Полёт попугайчика

Мы должны с тобой серьезно поговорить, Томми. Ты видишь? Мы спокойны. Мы не собираемся тебя ругать. Ты можешь рассказать нам все, что тебя мучает. Все, что с тобой происходит. В последнее время что-то не ладится, правда, милый? Не беспокойся. Знаешь, когда я была маленькой и сильно-сильно испугалась, когда начались мои девчачьи проблемы… ты понимаешь меня, Томми? Я сейчас с тобой очень откровенна. Как твоя подружка, Карла. Твои родители — прежде всего твои лучшие друзья. Так вот, когда начались мои проблемы, я долго боялась сказать о них маме. Но мама — очень чуткий к переживаниям своих детей человек. Она сама узнала, она рылась в моем белье и узнала. И знаешь, что было дальше, Томми? Ничего страшного не случилось, а я-то переживала! Наоборот, она помогла мне. Она дала мне таблетку и нужные мне женские штучки. Теперь скажи нам с папой, Томми, ты принимаешь наркотики? — Честное слово, если бы они у меня были, я бы принял их прямо там, — поделился Томми с плакатом Мерлин Монро. Его быстро оставили в покое. Миссис Митфорд держала в руках распечатку с перечислением признаков употребления наркотиков, долго ходила вокруг Томми, рассматривая его зрачки, заставляя его вытягивать перед собой руки и касаться пальцем кончика носа, крепко зажмурив глаза. Потом Томми пришлось вывернуть карманы. Ни одного признака найдено не было, и миссис Митфорд поцеловала Томми в висок. — Мы с папой думали, что ты зачем-то продал свой телефон, а не потерял его… А теперь ты еще и вовремя домой не являешься… Она стояла в середине комнаты, усталая и встревоженная. По-настоящему встревоженная — Томми умел распознавать такие вещи. Халатик из искусственного шелка топорщился на ее согнутых плечах, начавшие седеть волосы растрепались. Электрический желтый свет безжалостен к вечерним и вечереющим женщинам — он лег в каждую морщину, проявил пятнышки на щеках и шее, вялую складку подбородка и тонко гофрированную кожу век. Миссис Митфорд никогда не гналась за красотой, ее козырем была благопристойность и религиозность, но Томми понимал, что все это временно, — мать попросту еще не замечает свою надвигающуюся старость. Она все еще вволю ест кремовых пирожных и покупает полукилограммовые банки с фисташковым мороженым, выходит из дома без слоя тонального крема, и маски наносит те, на которых написано: «для молодой кожи». А еще она воспитывает маленького мальчика. Маленького неразумного попугайчика. И пока он ребенок, пока он нуждается в ее любви, защите и тревогах — она по-прежнему молода. Ей необходим Томми, Томми-Попугайчик, Томми-неудачник, Томми-который-постоянно-болеет, Томми-талантливый-ранимый-мальчик, Томми-под-мышкой, Томми-ее-личный-сын. Ей не нужен другой Томми, Томми-старше-шестнадцати. — Прости, что мы с папой устроили тебе эту проверку, — сказала она и тихонько обняла Томми. — Но мы вынуждены будем делать это каждый раз, когда ты явишься домой позже десяти. А если я узнаю, с кем ты гуляешь допоздна, я устрою его родителям большие проблемы, ты меня знаешь. Мы просто очень боимся тебя потерять. Очень любим и боимся потерять… Она прижала его крепче. Томми, который совсем недавно раздумывал о том, что порой искренние объятия куда понятнее слов, осторожно отстранился. Он ничего не почувствовал. Только жалость к матери и себе самому. Томми поднялся наверх и остановился в коридоре, прислушиваясь. Из-за другой двери храпел мистер Митфорд. Он ушел спать еще на середине теста на наркотики, прихватив с собой стаканчик с растворенной в воде содой, так как вечерами страдал от изжоги. — Если бы у меня были наркотики, я бы их принял, — еще раз сказал Томми плакату, сам не понимая, почему так говорит. Он подошел к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Лужайка, поворот, ровно постриженные кусты… Тьма, разбитая только лунным всплеском одинокого фонаря. Уже лежа на кровати Томми долго смотрел на теплившийся желтым краешек рамы, а потом заснул и спал почти без снов, лишь изредка улавливая смутную радость — Кит сказал, что скоро многое изменится. Наконец-то. Утром он тщательно и долго одевался. Вытащил единственную яркую рубашку — оранжевую, с высоко подвернутыми рукавами. Джинсы нашел самые линялые, серые, очень удачно лопнувшие чуть выше колена. Подумал и завязал на руке браслет из кожаных тонких веревочек — Карла когда-то увлекалась плетением всяких вещиц и дарила всем, кто попадался ей на пути. Томми браслет надевал всего пару раз, чтобы показать Карле, что он ценит ее подарок, а потом забросил на дно ящика со всяким хламом. Переложил книги из черной сумки-мешка в маленький рюкзак защитного цвета и накрепко завязал его толстые шнурки. В зеркало смотреть не стал. Он знал, что в оранжевой рубашке при рыжих волосах выглядит вылитым попугаем, что джинсы слишком длинны и волочатся за кедами, что все эти вещи — гардеробные неудачники, которым нет места в приличном доме. Но ему почему-то стало легче, словно змее, сменившей сухую, колкую, отжившую свое кожу. На кухне мистер Митфорд пил чай, читал газету и одновременно пальцами крошил крекеры. На столе уже образовалась целая горка крошек. Увидев Томми, мистер Митфорд поднялся и отодвинул один из стульев, словно был официантом, усаживающим за столик важную даму. Томми кинул взгляд на часы и сел. Мистер Митфорд долго и мучительно откашливался и листал газету. Томми следил за косым лучом солнца, придавленным кружкой с чаем. Луч то и дело порывался исчезнуть, но обреченно возвращался на место. — Итак, — сказал мистер Митфорд. Луч дрогнул и пропал. — Тетя Эмили прислала нам письмо. Помнишь тетю Эмили? Ты был маленький, когда мы ее видели в последний раз… Еще дождь шел. Не помнишь? — Помню. — Она написала нам, что хочет поучаствовать в… хочет поучаствовать. И некие свои сбережения. Тетя Эмили некие свои сбережения. Строго говоря, она собирала деньги не на твое обучение, а на обучение Кэтрин, но Кэтрин… Ты видел Кэтрин? Это твоя двоюродная сестра. Была такая девочка. — Видел… — По той простой причине, что Кэтрин некоторым образом покинула этот мир, а детей у тети Эмили больше нет и не будет, она написала нам письмо, в котором говорится, что тетя Эмили лучше отдаст деньги на твое обучение, чем каким-нибудь бродягам и проходимцам, которые налетят на них, случись ей тоже умереть. Томми взял крекер, откусил кусок, прожевал и еле проглотил: будто слопал песочный куличик или что-то в этом роде. — Мы тоже собирали деньги. И я решил, — сказал мистер Митфорд, — что с ее помощью мы в состоянии определить тебя в медицинский колледж. — Куда??? — Стоматолог — престижно и прибыльно. — Но я же еще в прошлом году сказал… — В прошлом году нам недоставало денег на приличное обучение. — Но журналистика… — И поэтому ты сможешь заниматься своим хобби самостоятельно и попутно получать настоящую профессию. — Да, но… — Вот и славно. — И мистер Митфорд с явным облегчением прикрылся газетой. Он всегда был немногословен и не любил долгих разговоров. Томми запихнул в рот второй крекер, чтобы сделать хоть что-нибудь. — Мама разве не выбросила эту рубашку? — спросил мистер Митфорд, не отрываясь от чтения. — Это отличная рубашка, мистер Митфорд! Сейчас все такие носят. — Алекс Митчелл появился на пороге, сияя улыбкой и излучая то самое веселое и приятное настроение, которое нравится всем без исключения родителям. Он даже говорил особым голосом — мальчишеским, задорным, и смахивал на Тома Сойера, выкрасившего забор тети Полли. — Как ты сюда пролез? — спросил Томми, с трудом прожевав крекер. — Миссис Митфорд была так любезна, что впустила меня. Она попросила проследить, чтобы ты не опоздал в школу, Томми. Томми подхватил рюкзак, брошенный на пол, и вышел вместе с Митчеллом. Приятное прохладное утро только готовилось к дневному разогреву. В косматой шевелюре вяза на разные лады пиликали птахи, мимо медленно проехал грузный фургон молочника. Короткие остренькие тени пестрели на залитом солнцем асфальте. — Я явился наставить тебя на путь истинный, Митфорд, — на церковный лад прогнусавил Алекс. — Какого черта ты объявляешь, что не можешь написать толкового текста? Давай я напомню тебе, чем мы тут занимаемся, детка. Кстати, ты неплохо принарядился. Боб Марли умер бы от зависти. — Из меня хотят сделать стоматолога. — А ты не принимай все близко к сердцу, — посоветовал Алекс. — Делай, как я. Мои старики чего-то гундят, а я не обращаю внимания. Выиграем конкурс, вышлешь в колледж документы, и когда придет ответ, им уже будет не отвертеться. Но, Томми, сделай же хоть что-нибудь полезное для нашего проекта. Давай, я настрою тебя на нужный лад. Играем в газетные заголовки. Я тебе новость, ты мне заголовок. Хм… На дороге нашли раздавленного ежика. — На автострадах ежегодно погибают тысячи диких животных. — Отлично. Дальше… Родился ребенок с шестью пальцами. — Генномодифицированные продукты вызывают страшные мутации. — Молодец. В коробке хлопьев «Хамстер» нашли кусочек пластмассы. — Продукция «Хамстер» опасна для жизни ваших детей. — Можешь же, когда хочешь, — сказал Алекс. — Завернем за кофейню, покурим? Томми кивнул и запрыгнул на бордюр. Несколько шагов он шел, нарочито сосредоточенно балансируя и сделал вид, что падает с огромной высоты, а приземлился на дорожку перед кофейней. — Вот что, — сказал Алекс, закуривая. — Едешь сегодня в дом престарелых и берешь интервью у миссис Флорес. Милая старушка и любит поболтать. И без интервью мне на глаза не показывайся. — К старой ведьме в пряничный домик, — хмыкнул Томми. — Ну-ка… Алекс протянул руку и дал Томми затянуться. — Ну ты даешь, друг, — сказал он. — Достал свои яйца из шкафа? — Запасную пару, ага, — отозвался Томми. И Алекс наконец заметил: у Томми глаза блестят, впервые за долгое время блестят, как в детстве, когда втроем строили шалаш на берегу реки, чтобы сыграть в индейцев подальше от надзора взрослых. Карла играла плененную индианку, Алекс — злобного гурона, а Томми — благородного спасителя с оленебоем. — Маниту этого не допустит! — завопил Алекс, копируя свои детские интонации. — Бледнолицый воин не получит скальп гордого гурона! Томми коротко рассмеялся. — Бледнолицый воин не охотится за скальпами, — сказал он. — Поэтому беги, гурон, если гордость позволит тебе бежать. — Какой ты всегда был благородный, аж тошнит, — заметил Алекс, бросая окурок и намертво втаптывая его в пыль. — Как затяжечка? — Трубка мира, — задумчиво сказал Томми. — Да нормально, кашлять даже не тянет… Как ты сказал? Миссис Флорес? Пусть будет миссис Флорес. Школьный автомат с презервативами имел такую же значимую историю, как копье Лонгина, только в масштабах маленького городка. Автомат этот появился в конце коридора два года назад, появился незаметно, в то время, когда ученики были заняты на уроках. Никто не видел, как его внесли, никто не слышал, как его устанавливали. Он просто появился, и на лицах учителей было написано спокойное равнодушие. С таким же стоическим равнодушием, наверное, клоуны в гримерках малюют на лицах улыбки до ушей, а потом спускаются курить на лестницу, держа подмышкой мохнатые морковно-рыжие парики. Спустя неделю после появления автомата в школу прибыла делегация католических матерей, во главе которой Томми с ужасом узнал свою мать. Делегация имела долгий разговор с директором, а потом обосновалась на лужайке перед школой, выставив плакатик: «Не допустим разврата». Было очень жарко, отдельные члены делегации обмахивались веерами и отдувались и казались удрученными собственной инициативой. Свернулись они меньше чем за час, но Томми за этот час в пепел сгорел со стыда. На следующий день католические матери перенесли поле боевых действий на страницу местной газеты. Томми читал статью о том, что презервативы вызывают бесконтрольное желание по-животному сношаться, а дети слишком хрупки, чтобы устоять перед соблазнами плоти, а посему автомат с презервативами в данном конкретном случае является проводником в ад. Разве мы можем просто промолчать, когда нашим детям с малых лет навязывают сексуальную распущенность, вопрошали матери. Разве мы можем остаться в стороне и позволить им пойти по пути беспорядочных половых связей, обесценивания крепких семейных уз и разврата? Томми автоматически поправил последний тезис: пойти по пути беспорядочных половых связей, разврата и обесценивания семейных уз. В формулировке католических матерей получалось, что автомат поможет детям обесценить разврат. Среди подписей под статьей была и подпись миссис Митфорд. Последствия не замедлили проявиться. Аарон Харрис всерьез посоветовал Томми покинуть класс во время просмотра фильма о делении клетки. — Мистер Гиберт, — с невинным видом обратился он к преподавателю. — Простите, но среди нас есть добрые христиане, которым этот фильм может нанести серьезную моральную травму. Мистер Гиберт непонимающе уставился на Харриса. — Томми Митфорд и Дилан Аллен, — пояснил Аарон. — Им до двадцати одного не положено знать, что птички и пчелки делают ж-ж-ж-жж… и чирик-чик-чик. Мистер Гиберт быстро навел порядок и тишину в классе, но до конца урока просидел с неопределенной улыбкой на губах. Томми и Дилану, чья мать тоже подписала возмущенное воззвание, пришлось несладко. Томми застал однажды сцену: полыхавший от стыда и смущения Дилан, стоящий возле писсуара и безуспешно пытавшийся застегнуть ширинку, а над ним — Берт Моран, приговаривающий: — Правильно, правильно… убери свой краник, Дилан, это, знаешь ли, такая развратная штука, вдруг тебе захочется помять его или вздрочнуть пару раз? Господь бог никогда тебе этого не простит. Увиденное долго мучило Томми, и он больше не совался в туалет, а терпел до дома. — Твоя мать связывает тебе на ночь руки и заставляет спать в пижамке, Томми? — Митфорд, из-за таких, как твоя мамаша, люди до сих пор болеют СПИДом. — Митфорд на исповеди: «Простите, святой отец, вчера я видел на улице спелую красотку, и мой член встал, как мне спасти мою душу?!» — Если Митфорду захочется потрахаться до двадцати одного, мамаша его распнет! Карла утешила: — Никто из них до сих пор так и не подошел к автомату. Они сами ничего не смыслят в сексе, а ты — козел отпущения для их смущения. Иногда она очень хорошо подмечала детали. Томми понаблюдал. Вокруг автомата с презервативами существовала зона отчуждения. Мимо него проходили, ускоряя шаг. Его подчеркнуто не замечали. И Томми стало немного легче. А потом случился скандал с воровством из шкафчиков, и про Томми на время забыли. Автомат продержался неприкосновенным целый год. Может быть, кто-то и подходил к нему, но делалось это тайно и, скорее всего, из интереса. Католические матери тоже утихли, хотя и внесли автомат в список излюбленных тем, по которым судили о близости апокалипсиса. Зимой Элис Мёрфи отказалась ходить в школу, и поползли слухи. Слухи эти множились и обрастали подробностями: Элис с матерью видели в больничном отделении женской консультации, Элис стала неимоверно толстой. Элис изнасиловали отморозки возле бара, в кровать к Элис залезал ее папаша, Элис снималась в порно. Элис и ее семья навсегда уезжают из города. Как только семья Мёрфи уехала, ситуацию прояснила миссис Макгейл. На вечернем чаепитии в окружении членов дамского клуба, она, изрядно приправив чай коньяком, возмущенно сообщила: маленькая шлюшка Элис совратила ее сына, а ее родители обнаглели до такой степени, что заявились к миссис Макгейл домой и пытались обвинить в случившемся Кирка. — Вы же понимаете, девочки, — говорила она, — что если бы ей не хотелось раздвинуть перед Кирком ноги, она бы этого не сделала. У нее были планы… очень нехорошие планы на счет Кирка. Дамы немедленно согласились и поделились своими историями, в которых они всегда твердо говорили «нет», если не собирались залететь и пристроиться к какой-нибудь богатой семейке. — Получается, вы говорили «да» только для того, чтобы залететь и пристроиться? — уточнила миссис Нобл, тогда еще считавшаяся приличной женщиной. После этого вечера она больше никогда не появлялась на воскресных чаепитиях. — Просто она осознала, — любила говорить миссис Макгейл, — что у нас нет ничего общего. Посудомойке стало скучно на наших собраниях, вот и все. Ее никто не выгонял, она сама ушла. Ей верили на слово и обычно многозначительно добавляли: — Вы же понимаете, что дело не только в этом… Ее Карла тоже… вы понимаете, о чем я. Все понимали: миссис Нобл вернулась домой, не доучившись в колледже, уже беременная, и никто не знал, как зовут отца Карлы. — Впрочем, она довольно милая, хоть и неразвитая женщина. — Очень милая. — И для своих лет неплохо выглядит. — Я однажды видела на ней симпатичную кофточку. Возможно, дорогая вещица. Томми покривил душой, обвинив Кирка Макгейла в лени. Он понимал, почему Кирк не взял презервативы из автомата. Просто над автоматом еще витал дух разврата и распущенности, установленный демонстрацией католических матерей. Преодолеть страх перед автоматом было сложно. И все-таки спустя полгода после отъезда Элис Мёрфи приехала машина обслуживания, и бойкий парень в фирменной кепке заполнил пустующее брюхо автомата новыми блестящими лентами. На примере Элис многие сообразили, чем грозит этот страх, и невидимо, молча обзаводились упаковками с резинками. Некоторые из очкариков и бедолаг с прыщами и брекетами — просто про запас. На тот случай, если небо упадет на землю, и какая-нибудь девочка возжелает провести вместе с ними незабываемый вечер в парковых зарослях. Кирку Макгейлу было проще — он уже тогда играл в футбольной команде и был симпатичным. Скорее небо упало бы на землю, чем Кирк остался девственником до выпускного. У неба и земли довольно-таки предсказуемые планы, когда дело касается старших классов. Католические матери снова устроили показательнее выступление на страницах газеты, убедительно доказав, что их пророчества исполнились, и автомат с презервативами поселил разврат в стенах школы, подтверждением чему служит история «одной девочки». Миссис Митфорд на этот раз свою подпись под статьей не оставила, и Томми был ей за это бесконечно благодарен. — Будь с этим поосторожнее, Томми, — сказала миссис Митфорд однажды вечером. — Ваши тела растут куда быстрее, чем ваши мозги. — Я знаю, — ответил Томми. — И если мне кто-то скажет, что ты подходил к этому автомату, я не спущу с тебя глаз! Такова была история злосчастного автомата, возле которого Томми, еще полуослепший от уличного солнца, и наткнулся на Кита Хогарта. Голова у Томми еще слегка кружилась — все-таки никотин давал о себе знать, поэтому он не обратил внимания на то, что Кит стоит неуверенно, словно не доверяя собственным ногам, и держится рукой за стену. Но Томми сразу понял, что Кит спокойно, ни от кого не скрываясь, вынимает из контейнера, прикрытого полупрозрачным пластиком, две блестящих упаковки презервативов. Эти упаковки Хогарт сунул в карман джинсов, и только после этого повернулся к Томми. — Привет, — спокойно сказал он и отошел в сторону — его кто-то окликнул. До Томми донесся обрывок шутливого вопроса, имя Минди и что-то еще, неумолимо мерзкое, пошлое и почему-то очень обидное. Он проследил глазами — Кит пошел к шкафчикам, за ним, хлопая по плечу, отправился Макгейл, а потом появилась Стефани, в волосах у нее блестящая заколка в виде бабочки; все как-то слепит, мешает и давит… Пришлось прислониться к автомату. Томми стало жарко, словно его обдали горячей липкой кровью. — Ты в порядке? — спросил кто-то и сразу исчез. — Эй-эй! — это уже голос Алекса, слегка встревоженный. — Томми, пойдем. Окунись в фонтанчик, черт тебя побери… Это же не из-за курева? Не из-за меня? Томми наклонился над фонтанчиком, но пить не стал. Помотал головой, вытер мокрое лицо рукавом. Зрение прояснилось, стало легче дышать. — Не успел позавтракать, — сказал он. — Повело… — А, ну это нормально, — с облегчением сказал Алекс. — Я уж думал — скурил тебя до смерти… Твоя мамаша меня бы убила. Бери рюкзак. Ты доклад написал? — Не помню. Какой доклад? — Война Юга и Севера. — Война? — Томми поднял голову. — Ничего я не написал, я даже не знал, что надо, где я был последние три дня? — Хер тебя знает. — А ты не мог мне сказать? — Да откуда я знал, что ты не знаешь? Ты же не звонишь мне и не спрашиваешь: мистер Митчелл, где я, кто я, и что мне делать? Томми выпрямился. Стряхнул капельки воды с ладоней и улыбнулся. Алексу улыбка пришлась не по душе. Мстительная, нехорошая улыбка, исказившая приятное лицо Томми до неузнаваемости. Впрочем, она быстро сменилась другой — почти виноватой. — Не хватало мне только по учебе съехать. — Да ладно… я впервые за два месяца подготовился к уроку, и ничего со мной не случилось. Ты видел? Хогарт взял презервативы. — Видел. — Минди сойдет с ума от бешенства. — Она-то тут при чем? Алекс посмотрел на Томми. — А кто еще? Он привез ее в школу, и они целовались в машине. Ты по сторонам вообще смотришь или нет? — Он коротко рассмеялся. — Конец ее репутации, Хогарт на всю школу заявил: я буду драть эту сучку. И, по-моему, даже не один раз. Он, конечно, псих, что на такое осмелился, но это было стильно. Почему мне первому не пришло это в голову? Томми поднял рюкзак и закинул его на плечо. — Потому что у тебя нет машины и для Минди ты пустое место. — Ты тоже. — У меня в голове нет никаких дурацких затей. Алекс пожал плечами: — Ты часами таращился на нее на футбольном поле и добился только роли столба в ее постановке. Так что, Митфорд, завидуй молча. «А ты годами таращишься на Карлу, — подумал Томми, — и добился еще меньше. Ты вообще понятия не имеешь, чего я добиваюсь. Никто не знает». Сам Томми тоже не знал, чего добивается. Он устал думать и устал противостоять быстро сменяющимся картинкам реальности. Кит Хогарт сказал: скоро все будет не так, как раньше. Он был единственным, кто казался надежным, но на следующее же утро сдал себя в пользование капризной сисястой дуре, откинув Томми на прежние позиции, спихнув его вниз, туда, куда не пробиваются лучи света. На самое дно школьной иерархии. Минди никогда не позволит себе встречаться с парнем, который дружит с такими, как Томми. Если Кит хочет ее, то будет подчиняться. Было в поступке Хогарта еще что-то, от чего у Томми перекрывало горло и дышать приходилось с трудом, но злости было больше. Злость изменила Томми — выпрямила, вытянула, наэлектризовала — казалось, тронь его, и посыплются искры. Изменилось и лицо. Мистер Холл, сонно выслушивающий доклады на тему войны Юга и севера, Томми вызывать не стал. «У мальчика определенно что-то случилось», — подумал он. Свою мысль мистер Холл развивать не стал. Он страдал от солнца, припекавшего его лысину через недавно вымытое окно, и раздумывал — будет ли выглядеть смешно, если он прикроет голову газеткой? Кирк Макгейл, сидящий рядом с Томми, несколько раз задержался на нем взглядом и почему-то вспомнил о своей собаке, Даффи, которая казалась ему милейшей и добрейшей псиной до тех пор, пока однажды не сожрала валяющегося на дорожке птенца. Птенец был гол и беспомощен, видимо, вывалился из гнезда совсем недавно, и Даффи слизнула его моментально, но Кирку долго еще чудился вязкий влажный хруст. Даффи умерла год назад, и Кирк почему-то ощутил облегчение. В конце концов он отвернулся от Митфорда, и ему сразу стало спокойнее. ** * Дом престарелых стоял на холме, и чтобы добраться туда, Томми пришлось попотеть. Склон бы таким крутым, что если бы кому из стариков вздумалось сунуться обратно в город, он покатился бы кубарем и вряд ли остался в живых. Два раза в день на холм карабкался старый одышливый автобус, но Томми на него опоздал. Он пошел пешком и поначалу только радовался тому, что приходится напрягать ноги, приходится беречь дыхание — эта нехитрая работа тела отвлекала и развлекала его. Но через полчаса ходьбы все стало намного хуже. Солнце упорно пекло в затылок, словно выбрало его мишенью через особо точный прицел. Волосы слиплись, губы приходилось то и дело облизывать. Чертов ад, с раздражением подумал Томми, один из семи кругов — разорвать легкие, чтобы забраться к кучке стариков с привязанными к ноге мочеприемниками. Дорога, залитая серебристым асфальтом, вдруг уперлась в тенистый сад, в котором все было настолько тщательно высажено и нежно, что глазам не верилось. Деревья были не светлыми и не темными — листва их была совершенного приятного зеленого оттенка. Трава росла привольно, но угадывался в ее нестройных рядах обдуманный контроль. Скамеечки, низенькие, очень широкие, выкрашены были в приятный кремовый цвет, ничуть не напоминающий больничные безликие цвета. Томми попался на пути камешек, и он обошел его — камешек лежал на тропинке так, будто его положила чья-то заботливая рука. За кронами деревьев угадывалось здание — оно выставило напоказ лишь круглую башенку и центральный вход с белой аркой над тонкими колоннами. Колонны врастали в арку каменными охапками виноградника. Распахнутая дверь приглашала в прохладный холл, где запахи лекарств, гнили и пыльных матрасов с успехом маскировались душистой вербеной и настойчивым запахом розовых гераней. В холле никого не было. Томми заглянул в гардероб и увидел там пару старых облезлых пальто. На столике перед окном лежал веер рекламных проспектов. Вставные челюсти, мосты, протезирование, массажеры для пяток. Запах герани — Томми ненавидел его, с трудом отличая от запаха разложения. — Эй! — позвал он, отвернувшись от окна. — Здесь кто-нибудь есть? Кто-нибудь?... Он видел лестницу, ведущую наверх, чисто вымытую лестницу с выщерблиной на первой ступеньке, но подниматься туда без сопровождения не хотел. «Томми Митфорд. Старикан Митфорд. Ему давно пора на свалку, он гадит под себя и не может сожрать ничего тверже взбитых сливок. — Невелика беда, мы разжуем ему мясо и овощи. Разжуем ему и подадим через трубку в беззубый рот, наши слюни и чертово куриное мясо, белые куриные грудки…» — Юноша? Томми обернулся и увидел улыбающуюся девушку с белым прямоугольником бейджика на клетчатом платье. — Вы посетитель? К кому пришли? Не дожидаясь ответа, она уставилась в монитор и защелкала пальцами по клавишам. — Миссис Флорес, — сказал Томми, подходя ближе. От девушки угрожающе потянуло запахом какого-то полузабытого лекарства. — Я пришел к миссис Флорес. Девушка подняла на него серые внимательные глаза и задумалась. Видимо, основной компьютер находился у нее в голове. «Данные обработаны», — мысленно подсказал ей Томми. Будет забавно, если она так и скажет, а потом выдвинет челюсть, а там окажется стопочка белых листочков с именами и фамилиями, как в ящиках со школьными анкетами. — Миссис Флорес умерла три года назад, — приветливо сказала девушка. На ее бейджике было написано «Энн». — Умерла? А другой миссис Флорес здесь нет? — Она была единственная, — с достоинством ответила Энн и вдруг встревожилась: — Вы ее родственник? Вы не знали? Томми пожал плечами: — Это не так уж важно. У меня была двоюродная сестра, ее звали Кэтрин. Я помню ее день рождения. Был большой пирог, а еще пришел клоун, она увидела его и разревелась… Так вот, моя сестра умерла, а мне никто об этом не сообщил, что уж говорить о какой-то миссис Флорес. Энн выслушала его профессионально-внимательно, и таким же профессионально-сочувствующим голосом произнесла: — Примите мои соболезнования. — Спасибо. Можно я прогуляюсь тут по саду? У вас очень красиво. Я никогда тут не был. — Конечно. Миссис Флорес любила сидеть на третьей лавочке за большой липой в конце аллеи. Может, вам захочется увидеть это место. — Конечно. Томми улыбнулся ей и поймал ответную улыбку, в которой ему почудилась симпатия. Настроение предсказуемо поднялось — Томми сильно зависел от оценок окружающих и радовался, когда ему удавалось кому-то понравиться. Теперь Энн не казалась ему роботом. Она наверняка милая девушка, просто приучена к однообразной работе… Он снова вышел во двор и пошел по аллее, неосознанно следуя выданной ему инструкции. В конце аллеи действительно росла огромная липа, вытеснившая одну из скамеечек на аккуратную лужайку. На скамеечке сидел старик с белым лицом, на котором морщины выглядели шрамами. Все они, идеально прямые, геометрически правильно пересекали лоб, под выверенным наклоном спускались к губам от крыльев носа и даже в уголках глаз собрались стрелами одинаковой длины. Через редкие седые волосы старика просвечивала поросячьи розовая кожа. Одет старик был в белую рубаху и синие широкие штаны, а высохшими руками держался за красивую палочку. Темными влажными глазами старик мечтательно глядел прямо перед собой. Ему не хватало только соломенной шляпы, чтобы завершить образ престарелого фермера, созерцающего плоды своего труда. Томми присел рядом, про себя отметил, что миссис Флорес и старик выбрали отличное местечко: отсюда видно было не только город, нарезанный ровными ломтями на кварталы и улицы, но и плотину — монументальное сооружение, издалека смахивающее на укрепления Изенгарда. Сходство дополняла серая лента неспешной реки, залитая слюдяным блеском. Старик созерцал город с таким видом, будто лично его отстроил. — Вам нравится вид? — спросил Томми, вдруг поняв, что миссис Флорес не единственная, кто мог бы ему помочь. — Кто-то сказал мне однажды, что наш город отлично смотрится с высоты птичьего полета. — Будь я птицей, — трескучим сухим шепотком сказал старик, — я бы летал и срал на него, срал и срал на него… — Да? — спросил Томми. — Интересно. Можете рассказать подробнее? Я пишу статью… Маленькое интервью. О городе. Старик умолк и снова обратился в созерцание, а Томми вынул из рюкзака блокнот, отлистал несколько страничек и, вспомнив Алекса, написал: «Будь я птицей, я бы построил себе гнездо на самой вершине плотины, чтобы любоваться этим городом в любое время суток». — Меня зовут Роберт Пибоди, — нарушил молчание старик. — Я Томми. Томми Митфорд. Вы дадите мне интервью, мистер Пибоди? Старик покивал головой. — Моего сына зовут Артур Пибоди. — Я знаю. Он работает на почте. — Работает! — презрительно сказал мистер Пибоди. — Артур никогда не умел работать. Он умеет только перекладывать конверты. Понимаешь, что я хочу сказать? Перекладывать! Он плохой сын. Он очень плохой сын. Когда он родился, я сказал: «Анна, кого ты мне родила? Это мышь, а не человек!». Томми вздохнул и написал: «В этом городе я вырастил своего сына, которым очень горжусь». — Пиши, — сказал мистер Пибоди. — Пиши и запоминай: здесь не люди, а настоящая господня срань. «Я смог вырастить его настоящим человеком благодаря поддержке и примеру жителей нашего города». Томми покусал ручку, поднял глаза и увидел: тень, нависшую над северными кварталами, где располагалась и школа. — Артур читал чужие письма, — сурово заметил мистер Пибоди. — Первое правило работника почты: никогда не читай чужие письма, а он читал их и пересказывал мне. Я знаю этот город изнутри, и здесь все очень плохо, Томми Митфорд. Здесь все очень-очень плохо… Томми перевернул страничку и написал: «Работа на почте познакомила меня с добрым, приветливым нравом жителей…» — Почему Артур не приходит? — обиженно спросил мистер Пибоди. — Почему? Я не люблю латук, а здесь латук каждый день. — Я не знаю, почему, — честно ответил Томми. — Наверное, он занят. Мистер Пибоди надолго умолк, а Томми расслабился, опустил блокнот и прикрыл веки. Солнечный свет проникал сквозь них и превращался в розовое щекочущее марево. Что-то холодное и легкое коснулось его руки, и Томми встрепенулся. Ему показалось, что на несколько секунд он задремал, потому что мысли куда-то делись, и было очень спокойно. Мистер Пибоди смотрел на него в упор, но теперь в прорезях глазниц ворочались совершенно другие глаза — похотливые глаза пьяной девки. Казалось, кто-то взял мистера Пибоди и воспользовался им, как карнавальной маской. — Я не вернусь к Артуру, — капризным ломающимся баском заявил мистер Пибоди. — Я достаточно натерпелась от этого ублюдка, чтобы прибежать по первому его щелчку. Передай ему, мол, Анжела плевать на тебя хотела, импотент хренов. Передай, мол, Анжела еще полна соку, но это лакомство уже не для тебя, проклятый жлоб. Я всего-то просила новое пальто, миленький мой. Я просила пальто, потому что в прежнем постеснялась прогуляться даже старая коза. А он сделал мне это, миленький… И мистер Пибоди запрокинул голову, тыча костлявым пальцем в шею, в широкий шрам, напоминающий бледного свернувшегося червя. — Пусть скажет спасибо, что я не подала в суд! — завизжал мистер Пибоди, а Томми, отделавшись от оцепенения, вскочил со скамейки. — Миллион, миленький! Моя шея стоит ровно миллион, но я пожалела этого обсоска! Я не стала ломать ему жизнь! Томми наклонился и быстрым движением подхватил рюкзак и блокнот. Перевел дыхание, будто только что выцарапал свое имущество из клетки с тиграми. — Спасибо за разговор, — выпалил он. — Извините, но мне пора. Он кинулся вниз по лужайке, миновал липу и выскочил на аллею, а вслед ему неслось: — Пусть знает! Пусть знает, что мой цветочек обзавелся шипами, и ему больше не по зубам! По-о-од-лю-ю-юга!!!