Аромат лилий

      Приемы в Верхнем Городе — напыщенны и лживы, это известно каждому, кто был на них хоть раз. Миллион улыбок и каждая фальшивая, зато всё вокруг ослепительно роскошно и красиво.        Кэссиди с детства тошнило от этого гнилого блеска, потому он снова и снова сбегал в другой мир. Им стал Нижний Город, пусть там жизнь далека от идеала, но честности, пусть и грубой, больше. Но больше бежать некуда, пути к бегству отрезаны.       Потерявший память Шервуд ничем не отличается от своей более здоровой версии — Кэссиди не сомневался. Он не сможет сделать ни шага в сторону, чтобы супруг не узнал. Джеральд всегда будет на шаг впереди. Только вот в голове с того самого момента неустанно звучали слова Тейлора. Как же там было? При попытке вспомнить ночь болезненно сводило виски, и всё возвращалось к словам Ричарда: «Выбирай: он сделает больно заново, дай понять, что не подчинишься. Или он погубит тебя — или ты его…»        Эти слова прокручивались, как на автоповторе, то рассеиваясь, то становясь очень громкими. Кэссиди взглянул на свое отражение в зеркале. Нет, ему всё ещё шестнадцать, светлые волосы, бирюзовые глаза, чуть заостренные черты лица — вроде бы все, как прежде. Только теперь стать прежним он уже не может. Как будто от прежнего Кэссиди его отделяет целая жизнь. Даже строгий черный костюм, идеально по фигуре отчетливо говорил об этом. Шервуд добился своего, выдрал какую-то часть самого себя. И, пожалуй, за одно это его стоит ненавидеть. — Ты готов? — супруг оказался за спиной незаметно, черной тенью в зеркале. — Да. — сдержав дрожь, прошедшуюся ко всему телу, не оборачиваясь, отозвался Кэссиди. После ночной демонстрации силы и собственничества всё в жестах и словах Шервуда звучало с угрозой, каждый его жест или взгляд в свою сторону. Слова Тейлора о том, что Кэссиди не должен поддаваться, что должен защитить себя, иначе этот человек окончательно вывернет наизнанку душу, а, заодно, и тело, не шли из головы все то время, что в темном салоне дорогой машины царила тишина. В ней Кэссиди отчетливо ощущал взгляд Шервуда. Взгляд, скользящий по его уткнувшемуся в окно лицу, по плечам, рукам, коленям. «Не смотри на меня! Отвернись! Мне нечем дышать рядом с тобой!» — Приехали, — сухо сообщил Шервуд, и ничего не оставалось, кроме как пойти за ним. — Возьми меня под руку.        Так положено. По правилам этого их идиотского этикета. Только вот касаться его даже через ткань одежды было пыткой. Обязательной и неизбежной пыткой.        Прием проходил в здании городской Ратуши, подсвеченной мистически переливающимися огнями, а в главном зале повсюду множество свечей, их было видно, даже пока они поднимались по широкой лестнице к приглашающе распахнутым массивным дверям.        Вокруг множество гостей, чопорных, идеально одетых и держащих одинаковую осанку, как будто в спину вбили доску. Большинство альф сопровождали омеги, моложе их. Правда, в чьем-то случае, это сыновья. Те, кто еще не достиг страшных шестнадцати лет, или те, кто вытянул редкий счастливый билет: быть любимым ребенком для своих родителей, даже если не родился альфой. — О, мистер Шервуд! Какой сюрприз!        Поблескивая тяжелым колье и перстнями с драгоценными камнями, рядом нарисовался Натаниэль. За его облаченной в лоснящийся фиолетовый мех спиной стоял Спенсер Чамберс. И, хотя времени прошло совсем немного, Кэссиди отметил, что на лице родителя залегли тени, а так же проступили новые морщины. — Здравствуй, отец, — это сорвалось само, и неважно, что приветствие обращалось ни к нему, что рядом стояли отчим и супруг.        Натаниэль перевел взгляд с Шервуда на пасынка, легко подцепив длинными пальцами бокал красного вина с подноса проходившего мимо официанта. Оценивающий цепкий взгляд, от которого как вляпался в нечто липкое и зловонное, а отец подчеркнуто медленно повернул голову в его сторону после того, как они с Джеральдом пожали друг другу руки. — Это правда, что ты потерял ребенка? — ни приветствия, ни вступления. Чамберс, как всегда, сразу переходил к сути. — Правда. — Коротко отозвался Кэссиди, не отводя своих глаз от темно-карих, отцовских.        В этот момент в голове тревожно отдалась мысль о том, что прежде, еще каких-то пару месяцев назад, он непременно возмутился бы, ответил дерзостью на этот давящий пренебрежительный тон, или вовсе не остался бы стоять рядом с отцом, продавшим его этому извергу, как породистого щенка. Но сейчас — лишь одно это слово и собственный испуганный возглас внутри: «Это не я!». Это… он, Шервуд! Кэссиди бросил быстрый взгляд на супруга — он душил все слова, стискивая горло, запрещал даже думать неугодным ему образом, ломал тело, водя по грани жизни и смерти. Может быть, отец не знал… всё ещё не знает, какому чудовищу пожал сейчас руку? — Как же ты мог это допустить? — но тон отца звучал по-прежнему, а взгляд… в нем, несмотря на снисходительную строгость, Кэссиди видел усталость. — Ваш сын серьезно болен, и это представляло опасность для его жизни. Потому я вынужден был принять такое решение. — Заявил Шервуд, между делом так же подцепив бокал с подноса и звонко соприкоснувшись им с тем, что уже ополовинил Натаниэль.        На лице Чамберса отразилось искреннее недоумение. А Кэссиди быстро метнул взгляд на Джеральда, и снова — на отца. «Он решает все за меня… решает, жить мне или умереть. Он гребаный ублюдок! А если он решит убить меня прямо здесь, вы все, как стадо овец, будете согласны?» — Вот как, — протянул в ответ Чамберс. — Вы готовы лишить жизни ребенка? Вашего сына, альфу?        Натаниэль незаметно, но криво и особенно гадко усмехнулся, смотря на Кэссиди и делая большой глоток красного вина, которое осталось на его широких губах. — Разве вас удивляет убийство детей, Спенсер?        Губы Чамберса недовольно дернулись, и Кэссиди увидел, как его широкая ладонь сжалась в кулак. — А мальчик времени даром не терял. Вертит Вами, как хочет, — усмехнулся Натаниэль.        Во взгляде отца читалось подтверждение издевательских слов отчима, и Кэссиди быстро и зло посмотрел на Шервуда: как ловко он делает все, чтобы настроить отца против него, чтобы отрезать любую его связь с внешним миром. — Вы забываетесь, мистер Шервуд. Я никогда не убивал своих сыновей в угоду омегам. — А омег в угоду своему имени? — голос Джеральда звучал ровно, но в нем слышался холод и подчеркнутая красным строчка: я всё о тебе помню.        Чамберс понял. Его глаза сузились, бледные губы сжались в полоску, и он почти отступил назад, сдержавшись лишь в последний момент.        Можно ли усмотреть в этих словах защиту со стороны мужа? Или же это напоминание о Шеридане? Вспомнился рассказ Ричарда: о приеме, где Чамберс хвастался молодым мужем, и где Джеральд заступился за него. Но это — Шеридан. Это другое. Это та любовь, которая, как одержимость, пробивается даже сквозь амнезию. А защищать его, Кэссиди, супруг станет только потому что он его — вещь. Но, тем не менее, Чамберс разжал кулак и потянулся за бокалом. Запить неприятную правду? Возможно. Альфы часто так делают.        Но сделать глоток он не успел. В зале на пару тонов стихли голоса, и все обернулись в сторону открытых дверей. Те же, кто стоял на пути, разошлись по двум сторонам. В сопровождении высокого альфы в зал входила женщина. На ней — атласное платье, подчеркивающее грудь и тонкую талию, волосы завиты в идеальные локоны бриллиантовыми заколками. Альфы смотрели с почтением, а омегам стоило бы отвести глаза. Ведь женщина, редкость в этом мире, она — чистое и благородное создание, а рожденным от них оказывали большее уважение.        Кэссиди глаз не опустил, мельком уловив взгляд Шервуда. Плевать, что он в очередной раз сочтет его наглым щенком и потом найдет повод преподать урок. Натаниэль же смотрел украдкой, хотя со стороны казалось, что он смиренно опустил голову, изучая свои руки.        Кэссиди почти отвел от него взгляд, но последняя секунда заставила задержаться. Длинные пальцы отчима повернули красный камень одного из перстней, а затем он естественным жестом, поправляя манжету, взмахнул им над бокалом Спенсера. На красной поверхности вина в долю мгновения зашипели и исчезли мелкие пузырьки. И столько же понадобилось Кэссиди, чтобы решить — это яд!        Он метнулся вперед, чтобы не дать отцу взять бокал, но тот оказался быстрее. — Потрудись не позорить нас хотя бы вызывающим поведением, — произнес Чамберс, беря вино и разворачиваясь в противоположную сторону.        Видимо, после заявлений Шервуда оставаться в его обществе отцу не хотелось. Натаниэль двинулся за ним, и по сальному взгляду из-под подкрашенных ресниц Кэссиди уловил посыл: «ты всё видел, детка, но ничего не сможешь с этим сделать».        Спенсер направлялся в комнату, где старшее поколение альф покуривало трубки за неторопливой игрой в шахматы или беседой о политике. — Нет, стой! — воскликнул Кэссиди, рванувшись за ним, но у самых дверей Натаниэль преградил ему путь. — Как невоспитанно, Кэсси. Разве ты не знаешь, что вход сюда разрешен только альфам? — и, поправив сползающий с плеча мех, он направился к небольшому столу с десертами.        Старинные ромбы напольной плитки разбежались перед глазами, и Кэссиди уперся ладонью в стену рядом с закрывшейся в «комнату альф» дверью. Тень, нависшая над ним, заставила резко поднять голову. Шервуд. Он стоял напротив, глядя сверху вниз, а в серых глазах — вопрос, хоть вслух он и не произнес ни слова.        Голове стало больно. Вот перед ним человек, который не моргнет и глазом на его отчаянные крики «больно!», а за дверью тот, кто с секунды на секунду поднесет отравленное пойло ко рту. Кто, хоть никогда и не относился к нему с заботой и лаской, но был все-таки единственным родным человеком. — Ты же можешь зайти… — одними губами прошептал Кэссиди. — Отбери у него бокал! Он не должен выпить это… он умрет! Останови его!        Серые глаза сощурились, смотря неотрывно, и ни на секунду не представить, что за ними. — Пожалуйста… я выполню любые твои извращенные требования, но спаси моего отца! — Сдохнет — поделом ему.        С этими словами Шервуд развернулся и устремился в параллельный коридор, оставляя Кэссиди у запертой двери. Остаться стоять просто так, когда там, всего лишь за одной глупой преградой, совершается смерть? Нет, он дернул за ручку двери, наплевав на приличия. Но охрана оказалась первее, скрутив и выводя из зала. Ни крики, ни попытки убежать не удались, да и уже, наверняка, не имели смысла. И через минут двадцать его выпустили лишь в уборную от резкого приступа тошноты. ***       Шервуд забрал Кэссиди из комнаты охраны, и путь домой стал еще более тягучим и мрачным, в похоронной тишине. Попытки незаметно вытереть слезы остались за безразличием темной фигуры, сидящей справа, и, с тем, как огни Старого Города скрылись за поворотом Кэссиди уткнулся в свои совершенно ледяные ладони, не в силах контролировать, что весь дрожит от беззвучного рыдания. — Прекрати. Этот ублюдок заслуживал смерти. — Я ненавижу тебя! Как можно быть таким? Ты заслуживаешь смерти не меньше него! — Хватит. Я не хочу слушать твою истерику.        Машина остановилась у порога особняка, и, молча выйдя из салона, Шервуд негласно отдавал приказ: «за мной!». Позади лязгнули высокие кованые ворота, и Кэссиди вздрогнул, нехотя, обхватив руками локти и следуя за супругом вверх по высоким ступеням. Вокруг непривычно холодно, или это его трясло от ощущения еще одного оборванного «пути к бегству». — Проходи и стирай со своего лица это страдальческое выражение — это омерзительно. И я рад, что мне не придется сегодня наблюдать это. Мейсон, приготовь успокоительное и отнеси в его комнату. — А вы, мистер Шервуд? — Мне нужно отлучиться. Я вернусь утром.        Кэссиди смерил супруга коротким взглядом и, не дожидаясь окончания этого разговора, направился вперед по коридору. Задерживаться в его обществе даже на мгновение невыносимо. Этот ублюдок смотрел равнодушно и издевался, когда он умолял его о помощи! И как только можно было принять его слова за подобие защиты? Как можно поверить, что ему хоть на какую-то жалкую долю может стать не все равно?        Глаза застилали слезы, и Кэссиди почти перешел на бег по длинному полутемному коридору. Взгляд выцепил балкон, тот, открытый, выходящий на скалу. Тот, с которого сбросился один из предыдущих мужей Шервуда. Ничего удивительного, что несчастный предпочел закончить это так. Он бы и сам закончил, если бы… если бы что? Кэссиди не смог ответить себе, но, вместо приближения, ускорил шаг. — Постой, — в темноте перехода на плечо легла рука. — Я, кажется, кое-что забыл.        Низкие, жесткие интонации голоса, а лица его не видно, и затем, стоило обернуться, на глаза опустилась плотная ткань. — Ты вел себя вызывающе на приеме. Как считаешь, стоит ли ответить за это? — Пошел к черту! Пусти! Пусти меня, выродок! Лучше бы ты сдох! Вместо моего отца, которому позволил умереть! — Как отчаянно, — в холодном, как никогда жестком голосе, слышалась насмешка, и горячие руки перехватили запястья Кэссиди, с силой сжимая. — Проведешь эту ночь в подвале — будет тебе уроком. Получше успокоительного. Заодно и поплачешь по своему паршивому папаше.        Это уже знакомо — его мертвой хваткой протащили по коридору, и со скрипом распахнулась дверь. Только сейчас он не кричал, лишь пытался вырваться, пока те же сильные руки не столкнули вниз по круто идущей вниз каменной лестнице.        На несколько мгновений перед глазами и без повязки стало темно, а затем Кэссиди поднял болящую от удара голову, чувствуя горячую жидкость, текущую по лбу, и на ступенях сверху увидел темный, такой ненавистный силуэт, медленно и вальяжно спускающийся к нему. — Не подходи! Закрой меня здесь хоть на три дня, хоть на неделю! Только не приближайся…        Слезы, которые никак не останавливались в машине, сейчас высохли. Как будто их не осталось, как будто все, что можно, в этом доме он уже выплакал, и сейчас отчаянно билось только одно — не чувствовать его. Никак, ни одной клеточкой тела не ощущать.        В подвале царила темнота, свет проникал лишь из-за приоткрытой сверху двери, но и тот — тусклый, из коридора. Но монстрам свет не нужен, они прекрасно чувствуют себя во тьме. Шервуд склонился, стискивая подбородок Кэссиди и задирая его голову так, что ещё более мерзко заныла ушибленная шея. — А то — что? Что ты мне сделаешь, маленький слабый хамливый говнюк?        Кэссиди хотел возразить, противопоставить ему хоть что-то, но от такой злости стало жутко. Это не та злость, привычно холодная и безразличная. Эта — горячая, неконтролируемая, у которой нет ни одной малейшей грани. И, как подтверждение, Шервуд со всей силы ударил его по лицу наотмашь. Металлический вкус на губах и горечь в носу Кэссиди ощутил в ту же секунду, что его слегка протащило по полу. А затем чужие пальцы стиснули за волосы, под неестественным углом задирая его голову. — Я твой муж, твой хозяин, и я буду делать с такой жалкой тряпкой, как ты, что только захочу. Ты ведь ни на что не способен. Можешь только размазывать сопли и скулить, как все омеги. У тебя больше никого нет. Нечего терять, но ты прогибаешься снова и снова, потому что ты бесхребетная подстилка. Как же меня тошнит от тебя, — еще одна затрещина, и кровь быстро заструилась из носа. — Ничего, недолго осталось. Ты закончишь, как все мои предыдущие шлюхи. Безвольные и никчемные.        Новым пинком Шервуд отшвырнул Кэссиди к стене с чугунной батареей, по которой он проехался скулой. — А это, чтобы ты посидел на цепи, щенок, и хорошенько подумал о своем месте, — снова этот голос так близко, что забил ледяной озноб.        Супруг задрал его руку, вывернув в болезненном положении, и щелкнул наручником, второй ловко закрепив на батарее. Надо бы кричать, отбиваться, сопротивляться. Но не находилось сил, а страх сковывал сильнее, чем когда-то. Как будто с приездом домой в Джеральда вселился сущий дьявол, от которого нет спасения. Который сломает, уничтожит и посмеется над искалеченным телом. Даже запах не его. Но, наверное, это всегда так, когда человек сходит с ума? Может, от амнезии Шервуд просто повредился рассудком? — Помогите! Кто-нибудь! — это неосознанно сорвалось, и заткнулось новым резким ударом по лицу.        А затем дверь захлопнулась вверх крутой каменной лестницы, оставляя его прикованным к батарее с вывернутой рукой и разбитым окровавленным лицом. Еще и с тем, что каких-нибудь два часа назад его отец выпил отравленный напиток. ***        Настало ли утро или прошло совсем немного времени — трудно сказать. В подвале царила непроглядная тьма с тем, как дверь сверху закрылась. Когда здесь стало светло, различить сразу не удалось. После медленных тяжелых взмахов ресниц рядом появилась знакомая фигура. — Кэссиди…        Он дернул головой, отворачиваясь и вжимаясь щекой в грязную ребристую батарею. Фигура знакомая, но голос не тот. — Очнись… Кэсси, пожалуйста.        Ричард. Его чуть взволнованные интонации, его одеколон. Он спешно и суетливо расстегнул наручник на покрасневшем запястье и аккуратно взял замерзшие руки Кэссиди в свои. — Я пошел сюда, как только он сказал, что сделал с тобой. Он… мне кажется, не в себе. — Тейлор мягко повернул к себе избитое лицо, осматривая в свете единственной электрической лампочки. — Так не может больше продолжаться. Он изверг, он погубит тебя. Этому нужно положить конец, Кэссиди. Ты слышишь меня? Кэсси? — Слышу… отведи меня в комнату. Здесь так холодно. — Да, да, конечно, — Ричард помог ему подняться, проводя по ступенькам, а затем на второй этаж.        Окружающая картинка расплывалась перед глазами, и Кэссиди потряхивало от поднявшейся температуры. А оттого, пусть даже потом будет плохо, он стремился добраться до теплой и мягкой постели, хотя бы на десять минут ощутить себя хоть на долю так, как прежде. — Мой отец… он умер? — Кэсси… мне очень жаль. Да. В тот вечер… у него случился сердечный приступ, — Ричард усадил его на край постели, и мягко перехватил запястья прежде, чем Кэссиди закрыл лицо руками. — Посмотри на меня. Не плачь. Так ты ничем не поможешь. Ни отцу, ни себе. Нужно бороться, бороться до конца, и я помогу тебе. — Как уже помог? Как запер меня в дурке, как… — Прости меня. Я бесконечно виноват перед тобой. Давай все исправим. И я обещаю, что не оставлю, что буду рядом с тобой, что бы ни случилось. — Что бы ни случилось?.. — рассеянно повторил Кэссиди. — Да. А теперь отдохни. Тебе это необходимо. Все остальное будет уже завтра.