Хожение Нежаты

      В Полоцке добрые сестры Евфросиньина монастыря приняли его, и накормили, и приласкали, и пожалели. И почти окончательно развеяли его опасения насчет женского пола. В общем, там он не чувствовал никакой опасности, тем более в библиотеке монастыря было столько прекрасных книг! А монахини и рассказывали ему, и показывали. Особенно мать Елпидифора. Это она в монастыре заведовала книгописной мастерской. Она рисовала чудесные заставки: плела, заплетала ветки, грифоньи хвосты и птичьи шеи — причудливо и изящно.       Мать Елипидифора делала все, пребывая в иных мирах. Но не там, где бывал отец Авраамий, когда, молясь, замирал и казалось, будто он спит. Только он не спал, он даже лучше в это время замечал происходящее вокруг. А вот мать Елпидифора не видела. А потом тишину мастерской вдруг нарушал возглас пожилой монахини: «Мать Евлалия! Как же это ты так написала, мать? Куда же мне теперь «глаголи» вставить?» И мать Евлалия, ровесница Нежаты, умильно складывала губки и сладким голоском тянула: «Ма-ать Елпидифора! Ты же можешь такую у-узенькую «глаголи» нарисовать вот тут». «Я-то могу, чадо мое, — вздыхала мать Елпидифора. — А мать Нектария с ее широким размахом тут даже «i» не уместит, — и сердито добавляла: — Впредь будь внимательнее».       И пение сестер он на службе слышал. Воистину ангельское пение. И всякой снеди ему с собой надавали. И мать казначея, расщедрившись, дала ему денег: немного стертых медных монет и несколько резан. В общем, монастырь ему понравился, и он обещал гостеприимным сестрам на обратном пути снова зайти в Полоцк.       Прошло уже шесть дней, как Нежата покинул монастырь. Все эти дни стояла жара, но на седьмое утро поднялся сильный холодный ветер. Он шумно гнул деревья, поднимал дорожную пыль и нес непогоду. После полудня собрались тучи, потемнело, и Нежата с тревогой стал искать укрытие. В чистом поле только стога стояли. Впрочем, это значило, что где-то должна быть деревня. Нежата вспомнил, как Онфим советовал ему срезать путь, свернув в лес после деревеньки Глухово — к ней как раз на седьмой день он и должен был подойти. Вскоре Нежата заметил поворот на дорогу не такую наезженную, как широкий торговый тракт, которым он шел до сих пор. Вдалеке прогремел гром. Нежата перекрестился и торопливо зашагал в сторону жилья.       У самой деревни он нагнал девушку с туеском в руках, спешащую вернуться домой до грозы. Поравнявшись с ней, Нежата поздоровался. Девушка удивленно оглянулась и принялась молча разглядывать незнакомца. Она была совсем юной (Нежата вряд ли смог бы верно определить ее возраст, но скорее всего, ей было не больше пятнадцати лет). На круглом лице сквозь загар проступали веснушки, голубые глаза смотрели с любопытством. Напряжение и тревога в ее взгляде быстро сменились каким-то ласковым озорством, на мягких губах заиграла улыбка. Нежате показалось, что они молчали очень долго, только усерязи на висках девушки позвякивали, и позванивали бубенчики и подвески на груди… а на руках витые бронзовые браслеты придерживали рукав чуть ниже локтя, и Нежата так хорошо рассмотрел все складочки на рукаве и смуглую руку девушки, лежащую на туеске с малиной. Порывистый ветер играл длинными концами пояса, то спутывая их, то раскидывая в стороны, плотно прижимал рубаху к ее ногам. Нежата вдруг вспомнил Моисея Угрина и будто ощутил его строгий взгляд: по спине пробежал неприятный холодок и скользнул под ребра.       — Ты откуда? — спросила девушка. Голос у нее был детский, забавный, совсем не страшный. Нежата снова посмотрел на ее лицо и ответил:       — Из Пскова. Я сын Петра-кожевника из окольного города.       — А как звать тебя?       — Крестили Александром… мать назвала Нежатой. А тебя?       — Нежкой зовут. Ты как здесь оказался? Далеко до Пскова-то.       — Я в Киев иду поклониться преподобным Печерским старцам.       Девушка, перестав улыбаться, бросила взгляд на его одежду и проговорила разочарованно:       — Ты монах что ли?       — Нет, — торопливо отозвался Нежата. — Просто родители отдали меня в монастырь в учение книжное. А по дороге разбойники забрали рубаху — только подрясник старца остался…       Девушка рассмеялась, и усерязи запрыгали и закачались над ее ушами.       — Да ты везучий! Рубашку забрали, а целый мешок добра оставили.       Нежата улыбнулся в ответ и пожал плечами: что он мог сказать? Да, пожалуй, он везучий.       Девушка хотела еще что-то спросить, но крупные капли дождя, сначала редкие, посыпались все гуще и гуще. Нежка глянула на Нежату весело и, схватив за рукав, потянула вперед. Она затащила его во двор, повлекла в дом. В сенях, в кромешной тьме, Нежата зацепил и уронил что-то с грохотом. Нежка прыснула и втолкнула его в избу. Нежата замер, глотнув густой, пахнущий дымом и потом воздух человеческого жилья. Он отвык уже. Было понятно, что в избе находится много людей, но при свете тлеющего очага трудно было понять, сколько их. Нежата еле смог разглядеть женщину за ткацким станом: ей светила лучина. Она подняла голову от работы и резко спросила:       — Ну, кого привела?       — Это странник, матушка, — детский голосок Нежки звучал растерянно и робко.       — Гони в шею попрошайку.       — Там дождь…       — Не хватало, чтоб ты в дом тащила кого придется, — ясно было, что мать не станет уступать. Нежка тихонько потянула Нежату за дверь: он, одурманенный духотой и ошарашенный грубым приемом, плохо соображал, что делать.       — Ничего, — торопливо шептала девушка, таща Нежату через сени. — Она всегда так. Переждешь дождь в сенном сарае, переночуешь, а утром уйдешь пораньше. Она и не узнает.       Они вышли на улицу. Белесая стена ливня скрывала двор, клонилась от ветра набок, и навес, соединяющий избу с хлевом и сенным сараем, почти не защищал от дождя. Нежка с Нежатой метнулись к сараю, но все равно промокли.       — Ладно, — улыбнулся Нежата, отжимая подол подрясника у самой двери. — Если бы я остался в чистом поле, я промок бы сильнее.       — Можешь его снять и зарыться в сено, — деловито предложила Нежка.       — Да сверху-то он почти сухой…       — Почти сухой, — фыркнула девушка. Она долго молча смотрела в приоткрытую дверь сарая на небесную воду, все текущую с шумом на землю, заливающую двор. А за избой уже образовалась глубокая лужа. Нежата стоял за спиной у Нежки и тоже смотрел, только больше на нее, на ее округлые плечи, на завитки волос над шеей, на растрепанную косу. С улицы тянуло влажным холодом, и девушка съежилась, прижимая локти к груди. От этого она показалась Нежате трогательно беззащитной и маленькой, и он, не отдавая себе отчета, обнял ее, прикрывая почти сухим краем вотолы. Девушка доверчиво прижалась к нему.       Понемногу дождь стал стихать, и Нежка встрепенулась:       — Ой, что мать-то скажет? Куда я пропала?! — и, высвободившись из рук Нежаты, убежала в дом.       Нежата проводил ее взглядом. Он столько всего чувствовал в это мгновение: и горечь, и сладость, и тонкий острый жар, и узкий тягучий холод. Он был ошеломлен бурей переживаний, неожиданно обрушившихся на него. Сейчас все обозримое пространство, весь его мир занимала Нежка — нежная, растерянная, веселая. Но где-то с краю маячил строгий Моисей Угрин, грозящий своим тяжелым посохом. Только Нежате все равно хотелось лишь одного: чтобы она вернулась, увидеть ее, услышать, прикоснуться к ней.       Он перевел дыхание и присел наконец на сено. Лишь теперь он почувствовал, как устал и проголодался, и обратил внимание на звуки, доносящиеся из смежного с сараем хлева, точно жизнь начинала возвращаться к нему. Ох, велика же опасность, исходящая от женщин. Даже маленькая Нежка оказалась такой сильной. Преподобный отче Моисее, моли Бога о нас!       Нежата порылся в своем мешке, отыскал кусок засохшего пирога с кашей и с жадностью принялся его грызть. Ничего: дождь закончится, и он уйдет. По добру, по здорову. Нежата усмехнулся.       Доев, он подставил канопку под стекающие с крыши струйки и запил свой ужин дождевой водой. Разулся, подумав немного, снял подрясник и зарылся в сено. Но, едва смежив веки, он увидел Нежку, теплую, ласковую и смешливую. Он заворочался, ощутив новый прилив сладкого беспокойства, поднимающегося снизу вверх и колючими искрами бьющего в грудь. «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, — начал Нежата быстрым речитативом, — и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». Знакомые слова появлялись сами собой, и он по привычке легко хватался за них. С речитатива Нежата перешел на шепот, потом замолчал и закончил уже не вслух, еле продираясь сквозь навалившуюся дрему: «Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы».*       Он проснулся от того, что Нежка трясла его за плечо. Нежата открыл глаза, но никак не мог понять, что происходит и чего она от него хочет, а она, смеясь, повторяла:       — Проснись, проснись! Я тебе поесть принесла.       Очнувшись наконец, он улыбнулся ей в ответ и стал выбираться из сена. Нежка, опустив глаза, протянула ему подрясник. Потом подала хлеб и плошку с гороховой кашей, еще теплой.       — Ложка-то у тебя есть?       Нежата порылся в мешке, отыскал ложку. Нежка присела рядом.       — Я сказала: пойду скотину покормлю и корову встречу. Мать думает, будто мне стыдно, что тебя притащила, и теперь я стараюсь загладить вину. Она ни о чем не догадывается, — девушка положила голову ему на плечо. У Нежаты перехватило дыхание. Он вздохнул, сглотнул и сосредоточился на каше. Когда он доел, Нежка налила ему кваса.       — Пойду со скотиной разберусь.       — Тебе помочь? Нежка фыркнула:       — А ты сумеешь?       — Ну, у матери была свинья… Я иногда носил ей пойло. Не знаю, а разве это так сложно?       — Ладно, давай. Только за коровой я одна схожу: если кто нас увидит и матери расскажет, она мне косу оторвет, — Нежка горько улыбнулась. Нежата вспомнил, как его когда-то бил отец. Давно. Особенно когда он налил слишком горячей воды в замоченные кожи и испортил всю партию. Собственно, после этого мать и отвела его к старцу Авраамию, который приходился ей двоюродным дядей. Он помнил жгучую обиду, сейчас казавшуюся острее боли от ударов. Ему стало очень жаль Нежку, жаль до кипящей тоски от сознания своего бессилия, от того, что он не может ей ничем помочь, защитить ее. Если только…       Неожиданная мысль искоркой сверкнула, и Нежата, боясь задержаться на ней и потом не найти в себе решимости ее высказать, поспешно проговорил:       — А… вот… Нежка… Пойдем со мной?       — Да что ты! Как? — Нежка испуганно посмотрела на него. — А если нас поймают?       — Знаешь, был такой воин Девгений… Он приехал за прекрасной Стратиговной на двор ее отца и похитил девицу. А погони за ним не было. Он даже специально вернулся обратно и нанес им бесчестие: ударил копьем в сени и сени развалились. И стал он кричать и звать Стратига, и говорить: «Вот, я похитил твою дочь, а ты и твои сыновья не погнались за мной, чтобы отнять ее. Я вернулся, чтобы ты не говорил, будто я, как вор, украл твою дочь. Если ты смел и мужествен, отними ее у меня»…       — Так он был воин, — усмехнулась Нежка. — А ты кто?       — Я вообще-то не стал бы возвращаться, — смущенно улыбнулся Нежата. — Так ты пойдешь?       — Куда же мы пойдем? И что будем делать?       — Сначала сходим в Киев, а потом… Не знаю. Но это не важно. Я понимаю, ты боишься оставить то, к чему привыкла. Но послушай: это не страшно! Когда я собирался уходить из монастыря, думал: как я не буду переписывать книги каждый день? В этом же вся моя жизнь. А потом оказалось, что я иду и своим путем пишу книгу: деревни — плетеные буквицы, города — яркие заставки… Понимаешь?       Нежка отрицательно покачала головой.       — Идем скотину кормить.       Они управились со скотиной. Нежка очень смеялась над любым его неловким движением: «Что ты, воин Девгений, даже ведро поднять не можешь? Ай, что ж ты мимо льешь?».        Потом девушка пошла за коровой, а Нежата достал маленький медный складень (предсмертный подарок старца) и, раскрыв его на ладони, стал читать псалмы, внимательно рассматривая темные зеленоватые изображения на створках. Чтобы не думать о Нежке. Но она пробивалась отовсюду, прорастая сквозь горьковатые, пряные слова песен. Может быть, она все-таки решится уйти? Нет, не может быть. Но как же теперь он сам уйдет? От нее. Разве это возможно? Как он повернется к ней спиной и уйдет, и больше никогда ее не увидит — красивую, нежную. Нежку. Преподобный отче Моисее… Ведь Нежата не давал обетов. «Прилепится человек к жене своей…» Но ведь понятно, что мать Нежки никогда не согласится на их брак. Тогда надо скорее уйти. Дождь как раз перестал. Только там все равно мокро. «Вот и охладишь свой пыл», — мрачно сказал себе Нежата. А попрощаться с Нежкой? Лучше не надо. Но увидеть ее в последний раз? Разве нельзя? И хотя он ясно понимал, что лучше уйти сразу, как можно быстрее, он так же ясно понимал, что не в силах это сделать.       Нежка вернулась с коровой, подоила ее и вошла в сенной сарай с ведром.       — Хочешь молока? — спросила она ласково. Нежата мотнул головой. — Давай канопку, налью.        Нежата стоял, не двигаясь, и смотрел на ее подвижный мягкий силуэт в дверном проеме. На улице сгущались сумерки.       — Эй, ты чего? — Нежка подошла к нему. — Где твоя кружка?       — Я убрал уже. Я уйду, ладно?       — Куда? Ночь скоро. Под кустом будешь спать, как заяц? Да там мокрое все! Боишься, что тебя утром кто-то увидит? Я встану раньше всех и провожу тебя, хочешь?       — Нет, Нежка. Мне надо идти.       — Да что ты… — сказала девушка тихо и, помолчав, добавила: — Давай молока тебе налью.       Нежата послушно достал канопку из мешка, протянул Нежке, и смотрел, как, зашуршав, перекинулась через край ведра голубоватая в темноте плоская и широкая струя.        — Пей, — настойчиво сказала девушка. — Сейчас молоко отнесу и приду, принесу тебе чего-нибудь в дорогу. Не уходи пока. Хорошо?       Нежата присел на сено, медленно выпил молоко и попытался сосредоточиться на молитве: «…Господи, пред Тобою все желание мое, и воздыхание мое от Тебе не утаися. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею, и той несть со мною…»,** «Сердце мое смятеся… сердце мое смятеся…» — повторял он бездумно. А воображение его рисовало Нежку, всю жизнь с ней. «Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя; страх и трепет прииде на мя, и покры мя тма. И рех: кто даст ми криле яко голубине? И полещу, и почию. Се, удалихся, бегая, и водворихся в пустыни»***, — он рассеянно продолжил совсем другой текст, понял это и замолчал, прислушиваясь к звукам, доносящимся из хлева. «Се, удалихся, бегая…» — повторил он снова. И вздрогнул от ясного твердого сознания того, что нужно скорее уходить. Все внутри у него сжалось при мысли, что Нежка вернется, а его нет. И если ей будет так же больно… Но его смятенное трепещущее естество накрыла спокойная мысль: потом может быть еще труднее.       Нежата горько вздохнул и направился к воротам. Кажется, он даже слышал, как Нежка окликнула его, но чувствовал себя уже по другую сторону жгучего искристого потока, в который его повергали мысли о ней. Здесь была влажная прохлада тихих сумерек, запах вымытой дождем земли, свежей травы. И с каждым шагом он ощущал, как прибывающая чистая теплая сила вытесняет из его души смятение, холодную горечь разлуки.