* * *
Он шёл по следу, азартно и целеустремлённо, как никогда в жизни. Тысячи глаз обшаривали за него бескрайние просторы Пустоши: мелкие зверьки и здоровенные тук'аты, летучие ящерицы, мерзкие к'лор-слизни и даже одинокий терентатек. Он был ими всеми. Он оставался собой. Он искал ситхов. Он искал ответ: кто они, откуда они, зачем они спасли его. Зачем они сдержали слово, если они — тёмные твари, которые давным-давно сгинули во тьме? «Экзар не простил бы мне, если бы я отказался от поиска», — подумал он и улыбнулся. Экзар не верил, что ситхи совсем исчезли; он говорил, они просто спрятались. Говорил, где-то на окраинах он знает планету, бывшую арканианскую колонию, где всё ещё живут семьи с ситхской кровью в жилах. Юлик, в редкую минуту задумчивости, рассуждал, что официальная версия — вот это всё с "Тьма породила, Тьма поглотила" — слишком похожа на пропаганду, прикрывающую какую-то некрасивую истину. Что полуразумный тёмный народ, существовавший считаные десятки лет, едва ли успел бы понастроить столько всего. Он призывал на помощь их алдераанскую религию: разве не учит она, что Тьма неспособна творить, а может лишь уродовать и искажать чужую работу? «Нет, не надо вот только повторять чушь о том, что ситхи просто присвоили работу каких-то там ракатанских предтеч, — важно говорил он, потрясая указательным пальцем. — Даже если вычесть архитектуру, остаются скульптурные портреты. Их одних достаточно, чтобы признать в ситхах способность творить. Например, Печальная Принцесса...» Это они так её назвали — Принцессой. Может быть, она была королевой, а может, просто богатой горожанкой, эта женщина из красного песчаника, прижимавшая к щеке край длинного плаща. Но она была прекрасна и печальна в своём одиночестве на высокой колонне в пещерном храме на Амбрии. Когда-то рядом с ней стояли ещё многие, но их сбросили с постаментов и стёрли в каменную пыль — кто-то, кто потрудился заодно сбить со стен барельефы и смыть фрески. — Наверное, это были восставшие рабы, — предположил Тотт. — Или те, кто пережил чудовищное преступление Колдуньи. Амбрия была похожа на Коррибан, как две капли воды. Неужто и здесь была своя Колдунья?..* * *
Наконец, след привёл его в подземный храм-гробницу — одну из множества в этой огромной долине. Она даже значилась на картах как Долина Погребений. Привёл — и повёл всё ниже, всё глубже, туда, куда не заходили ни грабители могил, ни те же безжалостные существа, которые на Коррибане, как на Амбрии, сбрасывали статуи с постаментов, сбивали барельефы и смывали лица с фресок. Здесь, в глубине, по стенам вились процессии из людей, экзотов и ситхов, написанные яркими красками. Под потолком тоже что-то было, но света от фонаря хватало только разглядеть золотые облака и невнятные фигуры — должно быть, богов. И статуи, множество статуй и барельефов! Мужчины и женщины, люди и ситхи, одиночки и группы. Они поддерживали потолки, выглядывали из углов, горделиво стояли в центре круглых комнат. Дарен смотрел на них с сотни углов разом, глазами летучих пещерных ящериц, пауков и к'лор-слизней, и отчаянно жалел, что у него нет времени остановиться и задуматься, сосредоточиться на каждой из них в отдельности. Он спешил... куда-то. Он сам не знал, куда. А потом он налетел на духа. Дух посмотрел на него долгим и печальным взглядом. — Джедай, — констатировал он. — Ещё один джедай. — А были другие? — Были многие, — ответил дух. — Я, в том числе. На Явине тоже были духи. Большинство, правда, совсем не говорящие или говорящие только на какой-то древнеситской тарабарщине. И даже те, кто знал бейсик, отчего-то держались в стороне от своих самозваных наследников из шоблы Экзара Куна. — Ты не знаешь, как мне найти ситхов? — спросил он. — Ситов, — поправил дух. — Правильно говорить: "ситов". Зачем ты их ищешь? — Я не знаю. Я ищу правду, на самом деле. И немного — себя. — И ты тоже, — покачал головой дух. — Ищем себя и правду, а находим ситов — забавна судьба джедаев, не так ли? — Я плохой джедай, — пожал плечами Дарен. — Ты ищешь ситов, чтобы убить их? Чтобы сдать своим властям? — Нет, нет. Я ищу их... чтобы найти. Их, ответы... себя. Понимаешь? — Наверное, — дух кивнул. — Расскажи мне о себе? Я провожу тебя к привратнику. Тут есть привратник, он сидит у лестницы наверх. Сторожит проход и молится Леворукому[1] о спасении и счастье своего народа, и о том, чтобы Коррибан вернулся в руки своих любящих детей.* * *
— Меня зовут Дарен и я, знаешь, всегда был третьим братом, — начал он, сам не зная, зачем. — В сказках третьему брату везёт, — хмыкнул дух. — То в сказках. А я был просто не пришейте жабры ронто. Старший... старший был героем, злодеем, всем на свете. Теперь он кающийся грешник, например. Средний хотя бы сумел красиво и осмысленно умереть. А я... я жил, как лист по ветру — чтоб не сказать, "как говно в проруби". Куда несло, туда и несло. Лишь бы жить. Старший сказал оставаться — я остался, Экзар Кун сказал идти — я пошёл. Вроде никуда и не падал, все эти кровавые оргии — не моё... но знаешь, вроде и неоткуда было падать. И некуда подниматься снова. Просто существование. На самом деле, он знал, что врёт. Решение присоединиться к Экзару могло быть продиктовано просто привычкой слушаться тех, кто говорит уверенно и убеждённо, но само проведённое с бунтовщиками время... это время было прекрасно. Тогда он узнал больше, чем за всё время обучение, он сделал больше, чем за всю свою жизнь, он был нужным и ценным, как никогда. Он даже смог, на краткий срок, почувствовать себя принцем — позабытое ощущение. И главное, тогда у него, пусть совсем ненадолго, появилось чувство смысла. — Они называли себя ситхами? — С тем же успехом они могли называть себя Архитекторами, как по-моему. Если не считать психопатов вроде кратов, дикарей-массасси и мандалорцев, это была просто банда очумительно знатных и совершенно не умеющих жить молодых идиотов, искавших способ придать осмысленность беспорядочным потрахушкам и желанию кого-нибудь убить. — А как же "Империя"? — Без закона, без правительства, без подданных и, по сути, без территории? Хороша была Империя. Просто у Экзара поехала крыша от собственной значимости, вот и всё. Он хотел, чтоб его звали Солнцеподобным. Или Императором. Или Добрым, Злым, Безумным Богом. По-моему, одного порядка требования. «Сабин дразнил его Солнечным Богом-Императором, а Экзар не понимал и аж лоснился от восторга и самодовольства. Неудивительно, что Юлик предпочёл раскаяться». — Значит, ты не верил в Тёмное Братство? — Нет, знаешь... я не верил в ситхов. В Империю. Во всю эту золотую чушь. Я верил в Тёмное Братство, верил! Но его быстро не стало, осталась только чушь. Мы больше не говорили, как раньше, мы не сражались друг за друга, мы цеплялись за жизнь и вцеплялись друг другу в глотки... — Так бывает всегда, когда падаешь. Братство умирает первым, — тихо сказал дух. — Мы тоже верили, знаешь. А потом начали прикидывать, как бы ловчее устранить друг друга и оставить себе всю полноту власти. Тьма первым делом отнимает доверие. Потом она забирает границы. И, наконец, разум. — Я слышал, первой пропадает ясность взора. — О, нет. Это остаётся всегда, до самого конца. Тьма жестока, джедай Дарен. Ясно видеть своё падение, ясно видеть его последствия и перспективы — что может быть больнее? И правда — что? Дарен мог бы назвать с десяток вещей. Например, валяться на полу пещеры после неудачной встречи с терентатеком. Или процесс приживления имплантов, не поддержанный анальгетиками. Или когда ты — змей тёмной стороны, и тебя утыкали стрелами, как игольницу, но смерть всё не наступает... Но, оглядываясь назад на Явин, он не мог отрицать, что ясно видеть процесс падения — как минимум, тоже больно. — В любом случае, я вовремя раскаялся. Утешил одну симпатичную вдовушку, был принят в её дом на правах искупающего грехи приживала... говорю же, и падать было неоткуда, и подниматься некуда. — И какое отношение ко всему этому имеют ситы? Вопрос был тот ещё, на самом деле. Он и сам не знал точного ответа; скорее, это было наитие, ощущение, чем логическое осознание. Ситхи несли в себе какую-то тайну, отличную от простого "где они были все эти века"; встреча с ними могла что-то изменить в его судьбе, и этого изменения он жаждал, как воды и хлеба. — Никакого, — наконец ответил он. — Просто иду своим путём, и на этом пути мне часто попадается что-нибудь ситское. И, что важнее, я чувствую, что я должен идти этим путём, должен найти их и говорить с ними. И это первый раз за долгие годы, когда я что-то почувствовал.* * *
Ребенком, когда он ещё не сделал свой Выбор, он часто участвовал в диспутах — скучных диспутах о разных абстрактных материях, которые должны были приучить юных детей Алдераана к тому, что диалектика и риторика не имеют отношения к предмету спора. Как учил магистр Корнеас, надо быть готовым сегодня полностью опровергнуть то, что проповедовал вчера. И одной из любимых тем на этих диспутах было: есть ли у ситхов душа. Есть, уверяли они в один день, потому что Сила рождает души, и ничто в Галактике не может, таким образом, быть совершенно бездушным. Нет, возражали они назавтра, ведь ситхи порождены Тьмой, а Тьма не может создать настоящую душу. И уже тогда ему, ребенку, хотелось понять: почему эти существа, пять сотен лет назад возникнувшие и тут же сгинувшие, как страшный сон, до сих пор имеют такую власть над людьми, что их именем называют себя самозваные владыки тьмы, а родители пугают ими детей? Снова и снова он спрашивал, и ни один ответ не казался ему удовлетворительным. «Дело в тайне», — отвечал ему учитель. Тайны привлекают внимание, заставляют биться над их разгадкой. «Не исчезни эти чудовища без следа, останься они, как остались дикари-массасси в джунглях Явина — кому они были бы интересны?..». «Дело в красоте», — отвечал ему Экзар. Красота картины завораживает и не позволяет отвести от неё взгляд. «Они явились из ниоткуда, едва не обрушили привычный нам мир и сгинули без следа. Разве это не прекрасно? Это ведь как миф или сказка, но это случилось на самом деле». «Дело в зле», — отвечала ему Кринда. Любой будет помнить столкновение с абсолютным злом. «Как ты не понимаешь, они были воплощением зла, Тьмы, всего дурного на свете. Неудивительно, что всё дурное спешит назваться их именем». «Мне кажется, дело не в ситхах, а в вас», — возражал Сабин. Республика что-то увидела в ситхах — что-то своё, что-то напугавшее её на сотни лет вперёд. «Красота, она ведь в глазах смотрящего. И чудовищ порождает сон нашего разума — не так ли?..»* * *
— Знаешь, дух, последний раз меня так позвало на Амбрии. Мы зашли тогда в пещерный храм и увидели её. Она стояла на невысокой колонне и смотрела, словно бы прямо на нас — печально и спокойно, словно знала, что мы враги её и прощала нас за это, — к груди она прижимала складки своего длинного плаща, как будто в них был обёрнут ребенок, а другой рукой она куталась в плащ, словно от холода. — И мне захотелось узнать, кто она? Как её звали? Почему, кто бы не разрушил остальные статуи, он оставил её стоять? Но брат сказал мне: почём ты знаешь, а вдруг это была Колдунья? И я испугался, и заткнул уши, и больше не слушал зов. Я не хочу снова так струсить. — Колдунья? — Ну, амбрийская колдунья. Она была ситхом, угнетала местное население. У неё был артефакт, с которым она не справилась, и Амбрия превратилась в пустыню. Ты не знал? — Артефакт? — переспросил дух. — Как интересно. А здесь, джедай Дарен? Здесь тоже был какой-то артефакт? — В смысле? Дух повёл рукой, указывая на потолок: — Ну как же, там ведь тоже пустыня. Скажи, как это объясняют в Республике? — А... а разве там когда-нибудь было что-нибудь другое? — он сморгнул, и вместе с ним сморгнули одновременно все звери, бывшие его глазами. — Коррибан же и есть пустыня, нет? — Действительно, — ответил дух. — Действительно, разве там когда-нибудь было что-нибудь другое? В его голосе было много горькой иронии... и ведь не зря, не зря! Охотники часто натыкались в своих странствиях на то, что не вязалось с этой идеей. Многие поместья явно строились с расчётом на большой сад, их окружали каменные беседки и скамьи. И откуда в пустыне взяться нужде в ажурных каменных мостиках?.. Да и фауна здесь была довольно странная. Не может быть такого, чтоб на планете жили одни только чудовища и твари Тёмной Стороны. Но ведь это Коррибан, это же родина ситхов. Здесь и должно было быть именно так? — А было? Было другое? — Были времена, когда поля и леса Морабанда соперничали лишь с полями Медриааса и лесами лун Явина, — сурово ответил он. — Были времена, когда в этих небесах царили плащеносные вороны, и царственные елени носились по степям, преследуемые тук'атами и леонами. Были. Дарен вздрогнул. Как всегда, видение пришло непрошеным и невовремя, заставив отшатнуться к стене и опереться на неё: рыже-голубые небеса, в которых кружат гигантские птицы; алая трава по пояс человеку, сквозь которую робко, с оглядкой пробирается легконогий, увенчанный ветвистыми рогами красавец; реки с розоватой водой, в которых плещется рыба... ситхи, ситхи, ситхи. Юные и старые, мужчины и женщины, смеющиеся и плачущие, и срывающие с ветвей тяжёлые спелые плоды. — Но что с ними случилось? Почему оно перестало быть? «Это наш долг», — голос разорвал ушные перепонки свистом падающих снарядов, и Дарен ощутил, как его тело медленно — и вместе с тем нестерпимо быстро — плавится. Боль нарастала, и вот он уже был тем самым мертвецом, у которого он забрал когда-то красивую шкатулку с секретом. Он сидел за столом и читал книгу, и знал, что гибель близко, и ждал её, надеясь встретить с достоинством. Но когда за спиной поднялась волна, он не выдержал, он вскочил и побежал к окну — увидеть, что же всё-таки его ждёт. «Скверна должна быть очищена». Он был женщиной, которая тоже знала о неизбежном — человеческой женщиной. Он поднялся на крышу своего дома и увидел, как небо стало из рыжего золотым, а потом — тёмно-лиловым, и пошёл дождь, и поднялась страшная пыльная буря. Он крепко обнял себя за плечи и утешал себя мыслью о том, что дети уже далеко. Что они спаслись. Он был еленем, тщетно бежавшим от смерти в скалы. Он был рыбами, задыхавшимися, когда воды вдруг не стало. Птицей, крыльями осенившей своих детёнышей. Ребенком, закрывшим своим телом игрушки. «Вот, воистину, теперь я — смерть, разрушитель миров». Он был учёным-джедаем, стреляющим себе в висок. Он был генералом, ошарашенно и детски-восторженно глядящим на дело рук своих. Он был солдатами, нажимавшими кнопки на пульте. «Но ведь у нас не было выбора?» — ..."агент оранж", — договаривал дух. — Он уничтожает все формы жизни, тронутые витриолью[2]. А витриолью тронуто всё, что жило на Морабанде — на Коррибане — дольше месяца. Даже ты, охотник. Ты замечал, что твоя кожа отливает красным на солнце? Он сглотнул и почувствовал солёный привкус во рту. — Но ведь это преступление? — сказал он почти неуверенно. — Ведь это означает, что мы уничтожили ситов. И не только их. «Это наш долг», — эхом откликнулось в ушах. — Неужели мы сами всех убили, а потом сотни лет лгали себе о том, что всё случилось само собой? Дух смотрел на него с жалостью и сочувствием. — Но... что-то с этим надо сделать? Разве нет? — А что? — Рассказать правду? — И кто её услышит? — Кто-нибудь всегда слышит. Если хоть один человек... — Ты ведь понимаешь, что тебя запрут в психиатрическую лечебницу куда раньше, чем ты докричишься до этого "хоть одного"? — Но я не могу ведь сделать вид, что я этого не знаю. Дух покачал головой. — Ты честен, джедай Дарен, и неравнодушен. Но ты всего один. Что может один человек? Смешно, сейчас он почти забыл, что он всегда был трусом. — Покажи мне дорогу к ситам, и я узнаю.