Сказание об Альтерне

Вечером того же дня, когда «Левиафан» отчалил от берегов Западного Ланэра, Сатиго снова сидел в своей каюте, опустошая бутылку за бутылкой, и корпел над древними иероглифами из Книги Демиургов. — Черт, что за морская каракатица придумала эти закорючки, — ругался он сквозь зубы то и дело. Капитан уже начал жалеть, что не прокрался тогда в запретный храм змеелюдей и не прихватил с собой парочку свитков. Да, в таком случае пришлось бы поступиться некоторыми своими моральными устоями, но зато теперь дело двигалось бы куда быстрее. Пират, листая книгу, даже заметил в ней изображения существ, весьма схожих с нагами. Только у них были страшные змеиные морды вместо прекрасных лиц и крылья из перьев, а у некоторых вместо крыльев за спиной торчало несколько пар длинных тонких лап, похожих на паучьи. — Это, видать, и есть ланэрны, нажьи предки. Вот они-то и правда страшилища ещё те! — усмехнулся Пантера. Сатиго даже позвал на помощь Диану, ведь она когда-то давно изучала древнюю письменность. На счастье, в каюте капитана имелось несколько книг по истории, лингвистике и мёртвым языкам. Но даже вдвоём им не удалось понять истинный смысл странных знаков, что, похоже, таили в себе самую важную часть послания, оставленного неизвестным автором. В конце концов Диана сказала, что на сегодня её познаний хватит, и, едва ли не падая от усталости, ушла в свою каюту. А Пантера все усердно отмерял координаты, широту и долготу Сингаллы на карте, что была вложена в книгу, сопоставлял расчеты с современными картами, пытаясь установить точное местоположение затонувшего континента, но получалось у него крайне плохо. Было уже далеко за полночь. Батарея пустых бутылок стэрра на его столе была уже более чем внушительной, но пират продолжал заливать в себя огненное «топливо», которое, по его мнению, улучшало работу его мозга. Он даже выкурил до конца одну варравианскую сигару, что купил на базаре в Нижнем мире. Их табак славился своей крепостью. Глаза Сатиго покраснели от едкого дыма и от многочасового разглядывания иероглифов. Буквы и символы перед глазами начали плыть, но в голове стало проясняться, и капитан решил, что ему стоит сделать перерыв. Он встал из-за стола и поднялся на верхнюю палубу. Она была тихой и пустынной, если не считать дежурившего на посту юнги и рулевого. Но тут кэп заметил у правого борта ещё одну фигуру. — Что, Одри, тоже не спится по ночам? — он подошёл к ксианке и тоже уперся локтями о борт. — Решила посмотреть на луну и штиль, — ответила девушка. — Красивая нынче ночь. И луна растущая. — А у тебя как с расшифровкой? — спросила Одри. — Весьма скверно, — ответил капитан, сплевывая в воду. — Вроде начинаю понимать, сверяю — ничего не сходится. Пробовал и так и эдак, безрезультатно. — И даже Диана не смогла тебе помочь? — Увы, ее познаний оказалось недостаточно. -Жаль, что я ничем не смогу быть вам полезной. Я ведь во дворце изучала только староксианский. — Да уж, этот ваш этикет, балы и приёмы ничему толковому уж точно не научат, — усмехнулся Сатиго. — Ну ничего. Выше нос, Рыжая, не такая уж ты и бесполезная, какой кажешься на первый взгляд. Одри посмотрела на него странно. Она не понимала, то ли пират пытается её намеренно задеть, то ли безобидно подшучивает. — Мне кажется, ты до сих пор на меня за что-то злишься, — произнесла она. — Я просто предвзят к людям. Ты выросла в тепличных условиях, тебе никогда не понять, как пришлось выживать таким, как я или Диана. — Я, может, и не росла в трущобах и не побиралась на помойках, но очень себе хорошо представляю, что это такое. Я видела это. — Ничего ты не представляешь. Ты видела, но не жила там. И ты хотя бы сиротой не осталась. Хоть и сбежала от своих родителей. — Мои родители были порой весьма строги ко мне и они не всегда меня понимали, но тем не менее я люблю их и скучаю по ним, особенно по маме. А вот всех остальных — брата, дядю, его жену — я терпеть не могла. Единственным мне родным человеком была Медиваль. Балы и торжества мне тоже были в тягость. Мне неинтересно было учить правила дворцового этикета и внешнюю политику Ксиании. Мне было плохо во дворце. Душно и скучно. — Надеюсь, ты понимаешь, что спутавшись с пиратской бандой, ты уже не сможешь войти ни в одно культурное общество. На тебе теперь клеймо навек. Не жалеешь о своем выборе? Одри задумалась на несколько секунд, после чего решительно ответила: — Нет. Ничуть. Даже не хочу представлять, какой была бы моя жизнь, если бы я осталась во дворце и вышла за Джорджа. — Вот и славно. Путь обратно тебе в любом случае отрезан. Может, хлебнешь еще горя да и поразмыслишь на досуге, а правильный ли выбор ты сделала. Сатиго хмуро уставился в воду. Вид у него теперь был действительно разозленный и какой-то подавленный. — Да что с тобой такое творится? — Одри тронула его за плечо. — Кстати, я совсем ничего не знаю ни о твоих родителях, ни о твоём происхождении, да и о прошлом твоём совсем немного успела узнать. А ты обо мне почти все знаешь. Как-то несправедливо получается. — О, так тебе поведать историю того, как безродный мальчишка-полукровка стал капитаном Сатиго Джонсоном, грозой Девяти Морей? — ехидно оскалился Сатиго. — Если не трудно. Мне интересно услышать. — Только если тебе действительно интересно. Одри кивнула и внимательно посмотрела на него. — Мой отец был моряком, родом из Нижнего Мира, всю жизнь судоходным ремеслом промышлял, по крайней мере, мне так рассказывал. А вот мать — из одного варравианского племени. От нее-то мне моя живучесть и ловкость достались, и имя тоже она мне дала. — Вот это да! Я так и знала! — воскликнула Одри. Ее догадки о происхождении Сатиго оказались правдой. — Не перебивай. Так вот. Отец в одном из плаваний пришвартовался у берегов Варравы, отправился в лес за дичью и нашел там раненую варравианку. Она при смерти была, уж еле дышала. Вот он ее и пожалел, да и понравилась она ему. Забрал на свое судно, выходил и увез с собой в Нижний Мир. Впрочем, моя мать сама не захотела к дикарям возвращаться — больно жестокие у них нравы, своих же убить могут. Ксианский моя мать выучила довольно быстро, отец на ней и женился. Вот только рана у нее была прямо на животе, и лекари отцу твердили, мол, не будет у тебя с ней детей, но через год-два мать понесла. Видать, суждено мне было родиться на свет Божий. Жили они душа в душу, хотя отец редко дома бывал — порой по полгода уходил в море. Зато когда возвращался, все у нас налаживалось: денег привозил и всякое добро. Матери всегда дарил замысловатые подарки, рассказывал о своих странствиях, меня учил морскому ремеслу. Я решил по стопам отца пойти — очень мне это нравилось, да и сейчас море люблю едва ли не больше чем стэрр, а в судне своем души не чаю. И тогда я все упрашивал отца, чтобы он меня взял с собой в плаванье, и он обещал, когда подрасту. Но в один из дней мой папаша не вернулся с моря. Как ушел в плавание, так и сгинул без вести. Сказал — месяца на три, не более, и вот уж полгода проходит, и год, а его все нет. Так мы с мамой и остались одни. Она все ждала его, верила, что вернется, как обычно, но так и не дождалась. Как-то я домой поздно вернулся — смотрю, ксианские солдаты возле нашего порога. Я сразу за сараем схоронился, они меня и не приметили. Уж не знаю, чем мы им помешали — то ли донёс кто, то ли мать отказала им, когда на постой попросились, то ли просто приглянулась им она. Перевернули лачугу вверх дном: громили все, что под руку попадалось. А с нею, бедной, что сделали, сказать страшно. Прямо при честном народе. Ничего, суки, не боялись, — капитан опустил голову, нахмурившись. — Черт, как начинаю вспоминать, сердце в груди останавливается. А стоял и не знал, что делать. До сих пор простить себя не могу за свою трусость. Да и что я мог сделать один против толпы мужиков с мушкетами и саблями, сопливый четырнадцатилетний мальчишка? Повеселившись на славу, эти ублюдки подожгли дом — наверное, чтобы следы замести. Так я оказался на улице. Без крыши над головой, без родных, без гроша в кармане. — Какой ужас! Неужели твой отец так ни разу и не объявился с тех пор? — спросила Одри, ошеломленная рассказом. — Где там! Я его больше не видел. И не надеюсь, что еще когда-нибудь увижу. Его, может, и в живых-то уж нет. — Сатиго вздохнул, повременил немного, как будто собираясь с мыслями, и продолжал: — Тогда еще во мне жила надежда, что однажды отец вернется и заберет меня с собой, как обещал. А он, поди, за эти годы ни разу даже не вспомнил ни обо мне, ни о матери! Если бы я тогда это знал — наверное, уже повесился. И только лишь благодаря слабой надежде на то, что где-то есть родной человек, я продолжал выживать. Я менял одну работу на другую, спал, где придется, подворовывал, только чтоб с голоду не подохнуть. Так прошло около года. И все это время я постоянно выходил на причал, наблюдал, как ошвартовываются и снимаются с якоря корабли. Я все ждал, что отец вернется. Знаешь, вот ведь странность: во всем случившемся я никогда его не винил. В отличие от Ксианской Империи, ненависть к которой усиливалась с каждым прожитым мною годом. Однажды, утром, выйдя на пристань, я увидал огромное, очень красивое судно. Это и был «Левиафан». Я не понял сразу, что корабль пиратский — ведь матросы подняли белые паруса и опустили флаг. Хитрые пираты всегда так делали, чтобы незаметно ошвартоваться в каком-нибудь мирном порту. Корабль, судя по всему, готовился к отплытию. Меня взяло любопытство — я решил подойти поближе и расспросить матросов, и может быть, попроситься к ним на судно юнгой. Отчего-то мне думалось, что это мой шанс найти отца. А капитан-то у них был какой! Камзол у него расшитый золотом да жемчугами, треуголка с перьями, в волосах и в бороде всякие цацки. Но рожа противная и страшная, как морская каракатица. Он с судна меня заприметил и послал одного своего матроса спросить имя моего отца. И черт меня дернул тогда сказать правду. — Сатиго невесело усмехнулся. — По приказу капитана меня тут же втащили на борт. Я сразу понял, что попал к пиратам. И уж лучше бы сразу пристрелили, потому что жизнь под командой старика была хуже адского пекла. От зари до зари я должен был делать самую черную и тяжелую работу, начиная от надраивания палубы и заканчивая чисткой стойла для скота. Кормили меня объедками, которые от обеда оставались, только чтоб с голоду не подох. Почти все матросы то и дело могли отвесить мне оплеуху или подзатыльник, и только старина Мэтью был ко мне добр. — Сатиго грустно вздохнул. — Он меня тайком подкармливал, утаскивал то и дело кусок жареного мяса или овощей каких-нибудь и мне отдавал. Так мы с ним и подружились. Но это было еще ничего. Самое страшное происходило ночью. Если бы ты только могла представить себе этот кошмар! Сатиго побледнел и даже в тусклом свете фонаря было видно, как изменилось выражение его лица. Одри никогда не видела его таким. — Старый капитан, видать, с головой своей был совсем не в ладах. Ночами часто не спал, глушил стэрр в своей каюте. А я молился, чтобы он в пьяном дурмане забыл о «драном кошаке», как меня в те времена величал. Но боги не слышали мои молитвы, и мерзкий старик часто спускался на нижнюю палубу, где мне великодушно выделили угол, и тащил меня в капитанскую. Там у него под замком валялись в ящике разные кортики и ножи, которыми он забавляться любил. Одним из развлечений было острием своего кортика вырисовывать узоры у меня на спине и животе, одно неверное движение — и кишки бы мне выпустил. Как вспоминаю, по сей день мороз по коже. А бывало, напьется он в хлам, да и начнет выгибать меня так, как тело человеческое и вовсе не гнется. Вообще, на пиратских судах за мужеложество сразу либо казнили, либо выгоняли из команды и высаживали на ближайшем порту. Но видать, это правило только на полноценных членов команды распространялось, я же у старого маразматика был кем-то вроде портовой девки. Я уж молился, чтобы сдохнуть поскорее. Да, верно, сам Морской Дьявол не желал меня забирать на тот свет, — Сатиго невесело усмехнулся. — Под рассвет, когда старик, наигравшись, отпускал меня обратно, главной задачей было дойти до своего угла и не рухнуть по дороге. А через пару часов часов меня вновь ждали грязная посуда и вонючее стойло. Он краем глаза посмотрел на Одри: — Мы с тобой про выбор говорили. Был у меня выбор. Я сотни раз думал с борта в море прыгнуть или как-то по-иному руки на себя наложить — но каждый раз мне не хватало духу. И вместе с тем закипала во мне жгучая злость и жажда мести. Я дал себе клятву, что пока не выпущу кишки этому уроду, не отправлюсь к праотцам. А как-то раз подслушал я в кубрике, о чем судачат матросы — команда его бунт затевала, а он ни сном ни духом про то не знал. Жесток был старый хрыч и труслив, добычу часто утаивал — а такие капитаны долго на судне не держались. И так это мне уверенности придало — теперь точно знал, что делать. И однажды, когда старый капитан снова позвал меня в свою каюту, я изловчился, выпустил когти и перерезал ему горло. И помню тот момент, когда вышел я из его каюты, весь в крови, с видом победителя вышел. И команда вся приутихла — все взгляды разом на меня обратили, сразу поняли, что произошло. Так и стал я новым капитаном «Левиафана», и уж никто более не осмеливался меня драным кошаком назвать. С тех пор все переменилось: я мог за себя постоять. Сил-то с годами прибавилось. А главное, страха больше не было: мог живцом хоть на костер, хоть в морскую пучину. Сам себе порой удивляюсь. Опустив голову, Сатиго глядел на темные волны, бьющиеся о борта судна: — А прозвище моё мне сразу после этого дали. Да еще и за то, что мачтам да швартовам лазил, как дикий кошак. Спасибо материнской крови. Одри не верила своим ушам. Даже в страшном сне девушка не могла представить себе всего того, что рассказал ей капитан. С виду казавшийся таким грозным, грубым и бесстрашным созданием, на самом деле он был несчастным и сломленным жизнью. Пантера облокотился о вантовые крепления, сложил руки на животе: — Вот такой рассказ. — Так вот откуда у тебя шрамы на животе… — Да, тяжко мне пришлось. Но теперь это всё позади. — И долго ты плаваешь с его командой? — Уже лет шестнадцать. Хотя команда-то почти и не его — с тех времен только Мэтью с Хромым Биллом при мне остались, да Мартин и Гарри. А остальной состав уже давно сменился — кого-то мы в боях потеряли, кто-то сам ушел… Одри молчала, не зная, что сказать, совершенно ошеломленная рассказом Пантеры. И наконец спросила, сама не зная почему: — Сатиго… Как звали твою маму? — Иштар, — напряженно и хмуро ответил он. — Ее звали Иштар. — Она, наверное, очень тебя любила. — Было дело. А с чего ты вообще спрашиваешь? — Не знаю. Просто жаль очень. То, что с ней случилось… какая ужасная история. — Не переживай, Рыжая. Я это всё уже давно в своей голове переварил. Хватит бередить прошлое. За разговорами они не заметили, как над темной водой начал заниматься серый рассвет. Пасмурное небо посветлело, и солнечный свет едва пробивался сквозь пелену облаков. Как внезапно вдали показалась едва различимая темная точка, которая приближалась с каждой секундой. — Ну-ка, что это на горизонте? — Сатиго всмотрелся в даль и опустил на глаза гогглы со встроенным в них складным биноклем. — Никак грузовое судно! Ох, и улыбнулась нам сегодня удача! Матросы, свистать всех наверх! Курс на корабль!