Аромат лилий

      Кэссиди сам не понял, как согласился. То ли взгляды друзей, настроенные «за» Ричарда, то ли его убеждения в своей невиновности. А, может, некая заторможенность и безразличие ко всему. Внутри было пусто. Пока они ехали в особняк, когда проходили внутрь мимо чопорных слуг — эмоции выбило. Он не знал, хотел бы остаться там, со Стивом и Джоном, или нет. Известие об Энди, о том, что они приехали за ним, лишь когда Ричард сказал, подействовало, словно удар тяжелым и тупым предметом по затылку. Он не хотел думать об этом, но грызло гадкое чувство, что те, кто мог спасти Энди, не сделали этого.        Ричард много говорил. Просил прощения, волновался о его состоянии. Слушать тошно, да и слышать вовсе. — Кэссиди, после всего, что он... мой брат... сделал с тобой, я боялся, что ты не справишься со срывом сам, а я не смогу помочь тебе.        Кэссиди отобрал у него свою ладонь, спрятав ее в складках накинутого на плечи пиджака. — Не надо. Не хочу. Я провёл там пять дней. Не надо лишних слов. — Как скажешь. — Изменилось ли что-нибудь в состоянии моего супруга? Он всё ещё в коме?       Ричард кивнул, и уже собрался добавить что-то ещё, но Кэссиди опередил его. — Я бы хотел съездить к нему. — Ты хочешь видеть человека, который творил с тобой все те ужасные вещи? — Наверное, да. Я хочу убедиться, что это не ложь. ***       Тогда, приехав к Джеральду в больницу, Кэссиди испытал смешанные чувства. Врачи сказали, что он действительно ничего не помнит. Он лежал бледный и почти неподвижный, в бинтах поверх медленно затягивающихся ран. И смотрел так незнакомо. Кэссиди никогда не видел такого взгляда в этих глазах. Они всегда оставались ледяными до озноба, пронизывающими, пугающими. А сейчас этот лёд подтаял, и он смотрел так, словно в нём, в Кэссиди, был его ключ к спасению. Только — нет, не в нём.       Шеридан. Джеральд назвал имя его папы. Первое, что любезно предоставила его память. То, что эта память сочла самым важным. И Кэссиди не знал, как однозначно оценить одно лишь это имя. Оно значит, что Шеридан по-прежнему занимает первое место в жизни Джеральда, а он сам — лишь похожая замена. А ещё значит, что этот жестокий ублюдок способен любить, даже спустя долгие годы, несмотря на амнезию.       Кэссиди простоял у его постели всего какую-то минуту, но морально — слишком много. Он едва ли знал, что хочет увидеть здесь. Убедиться, что супруг в порядке? Нет, едва ли. Что ему плохо, и он мучается? Тоже неверно. Просто узнать, что с ним. Но зачем? На это ответа не находилось, а оставаться там более не имело смысла.       Через пару дней Шервуд вернулся в особняк. Слуги встречали его, как хозяина. Только главного из них, на ком держался весь дом, вся его жизнь, больше нет, а Джеральд этого не помнит. Кэссиди стоял рядом с Ричардом в холле, глядя на супруга, за которым плавно закрылась тяжелая дверь. Будет ли всё как раньше? Или ещё хуже?        Джеральд остановился напротив, не смотря ни на кого: ни на слуг, ни на брата, только на него. — Подойди, — произнёс он. Не то просьба, не то приказ.        Кэссиди медлил, а Джеральд не сводил взгляда до того самого момента, пока он не сделал шаг навстречу. Ещё один и ещё, останавливаясь в полуметре. — Здесь не холодно, а ты дрожишь, — вполголоса заключил он, и взял ладонь супруга, с секунду рассматривая кольцо с красным камнем. — Здравствуй, Кэссиди.       Джеральд приподнял его ладонь, аккуратно и невесомо касаясь губами костяшек пальцев, а затем тут же отпуская. Он задержался на бирюзовых глазах ещё на пару мгновений и, обойдя супруга, прошёл дальше. — Кэссиди, — окликнул его Ричард, и этот голос вырвал из ступора. — Ты в порядке? — Да… — рассеянно отозвался тот, медленно кивая. — Вроде да. — И тебе здравствуй, брат. Спасибо, что принимаешь такое участие в жизни этого дома. — Шервуд остановился напротив Ричарда на несколько секунд, всматриваясь в его лицо, а затем удалился, не удостаивая приветствием слуг.        Кэссиди надеялся, что, не помня, Шервуд не станет баловать его своим вниманием, и будет озабочен своим состоянием. Самоубеждение. В тот же вечер хозяин дома потребовал родных присутствовать на ужине. В большой столовой, он и прежде любил её. Как будто ничего не изменилось, и напрашивался вопрос: действительно ли он потерял память или это какой-то особенный изощрённый ход?       Кэссиди помнил этот взгляд там, в больнице, этот тихий голос, растерянность, так несвойственную ему. Тогда что-то внутри дрогнуло от болезненной жалости, и он поспешил убежать, едва сумев сохранить холодное выражение лица. Но ведь это Шервуд! Это тот человек, который превратил его жизнь в ад, лишил всего: семьи, друзей, свободы и самого себя. Это нельзя простить, нельзя забыть. Если Джеральд забыл, это не значит, что ничего не было. И Кэссиди не собирался помогать ему. Он заслужил хоть на долю прочувствовать ту боль, что причинил сам.       К тому же, казалось, Шервуд вовсе не ощущает никакого смущения или потерянности в этом доме. Он вошёл сюда полноправным хозяином, и вёл себя соответственно. Он сидел во главе длинного стола, и, стоило Кэссиди войти, его взгляд устремился на супруга: любопытно, изучающее, цепко. Ричард сидел по правую руку от брата и смотрел иначе, с поддержкой, от которой, хоть и тошнило, но в этом взгляде не чувствовалось подавления. — Ты всегда так одеваешься? — прозвучал вопрос Джеральда, и Кэссиди, не в силах заставить себя подойти ближе, занял место в противоположном конце стола. — Нет. Раньше было не так.       Кэссиди хорошо усвоил, что супруг не выносит его яркую, немного вызывающую одежду, предпочитая видеть его себе под стать, холодным и сдержанным, в строгих брюках со стрелками и выглаженных рубашках. Зачем-то он приехал так в больницу, во всём чёрном. И сейчас это осталось при нем. Будто краски ему теперь, после всего пережитого, запрещены. — Ты не хочешь сесть поближе? — оставив его ответ без внимания, поинтересовался Шервуд. — Не имею ни малейшего желания. — Ты меня боишься?       Это было неожиданно, слишком прямо и откровенно, и от этого Кэссиди даже растерялся, замолчав и пару мгновений не сводя с него взгляда. — Боюсь. До омерзения боюсь.        А вот теперь замолчал Джеральд, но глаз не отвёл. Впрочем, как и Кэссиди. Это было напряжённо, более, чем казалось в начале. Не отводить глаз — вопрос принципа, пока альфа смотрит так изучающе, так растерянно и так… любопытно? — Вот как, — наконец, медленно произнёс Шервуд. — Тогда ты можешь быть свободен. Но к ночи я жду тебя у себя.        Нет, этот тип не изменится, хоть десять раз надавай ему по голове! На лице Кэссиди отразилось неприкрытое возмущение, и он резко поднялся из-за стола, едва не опрокинув стул. — Но Джеральд, — попытался вмешаться Ричард. — Может, тебе лучше отдохнуть после больницы?       Шервуд резко поднял ладонь в останавливающем жесте. — Нет. Я так решил. Кэссиди придёт ко мне ночью, потому что он мой супруг. Верно?        Кэссиди выбежал из столовой, не найдя слов, чтобы ответить. Трясло от возмущения, от этого голоса, от одного вида человека, который, даже не помня, обращался с ним, как со своей собственностью.       Он захлопнул дверь в свою комнату и ещё долго расхаживал по ней в попытках успокоиться. Но покой не приходил, напротив, сердце колотилось о грудную клетку, а в висках стучало. Смутно он слышал, как внизу раздаются голоса: Джеральд и Ричард, они спорят, и, кажется, не раз проскальзывает его имя. Но прислушаться и понять суть не получалось. Вроде бы Ричард защищал его, а затем — хлопок дверью и тишина.       Кэссиди сполз на ковер, обхватив голову руками. Хотелось не видеть, не слышать и не чувствовать, но всё более отчётливо слышался бой часов в гостиной, отсчитывающий оставшиеся минуты. — Я не пойду туда! Не пойду! — воскликнул он, швырнув в дверь стакан. Тот неизбежно разлетелся на мелкие осколки.       Дверь приоткрылась, заставив его вздрогнуть и застыть. Ричард. С губ сорвался почти облегчённый вздох, и он остался сидеть на полу, прислонившись спиной к комоду. — Кэссиди, можно? — получив короткий безынициативный кивок, Тейлор прошёл, присаживаясь рядом на корточки. — Я в порядке. У меня нет срыва. Я просто… — Понимаю, — прервал Ричард сбивчивые слова Кэссиди, ловя беспокойный взгляд. — Мне не стоило приходить, да и задерживаться долго не могу. Ты не обязан идти. Ты не вещь и не его собственность. — Разве нет? — Кэссиди нервно поднял руку с блеснувшим красным камнем кольцом. — Это всего лишь кольцо, — Ричард мягко перехватил холодную ладонь, слегка сжимая его пальцы. — А ты имеешь право выбора. Джеральд не станет другим, ты сам это понимаешь. Он не помнит, но он заново построит то, что имел. И тебе стоит сразу дать ему понять, что ты не будешь подчиняться каждому его слову, иначе он погубит тебя, Кэссиди, как уже едва не погубил. ***        Часы продолжали отсчитывать минуты. Ночь, в особняке стояла тишина. Кэссиди пытался уснуть, но сон не шёл, и он вслушивался в каждый шорох, раздающийся в этих тёмных длинных коридорах.       А что, если Тейлор прав? Нужно сразу дать Шервуду понять, что он не будет подчиняться ему, не будет поддаваться страху, и слепо ждать, какую садистскую пытку тот придумает снова. Он пытался убить себя, уйти самому, позволив самовлюбленному ублюдку упиваться своей властью. Но почему это должно быть так? Почему омега всегда должен приносить себя в жертву альфе? Почему альфа сам не может стать жертвой? Эта авария, его ослабшее тело на больничной койке, как знак — может.        Кэссиди вышел в коридор, но пошел не к комнате Шервуда, а вниз, к кухне, с которой уже удалились слуги. Зато столовые принадлежности остались. Ножи, идеально заточенные — то, что нужно. Кэссиди взял один из них, на пробу аккуратно проводя кончиками пальцев по лезвию. С этим промелькнуло воспоминание, как он уже хватался за нож, чтобы лишить жизни себя самого. Но сейчас - нет, сейчас будет по-другому, ведь терять уже нечего. Сейчас он ударит этого гада заточенным лезвием, если он только приблизится. С этой мыслью необходимо было почувствовать режущую боль, чтобы унять клокочущую внутри тревогу. Она вернулась сполна вместе с возвращением Шервуда из больницы. Он вернулся и тут же загнал в угол, лишая права на малейший шаг в сторону. Может быть, Тейлор прав, и Джеральду необходимо сделать так же больно, как делал он сам?       Он вернулся к себе, делая вид, что никуда не выходил, что так и уснул в своей постели. Только пальцы крепко сжимали под подушкой рукоять ножа.       Шервуд пришёл сам, и это было ожидаемо. Он ведь привык получать свое всегда, и потеря памяти этому совсем не помеха. Кэссиди вздрогнул от хлопка двери, зажмурившись еще сильнее. Он знал по запаху, по каждому шагу, кто здесь. — Ты не спишь, — констатировал сухой безэмоциональный голос.       Шаги приблизились. Джеральд остановился на пару мгновений у постели супруга. Кэссиди чувствовал его взгляд практически кожей, в темноте, и страх сквозил в каждом вдохе, а оружие вовсе не придавало уверенности - наоборот. Он ведь никогда не причинял боли кому-то другому, и это ощущение совершенно незнакомо. Наверное, даже этим рваным дыханием он выдавал себя с головой. Говорят, страх имеет свой запах. — Повернись, — Шервуд опустился на край его постели, зарываясь пальцами в растрепанные платиновые прядки.        Это простое прикосновение отдалось как разряд тока, оно стало спусковым крючком, и Кэссиди рванулся в сторону, вскакивая с противоположной стороны постели и выставляя вперед нож. — Не приближайся ко мне! — Значит, действительно не спишь, — голос Джеральда звучал по-прежнему спокойно.        Он поднялся, неторопливо, но неизбежно приближаясь, будто вовсе не замечая оружия в его руке. — Почему ты не пришёл? — Потому что не хочу! Потому что пошёл ты к чёрту! — отступать было некуда, только к стене, к окну, защищаясь этим ножом, в миг показавшимся таким наивным детским порывом. Путь к выходу преграждал Шервуд, и в темноте, нарушаемой лишь светом уличного фонаря, его лицо казалось ещё более пугающим. — Я бил тебя? — Бил. — Значит, было за что, — Шервуд сделал ещё шаг, приближаясь, и Кэссиди упёрся спиной в стену, бросив на него злобный взгляд.        А он — только вперед, заставляя вжиматься в угол сильнее. Выхода нет, разве что поблескивающее в свете фонарей лезвие было направлено на супруга. Он подходил еще и еще, пока острие не уперлось в грудь. — Я ударю, я не побоюсь… отойди!       Шервуд усмехнулся, не говоря ни слова, взяв лезвие рукой, не сильно, но сжимая. Кэссиди не сдержал мелкого озноба от отчетливого ощущения, как это больно. А еще — насколько это его не останавливает. — Бей, режь, царапай, плачь — что ты там еще собрался делать?       Он не остановится, не боится боли, не воспринимает его всерьез. И сейчас впору бы показать, что это не так, сделать ему больно, заставить корчиться тут, на полу, но, вместо этого, Кэссиди ощутил ступор, невозможность даже пошевелиться. А Шервуд почувствовал это, уловил момент, и, перехватив запястье резким движением, дернул на себя спиной, сжимая за шею. — Я не твоя вещь! Я не… отпусти! — он вскрикнул, будто бы включившись в этот самый момент и вырываясь изо всех сил, когда Джеральд стиснул его запястье сильнее, настолько, что, казалось, хрустнула кость. — Брось этот чертов нож. Или я сломаю тебе руку. И мне ничего за это не будет. Как и всегда, — вкрадчивый, убийственно спокойный голос прямо на ухо, но Кэссиди, зажмурившись, кусая губы до крови, сжимал пальцы сильнее. Еще несколько мгновений, а затем боль стала совсем невыносимой, и пальцы разжались, не слушаясь. Нож полетел на пол, глухо ударяясь о паркет. — Ты моя вещь — законно. И моё персональное наказание, — Джеральд резко развернул его к себе, вжимая в стену и обхватывая острый подбородок пальцами, чтобы заглянуть в испуганные светлые глаза. Казалось, слишком долго, слишком пристально, проникая под кожу, как стальными иглами, в холодном свете уличного фонаря.       Кэссиди пытался оттолкнуть его, упираясь в грудь, но это слишком слабо, слишком испуганно, слишком безнадежно. Шервуд не отводил глаз, и при этом казался… заворожённым? От этого взгляда жутко.       Джеральд не присваивал, не оценивал, он наслаждался осознанием, что Кэссиди уже принадлежит ему, целиком и полностью. От этой мысли нахлынула паника, и он забился в удерживающих руках сильнее, пытаясь схватить еще что-нибудь с ближайшей полки, чтобы ударить. Чем сильнее — тем лучше, как в самую первую ночь. Та обернулась кошмаром, а эта? — Убери от меня руки! Ненавижу тебя, грёбаная тварь! Ненавижу! Лучше бы ты сдох в той аварии! Почему?! Почему ты всё ещё жив?! — бить его изо всех сил, бить так, чтобы хоть немного, но этому ублюдку всё же стало бы больно — Кэссиди пытался.       До тех самых пор, пока Шервуд не перехватил оба его запястья, сжимая до короткого вскрика, впечатывая в стену. — Прекрати истерику, Кэссиди. Я пришёл, потому что хочу пригласить тебя поехать со мной на завтрашний приём в Старом городе. — Приём?.. — голос оказался упавшим, будто сдавшимся. Он ожидал чего угодно, грубого, жестокого, предвещающего еще какой-нибудь месяц взаперти, как это умел Джеральд, а сейчас звучало — будто издевательство. Облегчение с подвохом. — Будь к этому готов. А теперь спи. — Шервуд медленно разжал руки, отпуская запястья супруга, и, задержав взгляд на бледном испуганном лице ещё на пару мгновений, ушёл, не обращая внимания на то, как Кэссиди обессилено сполз на пол по стене.