Aut vincere aut mori

Альфред ненавидел оперу с детства. Родители — в большинстве своем Джудит, конечно, — пытались привить ему любовь к классической музыке и непонятному пению на чужом языке, но он так и не проникся ни оперными ариями, ни сопровождающей их пафосной музыкой. Впрочем, и на балете он чувствовал себя, как слепой, которого просят описать радугу. Даже либретто не помогало понять, что же, черт возьми, происходит на сцене. Элсвита сидела рядом в ложе, по его левую руку. Как всегда, элегантная, в безупречно подобранном платье и с идеальной прической, она смотрела на сцену, но Альфред понимал, что ей тоже бесконечно скучно в этом театре, с этими людьми вокруг, и хочется встать и уйти. Хоть в чем-то они были похожи. Однако Альфред знал, что, если ему всё надоест до зубового скрежета, он поднимется и уйдет, то Элсвита, всю жизнь державшаяся в рамках строгого аристократического воспитания, останется. Ведь ей не захочется ставить его семью в неудобное положение. Как глупо. Его семья не беспокоилась, что ставит кого-то в неудобное положение, когда Джудит стала любовницей Экберта, и об этом судачили все, у кого глаза находились на положенном для них месте. Его семья знала, что деньги могут заткнуть кого угодно, и так и получилось. Все грязные слухи сошли на «нет», и родители снова стали для всех идеальной парой. Оступились, с кем не бывает? Общество зачастую готово простить многое, если у тебя есть деньги. По крайней мере, американское общество. Альфред повел головой, разминая затекшую шею. Сидеть, всё время глядя на сцену, ему было трудно, но он обучился делать это в совершенстве — иначе было никак. Оперная дива надрывалась на сцене: кажется, это был дуэт Виолетты и её возлюбленного. Альфред мог поспорить, что мать пустила слезу, как и всегда. Почему-то Джудит, царственную и выдержанную Джудит, всегда трогали пафосные и псевдо-романтичные любовные истории, хотя она изо всех сил старалась это скрыть. И даже назвала его в честь возлюбленного Виолетты в «Травиате». Альфред незаметно коснулся ладонью галстука, душившего, будто удавка. Что за садист придумал это орудие пытки?! Небольшой драгоценный камень на зажиме царапнул палец. Альфред зашипел, заработав обеспокоенный взгляд матери и недовольный — деда, и сунул поврежденный палец в рот. Металлический привкус крови осел на языке. Он оглядел зал — женщины в лучших своих платьях, мужчины в костюмах. Каждый пытался быть кем-то, кем не являлся, и Альфред понимал, что здесь и сейчас и сам не отличается от них. Вовсе не здесь он хотел бы быть сегодня, но об этом знал только он сам. Матери и деду он не был нужен таким, каким был на самом деле: они хотели видеть идеального сына и внука, ребенка Ательстана — мужчины, который им обоим был по-своему дорог. Их не интересовало, что творилось в душе Альфреда. Какие бури там правили бал. Только Астрид знала, каким он был на самом деле, а он знал её. Ведь они разговаривали, много. Так много, что, казалось, знали друг о друге всё, но темы находилось снова и снова. Они любили одну и ту же пиццу и притерпелись к музыкальному вкусу друг друга, смотрели одни и те же сериалы, когда у них было время. Астрид втихую посмеивалась над его подчиненными, когда они называли его «ледяной статуей». Астрид понимала Альфреда с полувзгляда, с одного прикосновения или движения губ. А он чувствовал её настроение, как своё, и слишком хорошо знал, что она — вовсе не «железная леди». «Железная леди» не стала бы жевать картошку фри и швыряться в него остывшими ломтиками, пока он подшучивал над её любовью к фаст-фуду. «Железная леди» не стала бы плакать на концерте Guns’n'Roses в почти «золотом составе» (весь концерт им пришлось делать вид, что они не знакомы, но после возвращения в отель Астрид постучалась в его номер, и всю ночь они занимались любовью, мешая спать соседям). Альфред знал только, как заходится его сердце при одном взгляде на Астрид, как приливает кровь к щекам, и как он скучает по ней прямо сейчас, пока на сцене Виолетта пыталась забыть свои некстати вспыхнувшие чувства. Весь этот пафос, который оперные звезды пытались показать, не имел никакого отношения к настоящей любви. Что-то внутри подсказывало Альфреду, что это было так. Он оглянулся на отца и деда. Этельвульф склонился к уху Экберта и что-то тихо ему говорил. Со стороны — вполне обычная, пусть и богатая семья, да только Альфред помнил, как плакал, узнав, что Этельвульф ему вовсе и не папа. Даже мать не знала, что он всё тогда слышал, и её притворство, её упорно нежелание даже сейчас раскрыть, кем был его настоящий отец, резало Альфреда без ножа. Ему было почти двадцать, он не был ребенком, но родные всё еще считали, что могут управлять им. Что ж, он докажет обратное. Мать заметила его движение в сторону, и он заработал ещё один предупреждающий взгляд. Ох, как же он мог забыть — люди же смотрят на них! Люди будут говорить. И почему она не думала об этом, когда трахалась с его биологическим отцом? Или когда прыгала в постель к деду? Всё это Альфред с легкостью бы простил, если бы она не врала ему прямо в лицо, если бы нашла в себе смелость рассказать ему об Ательстане и о причинах, что заставили её стать любовницей Экберта. Он был готов понять, но Джудит упорно молчала, склеивая осколки семьи, которой никогда не было. Из них двоих первым не выдержал её лжи Этельред. Он уехал в Новый Орлеан, поступил там в художественный колледж, чем вызвал негодование деда. Иногда он писал Альфреду письма на личную почту: рассказывал о Луизиане и о людях, которых он там встретил. О вудуистском колдовстве, в которое там до сих пор верят и о вдохновении, которое ему приносят местные легенды и россказни старожилов. Альфред радовался за брата, как не радовался бы за себя. Хоть кто-то из их семьи смог стать по-настоящему свободным. А к последнему письму Этельред прикрепил фотографию — рыжая девушка в легком платье на фоне могил старого новоорлеанского кладбища. И, хотя Альфред очень любил брата, в его сердце зашевелилось что-то вроде зависти к этой свободе, что позволила Этельреду выбрать себе любовь, не оглядываясь на семью. Если любовь вообще можно было выбирать, в чем он сомневался. Он бросил взгляд в сторону, на Элсвиту, отчаянно пытавшуюся зевнуть с закрытым ртом. Его жизнь была бы проще, если бы он влюбился в свою будущую жену, но — увы и ах! — любил-то он другую. Телефон в кармане завибрировал, и Альфред вытащил мобильный, прикрыл рукой экран. Астрид. «Нужно поговорить, это срочно. Есть новости». Она всегда писала коротко и по делу, зная, что с Экберта станется отслеживать сообщения Альфреда. «Я в опере», — ответил Альфред. «Я знаю. Мне тебя видно». Альфред изумленно приподнял брови, прочитав сообщение. Перечитал. Не обращая внимания на возмущенный шепот матери, приказывающей ему выпрямиться и сесть на место, Альфред облокотился о перила ложи и глянул вниз, в зал. Астрид сидела в пятом ряду ближе к проходу, он мог видеть её темноволосую голову, склонившуюся над телефоном. Вопиющее неуважение к культурному мероприятию, подумалось ему весело. Его женщина была великолепна, как и всегда. «Через две минуты у туалетов», — отписала Астрид. Альфред видел, как она убрала телефон в клатч и поднялась, осторожно пробираясь к выходу. Поднялся на ноги сам.  — Что ты делаешь? — Зашептала Джудит, ловя его за рукав пиджака. — Нам предстоит благотворительный вечер после спектакля! Ты с ума сошел? Что люди подумают? Он пожал плечами.  — Придумай что-нибудь, мама, если кто-нибудь спросит обо мне. Ты это умеешь. Астрид ждала его рядом с туалетами, и Альфред чуть выдохнул, глядя на её фигуру в темно-бордовом платье. Она была красива, как и всегда, и он бы многое отдал, чтобы назвать её полностью своей, но знал, что Астрид никогда никому не будет принадлежать, и именно это в ней и завораживало. Влекло с неудержимой силой, которую Альфред не мог и не хотел укрощать. Как же ему хотелось обнять её и не отпускать! Плюнуть собственной семье в лицо и уехать с Астрид куда-нибудь очень далеко, но он не мог себе позволить такую роскошь. Пока что не мог. Альфред очень надеялся, что скоро всё будет иначе.  — Привет.  — Привет, — Астрид чуть улыбнулась, оглядывая его с ног до головы. — Спорим, в этом дизайнерском ужасе тебе неуютно так же, как и мне в этом платье?  — Даже спорить не буду, — Альфред вздохнул, повел головой в сторону, по-прежнему ощущая, как галстук душит его. — Чуть не свихнулся от скуки. Так что ты спасла меня.  — Не без причины. — Астрид нахмурилась. — У меня есть новость для тебя. Сколько у тебя есть времени? Альфред задумался. Первый акт оперы еще даже не подошел к концу, но, насколько он знал сюжет «Травиаты», уже приближался к своему логическому завершению. Значит, скоро будет антракт, и дед с отцом выйдут покурить, а мать найдет какую-нибудь из своих знакомых в соседних ложах и заведет с ней ничего не значащий диалог, оставив его и Элсвиту вдвоем. А потом начнется акт второй, и вся эта тягомотина с певческими страданиями пойдет заново.  — Я бы не возвращался, — хитро улыбнулся он. — А ты?  — Терпеть не могу оперу. * * * Первым делом Альфред выкинул в помойку душащий его галстук и сразу почувствовал себя свободнее. Чтобы не быть замеченными, им пришлось выйти из театра по отдельности, и по отдельности же добраться до квартиры Астрид. Альфред заплатил таксисту наличными и выбрался на улицу, вдохнул воздух полной грудью. Телефон в кармане звонил, не переставая, и он знал, что мать пытается узнать, где он находится, не понимая, что же с ним происходит, и почему он ушел, ничего не объясняя. Альфред и сам знал, что поступил опрометчиво, поэтому, поднимаясь к Астрид, всё же написал матери сообщение, что у него возникли срочные дела, и это касается Блэков. И даже почти не соврал, как он потом осознал.  — Иди сюда. — Астрид, приехавшая раньше и уже сменившая пафосное вечернее платье на домашнюю футболку и шорты, втянула его в квартиру и захлопнула дверь. — За тобой никто не ехал? Альфред нахмурился, припоминая, не видел ли он в зеркало заднего вида никакой машины, следующей за его такси.  — Нет, — произнес он. — Ничего такого.  — Хорошо. — Астрид потянулась и быстро поцеловала его в губы. Альфред прижал её к себе, утыкаясь носом в макушку и вдыхая запах чуть резковатых, холодных духов, так не похожих на любимые Элсвитой цветочные ароматы. — Я сварила кофе.  — Да в жопу кофе. — Альфред приподнял её лицо, обводя пальцем контур её губ, на которых еще сохранились следы яркой помады. — Я соскучился.  — Я тоже. Но сначала дела. — Астрид вывернулась из его объятий, склонила голову набок, оглядывая его. — Хорошо, что ты выбросил эту удавку, — одобрительно кивнула она и усмехнулась. — Я почти ощущала, как тебе некомфортно. Она потянула с его плеч пиджак, и Альфред с удовольствием подчинился. Астрид лучше многих знала, как он от души ненавидел официальные костюмы и как хотел бы просто расслабиться и побыть не наследником корпорации, а самим собой.  — У меня есть новости. — Астрид поставила перед ним чашку с кофе. — И не очень хорошие, хотя это зависит от того, насколько мы можем обернуть их на пользу себе. Альфред ухватил её за руку, притянул к себе на колени и уткнулся лицом в изгиб её шеи.  — Рассказывай, — пробормотал он. — Я тебя очень внимательно… Астрид вздохнула, но он мог поклясться (не на Библии, нет, но всё же), что она улыбалась.  — Как с тобой говорить о серьезных вещах?…  — Я же сказал, что слушаю. — Альфред крепче сжал руки у неё на талии. — Я не глухой. Я просто скучал по тебе.  — Или скучал из-за оперы, — поддела его Астрид шутливо. На пару минут она позволила себе расслабиться в его объятиях, чуть откинувшись назад и положив голову ему на плечо. — Пей свой кофе. — С еще одним вздохом она всё же поднялась, достала из шкафчика сахар и насыпала в свой чай несколько ложек. — Сегодня я разговаривала с Лагертой. Альфред отставил чашку и обеспокоенно подался вперед. Он знал, что Лагерта Ингстад связывается с Астрид лишь в самом крайнем случае, и её внезапное появление на горизонте ему совершенно не нравилось. Лагерта, он знал, ненавидела Ивара и его братьев, и в любой момент могла вмешаться в его планы, чтобы удовлетворить собственное желание уничтожить детей Аслауг. Альфред был уверен, что и жену Рагнара Лодброка убила именно Лагерта, хотя доказательств у него, разумеется, не было. Если Лагерта собиралась кого-то уничтожить, она делала это быстро и чисто, так, что комар носа не подточит. Сам Альфред мало знал Лагерту, но Экберт рассказывал ему о ней, и в его тоне мешались восхищение и неприязнь. Экберт восхищался Лагертой так сильно, что даже не удосуживался это скрыть. И Альфред порой задумывался: не было ли у его деда романа с первой женой Рагнара? От Экберта, право слово, можно было ожидать, чего угодно.  — Что сказала Лагерта?  — Завтра у Лодброков праздник — языческая свадьба, Сигурд женится. — Для Альфреда слова Астрид не были новостью, но он молчал, слушая, что она скажет дальше. — Она не раскрывала мне подробностей, но намекнула, что на свадебном банкете намечается… что-то. — Астрид водила пальцем по краю чашки, глядя на терпкий ароматный напиток, от которого поднимался пар. — Что-то, что позволит Ивару ещё больше обозлиться на Блэков. Что-то страшное. Я думаю, она хочет навредить кому-то из них, но представить всё так, будто совершил это Исайя.  — Черт! — Альфред выругался, откинулся на спинку стула и запрокинул голову назад. — Черт, черт, черт! Это были не просто плохие, это были отвратительные новости. Альфред чувствовал, что находится на перепутье. Он мог позвонить Ивару и сообщить о возможном готовящемся покушении, но этим он подверг бы опасности Астрид, потому что Лагерта могла догадаться, откуда у Ивара появились сведения о её планах. Он мог умолчать об этом, но тогда на его руках, вероятно, проступила бы кровь одного из Лодброков, против которых он, по сути, ничего не имел. Ивар был гордым и самовлюбленным мальчишкой с отвратительным характером, мнившим себя гением, но в планах самого Альфреда он играл очень важную роль, и если Лагерта собиралась покуситься на его жизнь, это было плохо, очень плохо.  — Ивар? — Спросил он.  — Не думаю, — покачала головой Астрид. — Если Лагерта решит мстить, она начнет с кого-то менее важного, чтобы отвести от себя подозрения и заставить Ивара подозревать Блэков. Она будет подбираться к Ивару постепенно, наблюдая, как он бесится, не в состоянии предотвратить гибель своей семьи.  — Твою мать… — Альфред прикрыл глаза. Его планы висели на волоске только потому, что Лагерта не нашла лучшего момента, чтобы развернуть кампанию по своей мести. — Твою ж мать! Шестеренки в его мозгу заработали с невероятной скоростью. Если кто-то из Лодброков умрет, то Ивар наверняка подумает, что именно Исайя добрался до их семьи, и тогда кровавая баня не заставит себя ждать. Альфред не собирался наблюдать, как ситуация уплывает из-под его контроля. Но и подвергать Астрид опасности не хотел: он слишком хорошо понимал, что предательства Лагерта не простит. Предотвратить чью-то смерть окончательно Альфред не мог — Лагерта могла заподозрить, что информация уплыла. Но мог ли он сделать что-то, чтобы попытаться обернуть ситуацию в свою пользу? Ему казалось, что у него пойдет из ушей дым, так старательно он пытался найти выход из складывающейся ситуации. Не находил. Впервые в жизни Альфред не находил выхода, и он был почти в отчаянии. Оно захлестывало его черным маревом, и, как он ни старался, у него плохо получалось противостоять этому. Астрид почувствовала его состояние. Поднявшись, она подошла к Альфреду и положила руки на плечи, принялась разминать уставшие, напряженные мышцы.  — Ты ничего не можешь сделать. — Она прижалась губами к его макушке. — Сейчас мы можем только наблюдать, а справляться придется с последствиями. Альфред понимал, что она права. Без подробностей, которые Лагерта вряд ли рассказала кому-то, кроме собственного мужа, они не могли сделать ничего, и оставалось лишь беспомощно наблюдать и готовиться к встрече с последствиями бури лицом к лицу. Возможно, когда станет ясно, к чему приведут действия Лагерты (и приведут ли, Альфред не мог не думать, что хотел бы, чтобы её планы погорели), он поймет, что делать. Но он ненавидел быть беспомощным.  — А вторая новость? — спросил Альфред, уже предчувствуя, что ничего хорошего Астрид ему не скажет.  — За нами следил человек Ивара. Я его знаю, это Гуннар. Он отличная ищейка, но туп до невозможности во всем остальном. — Астрид зарылась пальцами в волосы Альфреда, массируя голову. — Не думаю, что он выяснил что-нибудь стоящее, но я решила, что ты должен знать. Я заметила его слежку сегодня, когда выходила из оперы. Даже не скрывался почти, кретин, — она хмыкнула. О, Господи… Альфред застонал. Только этого не хватало! От мысли, что Ивар мог воспользоваться своим знанием и постараться навредить Астрид, его начинало тошнить от ужаса. В его семье считалось, что иметь слабость — значит, позволить врагу победить тебя. Астрид была его слабостью, и если Ивар узнал об этом… Если он только узнал… Твою мать. Альфред выдохнул, пытаясь успокоиться. Кровь стучала в висках так шумно, что он не слышал собственного дыхания. Холодный ужас, медленно заползший в сердце, не позволял сосредоточиться. И если новость о планах Лагерты его выбесила и заставила лихорадочно думать, что делать (ничего они не смогут), то слежка Ивара — напугала.  — Я не знаю, какая новость хуже, — хрипло признался Альфред. Его голос дрогнул. — Ивару нельзя давать в руки такие козыри. Я не могу подвергать тебя опасности. — Он поднялся, приблизился к Астрид и обнял, прижавшись лбом к её лбу. — Я не могу позволить ему навредить тебе… — шепнул он.  — Не бойся за меня. — Астрид обвила руками его шею. В отличие от Альфреда, который страшился за неё больше, чем за себя, она была нордически спокойна, как и всегда. Его всегда поражало её умение оставаться спокойной, когда он нервничал. И эта уверенность передавалась и ему. — То, что он знает о нас, может стать нашим козырем, а не его. Позволь Ивару думать, что он сможет держать тебя на крючке.  — Астрид…  — Эй. — Она потерлась кончиком носа о нос Альфреда. — Сейчас мы всё равно ничего не можем сделать с происходящим. Ты заварил кашу, и она теперь начинает закипать. Пусть дойдет до точки кипения. И тогда ты поймешь, что делать дальше. Альфред прекрасно знал, что она права, но всё равно сжимал её в объятиях так, будто в любую минуту мог потерять. И, когда по потолку скользнул свет фар проехавшей мимо машины, Альфред впервые за долгое время подумал, что Астрид нужна квартира несколькими этажами выше.