Ненавидь её

      Шикамару больше суток провел в запертой квартире после того, как красноречиво выставил Неджи. От половины блока сигарет, лежащего про запас, оставил лишь пачку, коллекционному брэнди, дорогому подарку старого друга, предпочёл бессчетное количество чашек кофе, впрочем и об этом пожалел. Ночь провел, не сомкнув глаз, тяжело и долго думал про себя, про работу, на которую выходить уже через пару дней, не то чтобы она его сильно утомляет, но и особого удовольствия не приносит. Думал над поступками Темари больше остального и, к своему удивлению, находил их как минимум логичными и от части даже правильными.       Он знает её как облупленную, поэтому уверен, что чувства к этому Учихе у нее не просто есть, они помимо того должны быть довольно тёплыми (иначе она бы и неделю с ним не прожила), и как бы ни хотелось это отрицать, но не признать это глупо. Шикамару не глупец, нет.       А еще у неё есть странная особенность — она ломает его, хуже, чем Такахаши от амфетаминов три года назад. Он снова и снова встает, собирается с мыслями и как только решается побороться за неё, Темари, словно ножом подрезая сухожилия, ставит его на колени перед стечением обстоятельств. И складываются они, разумеется, всегда против него.       После бессонной ночи днём почти жил в ванной, блевать было нечем, только кофе и желудочный сок, но есть совсем не хотелось. Он спал, тревожно, как в бреду вставал, курил и снова проваливался в беспокойный сон. Днём второго дня всё же решает привести себя в порядок, начав, неожиданно, с чая и звонка, ценою в двенадцать миллионов иен. Теперь он знает, что нужно делать с этой жизнью.       Шикамару поправляет упавшую на глаза черную прядь грязных волос и продолжает взглядом по комнате выискивать свой телефон. Если не один знакомый парень, то уже ничего Нара, пожалуй, не развеселит в этот чёртов день. Чудо техники обнаруживается под подушкой, на которой спала Темари, и тут же издает жалобное мяуканье, оповещая о последних процентах зарядки. Нара падает лицом в подушку и спустя полминуты тупого воя, повернув голову, с радостью осознает, что шнур-USB на законном месте.       Три минуты на включение, минута на загрузку и набор номера. На сонную голову Шикамару гудки кажутся долгими, длинною в годы. Они отдаются звоном в ушах и эхом в голове, но звонкий голос вечно заводного друга выводит из дремоты и кофеинового опьянения. Приветствие, глупые вопросы, смешки и до отчаяния ленивые вздохи и зевки Шикамару неожиданно прерываются его собственным вопросом. Он обдумывал его тщательно, долго и с превеликим нехотением, однако все же решил, что перемены сами собой не происходят, их нужно принуждать к появлению.       — Давай устроим шоу? — Шикамару слышит эхо собственных слов в трубке, и от этого они кажутся ещё страшнее, чем прозвучали в мыслях, — ты озолотишься.       — Это заявка на участие? — Тсукури отвечает без раздумий, зная что «просто так» у Нара не бывает.       — О нет, друг, это не она. Все должно быть круче, чем обычно. Гораздо мощнее, — Шикамару обессиленно падает на подушку, но телефон всё также держит телефон у уха. — Собери лучших, хватит уже кататься за фантики.       — Слишком громкие разговоры, Нара. Либо предлагай, либо проспись.       — Я поставлю свою «ауди», ты соберешь мне противников, а потом выпьем за мою победу или поражение. И в том, и в другом случае придётся проспаться, только так.       — Ты же не любишь, когда наживаются на твоём имени, — уместно замечает Дейдара, зная, как друг бесится со всех тех ставок, что делают на него. Впрочем, устроителю плевать на это с высокой колокольни — никто не хочет жить бедно, а со ставок ему перепадает хороший процент.       — Только не в этот раз, друг, только не в этот раз, — Шикамару повторяется, скользит взглядом по белому потолку, часам, немногочисленной мебели и больше не верит тому, что говорит. Спустя пять лет он решил расстаться с самым фартовым автомобилем в его жизни, спустя четыре года он решил что-то менять.       Дейдара слишком высокомерно смеётся в трубку, на фоне слышится привычный скрежет металла и, кажется, голоса. Оно и не удивительно — в гаражах этого чудо-мастера с десяток работников, правда, реальных денег те не видят, всё прилетает в карманы парочки устроителей.

***

      Тен-Тен не спит. Полтора дня не смыкает красные распухшие от непрекращающихся слёз глаза. Она не стремится да и не хочет, наверное, понимать, что за злые шутки у судьбы на её счет. Ей хочется лишь покоя. Она больше не хочет никого терять.       Утром голова болит так, что хочется плакать лишь сильнее, и никакая косметика, которой Тен-Тен особо и не пользуется, её не спасет. Её жизнь катится в тартарары, как, впрочем, это и было всегда, с самого детства. Со смерти отца, матери, радовавшейся избавлению от дочери, с ухода Учихи. Чертова идиота, дурака и мерзавца.       Стоя перед зеркалом в ванной в тряпичном белье (такое вряд ли встретишь на обложках журналов) с грязными волосами, убранными в самый растрепанный из всех возможных пучок, она рассматривает себя. Ребра, обтянутые прозрачной кожей, чёрт побери, да под них руками можно залезть, длинные руки, выпирающие ключицы, несколько синяков, татуировки. Она выглядит так жалко, что кажутся смешными и глупыми все выходки, крики. Что эти придурки в ней нашли? Ни красоты, ни ума.       Тен-Тен холодно, она долго держит руки в тёплой воде, но только спустя несколько минут решается умыться. Работа. Да, только работа её и ждёт. Там Конан и Яхико, они не осудят, тактично промолчат и через два, может, три дня забудут. Там, в своём уничижительно маленьком кабинете, Такахаши натянет маску, спрячет свои ломкие волосы под кепкой и всё забудет, как делает это всегда. Она научилась себя ломать.       Лампочка в ванной мигает, быстро стынущие капли сползают до локтей и падают на голые ноги. Тен-Тен не злится на это, как сделала бы это в любой другой ситуации, сейчас она просто не чувствует. Растирает влажной рукой запотевшее зеркало. В отражении ей чудится, будто кто-то стоит у неё за спиной, кто-то знакомый. У него чёрные волосы и на худом лице ямочки от улыбки. Ей нельзя верить своим глазам. Замерев, она вытирает красными ладонями лицо, но мираж не исчезает. Его пухлые губы медленно изгибаются, а на густые ресницы падает едва заметно вьющаяся прядь. О, Ками, даже в самом пьяном бреду не будет таких страшных видений. Ей как будто слышится его мягкое и протянутое неверно «Тенн» грубым баритоном, нисколько не вяжущимся с исключительно привлекательной, если не смазливой внешностью.       — Уходи, уходи, уходи, — шепчет Тен-Тен не своим голосом, — уходи, уходи, проваливай, — кричит, оглушая саму себя.       Она бьет кулаком по белому бедру, и там точно будет синяк. Плескает в лицо воду и от досады и несправедливости шипит. Его нет, его нет. ЕГО НЕТ.       В кабинете пахнет краской и кофе, ребята уже на работе и слишком заняты своими делами, чтобы заметить её, откровенно говоря, паршивый вид. На сегодня три записи, и спасибо всем существующим и несуществующим богам, за то что среди них нет Ино. Эта блондинка могла бы легко вытрясти из неё всю душу. Второй клиент приходит к трём, и, не шутя, Тен-Тен скажет, что после послания от «Учихи» этот визит не к добру. Призраки прошлого оживают сейчас.       — Чертовка Такахаши?! Не ожидал тебя увидеть, — мужчина как будто не договаривает, но одного его появления достаточно, чтобы Тен-Тен, словно всеми забытый на антресолях мешок, рухнула на свой стул, уставившись на посетителя.       — З-здесь? — едва ли боязливо спрашивает она, сжимая в руке маску.       Старый приятель сначала молчит, а после, ухмыляясь, как гиена, произносит неожиданное:       — Вообще.       Тен-Тен, словно потеряв любую возможность к движению, лишь смотрит за тем, как самодовольный Матсураси садится на кушетку, кладёт рядом куртку и достаёт телефон.       — Мои приятели будут рады узнать, как ты устроилась здесь, — Хидан оглядывает кабинет и буквально зависшую Такахаши. В этой компании она всегда теряет своё имя. Теряет себя и других. — Мы думали, Учиха утащил тебя с собой, но ты, оказывается, живучая…       Такахаши выдыхает. В этом кабинете, определённо, нечем дышать. Хидан всегда выбирает слишком резкую туалетную воду, ведёт себя чрезвычайно пафосно, а за одни лишь его кривые улыбки и взгляды, въедливые, под кожу, хочется врезать раза четыре. Его стиль жизни не прошёл мимо: он сильно похудел и выглядит чуть ли не хуже, чем сама Такахаши — глаза впали, а скулы заострились.       — Кто из вас всех ещё жив? — перехватывая некоторую инициативу и чувствуя себя увереннее, Тен-Тен встаёт со своего стула и готовит кофе. Нужен выдох.       — Не хами, Такахаши, за тебя больше некому заступаться, — Матсураси смеётся и кивает в сторону кофе, — прояви гостеприимство.       — Тебе здесь официально не рады, обойдёшься.       Слова Такахаши звучат, как плевки. И её гость знает, что это именно они и есть. Оскорбления Матсураси не терпит обычно, но сейчас почему-то продолжает сидеть.       — Ты со всеми клиентами себя так ведёшь?       — Исключительно для тебя стараюсь, — рявкает Такахаши, поджимая на регулирующем рычаге стула ноги. Запах кофе отрезвляет и возвращает в ту реальность, где она прибывает последние годы, где мир — божественная недоделка, партак, вокруг одни идиоты, и ни до кого из них ей нет дела. Все должно идти как прежде, несмотря на глюки и неожиданные подачки с небес.       — Кажется, договориться на этот раз не получится?! И всё же, следи за языком, потому что-то когда-то ты вернёшься и придётся стирать коленки, вымаливая прощение, Такахаши, — Матсураси встаёт с кушетки, забирая все свои немногочисленные пожитки, прощаясь двумя пальцами от виска, уходит. Такахаши проклинает его улыбку и туалетную воду.       Воздух в кабинете накалён, и ей кажется, что она даже слышит электрический треск сквозь метал-рок песню преемников KISS, разносящуюся из динамиков планшета. Тен-Тен глубоко вдыхает, опустошая до середины чашку и закрывая саднящие глаза. Ей вовсе не хочется думать о том, что Хидан не бросает слов на ветер, и если вдруг в её жизни вновь появится та компания, то до своих несчастных тридцати она вряд ли протянет.       Только Тен-Тен (с уходом Матсураси вновь вернувшая себе имя) открывает глаза, оглядывая замотанную в плёнку кушетку и в спешке скидывая на «подарок» Хидана кепку, в кабинете появляется Конан, раздражающая не только своим появлением, но и премерзким голосом:       — Такими темпами, как от тебя сбегают в последнее время клиенты, мы на аренду вряд ли наскребём, — Конан морщится от громко играющей музыки — эту группу она жуть как не любит — и заходит в душное помещение, прикрывая за собой дверь.       Тен-Тен запуганно смотрит на свою кепку и тут же на коллегу, пытающуюся засунуть свой нос, куда не следует. Ей нельзя здесь быть, нельзя узнать о самых страшных тайнах, что скрывает за душой Такахаши. Хаюми медленно продвигается вперёд по помещению, не смотря на тату-мастера. Тен-Тен страшно. Она снова кидает взгляд на кушетку, надеясь не обнаружить там мерзких подарков Хидана, но ничего не меняется. Её кепка всё там же.       — Не хочу показаться навязчивой, и вообще мне очень неудобно, но, может, у тебя что-то случилось? Ты выглядишь, — Конан замялась, явно подбирая необидные слова, — потерянной…       Синеволосая девушка оглядывает кабинет, не меняющийся уже несколько лет, и как только присаживается на кушетку, Тен-Тен резко дёргается, на полпути как будто забывая, что хотела сказать. Раскосые карие глаза встревоженно хмуры. Такахаши внимательно следит за каждым движением Хаюми, нервно вздыхая, когда та приближается к кепке.       — Ты можешь поделиться или на крайний случай взять несколько выходных, мы беспокоимся, — Конан подняла плечи, показывая, как неловко она себя чувствует. Тен-Тен это не заботит.       — Всё в порядке, — шикает татуировщица, — он просто передумал.       Такахаши подходит к двери, открывает её и одновременно показывает, что нахождение здесь лишних не к месту. Хаюми все быстро понимает и уходит, не говоря ничего напоследок. Наконец-то Тен-Тен может спокойно выдохнуть, закрыв на замок дверь, и закинуть «подарок» Хидана в рюкзак с глаз долой, а кепку водрузить на положенное ей место, конечно же, козырьком назад. Она медленно подходит к кушетке, опирается на неё обеими руками, рассматривая будто впервые в жизни, делает музыку тише и сворачивается клубком на той же кушетке. Её тошнит от нехватки сна и еды, ей плохо душевно от этих тупых невозможных совпадений.       Убаюкивающий хриплый голос успокаивает удивительно быстро, Тен-Тен почему-то вспоминает вечер в клубе, когда Хьюга вернул кепку, когда Кан, дурак, снова пришёл очень не вовремя, вспоминает вечер в парке на побережье. Ей было спокойно. В жилах не стыла кровь, нет, она знала, что ожидать от мальчишки (почти её возраста, но всё же глуповатого), она знала, где и как он прикоснётся, что скажет, как будет смотреть, и ей нравилось это постоянство. Она лишь не знает, как тот самый парнишка — по ней — с ума, за ней и из-за неё. Может быть, даже ради неё.       Воздух в этом кабинете снова холодный, она почти мёрзнет и не ощущает, как из закрытых глаз скатываются по впалым щекам слёзы. Она вспоминает университет и самые простые годы в своей жизни, закончившиеся, как по сценарию тупого фильма, ужасно. Жаль, но события её жизни прописаны явно не Бессоном, скорее Кингом. Одно радует — есть Шикамару, он умеет помочь.       Она просыпается спустя полтора часа, когда дверь почти выламывает Конан, кричащая своим второсортным голосом что-то про очередного клиента. Тен-Тен резко встает, что даже в глазах на мгновение темнеет, и, потирая глаза и поправляя кепку, открывает дверь. За аккуратной фигурой коллеги в очередном откровенном наряде стоит более массивная, самую малость расплывающаяся в глазах Тен-Тен.       Ей почему-то очень хочется послать весь этот мир к чёрту и ходить по аду, привередливо тыкая в сторону тех котлов, что ей приглянулись. Хочется сесть на родную «хонду» и уехать куда подальше из грёбаного Токио. А остаётся только смеяться. В себя. Так, чтобы Конан ничего не поняла. Так, чтобы всё понял Хьюга у неё за спиной.       Под недовольный взгляд Конан и смех Яхико на фоне Тен-Тен закрывает за вошедшим Неджи дверь, на которую тут же опирается то ли чтобы не упасть, то ли чтобы не убить его к чёртовой матери на месте. Для полного счастья ей, определенно, только его и не хватало. Теперь коллекция собрана: письмо от мёртвого приятеля — есть, пакет травы от его друга-конченого придурка — имеется, истерика от всего перечисленного — на месте, ну и Неджи, конечно же, Неджи, куда же без него. Осталось Канкуро явиться с предложением и кольцом.       — Ну привет.       Такахаши хреново. Она хочет домой.       — Пришёл рассказать, какая я неумеха? Выход здесь, ну так, если вдруг забыл, — Тен-Тен кивает на дверь за спиной и проходит к своему непосредственному рабочему месту мимо Хьюги и мимо всех проблем, которые его появление ей сулит.       Неджи смеётся про себя, сожалея лишь о том, что Тен-Тен находит свои кеды интереснее, чем разговор с ним или хотя бы взгляд в его сторону. Впрочем, неважно, он справился даже без помощи Шикамару и, в принципе, горд этим.       — Я бы предпочёл рукав, с твоего позволения, разумеется, — голос Неджи в противной тишине кабинета звучит мягко, преувеличенно заботливо.       — Ты, наверное, адресом ошибся.       Тен-Тен ставит чайник, потому что желудок уже в трубочку свернулся и, кажется, поедает сам себя, а, кроме кофе, в закромах её рабочих шкафов вряд ли можно найти что-то более полезное. Прибор негромко шумит, потрескивая, а на коже девушки выступают мурашки — ей холодно.       — Да нет, я именно к тебе и шёл, — Хьюга подходит к тату-мастеру близко, смотрит на неё в упор, а она сквозь него, и резко кладёт на столешницу её же эскиз почти месячной давности. Чёрные линии почти незаметно затерлись, но Такахаши это и не важно — она узнала свою работу.       — Я думала, в прошлый раз мы всё выяснили.       Брезгливость Тен-Тен сегодня проявляется крайне остро. Стоящий в трёх сантиметрах от неё Неджи, с его извечным въевшимся в одежду и волосы (сегодня убранные в пучок петлёй) запахом крепкого эспрессо, без ухмылки, но с удивительно озабоченным взглядом, подчёркнутым длинными тенями ресниц на бледных щеках, её раздражает своим присутствием. Пугает тем же. Тен-Тен не нравится такое положение дел, она пытается сделать шаг назад, но, к несчастью, некуда, пытается не думать о траве в рюкзаке и зачем Хидан вообще её подкинул. Она выставляет руку вперед, касаясь теплой чёрной толстовки и ощущая, как резко сбилось дыхание Хьюги, и спустя полминуты ощутимо толкает парня назад.       — Мне так не кажется, — вот она, эта его улыбка, что аж бесит, — да и рукава у меня всё ещё вроде как нет.       Хьюга покорно отступает, занимая место на кушетке, и наблюдает неотрывно за худощавой фигурой в старой футболке, криво заправленной в джинсовые шорты, медленно пытающейся приготовить этот отвратительный растворимый кофе. Однако сейчас он уже вряд ли отважится снять с её тёмных волос кепку или попытаться подойти ближе, чем это было минуту назад. Сегодня она выглядит раздавленной, почти убитой, но ему она не скажет, нет, не скажет.       Со стороны тату-мастер почти молится на чашку в своих руках, но вскоре всё же становится живее, задаёт какие-то простые вопросы, скорее всего прописанные во вряд ли существующем кодексе татуировщиков. Она ловко преобразует разложенную кушетку в кресло, куда приглашает кивком головы сесть Хьюгу, подгоняет под его правую руку холдер, натягивает перчатки и маску на пол лица, достает стерильные иглы, делает точную разметку и приступает к работе. Не обращая внимание на редкие высказывания со стороны клиента, Такахаши делает всего пару перерывов, когда у неё звонит телефон — звук старой раскладушки несносен.       Тен-Тен аккуратно стирает бумажным полотенцем обезболивающую антибактериальную пену и наносит мерзкую прозрачную мазь. Её касания к коже лёгкие, почти неощутимые, и Неджи действительно стыдно за те слова, что были сказаны им в этом же кабинете почти месяц назад. Уже сейчас тату выглядит эффектно, Такахаши, конечно же, сказала, что краска будет выходить ещё несколько дней, и завтра ему ещё нужно будет к ней зайти и сменить одноразовую пеленку, в которую она замотала его руку, на «дышащую» плёнку, чтобы не сильно париться с заменой пелёнок и покрытием тату кремами.       Неджи следил за ней каждую секунду её работы: как аккуратно она переносила рисунок, постоянно интересуясь, насколько её художество соответствует его ожиданиям, видел, как напряжённо она хмурила свои карие глаза, пристально наблюдая за движением молниеносной иглы. Она крепко держала его руку, но Хьюга точно знает, что ни одного синяка он не обнаружит, даже несмотря на то, что Тен-Тен, мягко говоря, не в восторге от его присутствия. За работой она впервые показалась ему красивой.       — Подходи завтра ближе к часу, — говорит она, когда конверт уже на её столе, а Хьюга снова в своей чёрной толстовке. Она медленно убирает всю грязную плёнку, выкидывает использованные одноразовые материалы и прибирается (тупо сдвигая всё в сторону) на столешнице. Ничего не по теме.       Неджи молча уходит, а Тен-Тен переодевается, скидывает в рюкзак телефон и прочую мелочь, включая заработанные деньги, и движется к выходу, закрывая кабинет на ключ. На сегодня наконец-то хватит. Выбегая из небольшой студии, она спешит к лестнице, но на первой же ступеньке чуть не падает. За руку её кто-то тянет обратно, и в тени она с трудом рассматривает Неджи.       — Что тебе надо, бариста?       Голос Тен-Тен раздаётся эхом, он грозный и усталый.       — Нам нужно поговорить, — уверенно заявляет Неджи, не отпускающий её руку.       В ответ раздаётся лишь смех. Два, ан нет, три придурка решили разыграть с ней убогие сцены из фильмов? С двумя из них она готова только на взрослые картины, а третьего к чёрту. Тен-Тен не хочет говорить ни с ним, ни с кем-либо ещё.       — Поговорить? Хьюга, ты в своём уме? — хрип, а не голос. — Ты двадцатилетний мальчик, поймавший звезду в свои девятнадцать. Собираешься на этом прожить всю жизнь? Удачи.       — Успокойся и послушай меня.       — Расскажешь, как у нас всё классно сложится? Так пойми уже, мать твою, мне не нужен мальчик, живущий с папочкой за его же счет. Мне не пятнадцать, чтобы верить в сказки про рай и шалаш. Иди к чёрту, слышишь меня? Хьюга, отпусти меня и вали к своему папаше под крылышко горевать, как всё грустно в твоей жизни сложилось.       — Сука, Тен-Тен.       Белые пальцы заметно сжимаются на её запястье, и точно будут синяки, но у неё получается перехватить его руку и высвободиться. Такахаши злится, ощущает, как противное чувство волнами накатывает, захлёстывая все здравые мысли. Он бесит её одним своим видом. И если вдруг завтра надумает явиться, она придушит его или сама сбежит.       — Да пошёл ты.