так… — Кто он? — взгляд Алана казался сейчас каким-то особенно серьёзным. — Помнишь того типа с трассы? Который появился, как из ниоткуда? Это он. — Тот, что так напугал тебя?        Кэссиди неохотно кивнул, отчетливо почувствовав злость и протест, исходящие от друга. — Неужели твой отец совсем не дал тебе права выбора?! — Если бы дал, я бы выбрал тебя, — он неожиданно для самого себя улыбнулся, глядя в карие глаза Алана, и тот на мгновение растерялся. — Меня? Правда? Кэссиди… — Абсолютная правда. Кроме тебя, я достойных альф не встречал. И ты мой лучший друг. Кого я ещё могу выбрать? — Я бы… тоже выбрал только тебя, — тише произнёс Алан, и, заметив удивление в бирюзовых глазах, поспешно продолжил, пока тот не успел перебить. — Я выбрал бы тебя с первого дня, как ты внёсся в ту подворотню. Такой маленький, смелый и невозможно светлый. Я до сих пор помню, как ты первый раз улыбнулся мне, как звонко смеялся, едва очнувшись после тех отморозков. Пусть мне было всего двенадцать, я уже не хотел тебя отпускать. И сейчас не хочу, но понимаю, что ты никогда не будешь моим. — Алан, ты это серьёзно?.. — А похоже, что шучу? Кэссиди, пока я ещё имею на это право, можно я поцелую тебя? — Можно. — Собственный голос звучал глухо, едва различимо, а от слов Алана по коже расходились мурашки.        Ал склонился и аккуратно, почти невесомо, коснулся его губ своими. Задержался на мгновение, не желая отстраняться, а затем сорвался, целуя ещё, настойчивее, по-настоящему. И Кэссиди порывисто, почти отчаянно, обнял его, отвечая, сминая его губы и позволяя сминать свои, проникать языком внутрь, до бешеного сердцебиения, до нехватки дыхания и глупых несдержанных слёз в уголках глаз. — Кэсси… — хриплый шепот и обжигающее кожу горячее дыхание вызывало уже совсем другое головокружение, то, в котором хотелось раствориться и сбежать от всего мира.        Губы Ала жадно и несдержанно прошлись по его шее, ладони скользнули по спине, обвивая талию. На морозе под падающим снегом стало жарко. И почти невозможно остановиться, но, слыша рядом шаги, Кэссиди резко распахнул глаза.        Напротив стоял Энди. Он вышел из дома, вероятно, ища пропавших друзей, но замер, увидев эту сцену. Алан же его не видел, продолжая покрывать шею омеги горячими поцелуями. Но Кэссиди уловил в глазах напротив такую жгучую ревность и обиду, что отрезвила в тот же миг. Да, Энди был влюблён в Ала, как бы ни старался это скрыть. Как-то по секрету он рассказал это Кэссиди, а тот, смеясь, ответил, что нужно лишь немного подождать и у них всё получится. И вот теперь друг стал свидетелем их страстного, слишком смелого и откровенного поцелуя прямо на пороге его дома в день рождения. — Вот, значит, как… — произнес тот, и Алан тоже обернулся, замечая именинника.        Энди убежал в дом, захлопнув дверь, и на веранде снова стало очень тихо. Только теперь иначе. И между ними двумя повисла почти осязаемая неловкость. Губы обоих покраснели от поцелуев, дыхание сбилось, и в голове шумело. Слишком откровенно, как перейти непозволительную черту, и, вместе с тем, это не начало. Это конец. — Мне нужно идти, — негромко произнес Кэссиди, рассеянно касаясь саднящих губ пальцами. Первый поцелуй, так непривычно, так безумно ярко и так же невыносимо больно. — Кэсси… я не хочу тебя отпускать. — А я не хочу уходить, но не могу остаться. Береги себя. И их всех тоже береги, — шаг назад, еще шаг, и, пока по щекам не побежали предательские слезы, он поспешно пошёл прочь, к чёрной машине своей охраны, дверь в которой уже была открыта. Броситься бежать, куда глаза глядят? Насколько его хватит? На метр, два, три? А Алан всё ещё смотрит вслед, и вкус его губ так остро ощущается на своих.