Диагноз «Олег»

      Разумовский был нервным мальчиком, часто заводился с пол-оборота на пустом месте и нередко огребал за свои истерики. Сперва его соседи по детдомовской комнате немного уважали Серёжу за то, что он никогда не жаловался воспитателям или заведующей на локальные разборки, потом стали считать его безвольной тряпкой, которая даже настучать старшим боится… а со временем вдруг поняли, что у Серёжи что-то не в порядке с головой. Иногда он ведёт себя так, словно у него есть защитник, способный постоять за него в любой ситуации. И это не кто-то из старших ребят, не детдомовское начальство, не взрослые из «большого мира». Это что-то ненормальное…       — Олег, иди сюда! — опять яростный вопль из его угла. — Какого хрена твой волос делает в моей кружке?!       — Мой волос? Он подписан, что ли? — на вопль из дальнего угла отозвался мрачный заспанный голос.       — А чей ещё, блин?! Короткий тёмный волос! Ты думал, в белой кружке незаметно будет?! То, что я даю тебе пить из моей кружки, не значит, что ты можешь трясти туда своим хаером!       — Поддувало закрыл! Чё ты бычишь на меня по беспределу?! — рявкнул чуть ли не в самое ухо совсем другой голос, уже поломавшийся, басовитый и пугающий. — Во-первых, я из твоей кружки никогда не пил и не буду, я брезгливый! А во-вторых, у меня светлые волосы!       Это был другой Олег. Не тот. Действительно светловолосый парень, низкорослый, но крепкий, голыми руками деревянный забор ломает, его так просто не задирают. Сергей недовольно поморщился и сжал зубы. Развелось этих Олегов, как блох на мамонте.       — Не с тобой разговариваю, свинота.       — Как ты меня назвал?! — Разумовского резко пихнули в плечи, он упал на кровать и не слабо приложился затылком об стенку. — Совсем кукушка в башне полетела?!       — Я тебя щас пихну! Так пихну, что лбом дверь вынесешь! — а вот теперь появился правильный Олег. Нужный. Заломил этому, неправильному, руку за спину и ткнул его мордой в подоконник. С этим Олегом вообще никто не связывался. Никогда. Во всяком случае, Сергей ни разу не видел, чтоб на Олега, который Волков, кто-нибудь напал первым, даже в словесной перепалке, зато, если Волков сам ввязывался в драку, он неизменно выходил из неё победителем.       Плечи сильно болели. И бока. И, наверно, где-то на бедре будет синяк. Интересно, когда «неправильный» Олег успел ударить Сергея? Его же сразу оттащили. А потом перед глазами замаячило лицо злой воспитательницы, прибежавшей на шум. Она держала «неправильного» за шиворот и что-то визгливо выговаривала ему на тему комнаты милиции. Волков стоял у окна, весь такой яркий, красивый, с чётким контуром, будто вырезан из глянцевого журнала и аккуратно вклеен в пространство комнаты. На него никто не обращал внимания.        —… и сними эту гадость со стены! — теперь воспиталка раздражённо обращалась к Сергею, тыча пальцем в постер на стене над его кроватью. — Сколько раз повторять, не пачкать казённые обои этим дерьмом! Ещё раз увижу — порву к чертям собачьим!       Сергей снял через минуту под презрительные хихиканья соседей. Эта мегера не шутит, действительно порвёт, а постер дался Разумовскому каким-то невероятным чудом. Обычно постеры в журналах прикреплены скобами, а этот оказался не прикреплён, просто вложен. Будто специально для того, чтоб рыжий мальчишка с жадно горящим взором утащил себе такое сокровище. И, пряча своё сокровище под подушку, Сергей чётко увидел: в его кружке не было никакого волоса.       Годы шли, Волков всё время оставался рядом. Немногословный, непоколебимый, преданный, как пёс, грозной тенью шагающий за спиной своего рыжего подопечного, возникающий будто из ниоткуда каждый раз, когда требовалась его помощь. Он ни с кем больше не общался, его тихо ненавидели и предпочитали игнорировать, взрослым и вовсе было на него плевать. Он разбрасывал свои вещи на кровати и возле тумбочки Сергея, брал его посуду и не мыл за собой, подвергался резкой критике со стороны рыжего за такое поведение, но только добродушно улыбался, вяло оправдывался, иногда кидался щекотать Серёжу, мягко роняя его на кровать и слегка придушивая подушкой, мол, не ори ты, воздушная тревога, не переломаешься достать мой носок из-под койки. И, понимая, что он единственный защитник Разумовского в этом рассаднике брошенных озлобленных подростков, Олег никогда ничего не просил взамен, будто ему доставляло большое удовольствие служить бесплатным охранником какого-то вздорного истеричного пацана. Благодаря ему, Серёжу задирали всё меньше, предпочитали обходить стороной, бросая в его сторону полные ненависти взгляды, или гавкали на него издалека, трусливо поджимая хвосты и разбегаясь, когда он первый начинал на них надвигаться.       Порой Сергей задумывался, что у Олега наверняка есть какие-то суперспособности. Когда Разумовский надерзил заведующей и был заперт в подсобке почти на весь день, Олег как-то проник к нему через запертую дверь. Здесь было совсем маленькое слуховое окошко под самым потолком, в него он точно не мог пролезть, а дверь как была на замке, так и осталась. Не прятался же Олег заранее среди вонючих дырявых матрасов с пятнами от мочи и клочьями ржавой ваты, вываливающимися наружу, как потроха убитого зверя. Но Сергей предпочитал не придавать этому значения. Главное, что пришёл. Сидит рядом, обнимает за плечи, улыбается, бубнит своим ещё детским высоким голосом какую-то утешающую ерунду, тёплый такой, ободряющий, надёжный… свой. Мол, если тебя не выпустят до ужина, я припру тебе кусок этой резиновой курицы с кашей. И булочку с кефиром обязательно. Сегодня крендель будет, я узнавал. И не фыркай мне тут, что кефир не любишь, кефир полезный, не будешь хавать полезную хавку, не вырастешь.       А ещё Олег был невероятно красивый. Как говорят мудрецы, красота в глазах смотрящего, и чем старше становился Сергей, тем сильней его глаза забивались красотой Олега. И глаза у Волкова были самые карие, и черты лица самые правильные, и волосы самые мягкие, и плечи самые крепкие, и голос самый бархатный на свете. Никакой этой дурацкой первой растительности на лице у него не было, никаких дебильных подростковых усиков или синевы и царапин от первых попыток бриться. Наверняка ведь и у него тоже росла щетина, но он умудрялся избавляться от неё неправдоподобно незаметно и качественно. Сам Сергей, усиленно стараясь бороться с той же проблемой взросления, почему-то не спрашивал, как Олег это делает. У каждого должны быть свои секреты, тем более, что разгадка некоторых секретов может испортить сложившийся у других идеальный образ человека, а образом Олега Серёжа очень дорожил. Всё чаще подушка прятала в себе его горячее сбитое дыхание, хрипы от придушенных стонов, чувствовала пламенный жар его лица, пока в голове царил этот дивный образ, и рука рвано дёргалась в паху. Разумовский не считал себя геем, он находил привлекательными и мужские, и женские тела, но с точки зрения эстета, любящего классическое искусство в целом и эпоху Возрождения в частности, тела людей из его окружения, в той или иной степени оголённые, были ему абсолютно по барабану. Олег был единственным исключением, вне конкуренции, вне всевозможных приземлённых понятий. Самое настоящее чудо, на которое не лезет ни один ярлык. И наверняка губы у него тоже самые вкусные, только как это проверить, если само это чудо обязательно воспользуется ярлыком «пидор», и всё волшебство их дружбы рухнет?..       Выпускной был ужасно нудным и тоскливым. Банальные речи взрослых, изо всех сил симулирующих торжественную радость, стандартные, из года в год повторяющиеся угощения на праздничном столе, дискотека с приевшимися до тошноты попсовыми песенками. Алкоголь, конечно, запрещён, но, как это всегда бывает, «если очень хочется, то можно». По фойе, столовой и двору школы бродили дебильно гогочущие выпускники, прятали рожи, стараясь дышать в сторонку, когда мимо проходили взрослые, докапывались до аутсайдеров по любому поводу, и Сергея не обошли вниманием, особенно его длинные «девчачьи» волосы в пучке.       — Пошли отсюда, — сзади обнаружился мрачный взлохмаченный Олег, уже избавившийся от бесящей голубой ленточки через плечо и галстука, расстегнувший пиджак и вызывающе закатавший рукава до локтя. — Пожрали, аттестаты получили, и больше тут делать нечего.       — Сказали же всем нашим ждать, организованно будут на автобусе увозить…       — Да ну их в жопу! Мы что, пешком дорогу до детдома не найдём? Это надравшиеся с физруком придурки могут уйти из школы и очнуться в Финляндии, а мы-то трезвые.       Кратчайший путь к детдому не пролегал через набережную, но Олег зачем-то туда свернул, и Серёжа не противился. Бродить по ночному городу с Олегом было гораздо более приятным занятием на выпускной, который, по идее, должен запомниться школьникам ярким пятном на сером фоне учебных будней. Вот если бы ещё можно было взять Олега за руку, тогда Сергей точно запомнил бы эту ночь на всю жизнь. И совсем не пугал риск нарваться на бухих неадекватов, царствующих в городе после полуночи. С Олегом ничто не страшно, пусть хоть зомбиапокалипсис начнётся прямо сейчас.       — Смотри, что у меня есть, — заговорщицки шепнул Волков, извлекая некую шуршащую штуку из-за пазухи. Серёжа мельком подумал, что пиджак-то у Олега был всю дорогу расстёгнут, и ничего у него за пазухой не было… но плевать. Потому что в руках у него оказался большой пакет с жирными иероглифами по всей площади.       — Китайский фонарик, что ли?..       — Ага! — Олег прямо сиял. — Только не спрашивай, где взял. Где взял, там уже нету. А чё, в нормальных школах фейерверки запускать будут, а у нас вечно денег не хватает, директор и завуч никак навороваться не могут. Ну, вот мы и запустим хоть что-нибудь сами.       Сергей с энтузиазмом взялся разворачивать фонарик, Олег светил ему спичками на инструкцию, шипел, обжигая пальцы, тихо матерился и хихикал. Было в этом что-то восхитительно шпионское, вводящее почти в эйфорию, будто они с Олегом планировали сложную операцию по запуску секретного спутника для связи с инопланетянами. С горем пополам помятый китайский фонарик взлетел, резко рванул вправо, завис и начал медленно набирать высоту, действительно напоминая таинственный огонёк НЛО. Сергей залип на него взглядом, и на какие-то мгновения земля под ногами качнулась, показалось, что он взлетает следом, его подхватывает ветер и точно так же несёт в чёрное пасмурное небо… а может, он и есть этот фонарик? Его настоящая сущность, воплощённая в далёкой красной точке, похожей на лазер снайперского прицела…       — Пошли уже. Холодает… — шепнул Олег в самое ухо. По телу пробежала холодная дрожь от этого шёпота, а лицу, напротив, стало горячо.       — Может, ещё погуляем?..       — Не, нафиг. Даже мне холодно в одном пиджаке, а ты у нас вообще мерзляк, в самое ответственное время поступления будешь сопли на кулак мотать. Небось, не в Сочах живём. Давай-давай, улетел фонарик, не на что уже смотреть.       Ещё на подходе к детдому Сергей снова почувствовал странную дрожь в теле. Неужели успел простудиться? Но это не похоже на озноб, скорее на сильное волнение. Такое у него было в начальной школе, когда его заставляли на открытых уроках стихи у доски читать, тоже стоял и дрожал весь, аж зубы постукивали. Но сейчас-то чего ему волноваться? Они с Олегом перелезли через забор, и дрожь только усилилась, когда Олег придержал его снизу за пояс, чтоб рыжий не поцарапался об кусты. Почему-то кожа стала очень чувствительной, и прикосновения Олега ощущались почти как удары током. Потом было короткое объяснение с заспанным сторожем, который принюхался к ним, махнул рукой, мол, проваливайте отсюда, и опять растянулся на кушетке.       В комнате больше никого не было, двоих младших ребят уже отвезли в летний лагерь, «неправильный» Олег был ещё на выпускном… они с Волковым оставались вдвоём. По окну скользнул лунный свет и снова скрылся за тучами, а электрический решено было не зажигать. Как будто в темноте не найдут свои кровати, не разденутся. Сергей нетвёрдым шагом, как пьяный, подошёл к окну и прислонился горячим лбом к холодному стеклу. Край подоконника упёрся в живот, и в животе разлился подозрительный жар, зажимая внутренности. Зубы стучали уже довольно громко и совсем неконтролируемо. Неудивительно, что Олег услышал и подошёл.       — Что случилось, Серёж?.. Знобит? А я говорил, не надо было так долго на улице торчать. Пошли, ляжешь в кровать. Не раздевайся пока, пропотей…       Сергей развернулся и уткнулся полыхающим лицом в крепкое Олегово плечо. О, нет, его не знобит. Если бы знобило. Всё гораздо хуже. Он яростно влюблён в Олега и ужасно возбуждён и прогулкой по городу, и запуском фонарика, и этой чёртовой темнотой комнаты, где они в кои-то веки наедине. Возбуждение вибрирует каждой жилкой в теле и грозит порвать их все, если не найдёт выхода.       — Ого… вот оно что… — как ни странно, Олег сразу всё понимает, мягко и осторожно обнимает, прижимает к себе ближе, успокаивающе гладит по плечу. — Кажется, раздеться всё-таки придётся…       — Ты чего?.. — Сергей не верит своим ушам, отстраняется, удивлённо смотрит огромными болезненно блестящими глазами в едва освещённое дальними фонарями лицо единственного друга. Черты лица трудно разглядеть, но хорошо видно, как Олег улыбается. Тепло, ласково, немного укоризненно, мол, совсем дураком меня считаешь, что ли.       — А как ты думаешь?..       Дальше происходит самая большая неожиданность: Олег его целует. Аккуратно, неумело, но так нежно, даже трепетно, что колени сразу подкашиваются. Сергей машинально отвечает ему, тараща огромные глаза в пустоту. Так что, зря он боялся всё это время? Олег не собирался вешать на него никаких обидных ярлыков и прекращать их дружбу, может, даже наоборот, боялся того же самого со стороны Разумовского, если первый проявит инициативу? И они долгое время тупили и мучились врозь?.. Ох, да какая теперь разница? Уже не до того.       Поцелуй углубляется, парни стукаются зубами, пытаются задействовать языки, так, как они видели иногда по телевизору. Получается или нет, их не волнует, главное, не укусить друг друга за язык, не испортить жгучее волшебство происходящего. Серёжа пропускает между пальцев короткие пряди Олеговых волос, которые неожиданно оказываются очень мягкими, и от этого жеста в животе снова тянет, аж дыхание перехватывает, целоваться становится трудно. Ладони Олега скользят по спине и бокам, уже не успокаивают, слегка сминают одежду в кулак, отпускают, прижимают ближе и ползут то вверх, то вниз. Вдох — ладони поползли вверх, к лопаткам, заставляя выгибаться вперёд, выдох — и вдоль позвоночника вниз, умудряясь чутко прощупывать по ходу каждый позвонок, каждое ребро и невольно выдавливая из Серёжи звуки на грани стона. В какой-то момент тёплая сильная ладонь скользнула под рубашку и прошлась по разгорячённой коже. Сергей пошатнулся и чуть не упал от очередного приступа дрожи.       — Ах ты, моя трепетная лань… — тихонько фыркнул Олег прямо в губы, вынужденно прерывая поцелуй и поддерживая Серёжу за поясницу.       — Чего?! — возмущённое шипение и внезапный укус в шею. Теперь Олег и сам вздрогнул, но улыбаться не перестал.       — Ау!.. Ладно, ладно, лисёнок. Хитрый, смелый, зубастый… но всё равно трепетный.       Пиджак Серёжи полетел на пол. Олег от своего уже давно избавился, сразу, как вошёл в комнату. И, пока руки Разумовского судорожно цепляются в чужие плечи, боясь потерять равновесие, его лицо торопливо выцеловывают, и пушистые брови странной формы, и прикрытые веки с дрожащими ресницами, и каждую веснушку на лбу, скулах, щеках, носу, потом спускаются к подбородку и чувствительному месту под ним, переходят на шею, вышибают весь воздух из груди всего лишь одним незамысловатым поцелуем за ухом, с ласковым прихватыванием и оттягиванием губами кожи. Пол под ногами кружится, потолок над головой кружится, стены вокруг совсем ходуном ходят, Серёжу подхватывает этим вихрем поцелуев, как китайский фонарик на набережной, и уносит в чёртов космос. Потом что-то громко зазвенело на полу, и Олег снова фыркнул в ухо.       — Прямо как в кино…       — Ты мне пуговицу оторвал, что ли? — Серёжа чувствует, как рубашка скользит по его плечам, и отчаянно смущается своего севшего до неузнаваемости голоса. — Это в каком кино ты такое видел?       — Нууу… В кино для взрослых.       — Порнуху смотришь?       — А кто её не смотрит? Я уже большой мальчик, скоро восемнадцать…       Серёжа не успевает ничего ответить, его мягко приземляют спиной на кровать и нависают сверху. Второй поцелуй получается намного лучше, быстрый, страстный, глубокий. Комнату наполняет шумное прерывистое дыхание, становится жарко, остатки одежды буквально кусают чувствительную кожу, отчаянно мешают, но у обоих ещё нет опыта, чтоб раздеваться, не прерывая ласки, а оторваться друг от друга хоть на секунду — нелёгкая задача. Тела вплотную друг к другу, соприкасаются и трутся голой грудью, словно высекая искры прямо в мозг, руки беспорядочно шарят везде, докуда могут дотянуться, сминают кожу, зарываются в волосы, и, какими бы короткими ни были Серёжины ногти, на спине Олега определённо останутся от них отметины. В какой-то момент Олег приподнялся, положил ладонь Сергею прямо на пах и осторожно сжал. Разумовский вскрикнул, выгнулся, поджимая ноги, и до крови прокусил Олегу губу. Тот снова только фыркнул, облизнулся и рванул молнию на чужой ширинке. Сергей судорожно хватал ртом воздух, стараясь сосредоточиться на время на чём-нибудь нейтральном, потому что трение одежды в паху могло феерично стыдно закончить происходящее.       — Не бойся, я примерно представляю, что делать, — хихикал голос из темноты, вытряхивая рыжего из штанов и белья.       — Можно было обойтись без слова «примерно»… Как-то оно не очень… вдохновляет… — даже шептать было трудно, не то, что говорить вслух.       — Спокойно, Маша, я Дубровский.       — И знаешь, где у меня дупло?.. — Сергея вдруг накрыл нервный ржач, пришлось зажать себе рот обеими руками и давиться приступами смеха, чтоб не перебудить малышей в соседних комнатах. Олег, кажется, отнёсся к такому поведению совершенно спокойно, разделся сам до конца, пофыркивая в темноте, потом снова навис над сотрясающимся от хохота Серёжей и горячо шепнул ему в ухо:       — Ты самое настоящее чудо в перьях… Я тебя люблю…       Сергей тут же перестал ржать, замер и ошалело вытаращился на белеющее в темноте лицо Волкова, пытаясь прочесть его выражение и угадать, в чём подвох. Но долго вглядываться ему не дали, Олег наклонился и нагло поцеловал его прямо в сосок, попутно ещё и слегка лизнув. Разумовский зашипел, выгнулся, снова впиваясь обеими руками в чужие плечи, и далеко запрокинул голову, открывая потрясающий вид на бледную, нежную, такую беззащитную шею. Совсем девчачья, наверно, о таких шеях в литературе и говорят «лебединая». Олег не преминул ещё раз вернуться к ней, приласкать все эрогенные зоны, которые успел там обнаружить, глубоко вдохнуть удивительный будоражащий запах, смесь ментолового шампуня и слегка вспотевшей кожи, и вновь спустился на грудь, проходя по ней то короткими жалящими поцелуями, то длинными томно-ласкающими поглаживаниями губ, временами переходящими в откровенное вылизывание. Серёже пришлось снова зажать себе рот, особенно когда рука Олега опять скользнула ему в пах, нежно провела по внутренней стороне бёдер и вдруг сжала в себе оба их члена, уже довольно сильно возбуждённые. Вскрик прервался на высокой жалобной ноте, нельзя было издавать такие звуки, здесь очень тонкие стены, а за стенами спит малышня. Вроде, ничего особенного Олег не делал, только слегка сжимал и медленно совершал поступательные движения, наверно, боялся излишне дёрнуть и сделать больно, но накрывало от этого с силой полноценного цунами. И, судя по хриплым тяжёлым вздохам в ритм движениям, Олег тоже с головой погружался в это цунами.       Спустя неуловимый промежуток времени Серёжа понял, что чужой руки в паху он больше не ощущает, а жадные поцелуи Олега спускаются по животу всё ниже и ниже. Совершенно очевидно, что Олег задумал. Разумовский вдруг взбрыкнул, дёрнулся назад и забился в угол кровати.       — Нет, нет, стой!.. Этого не надо!..       — Почему?.. Я, конечно, не умею, но тут ничего сложного нет, больно точно не будет.       — Всё равно не надо, пожалуйста! — даже голос прорезался, жалобный такой, почти панический. Ну как тут объяснить, что Олег с его членом во рту — слишком унизительное зрелище для идеального Олегового образа, давно и прочно укоренившегося у Серёжи в голове? Тот, идеальный Олег слишком грозен, величав, безукоризнен для такого занятия, Серёжа его ревностно охраняет и не позволит испортить. Возможно, повзрослев, он выбросит из головы эту подростковую пафосную романтику… но только не сегодня.       — Хорошо, хорошо, не психуй… — Олег обнимает, прижимает к себе, утыкается лицом в волосы, такой нежный, заботливый, послушный. — А хочешь попробовать совсем по-взрослому?..       — Угу… — Серёжа снова чувствует, как полыхают щёки, и аж плакать хочется от накатывающих приливов безграничного обожания к этому невероятному человеку. Наверно, сегодня действительно особенная ночь, пропитанная неведомыми феромонами, от которых хочется просто врасти в Олега всем существом настолько, чтоб никакая хирургия без летального исхода не разъединила.       Олег завозился на кровати, хлопнул тумбочкой, и рядом запахло чем-то знакомым.       — Мой крем для рук? Откуда ты про него знаешь?       — Ну ты даёшь! Мы вместе его для тебя искали. Ты ж вечно ныл, что у тебя ладони пересыхают. По-моему, он достаточно жирный для того, что мы задумали…       Серёжу пристроили лицом к стене и подсунули ему под задницу подушку. Он не сопротивлялся, не задумывался, откуда Олег это всё знает. Наверно, гейскую порнуху тоже смотрел… или с девушками так же делают? Схлынувшая было дрожь снова вернулась, теперь уже не только от возбуждения, но и немного от страха, хотя разум понимал, что Олег ничего плохого не сделает, ни нарочно, ни нечаянно. Он ведь абсолютно идеален, воплощение того идеала, который нужен Серёже.       Между ягодиц стало холодно и неприятно мокро, Сергей сжал простыню обеими руками, ткнулся лицом в подушку и приготовился терпеть боль. Это ожидание, страх, стыд от своей позы и вообще всё происходящее странным образом продолжало возбуждать, перехватывало дыхание, заставляло неистово кусать губы, и без того измученные постоянными машинальными прикусываниями, и ёрзать по кровати в попытке потереться пахом хоть о что-нибудь. Вот внутрь медленно скользнул палец. Олег осторожничает, замирает, будто даже дышать перестаёт, но палец проходит на удивление легко, даже особого дискомфорта не доставляет. Внизу живота опять сладко тянет, хочется застонать, приходится плотнее вжиматься лицом в подушку.       — Так узко… капец… — хрипит Олег в ухо, двигая пальцем внутри, слегка сгибая его, пытаясь растянуть стенки.       — Ты издеваешься?.. Быстрей давай… я долго не выдержу…       — Ах так?.. — и Серёжа не успевает подавить вскрик, когда в него проникают одновременно два пальца. Вот это уже неприятно, если не сказать больно. Зубы непроизвольно смыкаются на наволочке, ногти царапают матрас.       — Тихо, тихо… Я ж говорил, узко… Сейчас должно быть нормально…       Олег с трудом просовывает другую руку под бедро Разумовского и снова кладёт на его пах. Немного спавшее возбуждение тут же возвращается от медленных ласкающих движений в одном ритме с пальцами внутри, Сергея покачивает, словно на волнах, голова кружится, от живота вверх поднимается горячий поток по всем артериям и венам, вниз, по ногам, идёт крупная дрожь, заставляя пальцы поджиматься. Губы Волкова жадно прихватывают россыпи веснушек на плечах и шейном изгибе, сильно, но не до отметин, ровно до той стадии, когда целуемый начинает скулить в наволочку от приливов ярких незнакомых ощущений.       — Хватит… давай уже… по-нормальному… — говорить получается едва-едва, но Олег умудряется разобрать слова, слегка морщится, и это чувствуется плечом.       — Тебе больно будет…       — Много о себе возомнил… Думаешь, у тебя уже такой большой?       — В таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть…       — Не умничай! — Сергей сорвался в ужасно пошлый стон от очередного толчка пальцами, царапнул обои и глухо прорычал: — Скотина, я тебя сейчас убью!..       — Ладно, как скажешь, босс…       Пальцы покинули тело, оставив после себя горячее ноющее ощущение, но буквально в следующую секунду внутрь толкнулось что-то, действительно существенно толще пальцев.       — Блять… — от резкой вспышки боли Сергей впился ногтями в стену. Рука соскользнула с обоев. У воспиталок будут вопросы, какого хрена он драл обои, когда будут сдавать комнату.       — Я же говорил… — Олег вошёл наполовину, замер и начал медленно осторожно покачиваться. — Сейчас нельзя останавливаться, а то будет ещё больней. Потерпишь?..       — Хватит уже трепать языком! — Сергей сердито двинул бёдрами и чуть не прокусил губу до крови от новой порции боли. Нет уж, раз он на это решился, он пойдёт до конца!       Первое время происходящее казалось пыткой, хотя Олег делал всё, чтоб смягчить ощущения: целовал рыжего везде, куда дотягивался, старательно ласкал рукой в паху, шептал утешающие слова, прижимаясь взмокшим лбом к пушистому виску, и двигался максимально аккуратно, не проникая глубоко, давая привыкнуть, если это вообще возможно. Несмотря на неприятные ощущения, Серёжу снова с головой захлёстывали волны любви и нежности к Олегу, он чувствовал, как трудно тому сдерживаться, как взбухли вены у него на руках, как он сдерживает дыхание и шипит сквозь зубы, но не может позволить себе сорваться. Потому что действительно любит и бережёт. И в какой-то момент всё тело Сергея выгнуло от резкого прилива удовольствия, шандарахнувшего, как молния. Кажется, Олег задел внутри ту самую легендарную точку, из-за которой анальный секс между мужчинами вообще имеет смысл. Сам Волков приободрился, слегка ускорился и теперь старался раз за разом повторять опробованное движение. Сергей закричал, забыв о тонких стенах и наплевав на чуткий сон малышни за ними, и Олегу пришлось зажать ему рот запястьем свободной руки. Вышло грубовато, но ладонь была в креме. И Разумовский не преминул вцепиться в это запястье зубами, уже мало что соображая, глухо мыча, срываясь на поскуливания, бодая Олега затылком в лицо, сотрясаясь в диких конвульсиях… пока не вытянулся в струнку, широко открыв рот и глаза и не в силах вздохнуть вообще. Дыхание перекрыло, перед глазами заплясали белые мухи, на несколько мгновений весь мир вокруг перестал существовать, а потом тело безвольно обмякло и рухнуло навзничь.       Кажется, потом он слышал жаркий прерывистый шёпот «люблю тебя, рыжик… очень люблю… мой рыжик… мой…», чувствовал мягкие разнеженные поцелуи на лице, улыбался, пытался поймать чужие губы своими и даже, кажется, пару раз поймал, кутался в объятия дрожащих от напряжения рук и был неимоверно счастлив. Сбылась мечта идиота. Вот так внезапно, на пустом месте, возможно, нелепо, но сбылась. И с этим счастьем в обнимку он уснул.       Утром Олега в постели не оказалось, ни в Серёжиной, ни в его собственной, и это было правильно, Серёжа и не ожидал увидеть его в комнате. Зато Олег обнаружился возле умывальника, заговорщицки подмигнул в зеркало, брызнул водой, легонько хлопнул полотенцем пониже спины, будто намекал на прошлую ночь, и удрал на завтрак. Между ними установились странные отношения в духе шпионских игр: обмен загадочными взглядами, перебрасывания записок с провокационно-пошлыми текстами или рисунками, мимолётные зажимания по тёмным углам, торопливые поцелуи, пока никто не видит. Наверно, оба терпели и надеялись, что с поступлением в Москву появится больше возможностей проводить время друг с другом без свидетелей, перед которыми нужно изображать друзей. Во всяком случае, раз в месяц можно будет скидываться со стипендии и снимать квартиру на сутки, чтоб не рисковать покорёжить кому-нибудь психику своей неправильной любовью. Но всё пошло совсем не так.       Разумовский, конечно, поступил, куда и мечтал, получил общежитие по сиротской льготе, однако соседи ему выпали неудачные. Все первокурсники, все семейные, вырвавшиеся из-под родительской опеки и считающие, что универ нужен в первую очередь не для того, чтоб получить знания о будущей профессии, а чтобы пойти во все тяжкие, звонко прокутить золотые годы молодости, нагуляться, «чтоб потом не хотелось», набраться воспоминаний, «чтоб было о чём детям рассказать». Сергей сразу твёрдо очертил свою территорию в комнате, на которую никому нельзя было заходить, спорил до хрипоты, кидался в драку до крови, если это быдло неотёсанное пыталось трогать его вещи и каким-либо образом втягивать его в свои оргии. Сперва, как и везде, его приняли за истеричную девчонку, не даром же он такой смазливый и хаер отращивает, порывались указать ему его отхожее место в жизни и ужасно удивлялись, сталкиваясь с некоей нечеловеческой агрессией, которая в состоянии аффекта могла причинять немалые разрушения. От него отстали, решив, что с детдомовскими в принципе задираться не стоит, они там все отбитые.       Драгоценный постер, благополучно охраняемый то под подушкой, то под матрасом в детдоме, в универской общаге иногда перекочёвывал на стену. Однажды, придя поздно с занятий, Сергей застал в комнате тяжёлый запах перегара, двух развязных девиц на кровати одного из соседей, жуткий бардак, в том числе и какие-то чужие вещи на собственной койке. А самое главное — оставленный на стене постер был разорван надвое, висел на одном маленьком кусочке скотча и местами обуглился. Наверно, об него сигареты тушили.       — Прости, Серый, — пьяно забормотал сосед, ухмыляясь без тени раскаяния. — Нечаянно получилось. Девочки не удержали равновесие, пробирались тут на каблуках, шмякнулись об стенку, уцепились за твой постер. Ну, фигня ведь, обычная бумажка, ты себе такой из интернета распечатаешь. Давай мы тебе мировую нальём, а? От одной-то стопочки тебе ничего не будет.       Сергей вряд ли слышал это бормотание, он застывшим взглядом смотрел на останки постера и вспоминал, что никогда не запускал китайский фонарик на набережной, ни в свой выпускной, ни когда-либо ещё. И на какой же кровати спал Олег Волков, если в их комнате в детдоме было всего четыре кровати, на двух спали малые, ещё на одной — «неправильный» светловолосый Олег и на последней сам Сергей? А утром после выпускного на запястье Разумовского были синяки от его собственных зубов… Дрожащими руками он достал телефон и набрал номер Олега.       «Набранный вами номер не существует».       — Не существует…       — …девочкам ты тоже нравишься, вон, Дашке, например. Что говоришь?       Сергей с трудом сфокусировался на продолжающем бормотать пьяном соседе, огляделся, будто впервые осознал, где находится, потом сорвал постер со стены и пошёл на кухонный балкон. Старая истёршаяся бумага горела недолго, но ярко, отражаясь в жутких чёрных глазах Разумовского, кажется, даже после того, как огонь погас.       С тех пор Олег пропал. Не звонил, не приходил, от него не было совершенно никаких вестей. Куда он мог так внезапно подеваться? Сергей не хотел спрашивать о нём в универе, куда поступил Олег. Боялся услышать «такого студента у нас нет и в этом году не было, вы ошиблись». В итоге он решил, что Олег ушёл в армию. Ну действительно, куда ещё он мог деваться? Не справился с учёбой, она его угнетала, а в армии ему с его физической подготовкой явно придётся легче, чем в вузе с умственной. Обидно, конечно, что ничего не сказал, просто втихую ушёл, как сбежал. Ну, наверно, у него были на это свои причины, может, не хотел видеть грустного Сергея, слушать его просьбы не уезжать, не хотел долгих проводов, рискующих подорвать его твёрдый настрой…       — Забудь о нём! — яростно шипело Серёже его отражение в зеркале со злобно-торжествующим жёлтым взором. — Это всё время был я! Я — твой единственный защитник! Сильнейшая, умнейшая, по всем параметрам лучшая часть Сергея Разумовского! Неужели ты не помнишь, как от тебя шарахалась детдомовская шпана после того, как ты всерьёз научился давать сдачи? Никакого Олега не было, ты сам раскидывал своих обидчиков, разбивал им носы, челюсти, бил их головой о стены, двери, деревья, опрокидывал на них мебель, сражался за своё достоинство, как лев за территорию, один, своими собственными руками! Зачем тебе был нужен этот мифический Олег, который якобы делал это вместо тебя?! Ты хотел защитника — ты его получил в своём собственном лице! Да и свои низменные физиологические потребности ты тоже прекрасно можешь удовлетворить сам, воображая, что тебе ассистирует какой-нибудь красавчик с постера, правда?.. Не нужно никого ждать, никто не вернётся к тебе из армии, потому что туда никто из твоих реальных знакомых и не уходил! Возьми себя в руки, тряпка, нужно оставить детские фантазии раз и навсегда и двигаться вперёд!       — Двигаться вперёд… — завороженно шептал Сергей, сжимая побелевшие пальцы в кулак. — Двигаться вперёд…