Аромат лилий

      Откуда он знает?! Кэссиди настороженно задержался взглядом в этих холодных серых глазах, словно в них мог найти ответ. Тейлор ведь остановился неподалеку, неужели этот псих неотрывно следил из каждого окна?        Стоять перед ним на коленях — что может быть хуже? Хочется убежать и спрятаться, зарыться лицом в подушку и провалиться в сон, пусть даже под действием множества таблеток. Кэссиди едва удерживал моральное равновесие, которое Шервуд, казалось, напротив, изо всех сил старался из него выбить.        Он подошёл ближе, глядя на супруга сверху вниз. Это выражение его лица, едва уловимый жест… Шервуд принюхивался, будто стараясь уловить запах. Его запах. По коже прошёлся холодный озноб. За всеми событиями прошедших дней, последнее, к чему Кэссиди прислушивался, это собственное тело. Это — мерзость. А теперь ещё страшнее, чем прежде, ведь он хорошо помнил, чем обернулась его первая течка. Жуткая боль, смешанная с потерей контроля и лечение ещё неделю, в которую он не помнил самого себя.        Но в этот раз не будет Натаниэля с его препаратом, не будет защиты в виде беспамятства в несколько дней. Есть только он и альфа, нетерпение и злость которого он ощущал почти физически. Шервуд улавливал этот проклятый запах настолько остро, первее самого Кэссиди, который едва ли мог сейчас думать о желании. Желать — его?! Нет, ни за что! — У меня складывается странное впечатление, будто мой любимый братец увлечён тобой. Вроде бы приехал по делам, но как услышал, что ты звонишь Августину, просто не смог остаться в стороне. — Джеральд плавно зарылся пальцами в светлые волосы мальчика и с силой сжал. — Не скажу, что такой расклад меня радует. Поэтому, мой милый, давай, покажи, кому ты принадлежишь.        Кэссиди зажмурился, слыша короткий звук расстегиваемой молнии брюк. Теперь от этого никуда не деться, не избежать. Он зол, и хочет не одного лишь факта, а исполнения. Потому что сейчас это то, что способно добить. Сейчас он хочет сполна получить то, что причитается ему по праву и по закону. И после похорон, после всего случившегося, не оставалось сил противостоять ему. От него некуда бежать и трудно защититься. — Открой рот.        И всё же он медлил, прежде, чем переступить через себя. — Давай, не заставляй меня применять силу. А я применю, ты это знаешь, — пальцы Шервуда прошлись по скулам Кэссиди, будто бы мягко поглаживая, а затем резко сжались.        Он вздрогнул, невольно приоткрывая рот, и не дёрнулся в сторону лишь потому, что супруг крепко держал его на месте. Незнакомое ощущение члена между губ вызывало стыд и отвращение, а оттого, как рука крепко сжимала волосы, захлёстывало чувство безысходности. Перед глазами будто всё ещё стояла картина простенького гроба, в котором лежал Алан, напротив — его друзья детства с толпой нелепых обвинений, пощёчина от Энди… и вот теперь человек, от которого убежать бы как можно дальше, медленно, явно наслаждаясь своей властью, имел его в рот, не оставляя шансов для отступления.        Глубже, резче, словно с каждым движением его злость нарастала, и, вместе с брезгливостью, Кэссиди становилось не по себе. Он давился, не в силах скрыть слёзы в уголках глаз, когда Шервуд с каждым новым рывком за волосы насаживал его на себя, намеренно делая больно, доводя до грани. Выдерживать это становилось почти невозможно, и с тем, как большой член альфы ударил в горло, он отчаянно упёрся ладонями в бедра Шервуда, стремясь оттолкнуть. — Тебе, значит, не нравится? — в следующий момент он приглушённо вскрикнул от резкого удара по руке. — Хочешь, чтобы всё было по-твоему, а выполнять свои прямые обязанности ты отказываешься? Соси, дрянь.        Стало ли это наибольшим унижением из всех, что довелось испытать в этом доме, Кэссиди не знал. Но за всё это время ему ещё не приходилось чувствовать член этого человека в себе, не приходилось напрямую исполнять свой «супружеский долг». Он зажмурился, из последних сил сдерживая слезы, чувствуя, что с каждым раздражённым быстрым толчком в свой рот, его тошнит и дышать всё труднее. — Трахать тебя — то же самое что заниматься сексом с куском дерева, — сверху послышался недовольный голос Шервуда, и щёку обожгла пощёчина.        Кэссиди не успел закрыться и не упал от сильного удара лишь потому, что альфа удержал его за волосы, резко задирая голову вверх. — Мне больно! Прекрати! — вскрикнул он, рванувшись в сторону.        Джеральд отшвырнул его на пол, как нечто мерзкое, глядя сверху вниз с нескрываемым раздражением. — Ты хуже всех, кто бывал в этой комнате. — Так отпусти меня! Найди того, кто будет скакать перед тобой на задних лапках! — Твоего мнения я не спрашивал. Встань, — и, не дожидаясь, пока супруг выполнит его требование, Шервуд рывком заставил его подняться, стискивая в пальцах подбородок. — Даже самую последнюю шавку можно выдрессировать. И ты — не исключение. Я возьму то, что мне причитается, хочешь ты того или нет. В прошлый раз тебе удалось отвертеться, но сейчас этот номер не пройдёт.       Кэссиди на мгновение столкнулся с разозлёнными серыми глазами, а в следующий момент Джеральд швырнул его на постель, быстро и грубо сдирая одежду. Это походило на кошмарный сон, из которого не выбраться. Он слышал свои испуганные крики, пытался отбиться, вырваться — бесполезно. Как и просить, как надеяться, что кто-то остановит его. — Смеешь страдать по своему недоумку-дружку у меня на глазах, развлекаться с моим братом, а потом делать недовольное лицо, когда твой муж требует от тебя исполнения долга! Наглый своенравный щенок! Я научу тебя покорности, ты раз и навсегда выучишь, где твоё место, — его слова отдавались злобным шипением, и с каждым из них становилось всё страшнее. Кэссиди зажмурился, когда Шервуд, стискивая его запястья, разорвал на нём чёрную рубашку. — Не смей отворачиваться, когда я обращаюсь к тебе! — новая пощёчина вызвала вскрик, и он вжался лицом в подушку ещё сильнее. — Продолжаешь упрямиться. И как, часто тебе это помогает? — Пожалуйста, остановись! — Кэссиди по-прежнему не открывал глаз, прерывисто тяжело дыша.        На мгновение показалось, что пальцы Шервуда, сдавливающие его руки, расслабились. И действительно: одна ладонь мужчины, словно изучая, прошлась по ушибленной щеке омеги, к губам и подбородку. — Не надо… хватит… — Ах да. Как я мог забыть? Ты всё думаешь об этом нищем сопляке? Хотел бы, чтобы это он натягивал тебя на свой член? Забудь. Тебе это не светит никогда. Ты только моя собственность. — Вы все забыли спросить моего согласия. Вы можете решить всё, продать, купить или вовсе лишить жизни, но с какой стати вы возомнили, что тот, кого вы делаете своей вещью, будет смиренно принимать эту участь? — Кэссиди заставил себя открыть глаза, смотря в серые снизу вверх, надеясь, что его голос не дрожит слишком откровенно.        Рука Джеральда замерла, а затем он небрежно оттолкнул от себя лицо омеги. — Вещью. Что ж. Да, пожалуй, большего ты не стоишь.        О первом разе говорят, как о чём-то сокровенном и, непременно, чувственном и сладком. Это Кэссиди слышал с детства. Только у него, как всегда, всё шло не так. Можно ли назвать «первым разом» ту ночь, когда альфа избил его и изнасиловал вибратором до потери сознания? Или когда приходил в холодную комнату, завязав глаза и заставив кончить в своих руках? Возможно, да, но… оба раза Шервуд вызывал ощущения в нём, болезненные, постыдные или страстные, однако, не использовал его тело для собственного удовлетворения. До сегодняшнего дня.        От страха он смутно помнил, как Шервуд сорвал с него брюки, а ремень оказался в пальцах мужчины. — Ещё одно слово, гаденыш, и я придушу тебя, — и прежде, чем Кэссиди отреагировал, тонкая кожаная полоска обвилась вокруг шеи. — Смотришься, как настоящая блядь, — усмехнулся альфа, затянув ремень до сдавленного стона мальчика.        Попытка сжать колени провалилась с тем, как Шервуд грубо раздвинул его ноги, вжимая в постель. Кажется, он снова пытался кричать, рвануться в сторону. Нет, на этот раз не будет спасительного будильника, а сам альфа вовсе не намерен добиться от него чего-либо. Он намерен брать. Он зол и возбуждён, и его ничего не остановит. Будто бы он перестал отдавать себе отчёт, и оттого ещё более страшно.        Джеральд не тратился ни на подготовку, ни на то, чтобы раздеться. Кэссиди слышал свой хриплый болезненный крик, отдавшийся в ушах, когда Шервуд одним сильным глубоким движением вошёл в него, стискивая бедра до синяков. Чтобы не дёргался. Чтобы исполнял свою эту чёртову обязанность, несмотря на слезы и неконтролируемые крики боли. Это не может приносить удовольствия, это всё ложь! — Заткнись. Хватит вопить, как будто тебе это не нравится, шлюха! — от нового удара по лицу в носу защипало, и Кэссиди не сдержал слёз от унижения и обиды. — Мне больно! Остановись! Хватит!        Полоска кожи затянулась на шее, так, что Кэссиди в испуге лишь беззвучно пытался схватить губами воздух, расширенными затуманенными глазами смотря на мужчину, который двигался в нём сильными ритмичными движениями. Его член входил полностью, и бедра всякий раз врезались в ягодицы, всё быстрее и быстрее, так, что в какой-то момент казалось, сознание уже расплывается от беспрерывной боли, которую альфа просто вбивал в его тело.        Только вот на этот раз спасительная темнота не приходила. Он чувствовал каждый грубый толчок, не мог отвести взгляда от злых серых глаз, не веря, что это вовсе закончится. — Не дай бог, я узнаю, что ты уже подставлял свою мокрую дырку кому-то до меня. Как насчёт Алана? А, может, был ещё кто-то?        Кэссиди отрицательно замотал головой, потянувшись пальцами к сдавливающему шею ремню, пытаясь ослабить его. Но Шервуд, дёрнув за край, затянул сильнее, рывком вжимая запястья омеги в простынь и с новым толчком хрипло и протяжно застонал. Значит, всё? Наверное, он бы всё-таки отключился, если бы не раздавшийся сверху жёсткий и по-прежнему раздражённый голос: — Убирайся.        Обычно альфы ставят метку омегам, которых считают своими. Как правило, во время первого секса. В браке — само собой разумеется. Однако, Шервуд этого не сделал. И, кроме следа от ремня, синяков и царапин, на теле Кэссиди не осталось ничего. Что это значит, он оценить не мог. Ему и без метки супруга не терпелось отмыться от той грязи, в которую тот его окунул.        Включить душ на полную, почти обжигающе, чтобы согреться, и за шумом воды спрятаться. Он долго сидел под сильными струями, стараясь унять дрожь и слёзы. Тело омерзительно болело и вызывало отвращение одним тем фактом, что источало этот пошлый постыдный запах. Сам Кэссиди его не чувствовал и всячески заглушал в себе смутно знакомые ощущения. Как месяц с лишним назад — жарко, мысли путаются, и любое прикосновение к телу отдаётся слишком сильно, неправильно.        Он не помнил, сколько времени провёл на полу душевой, не находя в себе сил встать. А, когда всё же вышел в комнату, его будто всё это время ожидал дворецкий. Вот уж кого он хотел видеть здесь в последнюю очередь! — Что вы здесь делаете? — Кэссиди нахмурился, плотнее кутаясь в халат. — Мистер Шервуд распорядился дать вам это, — Августин протянул ему стакан с светло-зелёной жидкостью, не меняясь в лице и не сводя взгляда. — Обезболивающее. — Как мило с его стороны. Обойдусь. — Пейте. Вам же будет лучше.        Кэссиди пару мгновений помедлил, а затем, поморщившись от кислого вкуса, в несколько глотков выпил лекарство. Больше сил не оставалось, и он опустился на постель, не замечая, как дворецкий удалился. Кажется, в этом обезболивающем было ещё что-то, позволившее ему забыться сном почти в ту же минуту, что голова коснулась подушки. ***        Шервуда он на следующий день не видел. И после, и ещё через один. Альфа словно избегал его. Зато Августин приходил — он каждый день приносил кислый напиток, который надлежало непременно выпить. Что это, Кэссиди догадался лишь некоторое время спустя, когда не наступило то, чего он так стыдился и боялся, представляя жуткие развратные картинки с ненавистным супругом. Ведь тогда он не смог бы сопротивляться, помня, что от абсолютного падения в первую ночь его удержала лишь та разрывающая боль. Подавители. Шервуд распорядился выдавать ему их каждый день и не желал видеть, как нечто мерзкое.        С этим препаратом он и правда не чувствовал ничего… такого. Правда, и иные мысли и ощущения ушли. Стало совершенно пусто. Как будто отобрали все эмоции и желания, и всё вокруг утратило краски. Возможно, так было лучше. Эта отстранённость помогала справиться, пережить то, что не могло пройти бесследно: смерть лучшего друга, предательство остальных, изнасилование и осознание своего полного одиночества в этом холодном чужом доме.       Кэссиди потерял счёт времени, делая всё на автопилоте, не зная, зачем и почему. Он валялся в постели, бездумно глядя на светящийся экран смартфона, ставшего теперь лишь бесполезной железкой, то и дело открывая ноутбук, в котором так же не находилось ничего важного. Никто не писал, и не хотелось это изменить. Алана нет, а на его странице дурацкие картинки со свечами и цветами, сопливые излияния Энди и заезженные фразы каких-то одноклассников и знакомых. Смотреть на это не хотелось, и Кэссиди пытался занять свою голову учёбой, но зубрёжка никогда не являлась его сильной стороной. — Можешь ли ты рассказать мне о причинах подчинённого положения омег? — Да, профессор Бейтс. Отсутствие контроля над своим телом. Оттого нарушение моральных и физических правил и границ. Это навлекает позор на семью, провоцирует конфликты и приводит к нежеланным последствиям. — Кэссиди? — Я что-то рассказал не так? — Всё так, мой мальчик. Я вижу, ты сам не свой в последнее время. Могу ли я чем-то тебе помочь? Может, ты хочешь поговорить? — бесцветные глаза учителя смотрели пристально и внимательно, с взволнованной озадаченностью. — Нет, не хочу. Я устал. Можно я пойду? Учить со страницы сто первой по сто десятую?        Кажется, так прошли две недели. Пустые, холодные и отстранённые. Кэссиди часто ловил себя на том, что стоит у окна, наблюдая за тем, как кружится снег за замёрзшим стеклом. Скоро весна, а весь сад особняка скрывали белоснежные сугробы. Обычно в это время года уже светит солнце и природа оживает. А сейчас всё вокруг, как нельзя лучше, подходило под настроение, оставаясь не живым.        Кэссиди уже почти направился к себе, когда знакомый голос назвал его имя, привлекая внимание, и он не заметил, как оказался рядом с дверьми кабинета Шервуда. — …тебе ума хватило несколько дней подряд вливать в него эту гадость! Так ты только вгонишь его в могилу быстрее, чем остальных. Он не вещь и не замена, да пойми же ты! Право, Джед, я не помню, чтобы ты обращался так с кем-либо из предыдущих своих супругов!.. — Хватит, Рич. Ты явился в очередной раз читать мне мораль? — раздражённо прервал брата Шервуд.       Кэссиди прислушался, притаившись рядом. Хуже всего оказаться обнаруженным, но заставить себя отстраниться от чуть приоткрытой двери он не смог. — Подрабатываю твоей совестью, братец. Кто же ещё напомнит тебе о том, какой ты ублюдок?        Шервуд резко обернулся на родственника, и Тейлор невольно сделал шаг назад, поспешно придавая лицу пренебрежительно-насмешливое выражение. — Обиды прошлого? Спустя столько лет всё ещё не можешь простить мне интернат? Прискорбно. Или, может, тебя смущает, что лучшее всегда достаётся мне? — Лучшее? Да ты послушай себя! Ты губишь всё лучшее. Кажется, это ты не можешь забыть прошлого. — Что, думаешь, ты искуснее справился бы с этим отвратительно избалованным ребёнком? — Этот ребёнок просто абсолютно несчастен с тобой. Только какое тебе дело до того, что из яркой индивидуальности ты делаешь бледную тень? Да и закон для таких, как ты, не писан. Ты омерзителен, Джед. Я привёз тебе бумаги на подпись. — Как мило с твоей стороны, — Шервуд коротким жестом забрал протянутые бумаги из рук брата, а затем неприятно понизил голос. — Или же ты явился хоть одним глазком взглянуть на Кэсси? Предупреждаю: ещё один шаг в его сторону, и я сверну шею. Ему. Он — мой. По закону. И ни ты, ни кто-либо ещё не имеете права вмешиваться. Дверь внизу. Мне приказать сопроводить тебя? — Я справлюсь, — выдержав взгляд Джеральда, отозвался Тейлор, и уже направился к двери, от которой отпрянул Кэссиди, как Шервуд окликнул его: — Постой, кажется, мы не одни?        Кэссиди не успел отреагировать прежде, чем дверь распахнулась, и перед ним возник Шервуд. — Подслушиваешь под дверью, милый? Как нехорошо, — одним быстрым движением супруг втащил его в кабинет, говоря с шипящими разозлёнными интонациями.        Мальчик отступил на шаг назад, поспешно переводя взгляд с одного на другого. Оказаться обнаруженным за столь неблаговидным занятием — хуже некуда! И стоять теперь напротив, глядя снизу вверх, стыдно и страшно до похолодевших кончиков пальцев. — Ну и? Я жду объяснений, Кэссиди. — Это случайно получилось! Я не собирался подслушивать! — Случайно. Конечно же. — медленно повторил Шервуд с нарастающим недовольством. А затем его рука резко взметнулась вверх, и омега зажмурился, подавшись в сторону прежде, чем тяжёлая рука обожгла щёку. — Прекрати, Джеральд! — раздался рядом голос Тейлора, и, открыв глаза, Кэссиди увидел, как тот перехватил запястье брата. — Ты совсем тронулся?        Шервуд раздражённо отнял руку, одарив Ричарда раздражённым взглядом. — Иди к себе, — не глядя, медленно бросил он в сторону супруга. — Вечером мы едем на банкет, готовься. ***        Кто и зачем проводит приём для напыщенных представителей высшего общества, Кэссиди не имел понятия, не испытывая к происходящему ровным счётом никакого интереса. От долгой езды укачивало, и он задремал, прислонившись лбом к стеклу. Шервуд сидел рядом на заднем сидении, казалось, и вовсе не замечая, что находится здесь не один. И лишь, когда они остановились у парадно освещённого незнакомого особняка, альфа придержал мальчика за запястье, когда тот собрался выйти первым. — Советую тебе не опозорить меня в очередной раз, милый. Улыбайся.        Шумный, заполненный множеством гостей зал оказался резким контрастом по сравнению с тишиной тёмной машины, и от этого ещё сильнее закружилась голова. Кэссиди мельком заметил улыбку на губах Шервуда, когда он, положив ладонь на его талию, повёл между обернувшихся на них людей. Уверенное, жёсткое и словно предупреждающее выражение лица альфы вызывало отвращение, и Кэссиди едва сдерживался, чтобы не скинуть его руку. Улыбайся — это простое задание оказалось невыносимо трудным к исполнению.        Фальшивые приветствия, рукопожатия, слова. Так знакомо, и каждый раз так гадко. Беседы ни о чём и натянутый смех… от этого буквально подташнивало. Кэссиди потянулся к заставленному всевозможными закусками столу, стремясь отвлечься. — Какая встреча! Что же ты даже не звонишь и не пишешь? — раздался напротив высокий слащавый голос, и, подняв глаза мальчик столкнулся с насмешливо прищуренными глазами Натаниэля.        Рыжий ублюдок уже вооружился высоким бокалом с шампанским. Он, как и всегда, выглядел совершенно раскованным, разодетый в вычурный приталенный костюм фиолетового цвета с кокетливым узором у воротника. — Что-то не меняется, — коротко усмехнулся Кэссиди. — А что, у меня есть повод позвонить или написать кому-то из вас? — О, ну не делай такое обиженное личико, детка! Мы же отдали тебя, так сказать, в хорошие руки! Смотри, прошло уже пятнадцать минут, как ты здесь, а ты ещё не успел никому нахамить. Шервуд просто волшебник! — Благодарю, — послышался позади низкий, с бархатными интонациями, голос Джеральда. — Столь лестные слова в мой адрес. Но, уверяю, это не моя заслуга. А где же мистер Чамберс? Вы ведь не прибыли сюда один, Натаниэль?        Для омеги появиться в обществе одному означает, как минимум, шёпот за спиной, а, как максимум, всеобщее осуждение и запятнанную репутацию. Потому Натаниэль чуть оскорблённо поджал губы. — Конечно, нет. Он в кабинете, подойдёт посмотреть на танцы. — А вы, полагаю, будете в них участвовать? — Само собой, не откажусь же я от подобного приглашения.        Кэссиди незаметно закатил глаза. Все эти пафосные традиции неслабо действовали на нервы. А почти игривый тон отчима лишь усиливал общее мерзостное ощущение. — Само собой. — повторил Шервуд, коротко улыбнувшись, и повернулся к своему спутнику. — Позволишь? Можешь назвать меня старомодным, но я считаю, что первый танец должен принадлежать супругу.       Джеральд протягивал ему ладонь, и Кэссиди не оставалось ничего, кроме как вложить свою руку с поблескивающим красным кольцом в его. Как раз перед зазвучавшей мелодией, в которой первыми закружились лишь несколько пар. Снова посторонние взгляды, оценивающие, цепкие, и от них неприятно находиться на виду.        Шервуд вёл мягко, но настойчиво, можно сказать, бережно. Если бы Кэссиди не знал о своём муже слишком многого. Его пальцы легко сжимали ладонь, а вторая рука аккуратно придерживала за талию, сдержанная полуулыбка на губах и взгляд в глаза, чуть увлечённый, любопытный и спокойный. Нет, смотря в эти стальные серые глаза, Кэссиди видел другое, слышал, вместо музыки, собственные крики от боли, чувствовал удушье и разрывающие рывки в своё тело, а за неповиновение — хлёсткие пощёчины.        Оборот в его руках в такт музыке, и ощущения усилились, отдаваясь болью в животе. Его улыбка, потонувшие во множестве звуков слова, и Кэссиди едва сдержал вскрик: всё вокруг смазалось, кроме этих глаз, и внезапной вспышки боли. Ещё оборот, Шервуд, по-прежнему, вёл, направляя каждое его движение. Но последнее, резкое и отрывистое, смазалось. Кэссиди не удержал равновесия, и в секунду пол приблизился слишком стремительно, но руки Джеральда успели схватить быстрее.        Множество взглядов тут же оказались направлены в их сторону, и сам танец замедлился, а краски померкли, сливаясь друг с другом. Яркой оставалась только боль. Настолько сильная, что всё остальное отключалось.