***
Людей сегодня было слишком много, и все — очень шумные и противные. «Синьорина, покажите… Синьорина, принесите… Синьорина, можно ли побыстрее…» Грета вымученно улыбалась (а не улыбайся, хозяйка все равно заставит, у неё пунктик на эти улыбки) и бегала туда-сюда по торговому залу, проклиная все и вся и мечтая лишь о своём удобном диванчике в квартире-студии в мансарде. Распродажа — гадкое событие. Все так и норовят ухватить побольше, и чтоб другие не успели — премерзкое зрелище! Ей отчаянно хотелось вопить во все горло, да так, чтобы посетители разбежались и в магазине никого не осталось, но Грета терпела, и все ради Бернардо. «Тебе действительно нравится работать в магазине?» — спрашивал он всякий раз, как звонил, и она спешила заверить его, что да, очень. Конечно, ей все это было не по душе, но то, чего ей хотелось, огорчало Бернардо: безвылазно сидеть в четырёх стенах и раскрашивать фигурки — не дело для взрослой девушки, а ведь ей все-таки исполнилось восемнадцать лет. И все её друзья, покинув приют, уже работали. Можно было остаться и помогать Бернардо с малышами, но ухаживать за детьми она не любила. Можно было поискать другую работу, где общение с людьми сводилось бы к минимуму… Но она выбрала этот магазин. Почему? Просто здание было красивое и от дома недалеко. Хотя, конечно, в Генуе много прекрасных сооружений. …Фамилия у неё давно другая, немецкая, от приемных родителей досталась — в общем, это все что у неё от них есть — фамилия и квартира в мансарде. И «Фольксваген Коррадо». — Синьорина, что вы мне принесли? Я просила другой размер, будьте внимательны! «Другой, как же, — мысленно ответила ей Грета. — Ты же думала, что таки вместишь свою ножищу в сапожки на два размера меньше». А вслух произнесла лишь заученное «извините, подождите, сейчас». — Грета! — проходившая мимо хозяйка бросила на неё цепкий взгляд и тут же нахмурила брови. — Что это за оскал? Улыбайся как следует! И шевелись, шевелись! Побыстрее! Грете было смешно, что никто здесь даже не догадывается, что захоти она — купила бы этот магазин и сама была бы здесь самой главной, но этого никогда не случится. И не только потому, что Грета не любит руководить людьми… Она не будет пользоваться наследством Антинари, потому что Грета Антинари давно исчезла, а у Греты Келлер есть все, что ей необходимо. Пусть эти проклятые деньги спокойно лежат на швейцарских счетах — Грета больше не хочет бояться. Уж лучше она будет работать продавцом-консультантом и выслушивать высокомерные замечания. Ничего страшного, она уже привыкла. К тому же, после сегодняшней суматохи её ждёт целая неделя отдыха.***
В семнадцать часов тридцать две минуты рабочий день Греты наконец закончился. Она смыла ненавистную косметику в уборной, не дожидаясь возвращения домой, убрала в сумку туфли, скинула униформу, с облегчением натянула джинсы, черную футболку, кеды. В магазине надо казаться гламурной размалеванной куклой, снаружи можно быть самой собой: незаметной бледной девушкой в темной куртке с капюшоном, со спортивной сумкой через плечо. Грета вышла из здания, оглянулась, перешла на другую сторону улицы. Люди спешили по своим делам, и она слилась с толпой, стала частью живого потока, который стремился прочь, в солнечный закат, из сегодня в завтрашний день. Грета посмотрела вверх. Коррадо, как всегда, стоял на парапете, у самого края крыши, и наблюдал за ней. Сегодня она его не видела, конечно, ведь ангелов нельзя видеть, если они того не захотят, но Грета всегда чувствовала его присутствие. Дома ли, на улицах города, за рулем автомобиля, который не зря носит его имя, — Коррадо был рядом с ней, ведь он — ее Хранитель.***
Медленно шагая по набережной Корсо, Грета смотрела, как темно-красное солнце исчезает в багровых тучах над темными водами залива. Февраль в этом году выдался пасмурным и дождливым, и настроение было таким же. С моря дул теплый ветер и трепал ее волосы, а у нее из глаз текли слезы. Грета не знала, почему плачет, почему ей не хочется идти домой, зачем она пришла сюда и чего ждет, но ведь ей действительно плохо. А ведь все было нормально, она спокойно шла домой, собираясь забежать в магазин за продуктами, пока внезапно в ее голову не пришла мысль о том, что вот-вот в толпу людей на всей скорости врежется неуправляемый автомобиль, возможно даже грузовик, и люди будут метаться по улице в панике, сталкиваясь друг с другом и крича от страха, и ту женщину с коляской, что идет впереди, тоже собьют, и раздавят ее малыша, и он будет лежать на тротуаре сломанной куклой в своем красивом синем комбинезончике и шапочке с Микки Маусом. Грета представила себе эту ужасную картину, замедлила шаг, чувствуя головокружение и подступающую к горлу тошноту, затем зашагала быстрее, свернула к набережной, надвинула на лицо капюшон, лишь бы только не видеть никого, не думать, не думать! Полчаса она нервно ходила туда-сюда, не в силах ни остановиться, ни уйти куда-нибудь в другое место. Сердце бешено стучало и вырывалось из груди, в ушах шумело. Рядом не было никого, а потом вдруг появился Коррадо. Он ласково посмотрел на неё и улыбнулся. — Что же мне делать? — тихо спросила она. — Помоги мне, пожалуйста. Ей тут же стало легче дышать, и головная боль исчезла так же внезапно, как и началась, словно исчез стеклянный купол, отгородивший её от мира, и она снова могла вернуться к людям. Вдалеке светилась огнями старая гавань, вздымались к небу башни портальных кранов; город жил своей жизнью, обычной, где-то размеренной и спокойной, где-то суматошной и сумбурной, и маяк Лантерна возвышался над всем, даря луч надежды на спасение. — Спасибо, Коррадо, — одними губами прошептала Грета. — Спасибо тебе.***
Грета знала: чтобы выходной день прошел хорошо, надо начинать его по правилам, и она свято соблюдала все необходимые ритуалы. Во-первых, просыпаться надо на рассвете, когда утреннее солнце заливает комнату золотисто-розовым, нежным светом, и тогда на душе будет легко, спокойно и безмятежно. Во-вторых, умываться надо непременно холодной водой и улыбаться своему отражению в зеркале. В-третьих, кофе обязательно должен быть свежемолотый, и варить его нужно только в турке, на плите, а пить — из фарфоровой чашечки у распахнутого настежь окна, впуская в квартиру свежий, теперь пахнущий весной, ветер. Ну, и наконец, загородная прогулка — как можно дальше от надоевшей суеты. …Грета подошла к автомобилю, нежно погладила капот цвета спелой вишни. Тезка её ангела был умен, послушен и красив. — Мы едем в горы, Коррадо. Хочу быть ближе к солнцу. Небо над головой было ясным, ни облачка не проплывало в глубокой синеве, подсвеченной солнечными лучами. «Фольксваген Коррадо» уверенно мчался по серпантину, радуя хозяйку прекрасным ходом. Горы лигурийского побережья всегда влекли Грету, было в них что-то такое неописуемое, вызывающее восторг и острое чувство свободы, полета, отрыва от реальности. — Знаешь, Коррадо, я хочу завтра навестить Бернардо. Он скучает по тебе. А ещё я давно не была в Милане, лет шесть уж точно, с тех пор, как меня удочерили… Зато он приезжал в Геную, в прошлом году. Коррадо появился на следующий день после похорон господина Келлера, который тихо скончался во сне в годовщину смерти его жены, и только присутствие давнего друга не позволило Грете окончательно замкнуться в себе; Бернардо очень боялся за неё тогда, и сейчас нет-нет да начинал разговоры о том, что ей нельзя жить одной, что лучше ей вернуться. Но Грета уже не была одна — с ней был Коррадо. За поворотом показался шпиль церкви и аккуратные деревенские домики. Грета остановилась у почты. На парковке также были видавший виды «Мерседес» и аккуратный белый «Альфа Ромео»; вокруг — ни души. С наслаждением вдыхая чистый горный воздух, Грета прошлась по улице и замерла у зеркальной витрины, в которой были выставлены газеты, журналы и книги, привлеченная заголовком одного из старых номеров миланского «Коррьере делла сера» — «Жизнь и смерть комиссара Каттани». Грете на мгновение показалось, что она с головой погрузилась в ледяную воду: под заголовком располагалась фотография с места убийства Коррадо. Она с трудом перевела дыхание и отвела взгляд от холодной стеклянной стены; Коррадо сочувствующе взглянул на Грету, покачал головой и растаял в воздухе.***
Она поставила носок ботинка в трещину в камне, потянулась к следующей, пошатнулась, вцепилась пальцами в пожухлую траву, ломая ногти, удержалась и снова попробовала подняться выше. Склон был крутым, местами практически отвесным, но Грета, хватаясь за росшие на горе кусты, довольно быстро продвигалась к вершине. Солнце уже миновало зенит и жарко грело ей спину, перед глазами мелькали черные мушки, сердце сбилось с ритма, и в ушах стоял ровный гул. — Ещё немного, — повторяла Грета. — Еще. Ты должна. Правда, для чего вообще она взбирается на вершину, Грета даже не пыталась себе объяснить. Просто это было ей необходимо и все. Стоять у края, смотреть на мир с высоты… чувствовать себя живой. Преодолев последние сантиметры, Грета, сбивая колени в кровь, выползла на каменную площадку и, обессилев, повалилась ничком на землю. Дыхание постепенно выровнялось, и она открыла глаза. Через серую глинистую землю и прошлогоднюю сухую траву пробивались тонкие зелёные стебельки. Грета села, сбросила с плеч рюкзак и подняла руки вверх, ловя лёгкий ветерок. Горы тянулись до самого горизонта, спускались прямо к морю; белые тропы вились среди камней, скрываясь в густых зарослях кустарника. Грета достала из рюкзака бутылку воды, яблоко, бутерброд с сыром. Сколько времени прошло с последнего пикника в Лигурийских Апеннинах? Три года? Четыре? Она тогда еще училась в школе, и Келлеры были живы. Как летит время… Здесь, в горах, она впервые почувствовала себя в безопасности, ощутила покой и радость от того, что жизнь продолжается. Грета подошла к искривленной лиственнице, росшей у обрыва. Длинные узловатые корни цепко держались за землю, толстая кора в глубоких трещинах была покрыта лишайником. В ветвях щебетала какая-то птица. Грета прижалась щекой к дереву и подумала, что оно — символ её жизни. Она ведь такая же: одинокая, нелюдимая, со странностями, которые многим не по душе. Родных родителей уже давно нет на свете, и приемные ее покинули… И все равно, как бы то ни было, она любит и небо, и солнце, и горы, и море, весь этот мир…***
Электричка до Милана прибывала на Пьяцца Принчипе по расписанию, в 21.46. Грета прокомпостировала билет в валидаторе и, доев купленные на вокзале жареные каштаны, стала прогуливаться по платформе. Народу, к счастью, было не так много: в основном студенты и пенсионеры. Изредка накрапывал мелкий холодный дождь, и Грета накинула на голову капюшон, спрятала замерзшие руки в карманы. Как же убедить Бернардо, что все в порядке? — Что случилось? — его голос казался взволнованным. — Почему ты хочешь приехать? — Я соскучилась по тебе и по Милану. В общем, так оно и было, однако сомнения Бернардо неожиданно нашли отклик в её душе. Зачем она на самом деле едет? Повидаться с ним или имеются ещё какие-то, не до конца понятные самой, причины? Не хочет же она, в самом деле, побывать на месте убийства Коррадо? — Встретишь меня на вокзале? — Конечно, — Бернардо рассмеялся. — Купить тебе пирожных? Боже, да какие ещё у неё, Греты, могут причины визита, кроме отчаянной тоски по единственному — живому — близкому человеку на этом свете?***
Вагон, к счастью, был едва заполнен. Грета прошла в середину к свободному ряду сидений и села у окна по ходу движения поезда. Достала книгу и беруши — шум, болтовня и детские крики в поезде её всегда утомляли, благо ехать надо было меньше двух часов. Впрочем, надежда на то, что соседние сидения всю дорогу останутся пустыми, не оправдалась: на Ронко-Скривия в кресло напротив сел пожилой мужчина в длинном пальто. Грета в этот момент смотрела в окно, и обернувшись, не сразу поняла, что этот человек ей знаком, отметив лишь, что, кажется, она его где-то видела. Осознание пришло внезапно, когда она вернулась к чтению и перевернула пару страниц. Тано Каридди. Грета с силой сжала пальцами обложку книги, и принялась лихорадочно размышлять, что же делать. Случайность ли это? И если да, то узнал ли он её? Конечно, за десять лет она сильно изменилась, повзрослела, но тем не менее… Грета украдкой посмотрела на отражение Тано в тёмном стекле. А он постарел, конечно. Волосы с проседью, лицо в морщинах. Сколько ему? Около пятидесяти? Грета не видела этого человека с тех пор, как Коррадо забрал её из того жуткого дома, но в кошмарах Тано до сих пор протягивал ей ту самую, отвратительно кричащую куклу. Грету много лет преследовало видение — рот, который никогда не смеялся, похожий на кривую трещину в гипсовой маске и тяжелый, немигающий взгляд, пробирающий до костей. Зачем же он все-таки здесь, почему едет в Милан в вагоне второго класса реджионале? И что ей, Грете, делать, если он все же пришёл по её душу, этот преступник? Между тем Тано Каридди, казалось, и вовсе не замечал её, сидел прямо, практически неподвижно, положив руки на небольшой кожаный чемоданчик. Грета время от времени переворачивала страницы книги, но смысл прочитанного ускользал от неё: она пыталась рассчитать свои дальнейшие действия, если Тано все же попытается что-то сделать с ней или просто заговорит. Получалось, что единственно верным решением было так и сидеть здесь, на своём месте, пока электричка не прибудет на Милано Чентрале, а потом попробовать затеряться среди толпы — Бернардо ведь будет ждать её в кафе, как они и договорились. Итак, главное: не пробовать выходить на Милано Рогоредо или Ламбрате, это будет ошибкой, на это они (неважно, кто) и рассчитывают. Только центральный вокзал! …В окне виднелся тонкий серп новой луны, почти незаметный среди фонарей; на стекло косо падали капли дождя. Поезд замедлил движение и остановился… Что ей стоило поехать в Милан завтра? На Аркуата-Скривия в вагон зашла компания весело щебечущих девиц и одна тётка немалых габаритов. Грета вдруг отчаянно им позавидовала, даже пыхтящей от натуги стокилограммовой бабище: едут себе спокойно, не дергаются от каждого движения попутчиков… Она зло захлопнула книгу и сама подскочила от резкого звука. Вскинув голову, она на мгновение встретилась глазами с Тано Каридди; тот посмотрел куда-то справа от неё, опустил взгляд, щелкнул замками, откидывая крышку чемодана и достал оттуда лист бумаги.***
Поезд миновал Тортону, потом Вогеру, а Грета завороженно смотрела, как руки Тано складывают из белоснежных листов разные фигурки. На соседнем с ним сиденье уже лежало несколько журавликов, но он не прекращал это странное занятие, продолжая сгибать и разглаживать пальцами слои бумаги. — Я думаю, Тано Каридди был к тебе очень привязан, — сказал ей как-то Бернардо, когда они вспоминали прошлое, и неожиданно всплыла тема с неудавшимся опекунством над наследницей Антинари. — Своеобразно, конечно, но и человек он такой… особый. Знаешь, он часто приходил вечером, чтобы понаблюдать через окно, как тебе живется, и мы разговаривали о многом. Тано считал, что Коррадо забрал тебя у него. Но тогда у него еще была Эстер и банк Антинари, поэтому он смирился… Наверное. Подарил на Рождество целый грузовик игрушек, помнишь? Эти подарки она помнила, и как радовались приютские дети — тоже. Но благие деяния нисколько не умаляли грехов этого хладнокровного убийцы. …За окном замелькали огоньки очередной станции. Павия. Тано закончил крутить очередное оригами, пристроил фигурку на подлокотнике кресла, встал и направился к выходу. Грета обернулась, провожая взглядом высокую сутулую фигуру в чёрном пальто, а затем прильнула к стеклу, пытаясь рассмотреть выходящих пассажиров. Дождь уже лил сплошной стеной, и Грета не увидела, куда пошел Тано. В размытом свете фонарей на платформе промелькнули какие-то тени, и поезд снова тронулся, приближаясь к Милану. Грета бездумно взяла в руки одну из бумажных птичек, смяла и убрала в карман.