Полёт попугайчика

Глава 8. Томми потом вспомнил: это был последний раз, когда они собрались втроем. Собрались по привычке и из чувства долга — начатое дело требовало завершения. Все было не так, как в тот день, когда решили участвовать в конкурсе. Теперь сидели не на полу и не рядышком, а за столом, напротив друг друга, словно бизнесмены в переговорной зале. Томми время от времени поднимал глаза и с удивлением рассматривал лица своих друзей: широкоскулое лицо Карлы с сероватыми полными губами, вдруг потерявшее выражение детской гордости. Это было лицо взрослой девушки и на нем наметились уже взрослые черты. Томми мысленно состарил Карлу и увидел большеглазую афроамериканку с выщербленным морщинами лбом и вялым комочком обвисшей шеи. Алекс тоже изменился. Томми помнил его маленьким зверьком, несимпатичным хорьком с неизменно веселыми глазами, а теперь видел юношу с бледным аристократическим лицом: тонкая переносица, двойные верхние веки, от которых взгляд Алекса превращался в снисходительный и насмешливый; нервные губы и маленький подбородок. Томми понимал, что эти изменения произошли не за один день, просто он долгое время жил прошлым, и оно ослепило его. Алекс и Карла давно выросли, а Томми все еще цеплялся за их прежние образы, как ребенок пухлой ручонкой цепляется за руку матери. Нужно было посмотреть и на себя, и Томми посмотрел. Приподнялся и заглянул в зеркальную поверхность кухонного шкафчика. Попугайчик, Попугайчик, ты ли это? Что с тобой случилось? Куда пропал нелепый рыженький мальчик? И кто это — напротив тебя самого? — Сядь, — брезгливо сказал Алекс. Он нервно курил, глубоко затягиваясь, и теперь совсем не кашлял. Томми представил: Алекс, уже взрослый, постоянно одергивает свою жену. Он не говорит ничего обидного, обычные фразы: «Сядь. Ты приготовила ужин? Нет, милая, это не ужин. Тебе так кажется. Повернись. Ты думаешь, это платье тебе идет? Припаркуйся правильно. Мне кажется, ты расходуешь слишком много бензина. Где ты была? У Дафны? Эта Дафна просто тупая сучка, и все ее окружение такое же. Ребенок плачет, милая. Ты не умеешь успокаивать детей?» Он будет говорить очень тихо и вкрадчиво, а когда она в отчаянии разобьет первую тарелку, спросит: «Разве я сказал что-то плохое? Разве я кричал на тебя? Откуда такая истерика, милая? С тобой что-то не так. Я всего лишь спросил, где ты была. Ты могла бы просто сказать — в парикмахерской, но вместо этого ты бьешь посуду. Успокойся, на тебя смотрят дети. Каково им знать, что их мать истеричка?» И дети, повзрослев, будут рассказывать школьному психологу: «Мама всегда была неадекватна. Папа очень тихий и спокойный человек, он никогда не повышал на нее голос, а она постоянно орет и психует. Мне жалко папу, он ее очень любит и поэтому терпит все эти истерики». — Ты написал приличное интервью? — спросил Алекс. Томми глянул на Карлу. Та сидела очень прямо и держала обе руки на беленьком конверте с фотографиями, но открывать конверт не спешила. Томми положил на стол папку с недавно отпечатанным интервью, потянулся к тлеющей в пепельнице сигарете, затянулся и прикусил фильтр зубами. От поднимающейся вверх струйки дыма пришлось прищуриться. Зеркальные шкафчики подернулись дымкой и тихонько тронулись с места. — Значит, так, — сказал Томми, затянулся еще раз и затушил сигарету. — Мы слишком разные, чтобы прийти к единому решению, поэтому все наши собрания раньше заканчивались ничем. Поэтому я предлагаю ничего не смотреть и не обсуждать. Будем доверять друг другу. Я верю, что Карла сделала отличные фотографии. — Я верю, что Томми написал хорошее интервью, — тихо сказала Карла. Алекс пожал плечами: — Я верю, что написал отличную статью. И он тоже положил на толк распечатку в полупрозрачном пластике. — Но есть вопрос, — добавил он. — А как быть с почтой? Кто-то один должен будет отправить е-мейл, но тогда он сможет посмотреть фото и почитать тексты, а это несправедливо. — Отправим обычной почтой, — сказал Томми. — Время еще есть, почта работает хорошо. Запихнем все в конверт и отправим. Я сам схожу к мистеру Пибоди. Карла встала и вышла, а вернулась с большим пластиковым конвертом. — Моя мама отправляет в них семена в подарок бабушке, — пояснила она. — Какой бабушки? — заинтересовался Томми. — Для мамы моего отца, — не поднимая глаз, сказала Карла, вкладывая в конверт поочередно папку Томми, Алекса и свои фотографии. — Она любит выращивать цветы. — А где сам отец? Карла повела плечами, будто подул откуда-то холодный ветер, и ей стало зябко. — Он был не очень хороший человек, — произнесла она. — Мама говорит, плохие парни всегда притягивают молоденьких дурочек, вот она и попалась… — Тогда я — твоя мечта, Карла, — встрял Алекс. — Я по-настоящему плохой парень. В доказательство он снова закурил и пустил дымное, колыхающееся кольцо. Карла ничего ему не ответила. Томми быстро встретился с ней глазами и отвел взгляд. — Но бабушка очень хорошая. Она хотела взять маму и меня к себе, но он не захотел. Она очень помогла маме, когда я родилась, оплатила все медицинские услуги и первая взяла меня на руки. Голос Карлы стал звучать тише, ласковей, словно она рассказывала сказку. — Она присылает мне на Рождество подарки и письма с засушенными цветами. — Ты ее видела? Карла покачала головой. — Только на фото. Мы никогда не ездили к ней. Отец считает меня и маму… чужими людьми и не пустил бы в дом. Он женился еще пару раз, у него двое детей. Когда он умрет, а я стану самостоятельной, я найду их, и тогда у меня будут два брата. И бабушку обниму, наконец… Томми подумал: ее наверняка уже не будет в живых, этой странной бабушки, разбивающей цветники и отсылающей на Рождество подарки для внучки, которую она видела всего пару раз. — Я хочу заметить, — нарушил молчание Алекс, — что мы должны помнить — если кто-то из нас слажал, то нашу заявку на участие в конкурсе могут отклонить. Но винить нам будет некого, потому что мы так и не посмотрели фото и не прочитали тексты. — Это к лучшему, — сказала Карла и запечатала конверт. — Пожалуй, все. Держи, Томми, это твой пропуск в колледж, не потеряй по дороге на почту. — Потерять? — Ну ты же потерял сегодняшний доклад! — Я его и не писал, — признался Томми. — К черту эти доклады, если я буду писать доклад про каждую войну, которая когда-либо была, на этой планете закончится леса, и «зеленые» останутся без работы. Все, мне пора. Он встал, а за ним поднялся Алекс: — Я все еще вычитываю свою статью об игре, — заявил он. — Хогарт снова в строю, так что субботняя игра будет феноменальной. Мы порвем их, как… как «Патриоты Новой Англии» порвали «Жалких нянь». — Кого? — спросила Карла. — Ты когда-нибудь будешь смотреть что-нибудь, кроме роликов с милыми кошечками? Нельзя не знать таких вещей. Ладно, мы просто порвем их. Томми, ты придешь на игру? «Ты единственный в этом городе, кого я хочу видеть в болельщиках на моих матчах». — Вряд ли, — спокойно сказал Томми, завязывая шнурки кроссовок. — У меня уйма дел. — Да, — встрепенулась Карла, — ты помнишь о нашем деле? — Ага, — ответил Томми и выпрямился. — Все будет нормально, Карла. — Что вы там без меня мутите? — подозрительно поинтересовался Алекс. — Карле нужна помощь, — отозвался Томми. — Миссис Нобл просила ее освободить гараж от всякого хлама… — Понял, понял, это без меня. Карла улыбнулась и на прощание помахала Томми рукой. Если она и волновалась об исходе своего дела, то успокоилась уже утром, когда увидела на руке Томми подаренный ею когда-то кожаный браслет. А теперь была не просто спокойна, но и счастлива, хоть и немного напугана. Проводив друзей, она пошла на кухню, выбросила окурки из пепельницы в мусорное ведро, промыла ее под струей холодной воды. Пока черная муть крутилась в забившейся раковине, она думала о том, что правильно сделала выбор: Томми повзрослел, и давно уже не выглядит так жалко, как раньше. Конечно, он не из тех, сексом с которыми можно гордиться, но и не последний неудачник вроде Дилана Аллена, от которого всегда попахивает мочой и зубной гнилью, смешанной с запахом фруктовой жвачки. Томми симпатичный, необычный и добрый. Ему очень идет эта рыжая рубашка и тертые джинсы, — словно и не Попугайчик он вовсе, а какой-то другой, незнакомый парень. Если постараться, в него можно даже влюбиться. Карла поставила пепельницу на полочку, тщательно вытерла стол и покачала головой: нет, тебе, Карла, нужно подниматься вверх, а не опускаться до влюбленности в неудачников. Томми есть Томми, одна его оранжевая рубашка ничего не меняет. Миссис и мистер Митфорд пили чай. Мистер Митфорд выглядел нелепым и беззащитным без своей обычной газеты, словно рыцарь, с которого стянули шлем. Миссис Митфорд потянула носом и с чувством сказала: — Ффу. Миссис Нобл так и не бросила курить? — Нет, конечно, — ответил Томми, прихватывая из вазочки булочку с кремом. — Ее никто никогда без сигареты не видел. — Самоубийца, — сказал мистер Митфорд. — Как те люди, которые зачем-то лезут на Эверест, правда, дорогая? — Эверест это место силы, на вершине которой сосредоточены лучи космической энергии… — рассеянно ответила миссис Митфорд. — Томми, ешь здесь, не нужно тащить еду в спальню. Томми сел на диванчик, подальше от родителей, чтобы у них не было больше повода поднять вопрос о сигаретном дыме. — Мам, — позвал он. — Ты не знаешь, как звали жену мистера Пибоди? Вместо миссис Митфорд ответил мистер Митфорд: — Анна, — сказал он и волнистым тупым ножом намазал на булочку мягкое масло. — Нет, — сказала миссис Митфорд. — Анна — это жена старого мистера Пибоди, Томми его не знает. А жену Артура Пибоди звали… звали… — Анна? — Да не Анна! — рассердилась миссис Митфорд. — Что ты заладил — Анна, Анна… — Анжела? — предложил Томми. — Может, и Анжела, — согласилась миссис Митфорд. — Это было давно, Томми, такие вещи мало кто помнит. — У людей вообще избирательная память, — сказал Томми и поднял голову, чтобы посмотреть на реакцию. Реакции не было. Вечернее чаепитие продолжалось. — И про маленькую проблемку мистера Джонсона вы тоже не помните? — Это школьный учитель? Мистер Митфорд наморщил лоб. — Я помню, мистер Джонсон припарковался на месте для инвалидов и получил штраф в две сотни долларов, — неуверенно сказал он. Томми положил недоеденную булочку на краешек стола и улизнул, прежде чем ему успели сделать замечание. У себя в комнате он сел на кровать и подтянул к себе ноутбук. Томми весь день отгонял от себя страшную мысль, которая появилась у него при виде Хогарта, вытаскивающего чертовы презервативы из автомата, а теперь остался с ней наедине. Наедине с собственными мыслями — отрезать бы себе голову, чтобы этого больше не было. Томми сжал виски руками и пробормотал: — Не надо, прекрати об этом думать… Ноутбук загружался, еле слышно жужжа. За окном медленно сгущались сумерки. Дерево, росшее прямо перед домом, робко стучалось в стекло. Томми миновал свои обычные закладки и ввел в поисковую строку: «Как понять, гей я или нет». Он открыл первую же подвернувшуюся страницу и нашел точно такую же фразу, написанную кем-то на форуме пару месяцев назад. Под коротенькой фразой тридцать шесть страниц обсуждения. «Если такая мысль есть, и ты колеблешься, значит, ты гей. Пистолет дать?» «Выпей соляной кислоты. Если сдохнешь, значит, гей. Все пидоры дохнут от соляной кислоты» «Парень, что случилось-то?» «Начинай дружить с девчонками. Мальчишки тебя уже не поймут» «Пьяный, что ли? Или просто мудак?» «Убейся. Вот что мы делать будем, если все вдруг станут пидорасами? Как плодиться-то будем?» «Это же хорошо! Нам девчонок больше достанется!» «Ты имел сексуальные связи с людьми твоего пола? Ты хотел бы иметь сексуальные связи с людьми твоего пола? Ты думаешь о сексуальных связях с людьми твоего пола?» «Ты не переживай, я слышала, что для подростков бисексуальность это нормально». «Эй, бро, подумай об этом всерьез, пока не поздно. У тебя еще есть шанс остаться нормальным». «Геи такие же люди, как и все» «А с какой целью ты здесь об этом пишешь? Выйди в поле и ори там, что ты гей» «Может, у тебя просто депрессия?» Дочитывать Томми не стал. Он аккуратно снял ноутбук с колен и прилег. Его неожиданно замутило, накатила слабость. Он знал, что все не так просто. Он знал, что любой из жителей города на вопрос о гомосексуальности ответит приблизительно так: «Я ничего не имею против геев, но…» И то, что будет после «но», лучше не знать. И лучше было не лезть в Интернет. Ничего не читать и не пытаться найти там ответа. Знал, но все равно испытал что-то вроде короткого шока. Словно снова на него направлен карабин, и кто-то неведомый, безликий, спрятанный за никами и юзерпиками, как за хоккейной маской, медленно нажимает на курок. За маской и мистер Пибоди, и мистер Джонсон, и Берт Моран, и мама, и даже Кит Хогарт. Слипшиеся в единый ком, не разобрать где кто. Кажется, правый глазик все-таки принадлежит мистеру Джонсону, но его почти полностью скрывает чей-то белый, толстый нос. Под прицелом у Кита было страшно, а теперь страшнее вдвойне. Потому что Томми осознавал — он сам, он, Томми Митфорд, тоже часть безликой массы за хоккейной маской. Он тоже готовит импульс, чтобы нажать на курок и разнести голову себе же, Томми Митфорду. Успокойся же, Томми, задай себе пару простых вопросов, и ты во всем разберешься. Когда тебе начали нравиться девочки? Тебе ведь нравятся девочки? Ты целовался с Бритни Сэндерс пару лет назад, когда играли в бутылочку… Запиши это на свой счет, Томми. Тебе понравилось? Сконцентрируйся и вспомни! Ты рад, что Карла хочет заняться с тобой сексом? Ты хочешь заняться сексом с Карлой? Видишь, все хорошо. Ты идешь по правильному пути. Сначала Бритни, теперь Карла. От Кита Хогарта тебе ничего не нужно. Тебе не больно оттого, что он связался с Минди, ты просто обиделся, потому что вашей дружбе конец, правда? Правда, Томми? «Ты педик, Митфорд! Алекс нам все рассказал!» Господи, еще и Алекс тут… И сам Господь Бог, который пристально за тобой наблюдает, Попугайчик. Господь Бог знает все, он, наверное, уже выписал тебе пропуск в ад, а там дьявол, прищурившись, рассмотрел заявку и устало вздохнул: «Очередной педик. Создатель, откуда они берутся? Гитлер основательно подчистил эту братию, котлы до сих пор забиты под завязку, он лично руководит их секцией — вон там, за виселицами и крюками, видишь? Это твои шуточки, создатель, все твои шуточки: в католической порядочной семье Митфордов откуда-то взялся пидорас, ха-ха, ну и рожа будет у его мамаши, когда она узнает! И все же, создатель, ты бы поумерил пыл, ад местечко строгое и со своими порядками, эти педики сокращают мне место для убийц, педофилов и прочей элиты. Беру заявку в последний раз, а ты уж сам разберись: либо объяви им индульгенцию, либо создай еще какой-нибудь ад, чувак, а мой в эти дела не замешивай». И Томми представилось, как дьявол берет его за руку раскаленной твердой лапой и ведет по огненной дороге: «Тебе просто не повезло, парень. Если бы твоя мамаша не забивала тебе голову моим существованием, ничего этого не было бы». Томми скрючился на кровати, держа заледеневшие ладони у висков. Он ничего в себе так и не понял, а поговорить было не с кем. Некоторое время он лежал, обдумывая, что делать и стоит ли вообще что-нибудь делать, и вдруг вспомнил человека, который мог бы ему помочь. Томми тихонько поднялся, открыл дверь и прислушался: снизу раздавалось бормотание телевизора и тихий смех миссис Митфорд. В коридоре было темно и тихо. Томми сделал несколько шагов и проскользнул в спальню родителей. Прислушался. По-прежнему тишина, в темноте виднеется край кровати, застеленной шелковым покрывалом, обшитым пушистыми красными кистями. В темноте кисти эти казались багряно-черными. Томми присел на корточки, выдвинул ящик с бельем и запустил руку под стопки выглаженных простыней. Он быстро нащупал пачку банкнот, не глядя, выдернул из пачки несколько штук, сунул их в карман и вскочил. Ему показалось, что дверь тихонько открывается, и он прижал ее рукой, навалился всем телом. Что угодно, но только не быть застигнутым врасплох. Поселиться в этой комнате и больше никогда не выходить. Сердце бешено стучало. Томми еще пару секунд держал дверь, пока не догадался, что она так же неподвижна, как и прежде. Никто не открывал ее. Никто не намеревался появиться на пороге и ввергнуть Томми в еще больший ад. В свою комнату Томми вернулся на негнущихся ногах, повалился на кровать и закрыл глаза. Он не разделся, и свернутые купюры в кармане джинсы неприятно давили в бедро. Это хорошо, подумал Томми. Это не даст мне заснуть. Ждать пришлось долго. Мистер и миссис Митфорд смотрели телевизор допоздна, за окном совершенно стемнело, и Томми покусывал пальцы, пытаясь представить себе, как выходит в эту темноту, пробирается на ощупь, спотыкается, падает, вытягивает перед собой руки и ни находит перед собой ничего… В конце концов на лестнице раздались шаги, хлопнула дверь соседней спальни. Вряд ли миссис Митфорд полезет ночью проверять свои наличные запасы, но Томми все равно похолодел и замер. Часы отсчитали еще час, потом полтора. Ни звука. Томми откинул одеяло, встал и тут же налетел на что-то твердое. Оказалось — ноутбук, валяющийся под ногами. От этого ноутбука, как от коробки с ядовитыми змеями. Томми отскочил прочь, рванул на себя дверь в паническом приступе страха, скатился по лестнице и выбежал на улицу, забыв прихватить куртку. На углу дома желтел фонарь. Томми шарахнулся и от него, боясь быть замеченным из окон, и побежал по обочине улицы, пригибаясь, как солдат под обстрелом. Где-то залаяла собака. Томми свернул в переулок за домом миссис Банди, миновал отвратительно воняющий кислым железистым запахом мусорный бак («А ну-ка, Митфорд, залезай!») и остановился на перекрестке, откуда начинал свой путь утренний молочник. Здесь он отдышался и прикинул: бежать придется через весь город. Холода Томми пока не чувствовал, напротив, ему было так жарко, словно дьявол уже примеривался к тем температурам, которые собирался испытать на новом подопечном. Место, куда Томми должен был отправиться, никак не называлось. Строго говоря, его не было на карте города. Белое пятно, которое старательно обходят те, кто дорожит своей репутацией. И все же Томми вспомнил, словно сам город шепнул ему на ушко — этот бар когда-то назывался «Сойка» и в шестидесятые был одним из тех заведений, на которых висела табличка «Для цветных». Потом табличка бесследно исчезла вместе с названием бара. Новое никто придумывать не стал, в безымянный бар потянулись безымянные личности, а на другом конце города открылся приличный «Клён», поразив жителей уютностью и изяществом интерьера, напоминавшего об охотничьих домиках, служащих на подхвате у семейных аристократических замков. После этого жители сошлись во мнении, что в городе существует только один бар, а старая «Сойка» была вычеркнута из их памяти. Томми предстояло сделать невероятное — заново открыть Америку и договорится с аборигенами, имея в кармане всего пару купюр. Томми сильно сомневался в успехе предприятия — Колумбу было не шестнадцать лет, и он был не один. Но деваться было некуда, и Томми побежал в сторону «белого пятна», стараясь держаться в тени, чтобы не попасться на глаза полицейскому патрулю. Вышла полная луна. Томми бежал, как перепуганный волк, по ошибке оказавшийся в центре каменных джунглей. Или, пожалуй, волчонок. Он нашел бар с третьей попытки. Железная дверь между спящим парнем в разорванной куртке и пеной на губах и маленьким баком с помоями. На баке сидел черный с пролысинами кот. Над дверью тускло светил фонарь, забранный проржавленной решеткой. Томми вошел, крепко стиснув зубы, и оказался в плотной пелене сигаретного дыма. Дым плотными слоями колыхался в воздухе, и сквозь него нечетко вырисовывались: круглые столы, покосившиеся скамьи, сломанный музыкальный автомат без единого огонька и длинная стойка, заслоненная выгнутыми круглыми спинами в рубашках самых разных цветов. Томми прошел к стойке — внимания на него не обратил никто. Над стойкой болталась старенькая колонка, а провода от нее неряшливо тянулись к небольшому магнитофону. Томми с отрешенным интересом узнал в магнитофоне кассетник, а вот несущуюся из колонки музыку узнать не смог. Со второй попытки забравшись на барный стул (он вертелся, скользил и был слишком высоким), Томми поймал безразличный взгляд бармена и попытался выражением лица попросить бармена о помощи. Тот подошел и уставился на Томми. — Я ищу Кевина Кленси! — как можно громче сказал Томми. — Я вызываю полицию, парень, — в ответ пророкотал бармен неожиданно звучным и тяжелым голосом. Таким исполняются мужские оперные арии. — Не надо полицию! — выкрикнул Томми, пытаясь заглушить музыку. — Я не собираюсь пить и пришел только за мистером Кленси! — Кленси? — Он только что вышел, — ответил сидящий рядом с Томми мужчина в клетчатой ковбойке. — Дышит свежим воздухом. Томми спрыгнул со стула, заметив, что бармен тянется к телефонной трубке. — Спасибо, — сказал он и вышел. На улице навалился холод. В дымном помещении бара у Томми закружилась голова, и он прислонился к грязной стене, хватая ртом воздух. Нужно прийти в себя и убираться отсюда, пока за ним не приехали копы. Дурацкая была идея, изначально дурацкая… Томми повернул голову. Совсем рядом кого-то тяжко и долго рвало. В паре шагов от Томми парень в разорванной куртке блевал, держась рукой за край мусорного бака. Потревоженная кошка с голодным видом сидела рядом. Парень выпрямился, поймал пальцами длинную нитку тягучей слюны и стряхнул ее на кошку. Та сразу принялась вылизываться. — Кевин Кленси? — спросил Томми, не веря своим глазам. Бывший тренер футбольной команды только казался молодым парнем — он сохранил спортивную подтянутую фигуру и был высок ростом, но его лицо, обращенное к Томми, было старше его тела лет на двадцать. Сиреневые мешки под глазами, опухшие скулы и восковые припухлости-мешочки — у уголков губ, на подбородке, на висках и даже возле носа. Казалось, под кожу Кевина Кленси закачали поллитра дурно свареной, комковатой манной каши. — Это все сосиски, — сообщил Кленси хриплым, надорванным голосом, обозревая лужу блевотины. — На вкус как были дерьмо, так и остались… С этими словами Кевин Кленси развернулся и, пошатываясь, побрел по переулку, а Томми пошел следом, отставая на шаг. — Надо же… еще не утро, а я так накачался… — бормотал Кленси, — это значит, у меня были деньги… а куда они делись? Он остановился и начал медленно, тщательно выворачивать свои карманы. Из одного из них выпала монетка, и Кленси, кряхтя, принялся ее поднимать, с трудом сгибаясь и качаясь, как колышется привязанный на веревочку воздушный шарик при слабом ветерке. — Мне надо с тобой поговорить, — сказал Томми. Он впервые общался с человеком такого склада, но совершенно его не боялся. Было в Кевине Кленси что-то живое и подкупающее, что явственно проступало даже через пьяную, неряшливую его оболочку. — Ты не играл в футбол, — вполне трезвым голосом произнес Кленси. — Я тебя не помню. — Не играл, — согласился Томми. — Я вообще неудачник. Кленси протяжно фыркнул, подобрал наконец монетку и сунул ее в карман. — Тогда тебе снова не повезло, — сказал он. — Старина Кленси идет домой и будет там спать. Ляжет на свою кроватку и будет баю-баюшки… Хотя, нет. У старины Кленси дома где-то была бутылка виски, значит… значит, мы ее выпьем и… Томми показалось, что этому человеку привычно общаться с самим собой в третьем лице. — Поговори со мной, и у тебя будет полно этих бутылок, — быстро сказал Томми. — Я принес тебе деньги. — Хочешь купить старину Кленси? Старина Кленси неподкупен… сколько у тебя денег? Томми ответил. — М-да, — выговорил Кленси, — видать, тебя и впрямь припекло. О чем речь пойдет? Томми снова коротко ответил. Он дрожал от пронизывающего холода. Кевин Кленси остановился и смерил Томми тяжелым, проницательным взглядом. Словно оценивал на футбольном поле, не зная, стоит ли выпускать такого игрока или не позорить команду. — Иди-ка домой, — хмуро сказал он, но Томми услышал в его тоне злую, недоверчивую нотку, и поспешил развеять подозрения. — Я не издеваюсь, — быстро сказал он. — Я прошу помощи. Меня никто не подсылал, я пришел сам, я один, я никому не скажу. — Как тебя зовут? — спросил Кленси после недолгой паузы. — Томми Митфорд. — Вот что, Томми. Я пьян как сотня фермеров на празднике сбора урожая. Я не узнал бы сейчас родную маму. Толку от меня тебе никакого. — От других еще меньше, — упрямо сказал Томми. Кевин Кленси рассмеялся диким, с привизгиванием, смехом, и поманил Томми за собой. — Пойдем, малыш. Дотопаем до моей берлоги и там уже разберемся. Если оставить тебя на улице, ты завтра будешь валяться с ангиной и воспалением легких одновременно. Я таких кузнечиков, как ты, насквозь вижу. Вы еле дышите и то только по милости господа бога, не иначе. Кевин и Томми вовремя свернули на узкую улочку, зажатую между двухэтажными зданиями. Позади по дороге медленно прошуршала полицейская машина. Кевин жил в одном из этих домов. При постройке все они были одинаковые, но со временем приобрели отличительные черты. Первый обзавелся татуировками из граффити и выглядел как реклама тату-салона, второй осел на один бок, и под его хромающую, припадавшую сторону подлили бетона, и теперь он выглядел кораблем, медленно погружавшимся в серую лужу. Третий и четвертый дома по какой-то нелепой прихоти попытались перекрасить в зеленый цвет, и покраска эта выявила все язвы, все трещины и потертости старых зданий, беспощадно выставила полными инвалидами даже на фоне своих ближайших соседей. Лестницы в этих домах были узкими, а ступени — разной ширины, и Томми то и дело спотыкался, в Кевин вовсе почти полз. Квартира его состояла из одной комнаты, она же являлась кухней. Кровать, диван, кресла и стойка с телевизором беспомощно сбились в кучу, потесненные гигантским обеденным столом, плитой и кухонными тумбами. На столе вперемежку обитали: носки, полиэтиленовые пакеты, недоеденные бургеры, пробки, сухие макароны, цветные журналы и обрывки газет, там же лежало сероватое кашне крупной вязки и смятая майка с названием футбольной команды. Судя по ее виду, она давно исполняла роль тряпки. Ни компьютер, ни ноутбука Томми не заметил. — Садись, — пригласил Кевин и шикарным жестом сбросил хлам со стола на пол. Сам он принялся бродить по комнате, ворочая мебель и натыкаясь на углы. — Она была где-то тут, крошка… Моя старая добрая крошка… Вот же! И он извлек откуда-то громадную кофеварку. — Выпускаешься в следующем году? — Да. Томми присел на клеенчатый стул и принялся наблюдать за процессом варки кофе. — И такой уж прямо совсем неудачник? — Не совсем… В этом году меня даже взяли участвовать в ежегодной пьесе. — А чем еще занимаешься? — Ничем. То есть, я писал всякое-разное, и многим в Интернете даже нравилось то, что я пишу, но в Интернете двадцать тысяч человек могут поставить лайк даже под фотографией смешной кошачьей какашки, так что, по-моему, я та самая смешная какашка и есть. Раньше мне казалось, что у меня есть какой-то талант, а теперь я сомневаюсь, но раньше я и писал лучше, ничего не боялся, а сейчас боюсь лишнее ляпнуть, и поэтому совершенно ни к чему не способен. Все это мне боком вышло, надо мной только смеются. — Как семья? — Моя мама была активистом по борьбе со школьным автоматом с презервативами. — Понятно, — сказал Кевин и сел напротив с огромной кружкой, в которой колыхалась черная жижа крепчайшего кофе. — Друзья? — Есть. Больше Томми ничего не добавил. — А он? — спросил Кевин, извлекая из обертки толстую рыжеватую сигару. — Кто? — Парень, из-за которого ты сюда прибежал. Томми опустил глаза, избегая едкого дыма от дешевой сигары. Она воняла жженой резиной. — У него все в порядке. Встречается с самой красивой девчонкой школы. Кофе Кевин выпил в три глотка, нагнулся и достал из-под стола початую бутылку виски. Виски он налил в ту же кружку, что и кофе. — Это мой способ протрезветь, — пояснил он. — Крепкий кофе и немного виски. Томми невольно отмахнулся от дыма сигары. — Терпи. Сигареты я не курю, — сообщил Кевин. — Берегу свое здоровье. Итак, ты совсем один, тебе не с кем поговорить и все пошло кувырком, да? — Примерно так. — Так что случилось с твоими друзьями? Томми подумал немного и рассказал: все, начиная с самого начала. С тех дней, когда трое ребятишек встретились для того, чтобы построить у реки шалаш. С того времени, когда Карла не носила лифчика и могла свалить Алекса одной левой. С того времени, как Алекс прыгал по веткам, изображаю злого гурона, а Томми бесконечно даровал ему жизнь, на что Алекс сильно обижался. Все, вплоть до того момента, когда Алекс пришел с повинной и сказал, что он трус, но ничего с собой поделать не может. До того момента, когда Карла попросила переспать с ней, чтобы не оказаться девственницей в колледже. И до того момента. Когда они втроем собрались для того, чтобы вслепую запечатать конверт с материалами для конкурса. Томми рассказывал сначала скупо, а потом понял, что его внимательно слушают, и углубился в детали, повел рассказ связно, излагая даже свои чувства и полуоттенки с тонами, которые никогда не анализировал прежде. Он рассказывал Кевину, но чувство было, что говорит самому себе, и все еще винит себя за все, что произошло с их неразлучной троицей, которая долгое время была для него центром мироздания, потому что вместе они справлялись со всем — поддерживали друг друга и были друг другу за это глубоко благодарны. — Мне показалось, что Кит может заменить мне их. Он совсем другой, в нем нет ничего общего с Карлой и Алексом, но он меня понимает, а они — уже нет. Но Алекс и Карла доверяли мне, а Кит не доверяет. У него проблемы с родителями, и он не хочет об этом говорить. Он ничего личного не хочет говорить, про Минди тоже промолчал. Наверное, из-за этого я на него и обижен. Если бы дело ограничивалось обидами, я бы не пришел, но все заходит куда-то… не в ту сторону. Я был с ним в кинотеатре и два с половиной часа надеялся, что он дотронется до моей руки. — Стоп, — сказал Кевин. — дальше меня не интересует. Видишь ли, если мне взбредет в голову полюбоваться на разнообразие человеческих потрахушек, я посмотрю порно. Я спрашиваю тебя обо всем, кроме этого, потому что мне, как и всякому нормальному человеку, плевать на то, кто что хочет вытворять в койке. Неважно, в чем тут загвоздка — в том, что ты восхищаешься человеком, которого угораздило понять твой лепет, или в том, что ты собрался пригласить его на выпускной, а потом сыграть свадьбу в одном из штатов, где вам выдадут брачное свидетельство. И то, и другое — не проблема. И люди, которым не понравится второй вариант, были и всегда будут, как и те, кому просто не нравится твой цвет волос или твои писульки в Интернет. Чтобы разобраться в себе, тебе нужно время, а времени у тебя предостаточно. Тебя просто кинули люди, которым ты доверял, и тебе почему-то очень хочется себя добить. Вместо этого предлагаю тебе примерить на себя другую личность. Не Томми-я-всех-прощу-потому-что-боюсь-быть-один, а… к примеру Томаса. Томаса Митфорда. Смелого такого парня, которому все нипочем. Который ценит себя на миллион баксов. Сразу не получится, не надейся. У тебя в голове столько мусора, что городская свалка кажется скромным пакетиком с обертками от гамбургера. Этот мусор так сразу не выбросить, но отодвинуть его на время в сторону можно. Какая бы ни была у тебя ориентация, значения она не имеет. Ты неплохой парень, вот и все, что я могу о тебе сказать. — Да, — согласился Томми, — но бог… — А с богом ты потом поговоришь лично. Люди хреновые проводники в этом деле. Помрешь и спросишь его: господи, вот чем лично я тебе так насолил? Уверен, он будет удивлен, потому что ничего особенного против тебя не имел. Хочешь кофе? У меня где-то было молоко. — Нет, — отказался Томми. — Мне пора. Спасибо, Кевин. — Я бы предложил тебе куртку, но не могу. — Я понимаю. Томми встал и пошел к двери. Обернулся: — Тебя за это выгнали из школы? — Ага, — рассеянно отозвался Кевин, выливая в кружку остатки виски. — Ты не единственный в своем роде, Томас. Лет пять назад в школе был похожий парень. — Был? — Повесился в прошлом году. Слишком много ему пришлось думать о том, каким он должен быть. От этого всегда крыша едет. Принесенные с собой деньги Томми тайком сунул в карман висящей на крючке рваной черной куртки и вышел.