Часть 6
30 сентября 2017 г. в 13:18
Катлер, Февраль
Ночью налетела снежная метель, и температура упала до минус восемнадцати. Ветер завывал в окна, метаясь от одного дома к другому, тревожно звенели ветряные игрушки у гаража. Иногда кусок кровли ударялся о каминную трубу, выдавая глухой звук, будто метель грозно стучалась в крышу. К пяти утра все стихло. Дома чувствовалась сырость и прохладный сквозняк. Уилл, неохотно выбравшись из кровати, тут же натянул на себя свитер и теплые вязаные носки. На завтрак — сваренное вкрутую яйцо, кусок холодного соленого бекона и хлеб. Он мог приготовить омлет и пожарить тосты, но не был уверен, что это будет его собственное желание. Согрелся он только тогда, когда выпил целую кружку чая, залитого кипятком. Жестяная кружка обжигала пальцы.
Он открыл входную дверь: за ночь двор на локоть занесло рассыпчатым нежным снегом, и на дверь налипли целые комья. Слава богу, он только вчера купил лопату, которую местные называли «скребком», хотя по названию он представлял себе что-то поменьше. Нижняя часть походила на широкий совок, а ручкой служила удобная перекладина как у коляски. Прежде чем взяться за работу, Уилл оделся в болоньевый комбинезон, куртку, шапку и теплые двойные перчатки и только потом вышел на улицу. Точнее, провалился по колено в вязкий снег.
На очистку двора понадобилось около двух часов, и гора снега теперь возвышалась у дороги — когда проедет снегоуборочная машина, она как раз захватит ее по пути и столкнет куда-нибудь в кювет. Все автомобили соседей стояли на своих местах под сугробами, и, похоже, он был первый, кто встал в такую рань и увидел последствия метели.
Поясница горела от напряжения, он распрямился и несколько раз повернулся туловищем, растягивая мышцы и похрустывая позвонками. От мороза ресницы слиплись, в ботинки набился снег, лицо горело от внутреннего жара, и Уилл, отдышавшись, убрал последнюю кучу к дороге.
Вот и все. Он с облегчением вытер пот со лба. Теперь до него смогут дойти, а то в прошлый раз, когда метель занесла подъездную дорожку, он не успел расчистить снег, и нескольким знакомым рыбакам пришлось месить сапогами сугробы с огромным лодочным двигателем на руках, потому что машину кинули на главной дороге.
На горизонте раскинулось белое поле, и только крыша соседей выглядывала из-под сугробов как собачья конура. Уилл открыл гараж. Он купил его по дешевке у старика по имени Клайв, сам старик жил с женой напротив и изредка захаживал проведать Уилла и иногда помочь с ремонтом — то кран выбьет, то трубы замерзнут. Раньше Клайв хранил во втором гараже древний форд пятьдесят четвертого года, но даже вдвоем с Уиллом они не смогли его воскресить, и пришлось сдать на металлолом. Диана, жена Клайва, обрадовавшись, что они избавились от многолетнего хлама, по такому случаю подарила Уиллу теплое стеганое одеяло ручной работы, которым он теперь укрывался каждую ночь.
И если дом Уилла был еще более-менее нормальным, то их, двухэтажный, передавал всю прелесть Клайва и его увлечений. Внешние стены были украшены дорожными знаками, которые Клайв собирал во время зимы. Иногда он их воровал. Диана любила рассказывать, как на их свадьбу он выложил из автомобильных номеров «ВХД З МН ЗМЖ», и для этого ему пришлось целых три месяца охотиться за подходящими буквами по всему Портленду. Его так и прозвали — «Похититель номеров».
По сути, в доме Уилла раньше жила Диана. Уилл не стал существенно менять интерьер, и на кухне до сих пор красовалась ее вышитая работа со времен школьной скамьи. Белая канва, красные нитки. Надпись гласила:
«Мельница Бога очень хороша.
Мельница Бога мелет не спеша.
Медленно, но верно ходит колесо.
Будет перемелено АБСОЛЮТНО ВСЕ»
Он затопил печь, занес дрова для камина и поставил бойлер кипятить воду, когда к нему постучались. День начался.
В основном к нему приходили чинить моторы с небольших лодок и двигателей внедорожников. Видимо, слава о сумасшедших механиках с побережья дошла до большого города, и сегодня ему привезли целую моторную яхту на прицепе, Парагон 32 Флайбридж, работающую на двух Вольво Пента 370 лошадиных сил. Один из двигателей не набирал и половину мощности, захлебываясь дизелем, и Уилл пообещал разобраться. Клайв увидел яхту из окна и прибежал как есть — в одном рабочем комбинезоне с разводным ключом в одной руке и теплой кепкой в другой, радостный, будто наступило Рождество.
Они провозились до обеда, затем Клайв уехал на работу, и Уилл остался один. Он почти всегда находился один, иногда месяцами не касаясь людей. Он не завел себе собаку. Не выходил в свет. На Рождество Диана пригласила его к себе — приехали дети, заглянули соседи, и они накрыли большой стол. Уилл знал, что о нем ходят слухи: миллионер-вдовец; его подставили, и он отсидел в тюрьме за убийство любимой; он с Уолл-стрит, бывший брокер, который разочаровался в бомонде и суете и удалился на покой. Самую дикую фантазию придумала Диана и была очень горда ею, о том, что он механик с международных гонок, его любимый разбился в прошлом году во время заезда, и теперь он топит свое горе в «штате лобстеров».
Специально не соглашаясь и не опровергая эти смехотворные теории, Уилл лишь загадочно улыбался и отвечал: «Ах если бы». Как он и подозревал, Диана пригласила его на ужин не просто так, а чтобы с кем-нибудь познакомить. Уж очень она настаивала на приличном виде. Это был далеко не первый случай. В маленьком городке вроде Катлера не слишком большой выбор холостяков, потому Уилла, как темную лошадку, девушки пытались заманить на чаепития, а местные мужики — в бар, однако он отказывался, ссылаясь на занятость. Рождество у Дианы — первый раз, когда он согласился на светские беседы дольше пяти минут. Что-то ему подсказывало, что и последний.
Ее звали Молли Фостер. Вдова с сыном Уолтером восьми лет. Она не была красавицей, приятное, чистое, простецкое лицо. Ничего общего с холодной, классической красотой Аланы или Эбигейл. Крупная в плечах, с большими неженственными руками и челкой «пони». Эта женщина сталкивалась с проблемами и умела их решать, не чураясь запачкать руки. Она держала сувенирную лавку на побережье, работала в свое удовольствие и ездила на квадроцикле.
Конечно, их посадили вместе. Уилл не был любителем поддерживать ничего не значащие разговоры, а потому большую часть времени молчал и слушал. На вопросы отвечал односложно, порой замечая, как Молли бросала на него любопытные взгляды. Обычно он ходил в перчатках, но за ужином это вызвало бы лишние вопросы, так что к концу вечера Уилл уже знал про нее все.
Ее мужа звали Уолтер и работал он полицейским. Фанат бейсбола и поездок на природу. Однажды он арестовал важного парня в местной банде Портленда, и его подельники напали ночью на дом. Молли с сыном успели спрятаться в ванне с ружьем, и их бы убили, как и мужа, если бы она не выстрелила одному из бандитов в грудину через дверь. С этого момента она знала, что в большой город больше не вернется.
Вечер еще не кончился, а Уилл засобирался домой, и именно Молли пошла его проводить.
— На следующей неделе в субботу мы с ребятами — Джорджем и Кевином — идем в бар. Ты как?
Она упомянула других мужчин специально, чтобы избежать неловкости.
— Спасибо, но я не смогу, — он натянул куртку и шапку, у него болела голова, и Уилл даже не постарался, чтобы его тон прозвучал благожелательно.
— Мистер Загадка.
— Что? — он замер в дверях, снег рассыпался на коврик на входе.
— Говорю, что здорово посидели, надо повторить.
— Здорово — это до того, как Клайв начал играть на банджо или после?
Справедливости ради, Клайв действительно неплохо играл, но монотонность его репертуара в исполнении хриплого голоса могла усыпить и армию. Молли улыбнулась и только хотела сказать что-то еще, как Уилл быстро кивнул, пробормотал «добр нч» и вышел.
Он не считал это побегом, скорее, тактическим отступлением. Он не хотел вводить ее в заблуждение, хотя мог бы. Конечно, мог. Образ Уолтера нетрудно повторить: суховатый юмор, грубоватая нежность, в сексе ничего сверхъестественного, у него был аппетит здорового мужчины, который ограничивался «похлопать Молли по заднице» или «поцеловать в машине». Больше шести лет они ласкались украдкой, пока маленький Уолтер спал на соседней кровати, а затем и в соседней комнате.
Уилл завидовал нормальности этой семьи. То, что творится в его голове, — опасно. То, что он видит, — опасно вдвойне. Уилл должен носить метку прокаженного, чтобы никто не подходил близко.
Он разобрал двигатель морского вездехода, уже зная, что с ним не так. И сверхспособностей не нужно, чтобы увидеть растекшееся по всему корпусу масло. Двигатель перегрелся, шестерни трансмиссии заржавели, зубчики поломались, и весь механизм подлежал замене. Ему предстоял не самый приятный разговор с владельцем о том, как правильно в следующий раз покупать масло, чтобы при разгоне оно не превращалось в воду.
Через открытую дверь гаража с улицы донесся звук мотора. Уилл вытер перчатки от остатков масла, которое налипло, как смола, и вышел навстречу незваному гостю. Молли, в смешной шапочке с нарисованной машинкой и красном пуховичке, слезла с квадроцикла и сняла очки, постучав ими по рулю от снега. Лицо от ветра раскраснелось, похорошело, глаза горели жизнью. Счастливая улыбка ее красила, делая миловиднее и привлекательнее.
Что ж, настойчивости ей не занимать.
— Привет! — она махнула варежкой с оленями. — Мой конь барахлит чего-то. Посмотришь?
Повод она нашла, молодец. Как же она перейдет к самому интересному? Из ее воспоминаний он видел, что Молли Фостер прямолинейна и всегда говорит, что думает, не ходя вокруг да около. Приятное разнообразие после тумана полунамеков. Он затащил квадроцикл в гараж.
— Что конкретно барахлит?
— Колеса туго поворачиваются, иногда скрипят, хотя я меняла колодки.
— Масло меняла?
— Месяц назад.
— Узлы смазывала?
— Узлы? — переспросила она, нахмурившись.
Уилл поставил квадроцикл на два домкрата, открутил колесо ключом на семнадцать и указал на небольшие цилиндры над и под колесом шириной в дюйм.
— Пресс-масленки. Их тоже надо закачивать маслом под завязку раз в три-четыре месяца, смотря как и где ездишь. По нынешней погоде я бы сказал, что чем чаще, тем лучше.
— Можешь сделать?
— Тут ничего сложного, в следующий раз сама можешь проверять на уровень смазки, — Уилл достал из вороха инструментов на стеллаже шприц и вставил в него баллон. — С тебя восемь баксов.
— Как насчет семи баксов и кофе?
— Восемь. И я не торгуюсь.
Уилл хоть и стоял спиной, насаживая тонкий шланг на крышку баллона, но все равно услышал, как она вздохнула.
— Ну, ты не можешь винить девушку, что она попыталась. Так как насчет кофе? Я угощаю.
— Я не пью кофе, — он даже не взглянул на нее, шприцевание не должно было отнять больше пяти минут, и Уилл не хотел задерживать ее дольше необходимого.
— Женат? — уже в лоб спросила она, в ее голосе звучала улыбка.
— Нет.
— Гей?
— Не знаю, не пробовал.
— Извращенец?
— Не более, чем все остальные, — ответил он, будто его спрашивали, в какие часы работает его гараж. Сам Уилл не стал любопытствовать, и Молли прислонилась к столику с инструментами, сложив руки на груди.
— Но ты занят. Я вижу, когда люди в отношениях.
— Тебе не кажется, что это не твое дело? — Уилл знал, что она не обидится.
— Я хотела позвать тебя на свидание, так что в каком-то роде мое.
— В таком случае не поспоришь, — он улыбнулся уголком рта, не отвлекаясь от работы.
— А я о чем. Ну так что? Девушка? — Молли сделала неуверенную паузу. — Парень?
Чудовище из глубин.
— Сложно объяснить: у меня нет обязательств, но и свободным я себя не чувствую.
— После смерти мужа я почти год так ходила. Никак не могла привыкнуть. Даже кольцо не снимала.
— Но сейчас все изменилось? — он многозначительно посмотрел на ее руку, на которой уже не было кольца, как и не было его на Рождественском ужине у Дианы.
— Время лечит, — она снова пожала плечами. — По крайней мере, так говорят.
— Говорят многое, не всегда правду.
Уилл не винил ее за любопытство. За восемь месяцев его никто не навестил, он никуда не звонил, никому не писал, иначе местные почтальоны уже обо всем бы доложили главным сплетницам побережья на рыбном рынке. Местные кидали на него косые взгляды, переговариваясь вполголоса: «Мужик не должен быть один, хоть бы бабу завел, что ли».
Но в том-то и дело. Уилл не был один. Никогда.
Заполнив масленки, он забрал деньги, и Молли между делом добавила:
— Слушай, ты мне нравишься. Можно выбраться куда-нибудь, если хочешь, без обязательств или еще чего. Не буду же я тащить тебя полупьяного к алтарю, просто пообщаемся. Если, конечно, ты не боишься собак.
— Собак? — он удивленно моргнул, впервые заинтересовавшись.
— Ха, так вот твое слабое место! Ты — собачник! Обещаю никому не говорить, иначе тебя обступят дамы с милыми щеночками. На самом деле, у меня одна собака. Я ее приютила осенью беременной, разродилась у меня в кладовке в магазине. Щенков разобрали, а ее что? На улицу же не выкинешь, смотри, какой мороз. Назвала Ананасик.
— Ананасик?
Увидев его выражение лица, Молли широко улыбнулась и помогла вытащить квадроцикл из гаража.
— Не, ну, а что? Эта коза драная разгрызла в подсобке банку со сладкими ананасами, которая там сто лет стояла. Как ее только не стошнило после этого.
— Осторожнее на дороге.
Уилл так и не ответил на ее предложение, и, судя по знающей улыбке, Молли это заметила, но не стала настаивать, благополучно заведя мотор и скрывшись за поворотом в сторону города. Он был ей за это благодарен и, только собравшись домой, заметил, что на пятидолларовой купюре она оставила свой номер телефона. Вот же упрямая.
В шесть вечера он закрыл гараж. Стемнело, остались только желтые пятна фонарей среди туманной лесной дороги. Уилл не ел весь день и, сварив на ужин овсяную кашу, умял целую тарелку с хлебом. Чем проще еда, тем лучше. Тогда ему не приходилось думать, какая именно часть его сознания наслаждалась пищей. Ту, другую, он собирался заморить голодом, пока ее голос не станет легче ветра.
Одна кружка, ложка, тарелка, кастрюля. Один нож. Одна порция. Подушка, простыня в зеленый горох и одеяло. Узкая койка ровно на одного. Вместо ванны — душ с бойлером. Полотенца для тела и лица. Зубная щетка и зубной порошок в коробочке. Ватные штаны, гамаши, теплые потрепанные свитера, рабочие рубашки, купленные на распродаже. Одно кресло. Окно, наполовину занесенное снегом. Все просто и без изысков. Здесь нет для него места.
Приняв горячий душ, он присел с полотенцем на холодную крышку унитаза, вытирая лицо. Кожа горела от внутреннего жара. Уилл взглянул на свое отражение в зеркале на двери: густая борода; худые волосатые ноги, только бедра полнее от постоянных прогулок по лесу; член вяло лежал на бедре; кудри прилипли ко лбу; грудь безволосая, только несколько завитушек у сосков; кожа желтая, болезненная из-за проникающего в ванну уличного света через смотровое окно. Глаза мертвые, расчетливые, как провалы глазниц у черепа. Как будто дьявол прикоснулся к его душе.
До чего же похож его день на тот, в квартирке на Пеннингтон авеню. Ранний подъем, редкие гости, раз-два в неделю от силы, звенящая тишина, царящая вокруг и в его голове. Но было одно существенное различие — там ему не к кому было пойти. Там его никто не ждал. Эту же пытку он мог закончить в любой момент, просто сев в свой грузовик и поехав в сторону Балтимора. Ганнибал, наверное, встретил бы его на полпути или дома с горячим обедом. Боже, как же иногда ему хотелось прекратить сопротивляться. Борьба против своего сердца медленно мучила его на ведьмовском костре.
Уилл вытерся, надел футболку и штаны и сел перед печкой, комната нагрелась, но по ногам дуло. Без звука радио и телевизора, только треск поленьев и ветер за окном. Виски из бутылки у кресла — скорее горючее в бензобак, чем стоящее пойло, — обожгло горло до онемения. Банкнота с номером Молли лежала на столе, и Уилл несколько минут гипнотизировал ее взглядом. Затем закрыл глаза и провалился во тьму.
Тишина висела над водой, как плотный туман. Мертвая, черная гладь. Безмолвный дворец вдалеке, погруженный в тени, с глянцевыми окнами без единого отголоска света. Луна — большая, чистая, бледная, как человеческая кость, смотрела безжизненным глазом, и Уилл прикрыл ее ладонью.
Видел ли ее Ганнибал? Видит ли сейчас?
Иногда Уиллу казалось, что они делают все одновременно, будто их внутренние часы все еще синхронизированы. Просыпаются, моются, едят, ложатся спать, и только реальность удерживала его от навязчивого желания потянуться на другую сторону их связи и узнать, как он. Что с ним? Где он сейчас? С кем?
Все это время он не приходил не потому, что боялся встретиться с Ганнибалом, а потому, что боялся, что захочет остаться. Они оба видели, что их ждет, и Ганнибал отодвигал момент их расставания, охраняя Уилла от будущего. Событий, похожих на кристаллический шар с множеством граней внутри. Грани отражались, преломляя свет и тьму, раскрашивая их в калейдоскоп возможностей.
Уилл видел будущее, как прошлое. Одна линия вела в Италию. Все было готово: билеты, чартер, дом на холме вдали от цивилизации. Эбигейл отправилась с ними, пила шампанское на борту и праздновала начало новой жизни недалеко от Милана, на вилле с видом на озеро Комо. Ганнибал не врал, когда говорил Уиллу, что сексуальные отношения нежелательны, лишь не стал уточнять, что это пока Эбигейл все еще в процессе своего становления, и они нужны ей в роли отцов и защитников. Вопрос времени, когда она станет охотницей на людей, равной им. В спальне Ганнибала по такому случаю стояла гигантского размера кровать, и трое вполне могли поместиться. В Италии ее будущее было бы определено. Не ею, хотя она так хотела независимости, так жаждала свободы, а потом отказалась, чтобы быть рядом с любимыми. Уилл просто не мог так с ней поступить.
Другая линия, в Балтиморе, оставила огромную лужу крови на ковролине в доме Пола Крендлера. Полиция была еще в пути. Уилл лежал рядом с Эбигейл, выпотрошенный до кишков, и до самого конца не отрывал взгляда от ее испуганных глаз.
Что ему выбрать между жизнью и смертью? Ответ очевиден. Шантаж? Безусловно. Однако такова была эгоистичная, не знающая границ, здравого смысла и контроля привязанность Ганнибала. Они — одно целое, счастье одного было залогом счастья другого, и нелогично в таком случае оставлять принятие решений только на Уилла. В страдании нет смысла, кроме религиозной жертвенности Христа, а уж к божественности они оба относились с некоторой антипатией.
Поэтому Уилл отказался выбирать. Он запер оба будущих на чашах Юстиции, заморозив время в бесконечном ожидании. Восемь месяцев, и они все еще ждут. И ждут. И жизнь превратилась в ожидание смерти, до того момента, пока Эбигейл не решит свою судьбу.
Он вошел во дворец: комнаты и залы не изменились, погрузившись в сон, и радостно отозвались на его возвращение. Он коснулся ближайшей стены, и та завибрировала под его прикосновением низким гулом. Картины, статуи, темные коридоры, прохладный морозный ветерок скользил по полу, дуя из подвала. Сегодня была одна из тех ночей, когда хозяин позволял тьме выбраться с нижних этажей и своим мертвым дыханием заполнить дворец. Ни капли, ни ноты, ни ласковой мелодии.
Увидев краем глаза, что в одной из комнат горел камин, он неуверенно остановился в дверях. Теплые всполохи красного и желтого переливались на чугунных прутьях, но привлекло его внимание не это, а то, что его двойник стоял к нему спиной с бокалом вина, греясь в тепле камина. Комната была похожа на гостиную: каминный зев почти в человеческий рост, большое зеркало в позолоченной окантовке над мраморной полкой. На потемневшей за годы побелке проглядывали скорбные лики Мадонны и Святых, как со старых, истертых русских икон. Огромные окна выходили на балкон, откуда в комнату заглядывала луна и прохладная ночь. Казалось, огонь в камине — последний теплый источник света и островок жизни посреди теней, отступивших по углам.
Легкая, невесомая и дорогая одежда облегала тело, Уилл чувствовал ее, будто сам стоял на его месте. На языке остался привкус терпкого вина, тепло дразнило кожу, согревая лицо и грудь сквозь нежный шелк персиковой рубашки. Рукава закатаны до локтя, холод стекла под пальцами правой руки. Брюки из тончайшей ткани облегали бедра. Он был дома, в тишине и покое.
Призрачный силуэт Ганнибала отделился от стены, ступая в видение будущего, и замер на несколько секунд, любуясь широкой спиной Уилла и мягкими линиями: открытой, чуть склоненной шеи, бедер, скрытых мускулов под рубашкой. Уилл видел их обоих со стороны и одновременно чувствовал взгляд, скользящий с нежностью и благоговением по его собственному телу, как ласковыми кончиками пальцев.
Не в силах устоять, призрак Ганнибала подошел ближе. Его присутствие, жар его тела расходились со спины волнами. Его дыхание, теплое, с ароматом фруктового пьяняще-сладкого вина опалило шею, и Уилл вместе со своим двойником поежились, каждый волосок на теле встал дыбом.
— Уилл.
Один горячий выдох возле самого уха, и, о боже, этот тон. Настоящий Ганнибал говорил им только раз, во время ужина, когда они поедали человечину и обсуждали время и возможности. Этот тон, низкий, полный желания, с едва заметным рокочущим началом и мягкой, похожей на облизывание языком, последней согласной.
Дышать стало труднее, в горле пересохло, поэтому оба Уилла — у камина и в дверях — с трудом сглотнули. Жар плясал на щеках, он был в горячке, и уже не только из-за близости камина. Оказавшись между двух огней, тело нагревалось и, убыстряя пульс, впитывало с каждой секундой все больше: странного предвкушения, азарта, этого «будет — не будет», нервного ожидания, страха перед тем, что он может ощутить и что случится, если сделать шаг.
Его призрачный двойник прикрыл глаза и откинулся спиной на чужую грудь, задрожав от первого соприкосновения тел. Вино в бокале опасно пошатнулось, но они не обратили внимания. Уилл со своего места неимоверным усилием воли заставил себя смотреть дальше, а не погрузиться в видение полностью, пока оно притягивало его как магнит.
Ладонь легла ему на живот, слегка придерживая, губы оказались у самой кожи, и теперь дыхание горячим воздухом касалось его шеи. Призрачный Ганнибал шумно вдохнул через нос и медленно выдохнул ртом. При мысли, что его губы в считанных сантиметрах, Уилл почувствовал, как приятная тяжесть стекла к паху. Он открыл шею непреднамеренно, не осознавая, что делает, будто отвечая на молчаливую просьбу.
Их тела срослись вместе, почти незаметно покачиваясь, они дышали в унисон. Чувства безопасности, какого-то почти экстазного облегчения и внутреннего огня разливались вихревым потоком и закручивались между теплой ладонью и чужой грудью, касающейся его спины. Ганнибал прижался к его шее гладкой щекой, и Уиллу в дверях пришлось коснуться пальцами кожи в том же месте, чтобы проверить, на самом ли деле это происходило. Или он там, у камина, и никогда не покидал Ганнибала. Они никогда не расставались. Они вместе.
Это будущее звало его, как сирена зовет заблудившегося в водах одинокого моряка. Сквозь время, расстояние, их связь в этом моменте почти незаметна, потому что слита воедино. Они оба замерли, смотря на огонь и видя, как может закончиться этот вечер.
Грань провернулась для них, как в калейдоскопе. Уилл расстегнул рубашку сам, медленно, позволяя Ганнибалу насладиться видом его пальцев и открывающейся кожи под тонкой тканью. Ганнибал за воротник помог стянуть шелк, открывая золотистое в каминном свете плечо, и коснулся губами. Слегка. Безмерно восхищаясь, с любовью, которую он не мог выразить словами, только музыкой прикосновений, что раздавалась в тишине громче всего. Как будто Уилл был новорожденным, не умеющим говорить и не знающим другого языка, кроме теплых рук на его теле, бесчисленных поцелуев, лелеющих само его существование. Ласковый шепот, дразнящее дыхание, сорвавшееся имя вместо стона, бархатный голос, раздающийся будто в самой голове и вливающий любовь прямо в сердце. Пока он не почувствовал, что тонет и тонет, и это самая чудесная смерть из всех.
Ганнибал запечатлел на коже первое признание, и Уилл ответил вздохом тягучего удовольствия, которое расплавило их обоих и слило воедино уже навсегда. Здесь, на ковре, в соседней спальне среди перекрученных в страсти простыней и в горячей ванне. На кухонном столе. У стены. В машине, припаркованной у самого входа, потому что не нашлось сил оторваться. Раз за разом, пока их тела не эволюционируют, замрут вместе, и так они затвердеют в новой, монструозной форме двуглавого чудовища.
В реальности они не занимались сексом, между ними не было физической близости, они даже не виделись, но Уилл уже был здесь, стонал и ощущал через грани будущего, как проникает в чужое тело, как ощущение наполненности перекидывает его через край — тысячи дней, до конца их жизни, вечность…
Он закрыл глаза, привалившись к косяку, боль в груди была такой, что хотелось рыдать и кричать, но он лишь молча терпел, сосредоточившись на ритме дыхания. Невидимые когти выпустили его сердце, оставляя кровоточащие раны. Когда он снова увидел комнату, двойники исчезли, а вместо них в кресле сидел Ганнибал и смотрел на него исподлобья. Уилл вздрогнул от неожиданности.
— Все то же мерзкое мыло, купленное на заправке, — произнес тот, и его лицо ничего не выражало, в темных, шоколадных глазах влажно отражался блеск огня. Сила его взгляда пригвоздила Уилла к месту, где он стоял. До боли знакомые черты, скорбная линия морщин возле выразительных губ, в правой руке он переворачивал монету между пальцев. Несколько долгих секунд они сохраняли молчание.
— Здравствуй, Уилл.
— Здравствуйте, доктор Лектер, — официальное обращение чужеродно легло на язык, будто он пытался говорить на незнакомом наречии.
Единственное, что выдало Ганнибала, — это легкий наклон головы и как он моргнул, потратив секунду на восстановление контроля. Монета в пальцах замерла и исчезла.
— Помнится, раньше мы обращались к друг другу по именам.
— Эти времена прошли.
Уилл не собирался делать ему больно. Ганнибал долго, непозволительно долго смотрел перед собой невидящим взглядом, сдерживая дыхание, а затем напряженно сглотнул. В глазах застыла влага.
— Я чувствую запах рыбы, соснового леса и масла, — его голос был обманчиво спокоен и тих. — А еще женскую туалетную воду на спирту, которую продают в бумажных каталогах. Что-нибудь с названием «Темный шарм» или «Обольстительная легкость» на этикетке. В твоей жизни появилась женщина, Уилл? Разве нет другой, которой ты клялся в верности и которая все еще ждет тебя?
Ганнибал не был бы собой, не ответь на боль еще большей, напомнив об Эбигейл.
— Я пришел узнать, все ли с ней в порядке.
— Для этого не нужно было возвращаться. На самом деле, ты хотел повидаться со мной. Я рад, — он откинул голову на спинку кресла, полуприкрыв глаза. — Даже сбежав, сделав вид, что забыл, кто ты, и какова твоя природа, даже отказавшись от нас, ты все еще часть семьи, Уилл. Все, что мое, принадлежит тебе. И если ты хочешь взглянуть, что ждет тебя с этой женщиной…
Эта женщина. Уилл против воли захотел его поправить. Ее зовут Молли, и она полная противоположность всему, чего ты добился, Ганнибал.
Уилл промолчал, распутывая вязь из намеков, взглядов и эмоций, которые снова заполняли его из-за их близости. Все мое — твое. Правдой ли было обратное? Ганнибал считал, что да. И если Уилл собирался связать будущее с Молли, Ганнибал отберет это будущее с той же легкостью, с какой бы перерезал ей горло. И будет в своем праве.
Они едины. Если Ганнибал будет несчастлив, как может быть счастлив без него Уилл? Это невозможно, а значит, излишне, и требует хирургического удаления. На ранней стадии или поздней — выбирать Уиллу. Она все равно не останется рядом.
Уилл подумал, что, наверное, с ним серьезно что-то не так, раз он не винил Ганнибала за эти мысли. Его инстинкты убийцы — это его природа, то, что он есть. Разве кто-то просит извиниться акулу за то, что она опасна? Нет, люди принимают ее природным хищником.
— И поднял я глаза мои и увидел: вот один овен стоит у реки; у него два рога, и рога высокие, но один выше другого, и высший поднялся после. Видел я, как этот овен бодал к западу и к северу, и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него; он делал, что хотел, и величался, — процитировал Ганнибал, ровно так же не собираясь просить Уилла изменить свою природу в угоду его представлений. Все, что Уилл сделает, решит сделать, решил в прошлом, включая покинуть его и Эбигейл, не требовало прощения. — Знаешь, Уилл, если бы ты принял, кто ты есть, тебе стало бы гораздо легче. Не нужно извиняться. Ты пришел, это главное.
— Я уйду.
— Я умею ждать, — улыбнулся Ганнибал, свет от камина подсвечивал его лицо снизу, бросая на лицо искривленные тени. Глаза были будто вырезаны ножом, в неровном свете были видны дьявольский изгиб рта и острые линии от морщин. Теперь Уилл видел его полностью, видел вместе с ним: человеческие страхи, банальные причины для поступков, паттерны поведения, нужно лишь найти схему, которой подчинялось каждое живое существо, ядро-суть, которое Ганнибал каждый раз скидывал с пьедестала и смотрел, что получится. Привнося хаос в порядок, а порядок — в хаос. Мир, который он судил не за добро и зло, а за его красоту. И те, кто мешал красоте расцвести, наказывались безжалостно, как за грехи Господни.
Их с Уиллом встреча — будто наказание Ганнибалу за все, что он сотворил. Его любовь, его одиночество и ожидание. Ревность к другим людям в жизни Уилла. Боль от того, что от него отказались. Холод, который окружал теперь не только Мишу, но и Уилла, куда ему не было дороги.
И все же он ждал его. Боролся за их будущее с тем же упорством, с каким Уилл избегал его.
Они не обсуждали, что видели в этой комнате. Это было и не нужно, они оба знали, что момент у камина лишь ждет своего часа. И как бы Уилл ни отрицал, его визит во дворец говорил сам за себя. Он сделал шаг к двери.
— Прощайте, доктор Лектер.
— До свидания, Уилл.
Уилл очнулся в доме с ощущением, будто часть его вырвали насильно и оставили во дворце, в печке еле тлели угли. Похоже, он задержится в Катлере надолго.
Побывав во дворце, он узнал главное. Ни в одном из будущих Уилл не пожалел, что, подъезжая к дому Крендлера, свернул на полпути и уплыл на чужом катере куда глаза глядят.
Ни в одном будущем он так и не сказал Ганнибалу, где он.
Катлер, Апрель
— Так ты что, работал в ФБР? — спросил Джордж, похрустывая пиццей. В его бороде запутался сыр, и он с раздражением вытер подбородок салфеткой.
— Скорее на них, чем с ними.
Молли разлила по бокалам горячий глинтвейн, и аромат апельсинов, корицы и гвоздики заполнил комнату теплом и уютом. Он взял свой бокал и закинул в рот разморенную в вине дольку лимона.
— Хей, Мол, у тебя реально сдвиг на парней в форме, — беззлобно заметила жена Джорджа, Кейти, сидящая нога на ногу в вязаном свитере. Ей не хватало лишь эффектности и лоска, чтобы считаться по-настоящему красивой, но в Катлере косметика от снега стекала в считанные секунды.
Молли приобняла Уилла, положив голову ему на плечо.
— Это моя сверхспособность.
— Ой, тогда у Кейти — это закручивать офигительные корнишоны. Вчера в магазин приехали ребята из Нью-Хемпшира, только чтобы купить двадцать банок за раз, даже не торговались.
— Лучше бы я умела спать с закрытыми глазами, — покачала головой Кейт. — У Тины режутся зубки, стоит только покормить, и ее тут же рвет.
— Слава богу, у Уолли все прошло тихо, не знаю, что я бы делала, если бы он стал устраивать мне истерики в тот момент. Мама уехала на три месяца в Ванкувер, Уолтер был на учебе от участка, я думала, повешусь. Ты ведь можешь не работать, возьми отпуск на пару месяцев.
— Я талдычу об этом уже неделю, — закатил глаза Джордж. — Она, видимо, не успокоится, пока не грохнется в обморок прямо за прилавком.
— Я нужна в магазине.
— Три покупателя в день обойдутся без твоих солений, Кейт.
Молли приглушенно хихикнула Уиллу в плечо. В отличие от Джорджа и Кейт, они никогда не ссорились. Молли считала это лучшим показателем совместимости, не зная, что Уилл считывал ее настроение и беспокойные мысли, как открытую книгу. Она думала, что у него порой бывают прозрения насчет некоторых вещей, но понятия не имела о размахе его дара, а он и не спешил выложить все как на духу. Одно потянуло бы другое, и пришлось бы рассказать, что после нервного срыва на полицейской работе он провел несколько лет в психушке, а не на реабилитации, как думала Молли.
Кейт и Джордж Крентоны были их соседями и хорошими друзьями. Кейт держала магазинчик по соседству с сувенирной лавкой Молли, а старший сын Кейт ходил в ту же школу, что и Уолтер. Уилл влился в их компанию без единого усилия. При первом впечатлении угрюмого, молчаливого отшельника он так быстро располагал к себе людей, что Молли только удивлялась. Ее теория была в том, что он инстинктивно знал, какой нужен подход, чтобы завоевать доверие, на что Уилл загадочно отвечал:
— Когда жертва обретает нового мучителя, она либо подстраивается, либо становится обедом.
Она думала, что он так шутит.
Крентоны ушли. Оставшись вдвоем — Уолли еще днем ушел к Кейт домой и собирался остаться там ночевать, — они расположились на террасе дома. С козырька капал растаявший снег, таяли сосульки, и Уилл и Молли сели на скамейку с глинтвейном и укрылись теплым пледом. Вид открывался волшебный: неподалеку протекала речка с подмороженными берегами, над домом нависали высокие склоны со снежными шапочками, на которых росли сосны, а алое закатное солнце возвещало о скором приближении тепла.
Он так устал. От невозможности расслабиться, от постоянного давления чужих видений. Уилл все еще мог с ними справляться, но чем больше проходило времени, тем меньше ему хотелось справляться. Эмоции Молли были теплым ненавязчивым бризом, под которым он впадал в спячку. Вор, все еще вор. Усталый притворщик.
Ананасик и Линдси, заметив, что хозяева куда-то запропастились, вышли через собачью дверцу и, радостно помахивая хвостами, улеглись у их ног. Молли была в уггах, мягкой подошвой она погладила ближайший меховой живот, и Ананасик перевернулась, наслаждаясь лаской.
— Я, наверное, безвозвратно испорчу настрой, но мы должны поговорить, — произнесла она, бросив на Уилла опасливый взгляд и подтянув плед выше к груди.
Уилл знал, о чем идет речь, и именно поэтому пригласил Крентонов на сегодня, выгадав себе время. Внятных и правдивых объяснений так и не появилось, к сожалению.
— Угу.
— Что вчера было? Во время, ну, ты понимаешь, — Молли стеснялась обсуждать секс, а в частности момент, когда он раздвинул ей ноги и удовлетворил языком. Уилл еле удержался от насмешливой улыбки. У него было искушение дождаться, пока она назовет вещи своими именами, но это скорее подходило другой его части. Той, что ласково нашептывала: «Ты завел живого человека, как заводят собаку, чтобы было легче, чтобы не вернуться раньше времени. Готовая ячейка общества с пустым местом специально для тебя. С ребенком, который не унаследует от тебя твой смертельный дар. Мой хитрый мальчик.» — Ты будто призрака увидел.
Уилл хмыкнул. Прямое попадание. Он не должен был расслабляться, не должен был забывать держать оборону между ними, секунда душевной слабости, и вместо жены он увидел…
Широкая грудь с седыми густыми волосами, смуглая кожа, блестящая от пота, бисеринки на сильной шее, движение адамового яблока вверх-вниз, и стон удовольствия: низкий, полный нужды и голода, от которого по спине бежали мурашки. Который завел его мгновенно с еле теплящегося, ленивого настроения до перехватывающего дыхание жара во всем теле.
Ганнибал был в постели с золотоволосой женщиной по имени Беделия, но та хотя бы подозревала, что с ними мог находиться третий, когда как Молли только сейчас заметила, что что-то не так. Ну и кто из них поступал нечестно? Кто был плохим парнем? Границы морали размылись так давно, что Уилл не понимал, правильно ли поступил.
Может, он боялся себя, того, чего хочет на самом деле, — Ганнибала и Эбигейл, их обоих, рядом с собой. Он так привык к страху, что почти не замечал его. Что, если на самом деле он сбежал от себя, от того себя, который открылся ему в шаге от становления: бесстрашный, безнаказанный, любящий двоих убийц. Что это говорило о нем?
Он вообще не должен был видеть Ганнибала без одежды. Их отношения не подразумевали физическое. Они могли прожить всю жизнь вместе, в одном доме, встречаясь за ужином, гуляя по городу, посещая музеи, убивая и живя, как близкие родственники. Могли же? Или он снова себя обманывает, и сила его чувств к Ганнибалу безмерна, ненасытна, и, дай ей знак, она бы поглотила его во всех смыслах? В этом и кроется проблема, не так ли? Они никогда не умели сохранять какие-либо границы между собой.
В любом случае, думать о Беделии и Ганнибале, пока он обнимал жену, было неправильным. Беделия ему вообще не нравилась, честно говоря. Ни ее внешность, ни ее ум, ни то, как ее взгляд порой замирал, а рот нежно приоткрывался, глядя на Ганнибала.
Ничего личного, Беделия. Мне бы не понравился любой человек, занявший мое место.
Уилл не должен был держаться за их с Ганнибалом связь, тем более, что каждый раз ему перепадали отзвуки его жизни, но все не мог удержаться. Каждый раз он обещал себе, что это в последний раз, и каждый раз нарушал обещание.
Он не помнил, когда, но однажды, где-то в районе июля, видения поменялись: фальшивая супружеская пара улетела во Флоренцию, поселившись в апартаментах в центре. Эту поездку в Европу сам Ганнибал мысленно считал небольшим отпуском.
…Ганнибал увез из дома две вещи — ножи и картину «Леда и Лебедь». Момент был запечатлен крайне удачно, считал он. Лебедь почти касался блестящим голодным клювом влажного лона Леды, собираясь ею овладеть. Теперь картина висела над камином в столовой, и ученые гости, в отличие от возмущенных, негодующих, таких инфантильных американцев, лишь знающе ухмылялись. Итальянцы понимали его больше, чем кто-либо, и именно во Флоренции он чувствовал себя почти своим. Эби и Уиллу здесь бы понравилось.
Его разум никогда не скучал. Он уже был во Флоренции, когда был моложе, и тогда приехал на поезде, будучи еще студентом, просто чтобы увидеть родину матери. Сейчас же он знал язык, местность, располагал деньгами и хотел провести некоторые изыскания. И пока Беделия разгуливала по городу в примечательных нарядах в надежде обзавестись хвостом из ФБР, о чем Ганнибал прекрасно знал и относился с иронией, он посвятил себя работе над оригиналами исторических книг в библиотеке Каппони, в которых упоминались его предки.
Корни его уходили к тем самым Сфорца во времена 15-16 веков, когда Медичи — cosorteria, клан из торговцев — превратились в одно из самых влиятельных семейств Италии. Эти люди ни перед чем не останавливались. Медичи вырезали людей сотнями, подставляли и травили, избавляясь от врагов и ненужных союзников. Даже от членов своей семьи. Вероломность, золото и древняя кровь. Такова была история, породившая его.
Когда Ганнибал получил первые доказательства в старинных письмах об упоминании бесчисленных бастардов Медичи среди Сфорца, все стало на свои места. Его кровь была связана с веками кровопролития и убийств. Кроме того, он давно хотел навестить потомков клана Строцци, которые мнили себя врагами Медичи. Примерно как Чилтон мнил себя проклятием Ганнибала в сфере психиатрии. Строцци до сих пор хранили в своей резиденции почти все выдающиеся портреты семейства Медичи, говоря: «пусть наши враги видят, как мы процветаем». Ганнибала это забавляло, он и не ожидал меньшего от настоящей флорентийской семьи, чтущей традиции.
В остальное от исследований время холодный, расчетливый разум Беделии, похожий на механизм часов, влиял на него успокаивающе. Ей было не чуждо насилие, Беделия могла убить. Она и убила.
Но она не наслаждалась этим. Для этого ей не хватало чего-то животного, некоторой примитивности, которой было предостаточно в Ганнибале. Он считал, что виной его итальянская кровь. Вполне возможно, не встреть он Уилла, его никогда бы не поймали. Никто бы и не догадался, кроме Ласс, да и той бы оставалось жить недолго.
Та же кровь пробудила в нем любовь к Итальянскому Возрождению, темной его стороне, которое, как новолуние, сплошь состояло из убийств из-за угла, невероятной мстительности, авантюризма и разгула страстей. Вся эстетика — плотская. Обнаженное тело, обнаженная личность у да Винчи, Буонаротти и Санти. Величие человека через величие Бога. И суть человеческая — всегда аморальная, как аморально и как прекрасно животное в своем самолюбовании и звериной красоте.
Кровь, всегда кровь, целый океан крови, на которой стоял их дворец воспоминаний…
— Не хочешь отвечать?
Уилл перевел взгляд на макушку Молли и поцеловал мягкие волосы. Зачем он снова и снова возвращался, впитывая мысли Ганнибала, его размышления, его видение мира, когда его прекрасная жена была прямо у него в руках?
Ответ был прост. С Ганнибалом он был собой. Увидеться с ним было так же важно, как увидеть свое отражение в зеркале. Как вспомнить себя. И раствориться в нем снова.
Уилл не хотел думать о «настоящей любви». Он всегда верил, что не способен на нее, истинную любовь. Это было словосочетание для фильмов, книг, рекламных баннеров и ювелирных магазинов. У каждого это понятие включало в себя совершенно разные вещи. Но разве это не было лучшим наказанием из возможных для них обоих? Уиллу за его бесконечное сочувствие убийцам — стать неравнодушным к самому опасному и ужасному из них. Ганнибалу, тому, кто гордился своей свободой и одиночеством, — найти того единственного, для кого придется пожертвовать всем. Собой.
Круг кармы замкнулся. Теперь существовало всего два отрезка его жизни: до Ганнибала и после. И вторая часть все никак не кончалась.
Если бы Молли знала, о чем он думал, она бы сбежала. Молли не заслуживала такого обращения: лжи, демонов, которых он таскал за собой. К несчастью, ей не сорваться с крючка, пока он сам ее не отпустит, и расставаться с ней в его планы не входило. Он — чудовище, которое насильно удерживает эту прекрасную женщину возле себя, в паутине лжи. Чем он лучше Ганнибала? Был ли он когда-либо лучше?
Чтобы загладить свою вину, Уилл решил, что пора сделать что-то только для нее. Они молча поднялись в спальню и этой ночью были только вдвоем. С горьким привкусом извинений.
Утром Уилл приготовил стопку оладий и полил ее медовой подливкой. Кусочек масла таял прямо на верхнем оладушке. Пахло замечательно: сладкой выпечкой и пряным кофе. Если бы он был правильным мужем, он бы устраивал ей подобное гораздо чаще. Радовал ее. Занимался сексом без посторонних. Желал ее до темных кругов перед глазами, а не прятался в сознании жены, как бездомная псина. Гореть ему в аду за это. Он даже привязал ее к себе браком, чтобы уж наверняка не сбежала.
Может, Алана не зря его боялась.
Молли как раз забирала постельное белье с заднего двора, где оно сохло всю ночь — они оба любили, когда постель пахла лесом, — и Уилл увидел через окно кухни, что ее с корзиной в охапку поймала почтальон. Наверное, счета, хотя странно, что ее заставили расписаться в доставке. Может, пришли блесны, которые он заказывал?
Почтальон ушла, и Молли, хмуро рассматривая оборот посылки, зашла домой. Они ласково чмокнули друг друга в губы, и Уилл продолжил накрывать на стол. От письма в ее руках исходила странная энергия, и он несколько раз незаметно глянул в ее сторону.
— Написано Молли и Уильяму Фостерам. Это какая-то шутка, или про нас знает миллионер? Ты ничего не хочешь мне рассказать, Уилл?
— Ты о чем?
— Верджеры. Те, что держат мясокомбинаты по всем штатам, — освободив руки от корзины, она разорвала пакет и вытащила на свет черную коробочку и письмо с вензелем и восковой печатью. — Довольно старомодно. Тут твое имя.
Уилл оставил тарелки на столе и, вытерев полотенцем руки, взял письмо. Еще не прочитав, он уже знал, что оно от Аланы. Он молча рассматривал печать с буквой V, когда заметил, что Молли открыла черную коробку.
Вскрикнув, она тут же выбросила ее, и коробка вместе с содержимым упала на пол, человеческое ухо оказалось рядом с его ногой. Время замедлилось, он наклонился и поднял кусочек плоти, думая сначала, что это муляж.
Я не собиралась вмешиваться в твою жизнь, но, думаю, ты хотел бы знать. Это все, что от нее осталось.
Когда он съел ухо прямо у нее на глазах, Молли отшатнулась в чистом, непритворном ужасе.
Видеозапись с Беделией, выходящей из магазина «Вера Даль», попала к ней после Джека. Конечно. Она даже не удивлена. Даже после того, как его отстранили, он все еще нарушал правила, пользуясь связями, и пытался вмешиваться в ее расследование.
После смерти Катц ему могли помочь добраться до улик только Брайан или Джимми, которые работали на нее, но все еще считали Джека другом.
Она подъехала в аэропорт, показала пропуск и сразу завернула к частной полосе, откуда взлетал частный самолет, принадлежащий ФБР. В салоне через ряд уже сидел Джек. И, опять же, вполне ожидаемо. Интерпол не дал разрешения на всю команду, но на Кроуфорда местечко нашлось. В любом случае, скандал устраивать бессмысленно: европейские власти не знали, зачем к ним летят американские коллеги, и так и должно было оставаться. Эбигейл вежливо кивнула и устроилась на мягком сидении, делая вид, что его присутствие ее не заботит.
Они не разговаривали, сохраняя видимость профессиональных отношений, но Эбигейл чувствовала его неприязнь. Без доказательств, без улик, без единой зацепки он знал, кто виновен в смерти Катц. Эбигейл улыбнулась окну. Как же это было приятно.
В аэропорту их встретили Ринальдо Пацци и невероятное ярко-алое закатное солнце, словно облившее полицейского кровью с ног до головы. Он кивнул им, обменялся крепкими рукопожатиями и позвал с собой до машины, ожидающей у входа. Он говорил по-английски довольно сносно.
— Вы из Флорентийского участка, — заметил Джек, увидев его удостоверение, прикрепленное к лобовому стеклу.
— Женщина, которую вы ищете, выехала на электричке до Флоренции и там вышла и скрылась где-то на севере. На машине из Рима будет быстрее, чуть больше часа. Мне подумалось, вы не захотите тратить время, раз уж дело касается сами знаете кого.
— О чем вы?
— О Ганнибале Лектере, конечно.
Пацци был самоуверен, крепко сжимал руль, ведя машину по полосам шоссе довольно нагло для таких узких дорог, и его взгляд в стекло заднего вида явно не упустил ни одной детали. Он не пытался унизить Эбигейл или показать, что главный разговор тут между ним и Кроуфордом. Он будто исподволь ждал, пока Эбигейл откроет рот, чтобы словить каждое ее слово. Пацци был настороже, как притихшая охотничья такса, и ей это не нравилось.
— С чего вы взяли, что это связано с Ганнибалом Лектером?
— Я бы хотел говорить начистоту, но я должен быть уверен, что и вы не пытаетесь водить меня за нос. Это сэкономит нам всем время и не даст этому bastardo снова скрыться от меня.
— Снова? — впервые подала голос Эбигейл, наклонившись к передним сиденьям. — Вы уже сталкивались?
Неужели кто-то еще выжил после встречи с Лектером? О, должно быть, перед ней действительно интересный человек. Или хороший врун. Он явно был в курсе, кто такая Эбигейл и что связывало ее с доктором. Других объяснений у нее не нашлось. Пацци быстро стрельнул своими черными, как масляные оливки, глазами в ее сторону.
— В участке не знают, кого вы ищете, иначе бы репортеры уже караулили под нашими дверями. Никому не стоит верить на родине самого слова «папарацци», наши журналисты могут без мыла в задницу залезть.
— Если никто в участке не знает, то как узнали вы?
— Вы и агент Кроуфорд довольно знаменитые личности, тем более, я давно слежу за делом Лектера. Я видел его так же близко, как сейчас вас, синьора. В галерее Уффици двадцать лет назад. Тихий молодой человек, приехавший из Парижа и снявший квартирку возле Санта-Мария дель Фьоре. Никто его не подозревал, но я знал — это он. К сожалению, у меня не было ни единого доказательства его причастности. Так что, если у меня есть шанс прижать подонка, я им воспользуюсь.
— ФБР будет очень признательно за содействие, — кивнул Джек, расслабившись на переднем кресле.
— Очень на это рассчитываю, агент Кроуфорд.
Ищейка словно заготовил речь и немного подредактировал ее под Кроуфорда. Не говоря о своих подозрениях и решив подождать, во что это выльется, Эбигейл хранила молчание. Пацци хотел поймать Лектера, но он бы не стал держать это в секрете от остальных в участке с таким рвением. Конечно, чем меньше народу знало о Лектере, тем лучше, однако это приводило к тому, что им придется полагаться только на Пацци и его людей. Только ли месть ведет инспектора? Она сильно сомневалась.
Они с Кроуфордом заселились в отеле неподалеку от центра города, и Пацци терпеливо ждал, пока они приведут себя в порядок после перелета, в баре под кондиционером с чашечкой кофе. Итальянцы пили его странно: в маленьких чашечках, опрокидывая одним глотком и запивая водой. Эбигейл была сторонницей Старбакса и Коста, где готовили, что угодно от карамельного мокко до апельсинового рафа, и, увидев черную жижу в чашке, скривилась. Пацци ухмыльнулся.
— Попробуйте, синьора, и поймете: на родине вы пили помои.
Она чувствовала его взгляд на коже, как липкую ленту для ловли мух. Несколько раз он будто случайно коснулся ее руки, когда пропускал в дверях, и Эбигейл не могла отделаться от ощущения, будто он выуживает из нее что-то, и она не может этому помешать. Будто он крадет часть ее прямо у нее из-под носа.
Они доехали до участка, где у парней как раз был ужин, и многие ели прямо за мониторами. Участок стоял на ушах: похоже, Пацци дал им указания просмотреть все, что только возможно, по общественным камерам за тот день в поисках Беделии, точнее, белокурой женщины в ярко-синем костюме.
Джек как раз пересматривал записи с вокзала, где Беделию видели в последний раз, когда Пацци подошел к Эбигейл слишком близко, врываясь в ее личное пространство.
— Кто эта женщина Лектеру?
Почему ты думаешь, что я тебе отвечу, — хотелось спросить Эбигейл, когда он снова коснулся ее руки, и она отшатнулась. На ее возмущенный взгляд Пацци улыбнулся, как игрок в покер, будто ничего не произошло.
— Думаете, он с ней спит?
— Мне нет дела, что он с ней делает. Главное — найти их прежде, чем они убегут из города.
— Может, она ему помогает? Или это ловушка?
Эбигейл нахмурилась.
— Откуда такое любопытство и с чего вы вообще взяли, что я знаю ее? — она широко распахнула глаза в догадке. — Вы…
Пацци прижал палец к губам, делая знак, чтобы она хранила молчание.
— После истории с Грэмом я знал, что вы скоро догадаетесь. Но я не такой, как тот юноша, его дар мощный, не чета моим редким озарениям, но и их хватает понять, что вы знаете эту женщину на экране.
— Еще раз протянете свои грабли, и я сломаю вам руку, это ясно?
— Яснее некуда, сеньора, — улыбка с его лица не сползала, будто радостная, но холодная маска.
— Двадцать лет назад вы его проверили?
— Конечно, проверил, откуда бы мне еще было знать, что это он? Подозрительный парень приходил каждый день к картине Сандро Боттичелли, а спустя неделю нашли убитую пару в виде Зефира и Флоры. Я пришел допросить его в один из вечеров из-за заявления смотрителя музея. Я держал в руках его альбом для рисования.
— Не хочу вас огорчать, но, скорее всего, он уже тогда все про вас знал, — хмыкнула Эбигейл. — Он также знал, что вы придете за ним и просто ждал вас в галерее. У вас не было ни единого шанса его поймать, инспектор. Думаю, он просто хотел над вами поиздеваться.
Улыбка Пацци чуть угасла.
— Ваша сеньора привлекает к себе внимание нарочно, — он кивнул на Беделию в кадре.
— Да.
— И Лектер знает об этом.
— Ага.
— Зачем он тогда позволяет ей это делать? — акцент впервые показался в его удивленном тоне.
— Видимо, ему стало скучно. А если так, то ничем хорошим это не кончится, уж поверьте мне, — тяжело вдохнула Эбигейл и сложила руки на груди. — Два месяца назад он был во Франции, где один из посетителей благотворительного вечера под названием «От Ренессанса до Родена: Дар Тененбаума» заявил в полицию, что видел доктора Лектера на приеме. По нашим подозрениям, за выходные он убил там шестнадцать человек.
Эбигейл до сих помнила, как на одной из видеозаписей с автостоянки он даже помахал рукой, будто насмехаясь и приветствуя старых знакомых. Будто он знал, что Эбигейл смотрит на него, сидя в кабинете без окон, в том самом бетонном гробу, который по какой-то ошибке назвали зданием ФБР. На скрипучем стуле, с глазами, болевшими от усталости, без принципиальной разности, где она переночует — в обеденной на диване или дома, результат все тот же.
День обещал быть долгим.
Пацци крутился возле Джека, видимо, пытаясь выудить у него больше информации и казаться полезным. Работы было столько, что и за неделю не справиться с местным оборудованием, потому Джек держал связь с Балтимором и группой Арделии, собираясь переслать все имеющиеся видеозаписи. Их специальная программа на сервере прогонит на совпадение лиц каждый кадр в худшем случае за ночь, как только наладится передача данных. Эбигейл же занялась проверкой базы данных итальянских банков. Кто покупал, что, где, как часто и была ли покупка связана с изысканными вкусами доктора.
Именно по ее наводке за всеми аукционами, где продавались старинные клавикорды и верджинелы, велась круглосуточная слежка. Эбигейл потратила четыре месяца, чтобы с командой Арделии создать специальный фильтр, который бы находил совпадение по вкусам Лектера среди запросов, покупок, заказов и имейлов.
Эбигейл уже начала получать первые совпадения, и казалось, что вся долбанная Флоренция состояла из эстетов кулинарии и любителей картин. Список адресов перевалил за сотню в первые же пятнадцать минут.
Как долго можно искать в городе двух людей, которые скорее всего притворяются мужем и женой? С даром Лектера — хоть до посинения.
Их день прошел впустую. Когда Эбигейл посмотрела в окно, тьма уже опустилась на город, а люди начали собираться домой. У остальных были семьи, дела, полицейские в конторе по одному складывали вещи, выключали компьютеры и уходили. Скоро не останется никого, кроме нее и Джека, да и им бы через час уже пора выдвигаться к отелю, где ее ждут четыре стены и телевизор с платными каналами, половина которых будет на итальянском.
Что сегодня ждало Лектера дома? Он живет где-то в хорошем районе, с красивым видом, как и в Балтиморе. Скорее всего, в старинном здании с хорошей меблировкой. Возможно, даже росписью на стенах. На ужин мясо, вино и фрукты. Человечина, безусловно. Кто-нибудь, кто взбесил его достаточно, чтобы заработать ласковый привет в темной подворотне.
Город казался мирным, звуки машин за окном, свет фонарей теплого золотистого цвета, чуть прохладный к вечеру воздух с реки. Сладкие запахи из кофейни неподалеку. В центре города почти везде одностороннее движение — вряд ли Лектер купил машину. Нечто более мобильное, быстрое, на чем он сможет с преимуществом уйти от полиции в любой момент. Мопед — недостаточно мощности. Мотоцикл?
Она добавила его в запрос. Что еще? Чем-то же он занят все эти месяцы? Представить Лектера, сидящим на диване перед телевизором, она не могла, значит, он занял себя каким-то интересным делом. Не психиатрией, безусловно, но ученой деятельностью. Может, организовал себе вакансию — он убивал и за меньшее, право слово. Люди пропадали каждый день, и, если не выставлять трупы, никто и не догадается о действующем маньяке прямо у карабинеров под носом.
Индивидуалист. Таких, как он, называли «Человек эпохи Ренессанса». Универсальный ум, энциклопедист, добившийся успехов в научных, гуманитарных науках и даже сочинительстве. Полимат или, как первоначально называли подобный феномен, полиисторик, человек, способный заниматься абсолютно всем. Отсылка к Ренессансу стала синонимом как раз из-за теории, что человечество в целом не ограничено ничем. Нет пределов, нет границ. Леонардо да Винчи долгое время считался представителем такого феномена из-за его многообразных увлечений, открытий в науке, а также того самого рисунка — Витрувианского человека. Вера в человека. Вера в себя, как во вполне функционирующий идеал.
Никакой работы, которая бы требовала подчинения. Никакого прямого начальства. Чем бы он ни занимался, это не офисная работа, не частное предприятие и не чужой бизнес. Вообще не бизнес, так как деньги его не волнуют, он может жить на свои сбережения, а в бизнесе слишком много компромиссов и общения с неприятными людьми.
Вопрос был даже не в том, что Лектер бы не добился успеха в этих областях, а скорее, у него не было желания терпеть неудобства там, где их вообще можно было избежать. Значит, обособленное занятие, без подчиненных, интересное для его высокого интеллекта. Музыка, живопись, знание языков. Возможно, вернулся к медицинской практике, но где-нибудь в тихом месте.
Эбигейл на секунду представила, как доктор Лектер живет где-нибудь в монастыре неподалеку и прикрыла смех кашлем. Вот уж точно подходило описанию, где начальство — сам Бог. Не отцом настоятелем, но, может, церковным библиотекарем?
Она вбила убийства людей с учеными степенями или приобщенных к искусству. Затем подумала и добавила пропавших. Знания Лектера обширны, он может заниматься чем угодно — от приватных уроков до работы в филармонии. Вести лекции в университете об искусстве. Преподавать другие языки. Он не прячется, его просто сложно найти в толпе таких же, как он, — тех, кто жаден до знаний. Уж по своим преподавателям Эбигейл знала, как некоторые могли быть слепы, когда дело касалось научных изысканий. Брёнер так и вообще не мог запомнить имена студентов.
Пока она тут ломает голову, Лектер может уже знать, что она в городе, и прийти в ее отель. Он может подкарауливать Джека. Или сидеть дома, попивая вино, и ждать, пока они придут за ним.
Может, убил напоказ от скуки? Эбигейл свернула окно программы ФБР, открыв последние криминальные новости по другим районам Италии. На губах играла тайная, почти восхищенная улыбка. Он не мог не сделать этого, не мог упустить шанс за столько времени, чтобы оставить тело для полиции. Не во Флоренции — это было бы глупо, но где-нибудь в стране определенно.
Пока Пацци был занят, она скачала все рапорты и информацию из базы данных участка. Что-то ей подсказывало: тот знает больше, чем говорит. Стоило сохранять секретность.
Через час они поехали в отель, и, оказавшись в номере, она первым делом проверила ванную, окна и под широкой двуспальной кроватью — ФБР оплачивало им достойные апартаменты. Излишняя осторожность не помешает в любом случае. Ночь пришла не скоро, и сны были беспокойными.
Ей снилась кровь, та хлестала из шеи отца, и красная жидкость застывала в воздухе, продолжая двигаться будто в невидимом потоке. Кровь собиралась в лица девушек, которых убил отец, а затем по очереди в тех, кого убила она: Николас Бойл, Рендалл Тьер, Элиот Будиш, Беверли Катц, Элдон Стамметс, Кларк Ингрем. Вдруг поток упал на пол и разбился на тысячу капель. В их рисунке угадывалось имя — имя Ганнибала Лектера. Художник всегда оставляет подпись на своей работе.
Утром она проснулась как по щелчку, но голова ощущалась тяжелой. Тем не менее она уже не смогла заснуть, хотя часы показывали всего половину шестого утра. Приподнявшись, она подтащила ноутбук на грудь. Экран засветился, и, привыкнув к яркому свету, она открыла флешку с данными. Лениво пролистывая ограбления, разборки между Каморрой — местной мафией — и другими группировками, она натолкнулась на одно любопытное убийство в пригороде Палермо, в Сицилии. Казалось бы, от мафии вполне можно было ожидать кровавой расправы, но фото из отчета привлекло ее внимание.
Марко Антолле. Тридцать восемь. Съеден свиньями, однако экспертиза останков, которые карабинеры умудрились вытащить из загона, показала, что его убили ножом для резки линолеума с карбоновым лезвием полтора дюйма длиной. Точно такой же был в описи вещей Лектера, найденных в офисе, когда суд дал разрешение на обыск.
Ей пришла в голову мысль. Пять месяцев назад, когда она была обычным агентом, и, кроме дела Лектера, они с командой Прайса вели еще несколько расследований с переменным успехом, Мейсон Верджер, единственный выживший пациент доктора, связался с ней, предлагая довольно впечатляющую сумму, если она согласится сосредоточиться только на Лектере. Эбигейл отказалась. Возможно, она была не единственной, кому Верджер предложил сделку. Она вбила вопрос и нашла сайт почти в топе «Награда за поимку доктора Ганнибала Лектера 1 000 000 000 долларов».
О. Нихрена себе.
Эбигейл фыркнула, удерживая ноутбук на груди, загудевший вентилятором на одеяло. Открыв дело Марко Антолле, она снова проверила заключение: подписано Ринальдо Пацци. Ой, ну надо же, какое совпадение? Флорентийская полиция на кой-то хер на Сицилии? Значит, он собирался опередить их.
Больше не в силах валяться в постели, она приняла душ и к восьми была уже в Квестуре. В офисе находилось двое полицейских, один из которых глумливо улыбнулся, окинув ее взглядом с головы до ног и задержавшись на ее груди. Мужчине было лет тридцать, и выглядел он как заправский бабник. Длинные черные ресницы завивались на концах. Сильный, под рубашкой видно мускулы. Ноги широко расставлены, проветривая хозяйство — в офисе все еще было душно, кондиционер только включили.
— Привет, — сказал он, будто они были давними знакомыми, и развернул вращающийся стул в ее сторону. На его значке было указано имя Джулиано Росси.
На столе перед ним лежала любопытная зарисовка на полях испорченного отчета. Он нарисовал саму Эбигейл, как рисуют карикатурных порно звезд с огромными сиськами и раздвинутыми ногами. Эбигейл медленно потянулась и выудила рисунок прямо у него из-под носа.
— Хм, — она приподняла бровь, делая вид, что изучает листок.
Джулиано смущенно кашлянул, явно пытаясь придумать оправдание, за которое ему не влепят сексуальное домогательство. Эбигейл сполна насладилась его стыдом, присела на край стола и отложила листок.
— Вы мне льстите.
Красиво стриженная темная бородка, удивительные пухлые губы на смуглом лице… На секунду она вдруг представила его теплую кровь, стекающую по рукам, экстаз, бьющий дрожью по телу, и улыбнулась в ответ.
Странно, только сегодня ей снился старина Элиот. Пять месяцев назад, когда Будиш сотворил своих первых кровавых ангелов для ФБР, Эбигейл не только вышла на него первой, но и сохранила его тайну. Он до ужаса напомнил ей Уилла: добрый работяга в клетчатой рубашке с очаровательной, почти детской улыбкой. Они убили вместе троих «грешников», прежде чем из-за головных болей, галлюцинаций и длинных приступов слабости Элиот решил, что настал и его черед. Он нравился Эбигейл, его увлеченность, какая-то фанатичная вера в то, что он несет облегчение черным душам, и то, как жаждал облегчения сам. Элиот отчаянно желал мученической смерти, и Эбигейл была единственной, кто мог ему помочь. Она повесила его в сарае, как он и просил, и, казалось, выполнила свой долг.
Все испортила Катц. Когда Эбигейл зашла вечером в лабораторию, она поняла по взгляду Беверли: она знает. Видимо, на теле Элиота осталась какая-то мелкая деталь. Косвенная улика. Эбигейл сработала грязно, и нужно как-то исправить собственную оплошность.
Как быстро бывшая коллега превратилась в одну из жертв. За долю секунды. Эбигейл даже совестью не мучилась.
Дело времени, когда Беверли решила бы без ордера навестить охотничий домик в поисках доказательств. Эбигейл застрелила ее издалека, а этого же красавца могла убить собственными руками. От ее немигающего, почти голодного взгляда у Джулиано расширились зрачки, и он облизнулся, непроизвольно реагируя на нее.
— Инспектор Пацци здесь?
— Уже уехал.
— Уехал? — нахмурилась Эбигейл.
Джулиано, казалось, был рад отвлечься от мыслей завалить ее на стол. Его английский был сносен, только слишком чистая «р» выдавала акцент.
— Я сам удивился. Обычно он приходит только после обеда, но в этот раз заявился в офис, еще шести не было, посидел в кабинете, а потом ему будто индюк под жопу клюнул. Выбежал как ошпаренный.
— А вы ранняя пташка?
— Скорее «не спавшая». Ночное дежурство. Выпадает каждому из нас раз в неделю.
— Инспектор не выглядел встревоженным?
— Скорее, радовался чему-то.
Эбигейл попробовала набрать его сотовый, предчувствуя недоброе. Так и есть, он не взял трубку даже после десятого гудка. Все игривое настроение как ветром сдуло из-за этого козла.
— Не подскажете, где его кабинет?
Вот так, правильно, манеры помогут вспомнить о дистанции и о деле. А не грезить наяву о том, как Джулиано достаточно здоров и силен, чтобы сопротивляться несколько часов подряд.
— Вон там, рядом с опросной. А что?
— Мне нужно взглянуть. Кажется, ваш босс решил заняться расследованием в одиночку, и, прежде чем мне придется писать на него рапорт, понадеемся, что он не натворил никаких глупостей. Открывайте кабинет.
Она набрала Джека и, стоило тому взять трубку, откинула предисловия:
— У нас проблема. Думаю, Пацци кто-то заплатил, чтобы он нашел сами-знаете-кого раньше нас.
— Об этом я и так догадался. С его компьютера было сделано семнадцать запросов на наш международный сайт. Ты в офисе?
— Да.
— Я подключу слежку по спутникам к его телефону, а ты обыщи рабочее место.
— Как раз этим занимаюсь, — произнесла она, кивком поблагодарив Джулиано, прошла мимо него внутрь кабинета и огляделась, проклиная Пацци до третьего колена. Если этот кусок дебила и выживет, то только по чистой случайности.
— Возможно, жена Пацци знает что-нибудь.
— Я прослежу, чтобы ей выделили охрану и допросили. До связи.
На столе лежали папки и множество рапортов с показаниями свидетелей. На фотографии в рамке был изображен инспектор с бутылкой в руке. Видимо, у него был свой виноградник, которым он сильно гордился. На второй фотографии было изображение невероятно красивой женщины лет тридцати, и Эбигейл подумала, что это какая-то итальянская актриса. Она проверила температуру корпуса компьютера — его не включали уже давно, на такой жаре он бы еще не успел остыть.
На столе валялось в бардаке множество бумаг с отчетами: семь ограблений; убийство на пирсе — поножовщина с кем-то из Каморры; мертвое тело под мостом под тридцать пятым шоссе; три заявления на розыск и одно самоубийство. У Пацци контактный дар, как у Уилла, так могла ли среди этих бумажек лежать та самая, что навела инспектора на доктора Лектера? Она забрала отчеты и еще раз взглянула на Джулиано.
Тот, оказывается, следил за ней через прозрачное окно, как готовая откликнуться гончая. Намного быстрее будет, если она возьмет его с собой, к сожалению, не все разговаривали на английском, и уж лучше было перестраховаться. Да и машина у него точно есть. В конце концов, второй ствол не помешает: всем полицейским в Италии было разрешено ношение оружия. Эбигейл улыбнулась ему как можно слаще.
В открытое окно задувал теплый воздух, разгоняя жар в машине. Сидя рядом, Эбигейл с большим удовольствием посматривала на бедра Джулиано в бежевых брюках. Толстый ремень с пряжкой, темная футболка поло, непонятно, синяя или выцветшая черная, темные волосы на груди топорщились у воротничка. Руки, оголенные от середины плеча, с толстой жилой, рассекающей кожу пополам. Мужской запах пота. Господи, она бы прямо тут его съела, если бы не расследование.
Джулиано неловко кашлянул.
— Тебя же зовут Эбигейл?
— Мм-м.
— Я, наверное, невовремя… хотя почему наверное, точно невовремя, но ты мне понравилась, и я хотел, чтобы ты знала.
— Поверь мне, рисунок был достаточно красноречив.
Видимо, ему было неловко от ее внимания, и Джулиано смущенно провел рукой по лицу.
— Ай, ты мне этого еще долго не простишь, да?
— Не-а.
— Ну вот, ты скоро уедешь, а я веду себя, как идиот, даже моментом не могу воспользоваться.
— Моментом для чего? — лучше бы не затевать этот разговор, но она не могла удержаться. Плохая идея. Его хватятся. Чтобы все организовать, нужно больше времени, и лучше сменить тему. — Слушай, а давно Пацци с вами работает?
— Да лет двадцать уже. Когда я пришел, о нем уже слагали легенды, будто у него было чутье на плохих парней. Его хотели повысить, но не срослось, он обвинил не того. Оказалось, это был парнишка из деревни, Майло, не помню, как его фамилия. Вроде умер лет пять назад в тюрьме, его мать как-то заглядывала в участок, до сих пор не смирилась, что ее сын убийца.
— Деревенский дурачок. Как удобно. У него не было последнее время проблем? В финансах, я имею в виду.
— Когда женат на такой женщине, как Франческа, — Джулиано многозначительно сделал паузу, — сама понимаешь. Чем красивее цветок, тем требовательнее. Походы в театр, оперу, рестораны, одежда и драгоценности. Отпуск в Швейцарии этой зимой. Кстати, это странно. Он постоянно жаловался на цены, а неделю назад вдруг спросил, не могу ли я пробить ему лучшие билеты в партер на «la Vita Nuovo». Это…
— Данте, я знаю, — перебила его Эбигейл. Итак, копия видеозаписи явно ушла Верджеру, за которую инспектор получил аванс. Черт. — Какие дела он вел?
— Ничего серьезного. Опрос свидетелей и сбор улик. Последним было самоубийство библиотекаря, но там был одинокий, больной старик, неудивительно, что он решил свести счеты с жизнью.
— Не такое уж громкое дело после расследования серийного убийства.
— Это уж точно. Прошлые лавры не дают ему спокойно жить. Ну, знаешь, как певица, которая уже свое отпела. Он все время искал убийц там, где их нет, будто за каждым углом его ждал заговор. Это реально стало доставать в последнее время, — Джулиано фыркнул. — Но вообще он хороший мужик. Сам предложил забрать вещи библиотекаря и отправить дальней родне на Сицилии.
— Да он просто святой.
— Это он просто перед женой выкобенивается, — внезапно Джулиано нахмурился. — Странно. Не помню, чтобы он принес вещи старика в участок. Не домой же он их унес, да?
Эбигейл представила чемодан и коробки, когда вдруг ее осенило. Контактный дар Пацци!
— Где эта библиотека?
С одной стороны — монумент Данте Алигьери, с другой — Базилика Санта-Кроче. Эбигейл выскочила из машины, даже не закрыв за собой дверь. Она бежала так быстро, как только могла, через праздно шатающихся туристов и прохожих, порой сталкиваясь локтями или плечами. Один закоулок, второй, слишком медленно. На нее оглядывались, но ей было плевать. Может, оглядывались, потому что Джулиано кричал ей вслед, но тогда тем более плевать.
Где этот долбанный вход?! Сколько можно уже, один сплошной сраный забо… вот он! Эбигейл взбежала по ступеням прямо под высокую колоннаду с надписью «Biblioteca Nazionale Centrale» и очутилась в просторном холле с круговым столом администрации и небольшой очередью на проверку абонементов. Она подскочила к первой же женщине с бейджиком в костюме. Господи, пусть она говорит по-английски!
— Агент Хоббс, отдел расследований, — запыхаясь после каждого слова, выложила она в полном отчаянии, — мне нужен… — так, вот это она не обдумала. Мертвый старик? Его адрес? Кто-то подозрительный, за сорок, европеец, работает у вас недавно? Думай! — Я по делу самоубийства вашего сотрудника. С кем я могу поговорить?
Женщина удивленно приоткрыла рот.
— Пожалуйста, это срочно! — Эбигейл вынула значок. — Я из ФБР!
— За мной, прошу, — женщина встала, немного испуганная ее настойчивостью, и повела за собой в тихие коридоры.
Тишина обволакивала стены. Только эхо, только ее громкое дыхание, сорванное от бега, каблуки администратора глухо отстукивали по мраморным плитам. За длинными рядами столов сидело несколько человек, поглощенных книгами, редкий шелест раздавался как будто прямо над головой. Ее провели через несколько читальных залов, затем по длинному коридору в отдел рукописей, где свет проникал лишь частично — кругом стояли высокие стеллажи, закрывающие обзор. Пахло книжной пылью.
Женщина-администратор что-то быстро сказала на итальянском на ухо мужчине за столом, он кинул на Эбигейл удивленный взгляд и поднялся. В такой жаре он сидел в вязаной жилетке и теплых брюках — сразу видно того, кто почти не выходит из помещения, где есть кондиционер.
— Аурелио Тутти, чем могу быть обязан? — Он протянул руку, и Эбигейл с некоторым стыдом пожала ее своей липкой вспотевшей ладонью. Ее волосы, наверное, похожи на черт-те что. Пот, красное лицо, тяжелое дыхание, безумный взгляд. Да-да, вообще похрен.
— Один из ваших сотрудников покончил жизнь самоубийством.
— Да, — Тутти помрачнел, — Сержо, он был моим старым другом. Я уже все рассказал о нем полиции Тосканы, не знаю, чем еще могу помочь.
— Кто теперь на его месте?
— Доктор Фелл.
Имя резануло по ушам, будто плохо настроенный инструмент.
— Вы подозреваете его? Уверяю, они не были знакомы. Мы выбрали доктора Фелла гораздо позже, на общем заседании культурного наследия Флоренции. Если уж кого и подозревать, так это племянника нашего директора, которому прочили это место давным-давно. Хотите с ним поговорить?
Эбигейл хотела сказать «ДА, И НЕМЕДЛЕННО», но сдержалась.
— Скажите, где я могу найти доктора Фелла?
— Он возглавляет галерею в библиотеке Каппони, но сейчас, скорее всего, в палаццо Веккьо руководит выставкой наследия Медичи на втором этаже в Studiolo. Если хотите, я сделаю звонок…
— Нет! — резко прервала его Эбигейл. — Никому не надо звонить, вы только навредите, — она было рванула на выход, но в дверях остановилась: — А в какую сторону этот палаццо Веккьо?
— Как выйдете, направо. Прямо по виа деи Нери через четыре квартала, не пропустите.
"Отдохну на том свете", — думала Эбигейл, пробегая весь путь назад к выходу. Или сдохну. В дверях ее ждал Джулиано. Она кивнула ему и выбежала на улицу, сделав знак следовать за собой.
— В палаццо Веккьо!
Он следовал за ней по людным улочкам, солнце жарко светило в спину, и уже через пару минут она вспотела, и капли пота заскользили по спине. На ходу она достала телефон и быстрым набором позвонила Джеку. Он не ответил, и она оставила ему голосовое сообщение, надеясь, что он услышал главное — имя, по которому еще можно было поймать Лектера, если он попробует сбежать на самолете или поезде. Сейчас, когда линия будущего выстраивалась для него четко и выверенно, Эбигейл могла лишь надеяться, что у Лектера не хватит времени сбежать.
Они ворвались на площадь Синьории в час пик. Огромная толпа стояла под окнами каменной ратуши с башней и часами, слушая гида, не просто толпа — море людей, заполонивших площадь, куда ни глянь. Эбигейл и Джулиано пробивались между группами, и ее не покидало ощущение, что они ужасно опаздывают или уже опоздали. Они вбежали через охрану на входе, мельком показав значки, и Эбигейл в ужасе поняла: здесь они могут искать Лектера хоть до следующего года.
Весь зал в туристах. Отлично, ей теперь имя Лектера кричать на каждом углу? Эбигейл чертыхнулась.
— Где этот гребаный зал Студиоло?
— Зал Аудиенций? Сюда, — махнул рукой Джулиано.
Они прошли по каменной лестнице куда-то вглубь, через небольшие комнаты с деревянными пластинами, гигантским глобусом, через одни двери, высокие, с резными узорами, через вторые, третьи — их никто не остановил. Чем дальше внутрь дворца, тем меньше было народу, а возле самых последних и вовсе стояла табличка «Vietato l’ingresso ai non addetti» и дублирование на английском «Посторонним вход воспрещен».
Она хотела было уже перелезть через заграждение, когда Джулиано придержал ее за локоть и указал вниз. Из-под двери буквально на дюйм натекла темно-красная лужа. Они переглянулись, достали пистолеты, и Эбигейл, осторожно нагнувшись под веревками, коснулась пальцами пола. Кровь, в нос ударил запах металла.
— Я вызову подкрепление.
— Нет, подожди.
Эбигейл толкнула дверь, пока он не успел связаться с участком. Только итальянских копов ей тут не хватало. Она бы и Джулиано отослала, если бы была возможность. Она коротко выдохнула, как перед прыжком.
Дверь открылась на локоть и застряла, упершись в чью-то голову. Мужчина, небритый, в футболке с пятнами грязи, спортивных штанах и разношенных линялых кроссовках. Волосы — коротко стриженные, на шее — длинный влажный разрез. Эбигейл заглянула в комнату, откуда раздавался странный жужжащий шум, будто от пылесоса, но ритмичнее.
Наклонившись к трупу, она проверила пульс — ничего. Ни следов трупных пятен. Кожа едва теплая. Прошло не больше двух часов. Разрез ровный, Эбигейл ставила на кожевенный нож с заостренным краем, уж слишком чистый угол вхождения, или нож-кермабит для таксидермистов. Лезвие небольшое, может, пара дюймов, с загнутым кончиком в виде когтя. Больше она сказать не могла, нужна была судмедэкспертиза.
Она осторожно перешагнула труп в царящий вокруг беспорядок: разбросанные бумаги, разбитая витрина. Еще одно тело лежало на другом конце комнаты. Тоже мужчина. Возможно, родственники: тот же подбородок, толстые пальцы и форма ушей. Этот сопротивлялся дольше, два пальца были сломаны, кровоподтеки на шее, след от удара, видимо, получил ребром ладони прямо по кадыку.
В комнате явно произошла драка: один из головорезов притворился уборщиком — его моющий пылесос работал вхолостую в углу, — и Лектер убил его первым, судя по кровавой полосе на стене, прямо на входе. Второй вбежал следом, у них состоялась небольшая стычка — разбитое стекло, сломанная ножка от стула, кровавые разводы вокруг головы, — Лектер несколько раз ударил его об пол, прежде чем засадил канцелярский нож прямо в сердце.
Но был третий. В этом она была уверена. Кто-то зашел позже, но был неаккуратен и оставил край красного отпечатка на мраморном полу, вляпавшись в лужу на входе. Мужская туфля. Размер сорок первый, гладкая подошва, дорогие, наверное. Пацци? Решил проверить, когда первые два бандита не вернулись?
Джулиано хотел открыть рот, но она махнула рукой. Нет, не сейчас. Еще секунду. Этот дурацкий шум сбивал ее, и она шепотом проворчала:
— Выключи уже этот гребаный пылесос.
Шум исчез, но не полностью. Ритмичное жужжание осталось. Она обернулась к балкону и, увидев тележку для тяжестей на трех колесиках, нашла источник шума. Тележка была автоматическая и, все еще включенная в розетку, пыталась забраться на балконные перила, задевая нижнюю перекладину и сползая с характерным стуком. Что-то удерживало ее, толстый кабель от мотка проходил прямо под ней, а его край падал за балкон. На полу были прочерчены пятна, будто кого-то волокли. Эбигейл знала, что увидит, и все равно выглянула с балкона.
Пацци висел, как на виселице, во внутреннем дворе.
В ее голове наступила абсолютная тишина, будто выключили работающий весь день телевизор. Эбигейл тут же скрылась обратно в комнате, пока ее не заметили. Волосы встали дыбом, будто по шее провели пером, руки задрожали. Туристы переговаривались и фотографировали на камеры. Они считали, что это экспозиция. В каком-то роде так и было, разве нет?
Переведя взгляд на Джулиано, который уже беспокойно и с подозрением посматривал в сторону балкона, она пришла в чувство.
— Вызывай своих. Двойное убийство гражданских, убийство сотрудника полиции и подозрение в убийстве библиотекаря. Доктор Фелл. Нам нужен его адрес.
В Италии не было как таковых серьезных организаций по поимке преступников, поэтому неудивительно, что, когда в Воспитательный дом, который находился на площади Благовещения, среди прочих вошли Джек и Эбигейл в компании нескольких инспекторов, все расступились и безоговорочно отдали ему главенствующую роль в расследовании. «Головная боль американцев, сами пусть и разбираются», — доносились до Эбигейл чужие разговоры.
Вокруг суетились медэксперты, собирая отпечатки с ручки двери, с фойе и комнат, которые занимали Лектер и Беделия под именами Лидия и Роман Фелл. Государственные учреждения часто выделяли квартиры в зданиях, которые принадлежали Культурной Ассоциации Флоренции, вот почему Эбигейл не смогла найти информацию о покупке квартиры.
— Что по телам? — Джек сразу перешел к делу.
Джулиано сверил имена по отчету.
— Два брата, Карло и Бруно Фонтеллино, отпечатки нашлись в базе по мелкому мошенничеству, пьяным дракам и живодерству. Здесь проездом, сами проживали на юге вместе с матерью на свиной ферме.
— Кто-то, кроме нас, открыл охоту на Лектера.
Эбигейл пожала плечами.
— И получили первое предупреждение.
— Кто получил?
— Они. Мы. Любой, кто отправится за ним.
Джек наградил ее мрачным взглядом, но ничего не сказал. К ним подошел один из местных полицейских и передал бумаги Джулиано. Видимо, теперь он был у них за старшего.
— Прибыл ваш запрос. На счету у Пацци неделю назад появилось пятьсот тысяч долларов. Перевод пришел с благотворительного детского фонда, расположенного в Швейцарии.
— Известно, кто владелец?
— Его главный учредитель Алана Блум-Верджер.
Джек буквально вырвал отчет из его рук, а Эбигейл фыркнула. Как она и догадывалась. Алана, вероятно, сейчас читает доклад о том, что происходит в Квестуре во Флоренции, и ее ждут неутешительные новости. Доктор Лектер все еще на свободе. Все еще далек от ее мести. Два противника за доской — Алана и Ганнибал Лектер, и его ученица довольно успешно манипулировала людьми, чтобы добраться до своего учителя. Все еще пытается влезть не в свое дело, даже с другого континента.
Пока Джек расспрашивал Джулиано об этом благотворительном фонде, Эбигейл вышла из покоев «Приюта невинных» под открытое небо, пытаясь отвлечься и не дать чувствам вырваться на свободу. Свобода. Прекрасное слово.
Эбигейл подошла к фонтану в надежде освежиться прохладной водой. Некоторое время она стояла, опершись ладонями о каменный ободок вокруг воды и склонив голову.
У нее был миллион причин сейчас же все бросить, снять с себя полномочия и оставить Джека одного гоняться за призраком. Это не ее война. После того, как Лектер отметил ее своим вниманием, это расследование тянулось за ней как семейное проклятье. Новые данные по Лектеру? Все к Хоббс, она главная по самому знаменитому каннибалу страны.
Жажда свободы помогла ей решиться на убийство папы, не дала ей согласиться на предложение Лектера, а когда Беверли, старая добрая Бев, разгадала ее двойную игру, именно жажда свободы довольно быстро помогла решить судьбу коллеги, превратив ее в ходячую мишень.
Она все еще скучала по Уиллу: замечала похожие черты лица, прическу, одежду в толпе, даже Элиота она не выдала ФБР только из чистой ностальгии. К примеру, остальным повезло меньше, и Стамметс и Ингрем закончили бы свою жизнь в тюрьме без всяких сантиментов, если бы не попытались напасть на нее во время задержания.
Свобода. Какое сладкое, приторное слово, заезженное массмедиа. Она до сих пор не чувствовала себя свободной. Если на ее руках не видно нитей марионетки, еще не значит, что их нет. Вот только кто руководил ею на этот раз?
В воде отразилось ее бледное лицо, влажные волосы облепили лоб и светлые глаза. Глаза отца. Он бы убил, но не позволил кому-то вроде Аланы или Лектера помыкать собой. Он бы вцепился намертво и погиб, защищая то, что принадлежало только ему.
Значит, сможет и она. Уиллу надо только немного подождать.
Все это время она искала не всерьез, размышляя о вкусах Лектера, и даже не подумала, что дом он выбрал для них с Уиллом. Учитывая гибкость предпочтений второго, дом должен был быть идеальным на ее вкус, не так ли?
Никому ничего не сказав, она вернулась в Квестуру и изменила запросы все до единого. Убрала фильтры, стерла поиск. Без винных плантаций — зачем бы? — но с небольшим земельным участком и погребом. Возле реки. Сорок шесть адресов. Куда за последний года два привозили что-либо связанное с таксидермией — чучела для украшения, оборудование, котлы и растворы, ведь Лектер наверняка хотел бы, чтобы дом напоминал ей об избушке отца. Двенадцать адресов. Кто заказывал недавно доставку дорогих вин от полуторы тысячи баксов за бутылку. Три. Чей адрес был оставлен в договоре на покупку мотоцикла. В списке высветился БМВ R1200 RT черного цвета. Подойдет.
Один.
Эбигейл запросила копию договора, и аккуратный почерк доктора Лектера с характерными, будто напечатанными буквами высветился на экране. Она оказалась права. Как много времени ей понадобилось, чтобы понять: она охотилась не за ним.
А за собой. С самого начала.
Лектер еще не уехал, она это тоже знала. Сбежать из страны? Зачем, если здесь только-только стало весело, и доктор, наконец, снова вкусил крови и публичного страха. Новости по телевизору из главного зала Квестуры уже напропалую крутили кадры из внутреннего дворика Палаццо Веккьо. Одной японке удалось запечатлеть на камеру тот самый момент, когда Пацци вылетел с балкона и повис мешком на толстом кабеле.
Стереть историю поиска прямо сейчас, выйти из Квестуры, снять наличные и потеряться. Ее будут искать месяца два, а затем все утихнет. Пять лет, и она будет считаться умершей. Маме достанется хорошая выплата за потерю близкого родственника на службе, ее имя уйдет в списки погибших агентов, и прикрепят ее дело к делу Лектера, как возможной жертвы.
Один шаг — все, что нужно для этого решения. Эбигейл прищурилась, глядя на экран. Больше такого шанса не будет. Даже если она все еще не знает, чего хочет, то хотя бы чего «не хочет» вполне ясно — больше не хочет играть по чужим правилам. Ни ФБР, ни Аланы, которая сыплет деньгами своей жены, подкупая начальство Эбигейл, ни тем более Лектера, чья тень будто до сих пор нависает над ней, над каждым выстрелом, над каждым убийством.
Несколько секунд она держала палец над клавишей удаления, а затем быстро нажала.
Клик.
Ее не поразила молния, несколько полицейских, оставшихся в Квестуре, по-прежнему занимались своими делами: говорили по телефону, заполняли бумаги, печатали на компьютере отчеты. Никто из них не обратил на нее внимания, занятые по делу Лектера — теперь-то о нем уже знали все, кому не лень, и Эбигейл незамеченной вышла из здания, сдав на прощание пропуск в здание Квестуры.
Однако Джек все еще мог отследить ее по спутнику. Удерживая телефон в руке, она прошла два дома к via Spartaco Lavagnini — более загруженной улице с двусторонним движением — и, наконец, нашла, что искала. Бездомная сидела, расставив ноги, на ступенях магазина. В розовых сланцах для пляжа, темной кожей, румынка или цыганка, лет пятидесяти, в длинной цветастой юбке, с копной волос, похожей на черную паклю, она что-то бормотала на одном из итальянских диалектов, когда ей подкидывали монеты в обычный магазинный кулек. Эбигейл подошла и протянула ей телефон. Даже не глядя на нее, цыганка сомкнула пухлые, грязные пальцы на корпусе, но вдруг замерла. Она окинула Эбигейл взглядом, напоминая уличную собаку при виде опасности. Телефон так и застыл у них обеих в руках.
— Синьора?
— Бери, мне он больше не нужен.
Эбигейл отпустила телефон и уже хотела выпрямиться, как женщина шустро перехватила ее за запястье, вывернув ладонь вверх, как для гадания. В последний момент Эбигейл вспомнила, что вокруг люди, и удержалась, чтобы не завернуть цыганку в болевой прием.
— Il marchio del diavolo è su di te, — прошипела она, так и не взглянув на руку.
— Что?
Телефон исчез в безмерных карманах платья, и, собрав свои пожитки и кулек с мелочью, цыганка, злобно зыркнув, устремилась прочь.
Эбигейл поняла лишь слово «diavolo», и, как она догадывалась, ничего хорошего ей не сказали. Вытерев ладонь о брюки, она проверила, не привлекла ли лишнего внимания, и направилась в сторону Санта-Марии-дель-Фьоре, чей купол был изображен почти на каждой туристической открытке Флоренции. Рядом она видела банкомат АТМ и прокат машин, что было как раз кстати.
Его дом — их дом — располагался на севере Италии между Миланом и границей со Швейцарией, всего в получасе езды от аэропорта Лугано. Стратегически расположен просто идеально: у озера, где можно было уйти по воде на юг, а затем каких-то полчаса пешком, и граница пересечена. Или по шоссе. Или вовсе по местным деревенским проселочным дорогам.
Единственным автомобилем без бортового компьютера, который ей удалось арендовать, оказался БМВ шестой серии, и она добиралась почти час. В прокате ее предупредили, что в городе есть запрещенные для проезда зоны под названием ZTL, из которой она легко выедет, но, если въедет, камера сфотографирует номер машины.
Внутренности скручивало от волнения, будто в желудке поселился чужой. Она сжимала руль холодными потными пальцами, не в силах согреться, и вспоминала давнее утро — холодный май, ветер с Чесапикского залива, и как она так же волновалась, спеша на встречу с Уиллом. Вечность назад.
Отогнав печальные мысли, Эбигейл сосредоточилась на дороге, и самое время: по правому борту открылось озеро Комо, блестя, будто от россыпи золотых монет на поверхности. Она проехала указатель «Menaggio» на въезде в коммуну, расположенную у самого побережья и, слава богу, никаких знаков и тем более видеокамер не заметила.
На западе возвышались Альпы, и оранжевые крыши как грибы рассеивались по склону, чем выше, тем сильнее прячась среди зелени от холодного ветра. По озеру рассекали лодочки, яхты, водные такси, на которых Эбигейл была бы не прочь прокатиться в другой раз. Сейчас же ее путь лежал через шикарные виллы аристократов в окружении каштанов, оливковых деревьев и кипарисов к местечку «Logo», где на возвышении, как из сказки про заблудших детей, стоял каменный, трехэтажный дом.
Они виделись будто в другой жизни.
Нервно сглотнув и припарковав машину, Эбигейл вышла и удивленно осмотрелась. Внутренний двор был усеян алыми цветами гибискуса и бугенвиллии, росли апельсины и лимоны, а каменный фасад дома покрывали ползучие лианы винограда с гроздьями спелых голубых, будто пыльных ягод.
— Прекрасное чувство времени, дорогая.
Эбигейл вздрогнула, пистолет под пиджаком уткнулся в ребра раскаленным железом. Она медленно повернулась и увидела доктора Лектера, стоявшего в проеме двери: в рубашке в тонкую полоску и коричневом жилете с шелковой спинкой он выглядел непривычно по-домашнему, без какой-то излишней остроты и резкости, которая точно чувствовалась в их последнюю встречу. Расстегнутый мягкий ворот, небрежно, будто в спешке закатанные до локтя рукава. Волосы отросли и спадали отдельными прядями на глаза. Он закинул кухонное полотенце на плечо, и на загорелом лице проступила удивительно открытая улыбка. Разве он улыбался в ее присутствии хоть когда-то, оголяя зубы? Если нет, то доктор собирался это исправить, стоя на вежливой дистанции и радуясь, будто встретил долгожданного друга.
— Мое чувство времени? — опешила Эбигейл.
Он улыбнулся шире и посторонился.
— Надеюсь, дорога была не слишком утомительна. Проходи внутрь, обед будет через полчаса. Ты же не торопишься?
Она прошла внутрь, не зная, что ответить, и пытаясь успокоить разволновавшийся пульс. На первом этаже оказался просторный и прохладный после улицы холл. В панорамное окно открывался чудесный вид на внутренний сад, через раздвижные двери проникал свежий ветерок с озера, принося с собой сладкие запахи цветов и стрекот цикад.
— А доктор дю Морье здесь?
— Она присоединится к нам за ужином, я уверен.
Ха, как будто она собиралась оставаться так надолго. Эбигейл с любопытством осматривалась по сторонам, и доктор Лектер не мешал ей, давая время привыкнуть. Перед ней была практически копия ее родного дома в Миннесоте, только там он был одноэтажный и с мансардой. То же расположение чуть поодаль от дороги и соседей, облицовка фасада камнями и булыжниками — в Миннесоте на них осталась огромная красная надпись «КАННИБАЛЫ». Стены внутри были обшиты деревянными пластинами светлых тонов, над камином висели рога и оленьи головы. Легкие прозрачные занавески в оранжевые квадраты, на картинах — охотничьи сюжеты с утками, природой и изображением леса в разное время суток. Небольшая поленница слева, коричневый диван и два кресла с мягкими, будто велюровыми подушками. Но это был не велюр, Эбигейл знала точно. Это были подушки из оленьих шкур, такие же, как делал ее отец.
Она замерла, и к горлу подкатил комок. Тяжело сглотнув, Эбигейл обернулась с немым вопросом.
— Нет. Боюсь, все, что принадлежало твоему отцу, все еще в бюро улик ФБР. Эти сделал я сам.
Взгляд Лектера был мягок, а улыбка — сочувствующей. Она снова посмотрела вокруг, впервые не в силах справиться с обуревавшими ее эмоциями. Эбигейл присела на диван, ей нечем было дышать, как в приступе паники. На секунду все стало таким реальным, до ужаса: их возможное будущее, их жизнь в этом доме, она ведь до конца и не верила. Но больше всего она чувствовала себя беззащитной, слабой и слишком маленькой для этого мира.
— Вы были у нас дома.
— Мне действительно пришлось нанести визит твоему отцу. Луиза была очень мила и напоила меня чаем.
Упоминание мамы только разозлило ее. Со всех сторон ее жизнь только и делали, что раздирали невидимыми когтями, не собираясь выпускать.
— Вы приходили, пока я была в школе, уже зная, что произойдет.
Зная, кем она станет. Скольких убьет. Какая одинокая жизнь ее ждет, в конце концов. Доктор Лектер осторожно присел рядом, и диван прогнулся от его веса. Его теплая ладонь легла ей на колено в отеческом жесте, и Эбигейл заставила себя не дернуться.
— Я лишь увеличил твои шансы на выживание, решение убить его — все еще твое собственное.
— А желание приехать сюда? — она нервно хмыкнула. — Нет, даже раньше. Желание пойти в ФБР? Убить Джека? Привязать к себе Уилла всеми возможными способами?
Лицо доктора было спокойно, только Уилл, наверное, мог бы разгадать, о чем тот думал.
— То, что сделал с тобой отец, изменило тебя, Эбигейл. Каждый день для тебя — поле битвы. Ты вычисляешь угрозу, ищешь союзников и избавляешься от нее. Но мы можем обсудить это позже. Что если я провожу тебя в твою комнату, где ты сможешь освежиться после дороги?
— Или я могу встать и уйти.
Лектер кивнул.
— Можешь. До границы отсюда по прямой всего двадцать минут езды, после аэропорта даже я не вижу, что с тобой случится.
— И вы позволите мне уйти? — прищурилась она.
— Дорогая, — нечто, похожее на смех, мелькнуло в карих глазах Лектера, и он убрал руку с ее колена, — мир гораздо интереснее, пока в нем существуете ты и Уилл. Рано или поздно мы воссоединимся, время не имеет значения.
И хотя Эбигейл не поверила ему, его слова прозвучали жутко, будто в воссоединении кому-то из них троих не обязательно оставаться в живых.
Спальни располагались на втором этаже. Ее комнату Лектер открыл ключом и, удостоверившись, что у Эбигейл есть все необходимое, оставил ее одну, осторожно прикрыв дверь. Витал сухой запах пересушенного воздуха и пыли нежилой комнаты.
Одна стена была обшита деревянными пластинами, три другие же были в голубые ирисы на бежевом фоне. Небесного цвета покрывало и подушки на кровати, французское трюмо в углу с лепниной по краю зеркала, удобное кресло и книжная полка, сверху до низу заполненная смесью книг ее детства, психологии, криминалистики и журналов моды, которые в Балтиморе валялись у нее под кроватью.
Лектер знает книги, которые она читала. Холодное перо ужаса скользнуло по спине.
Эбигейл открыла створку окна на балкон и впустила свежий ветерок с озера, замерев на секунду и не в силах оторвать взгляда от горизонта: от вида перехватило дыхание.
Вокруг поднимались горы, образуя над озером Комо чашу из чистого голубого неба с закатными фиолетовыми разводами на облаках. Мутно отражающиеся в водной глади домики и бухты на побережье выглядели отсюда обычной россыпью камней. Само озеро переливалось от темно-синего до багрово-красного у самой линии горизонта, будто раненное солнце истекало кровью. Сочетание вышло удивительно прекрасным, но она не могла его оценить, наблюдая за всем будто со стороны.
Вернувшись в комнату, Эбигейл поочередно заглянула за еще две двери. За одной оказалась ванна, за другой — гардеробная, полная чужих вещей. Здесь кто-то жил? Или это была комната Беделии? Может, она теперь спит в комнате доктора Лектера? Но чем дольше Эбигейл смотрела на ткани, босоножки, туфли, ремешки и сумки, тем больше понимала — это тоже было приготовлено для нее. На случай ее приезда. На случай их побега втроем. Еще одно живое доказательство неисполнившегося будущего.
В какой-то мере вид платков и шарфов, которые она никогда не носила, но которые были строго в ее стиле и цветовой гамме, успокоил ее. При всем могуществе Лектера, все эти вещи — живое доказательство, что он не всесилен, и будущее можно изменить. Символ его поражения. Вот почему он закрыл эту комнату на ключ, и, она могла поспорить, комната Уилла заперта точно так же.
Она может бороться. Она будет.
Эбигейл приняла душ, надела из чистого упрямства свою же одежду, хоть и пропахшую потом, и спустилась вниз. Кухня соединялась со столовой, откуда можно было спуститься на террасу и внутренний двор. Цветы и апельсиновые деревья, за которыми, похоже, не ухаживали, буквально скреблись в окно и нависали, закрывая почти все солнце. Доктор Лектер времени не терял и успел накрыть стол, по своим меркам, довольно скромно, видимо, переезд вышел скорее, чем он рассчитывал.
На блюде из черного золота лежал зеленый и красный виноград, сыр, инжир и половинка домашнего кекса в обрамлении плодов опунции, белых цветов герани с фиолетовыми прожилками и будто масляных, сочных лепестков жасмина. Три стеклянных, пузатых кувшина с красным вином и на основное блюдо — небольшая мясная башенка из нескольких видов мяса и ветчины, украшенная зеленью, тонко нарезанными огурцами и желтым соусом.
За столом уже сидела Беделия, сохраняя волшебно благостное выражение лица. Однако она смотрела не на Эбигейл, а куда-то мимо, в сторону сада, будто и вовсе не заметила ее прихода.
— Присаживайся, дорогая.
Доктор Лектер поставил перед Беделией странную тарелку с углублениями, в которых свернулись приготовленные в духовке улитки, и занял место напротив.
— Здравствуйте, доктор дю Морье.
— Здравствуй, Эбигейл, — Беделия медленно моргнула, будто давно не слышала собственную фамилию. А может, задумалась над тем, какого черта Эбигейл тут делает. — Я смотрю, прошлое так тебя ничему и не научило.
Ага, второе.
— А я вижу, вы так и не прислушались к моему совету. С вами все в порядке?
— А почему со мной должно быть что-то не в порядке?
Для человека, которого могли опоить морфием, дю Морье на удивление ясно говорила, да и внешне была абсолютно цела. Ни следа операции, недавних инъекций или отсутствующих конечностей. Она была одета в темно-красное платье, выгодно оттеняющее ее кожу, золотистые волосы были уложены локонами на одну сторону. Ее взгляд был таким же холодным, как лезвие хрустального ножа.
— Кроме очевидных причин? — не удержалась от подначки Эбигейл, принимаясь за еду и даже не подумав спросить, что это.
Мы обе за столом с людоедом. Але, гараж. Эбигейл многозначительно посмотрела на доктора Лектера, который ответил ей ироничной улыбкой.
— Со мной все в порядке, — чуть излишне медленно ответила Беделия, отправляя первую очищенную улитку в рот.
— Вы не едите мяса?
— Я вполне довольна своей едой. Как всегда, удивительно вкусно, Ганнибал, спасибо.
— Всегда пожалуйста, — отозвался он.
— Никогда их не ела, — скривилась Эбигейл, думая, что и не хочет пробовать.
— Улитки — довольно капризное блюдо, которое требует больше подготовки, чем обычное мясо. В природе они питаются не всегда полезной для человека пищей, и приходится посадить их на три-четыре дня на особую диету, прежде чем подать к столу.
Несмотря на все сказанное, на тарелке Ганнибала лежало мясное ассорти. Хм.
— Они едят мясо?
— В том числе.
Беделия прекратила жевать. Неужели та думала, что благодаря улиткам не ела человечину? Никто не вставал из-за стола Ганнибала, не «согрешив». Она должна была догадаться, но, видимо, была рада обманываться все это время. Скосив взгляд на тарелку, Беделия продолжила двигать челюстями, напомнив корову на убой, которой сообщили, что все милости хозяина оказались лишь расчетливой подкормкой. В глазах мелькнуло отчаяние.
— Как сложились твои дела с нашей последней встречи? — спросил Лектер, взяв застольную беседу в свои руки.
— Довольно увлекательно. Обычно серийных убийц не так уж и много в штате, но после вашего отъезда они как будто оживились.
— Как жаль, что я не смог их застать.
— Действительно.
— Виновные пойманы?
— Не все.
Глаза Лектера блеснули в свете люстры красными огоньками, он источал самодовольство.
— Могу я рассчитывать на правду и полюбопытствовать об их судьбе?
Эбигейл прожевала кусочек мясного рулета и пожала плечами.
— Только если ответите любезностью на любезность.
— Все, что в моих силах, дорогая.
Если бы Эбигейл не следила за Беделией краем глаза, то даже не заметила бы чуть расширившиеся ноздри и как та на мгновение поджала губы. Гнев? Омерзение? Эбигейл взяла бокал с вином и задумчиво пригубила, выгадывая время для ответа.
— Роджер и Мерилин Бранер были найдены в отеле зверски убитыми. Ни свидетелей, ни отпечатков, убийца связал их, довольно мастерски срезал кожу со спины и подвесил за рыболовные крючки на леске, как крылья. Они оставались в живых еще минут пятнадцать, после чего один умер от болевого шока, а женщина истекла кровью.
Ганнибал заинтересованно наклонился.
— Джек наверняка хотел держать тебя поближе. Пригласил на место преступления?
— Я бы не назвала это местом преступления, — покачала головой Эбигейл. — Конечно, номер выглядел жутко с двумя подвешенными телами, однако было ясно, это — одновременно и наказание, и благословение убийцы. Эту парочку, оказывается, разыскивали в шести штатах за изнасилования и убийства. Сначала я думала: убийства совершил Уилл.
— Что натолкнуло тебя на эту мысль?
— Прежде чем уехать, он оставил в таком же виде Рендалла Тьера в лесу, поэтому я не знала, что делать: искать убийцу дальше или попытаться связаться?
— Мозг человека не любит хаоса и так устроен, чтобы искать знакомое повсюду. Это помогает нам подстроиться под новые обстоятельства и не сойти с ума. Знакомые вещи — залог уюта и спокойствия, мы ищем их постоянно, не осознавая. То же звездное небо. Древние люди заметили: каждую ночь становятся видны одни и те же звезды, а затем назвали их по ближайшим ассоциациям. Южный Крест, Гидра, Пояс Ориона. Тоска по близким абсолютно естественна.
Значило ли это, что Ганнибал тоже тосковал по ним, и потому взял с собой Беделию, как напоминание из прошлого? И учитывая приезд Эбигейл, что теперь будет с Беделией, раз в ее компании отпала необходимость? Кажется, именно таким вопросом сейчас задавалась доктор дю Морье, мрачнея с каждой секундой. В новой картине уже не находилось для нее места — жизнь Беделии была в опасности.
Эбигейл перехватила ее взгляд и холодно приподняла бровь. Беделия была в ярости, но гнев всегда был второй на очереди эмоцией, и в этом случае она просто испугалась. Прямо сейчас Беделия понимала, что нужно спасать свою шкуру любым способом, а как раз этого Лектер ей не позволит сделать. Она в ловушке.
Судя по расплывшейся улыбке Лектера, он все понимал и безмерно наслаждался ужином. Вся эта идиллия была фарсом, пыткой, демонстрацией и шоу в одном лице — ох, как знакомо, слишком часто сама Эбигейл сидела дома за столом, пока ее отец многозначительно улыбался ей с другого края.
— Итак, вы связались с ним?
— Да.
— Расскажите же, я жажду деталей.
Еда была вкусной, разговор протекал плавно от одного серийного убийцы к другому, пока Беделия, так и не прикоснувшись к вину, вдруг отложила столовые приборы и аккуратно промокнула губы дамастовой салфеткой.
— Боюсь, я должна вас покинуть.
— И оставить нашу гостью? Как грубо, Беделия. Я ожидал от тебя большего.
Та без страха взглянула на Лектера и с достоинством поднялась, как бы говоря «ты можешь играть в любые игры, но если я сегодня не в меню, то имею право не слушать ваши задушевные разговоры». Ганнибал оценил ее выдержку и молча кивнул. Беделия удалилась по лестнице, цокот ее туфель еще несколько секунд раздавался у них над головой.
Стоило им остаться наедине, как Эбигейл перестала ходить вокруг да около.
— Где Уилл?
Она не ожидала какой-либо реакции от Ганнибала, но тот прикрыл глаза, а затем громко вздохнул и снова на нее посмотрел.
— Наш дорогой Уильям жив, здоров и обрел семью.
Что, простите?
— Семья? — Эбигейл подумала, что ослышалась. — В смысле, настоящая?
— Жена и восьмилетний сын. Они живут где-то на севере, возможно, Канада или север Штатов, точнее сказать не могу, он не оставил своего адреса, — улыбка Лектера вышла натянутой.
Эбигейл понадобилось два полных глотка красного, чтобы занять рот и не устроить импровизированный допрос. Когда? Почему? Они и правда женаты? Официально? Он усыновил чужого ребенка? Он не мог, черт его дери, написать хотя бы открытку об этом? Она чувствовала себя преданной, хотя разумная часть напомнила ей, что они с Уиллом были знакомы чуть больше недели. Он ей ничего не должен. У него своя жизнь, и уж тем более он не обязан ждать ее годами, как заточенная дева в башне…
"Какого черта?!" — хотелось крикнуть Эбигейл, но она лишь смотрела на сад, на опускающиеся сумерки, на движущиеся от ветра листья, и не видела перед собой ничего. Она не знала, сколько тянулось молчание.
— Он счастлив?
— Что, если да?
Боль в груди рождала гнев, гнев хотел выплеснуться злобой, злоба хотела жертв и требовала жизни обоих — и женщины, и ребенка. Они с Лектером могли бы…
Прийти за ним, вырезать его импровизированную семейку, забрать его из глуши, в которой он прятался, вернуть себе. Эбигейл слишком ярко могла представить, как заходит ночью в чужой дом и склоняется над детской кроваткой.
Восемь. Пацан, наверное, умирает по супергероям. Спит в пижаме. В его комнате рисунки на стенах, наклейки, светящиеся в темноте, тетради, игрушки. Нормальный ребенок с нормальными увлечениями. Эбигейл сглотнула комок в горле, еще никогда ей не было так трудно удержаться от непрошенных, обидных слез.
— А где отец мальчика?
— Умер, — доктор Лектер наблюдал за ней со змеиным спокойствием, видимо, решая, выразить ли сочувствие или насладиться ее болью сполна. — Он был полицейским.
— Конечно, — хмыкнула она, потерев переносицу. — Конечно, полицейским. Кем ему еще быть.
Головная боль от резко поднявшегося давления заломила виски. Твою ж гребанную мать. Давно у нее такого не было. Со времен допросов после смерти отца.
— Мы все ищем похожее, как я уже говорил. Его жена — не исключение.
— А он был и рад изобразить ее покойного мужа, да? Прекрасно, просто волшебно.
Что ж, вопрос, вернется ли к ней Уилл, отпал сам собой, не так ли? Куда ей теперь идти? Она никому не нужна.
— Эби, — доктор Лектер наклонился еще ближе и, протянув руку через стол, коснулся ее пальцев. — Посмотри на меня.
Она подняла глаза, даже не заметив, как уже некоторое время гипнотизировала пустую тарелку. Поэтому Уилл отказался от нее? Потому что она ненормальная? Ест человечину? Убила своего отца? Потому что она «неправильная» и не смогла бы жить рядом с ним даже по соседству? Через дорогу? Видеться хотя бы изредка? Поэтому?
Ей закрыта дорога в ФБР, Уиллу она больше не нужна, за пределами этого дома ее ждет такая же одинокая жизнь. На ненавистной свободе. В полном одиночестве. До конца жизни.
— Что? — голос предал ее и надломился.
— Он тебя не забыл. Он хочет вернуться.
Ганнибал говорил уверенно, и его словам хотелось верить. Ошибка, ведь так? Просто большое недоразумение. Они с Уиллом не привыкли доверять друг другу, не были готовы тогда, но все может измениться. Уже изменилось. Она стала сильнее, она готова сделать решение. Эбигейл понимала: нельзя ревновать к восьмилетнему безымянному мальчику и мысленно планировать его убийство. Нельзя ревновать к неизвестной женщине, которая всего лишь пытается устроить свое счастье.
"А как же мое счастье?" — зарычало что-то внутри нее. Мое! Отец посвятил мне убийства девушек; мать сделала вид, что все в порядке; ФБР и Джек не смогли поймать его в самом начале и обвинили меня в соучастии. Это честно? Это справедливо?
А единственный, кого заботило мое мнение, сейчас с другими людьми, полностью чужими. Так почему, собственно, мне нельзя забрать то, что принадлежит мне?
Почему?!
Ее руки дрожали, а правой она и вовсе сжимала нож, даже пальцы побелели. Нисколько не боясь, Ганнибал заставил ее разжать кулак и положить нож на скатерть. Сорванно выдохнув, Эбигейл встала из-за стола, и ножки стула испуганно скрипнули по полу. Поднявшись следом, доктор Лектер обошел стол и без лишних слов раскрыл для нее объятия.
Эбигейл знала — это все не по-настоящему. Лектер питался ее болью, такова его натура: чем больше страдают окружающие, тем прекраснее они для него. Он мог бы причинить ей боль, но она бы не сравнилась с тем, сколько причиняло ей одно лишь имя Уилла. А потому Ганнибал мог предложить только утешение. Ей. Себе. Ведь, в конце концов, их обоих отвергли. Чувствуя, что вот-вот рассыплется, она с готовностью спряталась в кольце его теплых рук. Да, его утешение было искренним лишь отчасти, у кого нет? Любимые дарят свое тепло для того, чтобы получить тепло в ответ. Чистое, эгоистичное желание, чтобы любимый человек чувствовал себя хорошо рядом с тобой, потому что от его счастья зависит твое собственное.
Эбигейл прижалась щекой к его жилету, его грудь была мягкой и твердой одновременно, прямо как у Уилла в их первый совместный ужин. Сердце билось ровным ритмом. Рубашка пахла свежим хлебом, видимо, из-за домашних кексов. Приятный запах, когда-то давно они с отцом прикармливали уток на озере возле охотничьего домика между сезонами, чтобы те прилетали к ним, когда откроется охота, в поисках пищи.
— Нередко те, кого мы любим и кому желаем счастья, совершают ошибки. Наша же задача — помогать им, поддерживать и быть рядом. Через любовь мы раскрываем их потенциал и делаем их сильнее. Все, что Уилл делает, он делает для тебя, моя дорогая, даже если делает ошибочно. Он не приедет, но это и не нужно.
Эбигейл подняла голову и встретилась с ним взглядом. От спокойствия Ганнибала не осталось и следа. Перед ней действительно стоял человек — живой, сочувствующий и такой же ненормальный, как и она, раз уж проявляет собственные эмоции только потому, что она сама на грани нервного срыва. Не зря же он выбрал психиатрию, да? Идеальное место кормления.
— Нет?
— Конечно, нет, — улыбнулся Лектер, погладив ее влажную от слез щеку. — Мы поедем за ним сами и вернем нашего Уилла. Я не могу найти его, но ты сможешь.
Ганнибал был не просто уверен в этом, в его глазах горел маниакальный огонь. Неважно, с чем они столкнутся впереди, он собирался быть верным слову и вернуть Уилла, чего бы это ни стоило. Наперекор прошлому, будущему и самому понятию времени.
— А Беделия?
— Я думал отпраздновать твой приезд.
Сначала она не поняла, как имя Беделии связано с празднованием, а затем планы Лектера на ужин открылись ей во всей красе.
— А она не будет против?
— Я уверен, что она войдет в наше положение, и ее согласие — лишь вопрос убедительных доводов.
Интересный способ сказать, что он собирается убить Беделию для нее. У Эбигейл возникло ужасное дежавю, от которого в животе все неприятно перевернулось. Словно она никуда и не выходила из охотничьего домика в тот вечер, и не убивала отца. Будто этот день замкнулся вокруг нее в вечную петлю. День за днем он будет повторяться и повторяться. Ей захотелось немедленно закричать и вырваться из этого дома.
Стоит Лектеру увидеть новую семью Уилла, как он сделает с ними то же самое — украсит их мясо пассированным луком и даже не поперхнется. Напротив, он будет наслаждаться ими, особенно осознанием, что Уилл теперь полностью принадлежит им. Ему.
Пощадит ли он ребенка? Если и да, то в любом случае это будет еще одна исковерканная жизнь, неспособная отказаться от насилия.
Поэтому Уилл ушел, защитив ее от этого. Дал ей шанс пожить нормально, работая в ФБР, дал ей шанс выбраться из запретного круга самой, раз уж у него самого не получилось. И она им не воспользовалась.
Доктор никогда не оставит их. Никогда. У нее нет выбора.
Лектер внимательно следил за ней, бездумно поглаживая по щеке большим пальцем, и в последнее мгновение резко моргнул, задержав дыхание, будто она ударила его под дых.
— Я бы с удовольствием дал тебе больше времени на размышления, — наконец произнес он, медленно отстранившись, — однако, боюсь, наш общий знакомый уже на пороге.
— Гость? — услышав шаги, Эбигейл обернулась, сердце пропустило удар в последнем проблеске надежды, только чтобы снова забиться в неровном ритме еще большего отчаяния. А казалось бы, хуже уже быть не может.
В проеме кухни стоял Джек Кроуфорд собственной персоной: с седой щетиной, усталым, помятым лицом и взглядом, от которого мурашки шли по коже. Эбигейл не знала, сколько времени он уже здесь находился, но догадывалась, что их с Лектером объятие не осталось незамеченным. А может, на то и был расчет?
Сукин сын. Все еще игры. Все еще тактика наперед на каждом гребанном шагу.
— Как ты меня нашёл?
— У тебя жучок в удостоверении.
На самом деле, Эбигейл было наплевать, как он ее вычислил. Ее больше волновало, сколько ему понадобилось, чтобы сюда добраться? Полчаса на вертолете с разрешения властей? Ждут ли их снайперы и полицейские? Нет, конечно нет. Эбигейл видела ответ в позе Джека, в его сжатых кулаках и пистолете наготове. Он собирался убить Ганнибала, а лишние свидетели ему не нужны.
Она перевела взгляд на Лектера — используя ее как живой щит, тот предупреждающе следил за Кроуфордом. Итого он уже минут сорок знал, что к ним едет Джек, и не сказал об этом ни слова. Ни о жучке. Ни о том выборе, какой ей предстоит.
— Хоббс, в сторону, — приказал Джек.
Ему было неважно, поможет она ему или нет, главное, чтобы не мешалась. Лектер мягко обхватил ее за запястье, и она замерла, боясь пошевелиться.
— Эби, — его голос вкрадчиво лился в самое ухо теплым воздухом. — Ты знаешь, я прав. Мы можем быть вместе. Ты, я и Уилл. Тебе не обязательно умирать, так и должно было случиться, это твоя судьба — стать сильной, сильнее многих. Эволюция человека не проходит без жертв. Джек станет одной из них. Я видел тебя, видел, на что ты будешь способна, и ты воссияешь.
— Я не хочу эволюционировать, и никогда не хотела. Все, чего я хотела, — это просто любить. Ты боишься этого. Боишься, потому что знаешь: любовь требует самых больших жертв. Вот, что тебя ждет. Вот, что ты видел. Вот, чего ты пытался избежать, оставаясь в стороне от Уилла, пока он жил в твоем доме, а затем продолжил прятаться здесь, — Эбигейл скривилась. — Ты понятия не имеешь, что такое семья, и пытался скопировать ее у моего папы. Жалкое подобие. Как и те убийства, которые ты посвятил ему. Но, так или иначе, тебе придется заплатить, это — твоя судьба, и ты ее страшишься.
Желваки заиграли на его лице, пока Лектер не мигая смотрел на Эбигейл.
— А ты готова заплатить во имя любви?
Не только во имя любви, но и во имя настоящей свободы. После того, как отец отнял весь контроль в ее жизни, впервые она решала все сама, и свобода пьянила, позволяя по-настоящему дышать.
— Да, — она не раздумывала ни секунды.
Ганнибал поджал губы. Ему было настолько больно, что ни о каком самоконтроле уже не шла речь. Его зрачки были расширены до самой радужки, а из носа потекла кровь, он даже не обратил внимания, пытаясь обхватить взором будущее, безмерный поток времени — и, судя по забившейся на лбу вене, ни один не приводил к тому, чего он хотел.
Он протянул руку к ее лицу в нежной, неуверенной ласке, будто не был до конца уверен, что она позволит себя коснуться. Заправив прядь волос за ухо, Ганнибал долго вглядывался в лицо Эбигейл, запоминая каждую ее черту. Его голос прозвучал надтреснуто:
— А ты, Уилл, готов?
Она в шоке распахнула глаза. Нет. Не может быть. Его не было рядом. Но Лектер видел его, как? Боже…
Если Уилл здесь, то это значит только одно. Она умрет. Прямо здесь и сейчас. И Уилл увидит это из будущего, когда коснется ее мертвого тела.
— Вы оба, — Ганнибал с ненавистью, но все еще ласково держал ее лицо, — не оставляете мне выбора.
Щелкнул пистолет где-то за спиной, однако никто из них не обратил на это внимания. Эбигейл широко распахнула глаза, пытаясь понять, что видит Лектер. Сгустки крови с носа стекали по его губам двумя блестящими, неровными полосками. Она судорожно пыталась понять, как это возможно. Она и Уилл — в одном теле?
— Хоббс! Я сказал, в сторону!
Стон вырвался непроизвольно, резким вздохом — лезвие вошло куда-то в живот острой болью. Эбигейл посмотрела вниз и увидела, как обычный кухонный нож скрылся в ее животе по самую рукоять. Красное пятно медленно расплывалось по белой блузе, а в животе почему-то вдруг стало больно и горячо, и Эбигейл вцепилась в Ганнибала изо всех сил. Одной рукой она схватилась за его плечи, пытаясь устоять, а другой — за нож, чтобы остановить его. Нет! Резкий рывок, и перед глазами все помутнело. Ей не хватило сил. Лектер сдвинул нож вбок, раскрывая рану сильнее, и Эбигейл начала бить неконтролируемая дрожь.
— Если ты не выйдешь из нее, ты умрешь вместе с ней, — прошептал Лектер ей на ухо, но она лишь всхлипнула в ответ.
Еще одно резкое, грубое движение ножа внутри, разрывающее внутренности. Она вскрикнула. Земля будто исчезла из-под ног, и она начала заваливаться, окончательно теряясь в пространстве. Верх перепутался с низом, нож выпорхнул из ее живота, и она рухнула на пол. Идея показалась ей отличной, так, по крайней мере, ее перестало шатать. Почему-то резко стало холодно, будто тело Ганнибала и нож в ее животе были единственным теплом, которое ее согревало.
Раздался выстрел. Еще один. Чей-то рык, стон и звук удара тела о что-то деревянное, кажется, сломался стул. Она приоткрыла глаза, будто в замедленной съемке рассматривая, как дрались Джек и Ганнибал. Они двигались как два зверя: отчаянно, жестоко и быстро, не размениваясь на красивый замах или лишний удар. Окровавленный нож валялся на полу рядом, видимо, Кроуфорд выбил его у Лектера из руки.
Ей становилось все холоднее, и она попыталась зажать рану непослушными пальцами. Как ручки у деревянного человечка, неловкие, чужие, она ощущала ими вытекающую из нее воду, будто она всю жизнь была не лучше водяного матраса, и теперь вода просачивалась через прокол.
Было холодно и жарко одновременно. Ледяной пот стекал по лбу и пояснице, сердце билось неровно, и каждый стук отдавался во всем теле и в голове.
Она не хотела умирать. Уж тем более не так, черт возьми. На полу в доме, который Лектер создал, собрал для нее из кусочков ее воспоминаний. Заливая деревянный пол, как свинья. Она думала, что у нее есть еще время: жить, дышать, выбирать, что съесть на завтрак, обед, ужин или перекус. Она еще столько не попробовала, особенно ей советовали коллеги итальянское мороженое. Gelato, кажется? Ей всегда нравился со вкусом манго.
Она еще столько фильмов не посмотрела. Книг не прочла. Не видела столько мест и стран. Она никогда не видела вулканы и северное сияние. Как можно умереть, не прыгнув с тарзанки? Или не покатавшись на лыжах? Глупости, да?
Ей было так страшно, дрожащая паника заняла все ее существо, время утекало сквозь пальцы, и она не могла его остановить. Ни одного мгновения.
Но ведь Уилл с ней. Не каждому так везет, да? Все умирают поодиночке. Николас Бойл. Рендалл Тьер. Пол Крендлер. Ее папа. В последние секунды их жизни они были абсолютно одни. Где-то там, за глазами прятался дух, их бессмертная душа, ловя последние образы из жизни, пока их тело отказывало им. Медленно. И так неудержимо быстро.
Эбигейл видела, как блестит нож от ее крови, как Джек зажимает рану на шее, как Лектер поднимается с колен, разъяренный, по-настоящему, впервые в бешенстве. Это сделали с ним они. Она, Уилл и Джек. Помогли ему снять костюм из человеческой кожи, наверное, ему тоже больно наконец быть полностью собой. Негде спрятаться. Он тоже один, потому что они отказались от него.
"Уилл, ты ведь слышишь меня?" — подумала Эбигейл, от усталости веки закрывались сами собой. Рука стала такой тяжелой, что уже не в силах была закрывать рану, и упала на пол рядом. Ног она не чувствовала, все ниже груди онемело.
Слышишь, я знаю. Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Пожалуйста, помни меня, ладно? Я не сделала ничего в этой хреновой жизни, чтобы меня помнили. Не придумала стих, не сочинила книгу, не написала картину. Даже серийный убийца из меня никудышный. Дочь из меня вышла так себе: папе перерезала горло, маме не писала и не звонила уже больше трех месяцев. Из меня хреновый друг. Еще хуже — возлюбленная. Ты запомнишь меня, Уилл? Расскажи обо мне кому-нибудь, пожалуйста. Пусть история получится не ахти, но будет здорово, если я не исчезну из этого мира, будто меня и не было.
Ах да, передай Алане, что она сука. Маме ничего не передавай. И книжки я забыла сдать в библиотеку, но, думаю, тот факт, что меня зарезал Чесапикский Потрошитель, извинит меня. Правда же? Я все равно ведь не собиралась умирать тихо и мирно в постели. В конце концов, он меня не пытал и не ел заживо. Есть, чему радоваться.
Я знаю: ты меня слышишь, Уилл. Ты прослушаешь это позже, как автоответчик. Только для тебя мое будущее — это сейчас. А я осталась в прошлом. Не забывай меня, ладно? Все остальное ерунда, глупости, из которых, думаешь, состоит вся жизнь. Но главное — я тебя очень-очень люблю. Я не жалею ни дня, что мы встретились, узнали друг друга и чуть не трахнулись на хирургическом столе.
Почему так долго, Уилл? Я думала, каждая секунда пролетит со скоростью света, а она длится и длится. Тьма все гуще, сплошной холод вокруг, но я все еще здесь. Я так устала за эти минуты, ты не представляешь. Бороться тяжело. Ты тоже борись. Оставь меня. Не умирай следом, пожалуйста, мне будет очень обидно.
Живи.
И возьми меня с собой.
…Уилл, у тебя внутреннее кровотечение, разрыв тонкого и толстого кишечника, а еще поджелудочной. В отличие от меня ты еще легко отделался. Лихорадка спала, если тебе интересно. Врачу надо тебя зашить, так что терпи, милый. Не то чтобы у тебя большой выбор…
… и вот, Я сотворил кузнеца, который раздувает угли в огне и производит орудие для своего дела, — и Я творю губителя для истребления…
…Ненавижу запах бетадина. Под бинтами все чешется, пальцами не добраться, зуд сводит с ума. Тебе хорошо, ты без сознания, одна я тут мучаюсь. А знаешь, кто тебя навестил? В жизни не догадаешься. Джеки-бой. Теперь-то я могу его так называть, и мне ничего не будет, здесь хоть каждому прозвище придумывай. Я бы с удовольствием сказала, где это чертово здесь, но сама понятия не имею. У Джека симпатичный шрам от Лектера на всю шею, он даже его не скрывает воротом. Не знаю, собирается ли он тебя арестовать…
…Твой компас больше не указывает на север. Он указывает на меня. Найди меня, Уилл…
…Сегодня приходила твоя жена. Нет, правда, мог хотя бы позвонить. Привет, Эби, я тут женюсь в штате Мэн на тридцатилетней бабе с перчатками в виде собачьих мордочек. Серьезно? Шапка с кисточками и бубоном? И нет, я не ревную. С чего бы? Она знает, кто ты? На что ты способен? Как здорово ты смотрелся в крови? Твои пальцы сжимались на ее плечах и бедрах так же отчаянно, как на моих?..
…Мир твой — вода. Я бы хотел, чтобы ты нашел край своего океана и увидел, что края нет. Это мое самое тайное, самое заветное желание. За краем все только начинается, я жду тебя там, во тьме, с распростертыми объятиями…
…Она боится тебя. Поверь мне на слово. Когда она приходит, парнишка остается за дверью. Он лишь мельком успевает увидеть тебя в щель, прежде чем его мамаша остается с тобой наедине. Ну, как наедине. Не забываем: я все еще здесь и слежу за ней в оба глаза, пока ты спишь. Молли, ага. Я помню, Уилл. Просто прикалываюсь. Или ревную. Она не знает о тебе. Ни-чер-та. Говорит с тобой, думая, что слышишь ты, а слышу я. Если хочешь, потом расскажу, но это смертельно скучные разговоры. Я бы померла еще раз со скуки, если бы можно было. Единственное, что она делает правильно, — это боится. Ты съел мое ухо прямо у нее на глазах. Вот это я понимаю, шоу. Со вкусом…
…Садовую овсянку запретили использовать для блюд уже давно. Но даже сейчас их тайно разводят в клетках, а перед употреблением запирают в закрытый чан с пшеном. Темнота заставляет овсянок есть безостановочно. Затем их помещают в бутыль, заливают арманьяком — медленно, чтобы птица не успела испугаться, и зажаривают целиком. Ты утонул в своих красных водах, Уилл…
…Не хочу тебя пугать, но давай ты уже проснешься, а? Мне не нравится, что здесь происходит. Я видела в окно, как Джек говорил с твоей женой. Она знает про психушку. Эм, про ВСЕ психушки, в которых ты побывал. И, судя по выражению лица Джека, что-то надвигается. В плане, это очевидно, не зря же он бродит вокруг твоей палаты, как шакал у водопоя. Он ждет…
…И в Аркадии был. Был, но теперь уже нет…
Он очнулся в тишине. Не обычной, которая нарушалась писком кардиомонитора, приглушенным гулом голосов в коридоре и шипением кислородного аппарата. Это была тишина, будто он совершенно оглох.
Ресницы слиплись, и, когда он попытался открыть глаза, их тут же резануло болью. Слава богу, кто-то был рядом и помог ему, вытер влажным диском засохшую корочку. Губ коснулась пластмассовая трубка, и Уилл с жадностью втянул вместе с воздухом прохладную, живительную воду. Кто-то в латексной перчатке вытащил из его носа дыхательную насадку, и Уилл с облегчением выдохнул.
— Он опасен?
— По рекомендации доктора Блум ему введена максимальная доза галоперидола. Если верить ее записям, это должно лишить его всех способностей на следующие шесть часов.
— Хорошо. Он может говорить?
— По всем данным пациент в сознании.
— Я бы хотел остаться с ним наедине.
— Как скажете. Зовите, если что, я буду в коридоре.
Раздался щелчок двери. Уилл открыл глаза, и мутная реальность, расплывающаяся по контурам в мягком, дневном свете, вернулась к нему, как поверхность после долгого погружения.
— Здравствуй, Уилл. Ты слышишь меня?
— Да.
Его собственный голос хрипел заезженной пластинкой для граммофона. Помехи в чистом звуке от воды. Странно, разве он не должен быть пустым, как лист? Не бояться. Не переживать. Человек перед ним…
Не доверяй ему, Уилл. Нет-нет-нет. Он тебя использует. Мы должны выбраться отсюда. Еще рано, но мы не должны показать ему, что все понимаем, все-е. Засранец, не вышло в Италии, он расставляет сети здесь. Ты понимаешь, Уилл? Нет? Не важно. Слушай меня. НИЧЕГО ЕМУ НЕ ГОВОРИ.
Далекий голос Эбигейл заставил его проснуться окончательно, и его зрение обрело фокус и четкость. Он не чувствовал ее присутствие и не видел ее. Только эхо. Должно быть, это из-за лекарств. Джек не спеша приблизился к его кровати: темно-синий костюм, ворот расстегнут на пуговицу, на шее видна повязка.
— Ты находишься в военном госпитале Тогас в штате Мэн. Сегодня двадцать шестое апреля. После операции ты провел без сознания два дня. Это ясно?
Политика честности? Три ха-ха, Джек, этим можно обмануть только старушку, верящую в заговор пришельцев.
— Ясно.
На тумбе стояла ваза с цветами, их принесла Молли с открыткой от Уолтера. Он не мог прочитать, что там написано детской рукой. Телевизор сняли с угловой штанги. Скорее всего, чтобы он не имел доступа к новостям. Значит, о нем знают журналисты.
Эта клиника — лучший вариант с отделением срочной хирургии, в котором тебя могли держать под строгим присмотром. При желании Джек мог скрыть твое присутствие ото всех, у тебя же другая фамилия. Но он не сделал этого. Значит, ему нужно внимание. Чье?
Ты знаешь ответ, Уилл. Не делай вид, что удивлен. Все по-прежнему крутится вокруг него. Никого не колышет наша судьба. Ну, может, твою жену, но мы еще посмотрим, какую лапшу ей успели навесить на уши.
— Ты знаешь, почему находишься здесь?
— Ты про ту часть с ухом или про то, как ты упустил доктора Лектера? — Уилл постарался, чтобы его интонация осталась невыразительной, а насмешка — едва уловимой. Простое уточнение фактов. Длинное предложение далось ему с трудом, и он несколько раз сделал глубокий вдох.
— Так даже лучше, не нужно объяснять все с самого начала.
— Думаешь, он придет за мной.
— Не исключаю возможности, — Кроуфорд подтянул раскладной стул и сел рядом. — И здесь ты в полной безопасности. За дверью круглосуточно дежурят три охранника.
— Он убил меня, Джек. Распорол мне живот от края до края. Думаешь, после такого он заглянет ко мне в гости?
— Кроме Лектера у нас еще проблемы: Лаундс узнала, что ты нашелся, и подняла в прессе много грязи за последние дни. Я виделся с твоей женой, для нее ты выполнял мой приказ.
Как благородно, Джек. Учитывая, что Фредди откопала эту грязь благодаря тебе. Играешь на два поля? Не разбираешь средств? Ай-яй-яй.
— Ты соврал моей жене? — Уилл поднял брови в удивлении.
— Поверь, иногда им не нужно знать всего, чтобы просто любить тебя и ждать дома.
— Они становятся от этого счастливее?
— Могут спокойно спать по ночам, — видимо, Джек говорил из собственного опыта, с тех времен, когда Белла была еще жива.
Уилл закашлялся, и Джек поднес к его лицу стаканчик, как из-под пепси, чтобы он смог глотнуть воды. Небольшие сокращения мышц в районе живота вытянули из него оставшиеся силы, и Уилл устало откинулся на подушку. Он не стал благодарить его ни за воду, ни за ложь во спасение его семьи.
— Хочешь, чтобы я помог его поймать.
— Он убил Эбигейл. Он бы и меня прикончил, если бы я не спрятался на втором этаже, пока не приехала местная полиция. У нас Беделия, но она утверждает, что была не в себе.
— Чему-чему, а уж врать она у доктора Лектера научилась.
— Так ты в деле?
— Посмотри на меня, Джек.
Кроуфорд без капли жалости взглянул на его недвижимое тело, обернутое бинтами в районе живота. В ближайшее время Уилл не сможет даже сходить в туалет самостоятельно.
— Чего ты от меня ждешь? Срочный вылет в Италию? Персональное турне по Европе? Что я брошу свою семью и рискну шеей?
— Не дай ему уйти после того, что он сделал.
— Для этого ты распорядился вколоть мне лекарства?
— Я должен быть уверен, что разговариваю точно с тобой.
Если б ты только знал.
— Сначала мне нужно поговорить с Молли.
Помолчав некоторое время, Джек поднялся, хмуро спрятав руки в карманы брюк.
— Как скажешь, Уилл. Я буду ждать твоего ответа.
Он заготовил речь, фотографии моего мертвого тела, хотел рассказать, где и когда меня похоронили, но оставил все на потом. Он не слезет с тебя, Уилл.
«Я знаю», — мысленно ответил он. И стоило двери закрыться за ним, а опасности отступить, как тишина окутала Уилла в кокон и мягко усыпила.
Медсестра подняла его кровать, чтобы он мог позавтракать, но еда на подносе выглядела, мягко говоря, неаппетитно: желтый еле теплый бульон, бесцветное желе, пюре и фруктовый кисель. Последнее имело консистенцию полужидких соплей, отчего он услышал:
Господи, ну и мерзость. А ты давай не филонь, это я могу быть капризной, я же мертва. Тебе придется есть… пить… эээ, в общем употреблять это еще пару дней.
Уилл тяжело вздохнул и под внимательным взглядом медсестры принялся за бульон. Та довольно кивнула и оставила его одного. Он не знал ее имени, но она приходила чаще всех, чтобы поменять ему катетер, подставить утку, если он хотел в туалет, и обрабатывала его тело мокрым полотенцем и ватными дисками раз в сутки. Он ненавидел больницы. Ненавидел полагаться на других. В этот раз его незавидное положение скрашивал галоперидол, который мешал ему слышать мысли этой женщины, пока она его омывала.
Но лекарства отступали. Организм восстанавливался, барьеры поднимались из небытия, и он уже слышал шум прибоя чужих воспоминаний на задворках сознания. Раньше дозы хватало надолго, теперь — едва ли на пару часов. Он не спорил и спокойно пил таблетки, не сообщая никому, что еще несколько дней, и от них не будет никакого толка. Он ждал этот момент с содроганием, не зная, какая судьба постигла дворец посреди океана. Он надеялся, что Ганнибалу было так же больно, как и ему в те последние секунды агонии, которые пережила Эбигейл.
Дверь приоткрылась, и в палату зашла Молли. Увидев, что Уилл в сознании, она замерла с пакетом в руках.
— Привет, — ее голос прозвучал неуверенно и еле слышно.
Будто он умирающий на смертном одре.
— Привет. Рад тебя видеть.
— А я рада, что ты очнулся.
Заметь, она не сказала, что тоже рада тебя видеть. Ты встрял, парень.
В наступившей неловкой тишине Молли прошла к столику рядом с кроватью и вытащила из пакета несколько фруктов, две книги и сменную одежду — как раз кстати, он все еще лежал в больничной ночнушке под одеялом.
— Хотела принести газеты, но агент Кроуфорд сказал, что тебе не стоит их видеть.
— Могу себе представить заголовки.
Они переглянулись, и Молли, видя его прежнюю скупую улыбку, немного расслабилась. Он будто видел строку из ее мыслей: «это все еще он, все еще Уилл, ничего не изменилось».
— Я многое тебе не рассказал.
— Не могу представить, с чего бы это, — передразнила она его.
Уилл усмехнулся и схватился за живот.
— Уф, не смеши, и так больно, — он перевел дыхание, откинувшись на подушки. — Я серьезно. Я хотел защитить тебя и Уолли от всего этого, но, как видишь, у меня не очень-то получилось.
— Мягко сказано.
Она пододвинула стул и села рядом, сложив руки на коленях.
— Как Уолли?
— Нормально, держится. Из школы его, правда, пришлось забрать, но мы занимаемся дома. Все равно больше нечего делать, из номера нас не выпускают лишний раз. Зато теперь у него есть кабельное, приставка и интернет, где на каждом новостном сайте про тебя и то, что произошло в Италии, — печально закончила она.
— Прости.
— Кроуфорд сказал, это из-за того, что за тобой охотится серийный убийца. Доктор Ганнибал Лектер.
Снова услышать его имя, и от кого. От Молли. От той, кто вообще не должна была узнать об этом человеке. Это была его миссия, и Уилл не справился.
— Он не станет за мной охотиться.
— Нет?
Уилл покачал головой, мягко улыбнувшись.
— Нет. Я сделал ему очень больно, а он сделал мне, — он многозначительно посмотрел себе на живот. — В этом плане мы квиты, ему незачем возвращаться.
— Это сделал он? — Молли ошарашено уставилась на его бинты. — Но это невозможно. Ты… ты съел… и я думала, что тебя просто тошнит или тебе плохо. Кроме меня, рядом с тобой никого не было до самой скорой.
— Ему не нужно быть рядом, чтобы достать меня.
— Ты шутишь? Он что, супергерой какой-то?
— И ты еще Уолли говорила, что он перечитал комиксов, — рассмеялся Уилл и тут же охнул. — Тогда уж суперзлодей. Но, если серьезно, это сложно объяснить. Не волнуйся, он не сможет причинить тебе вреда или кому-то еще без личного присутствия.
— Но тебе смог.
— Это связано с, — Уилл перебрал названия «дар», «проклятье», «вуду-шмуду» подсказала Эбигейл, и решил выбрать нейтральное, — с тем, что я умею. Видеть прошлое.
Молли потерла лоб, а затем махнула рукой в невысказанной просьбе притормозить.
— Подожди, я тебя правильно понимаю? Ты съел… то, что съел, увидел, как убивают эту несчастную девушку, и чуть не умер следом из-за своих способностей?
— В целом.
— Зачем?
Уилл долго молчал, не зная, что ответить.
Потому что она того стоила. Потому что я не представляю жизни без нее. Потому что она во мне до сих пор. Мы не можем общаться, но я слышу ее, из своего мысленного океана, со дна мертвых, и этот голос помогает мне просыпаться каждый день. Потому что я люблю ее. Я не мог бросить их еще раз.
Может, поэтому Ганнибал и убил ее. Из-за моего присутствия. И это значит, что я виноват в ее смерти не меньше.
— Я должен был.
— Из-за агента Кроуфорда? Он попросил тебя? Мне показалось, он снова хочет вернуть тебя в дело, чтобы поймать Лектера.
— Тебе правильно показалось, — Уилл не хотел снова ей врать, но и правду пока говорить не собирался.
— Он же видел, в каком ты состоянии. У него совсем совести нет?
— Совесть на его посту противопоказана.
Молли улыбнулась и, впервые за разговор коснувшись его руки своей, покачала головой.
— Шутит он. Смотри-ка.
Уилл обхватил слабыми пальцами ее ладонь и, наконец, расслабился. Напряженность между ними ушла, и Молли снова смотрела с нежностью. Может, если бы он был один, он помчался бы за Ганнибалом на другой конец света. Но не теперь.
У него есть семья, и он должен их защищать. А Джек и Алана могут катиться к черту.
Казалось, на некоторое время все о нем забыли. Палата стала бункером, куда не доходила пресса, новости, только слухи от медсестер. Кроме его лечащего доктора и хирурга, который зашил его кишки, его навещала Молли. Она приходила каждый день, что наверняка было ее единственной возможностью выбраться из четырех стен, так что ближе к выходным он сам попросил увезти Уолли подальше от больницы на пару дней.
Мальчишка с мамой приходили пару раз, он игрался в планшет в кресле и под конец оставил ему робота из Лего зеленого цвета. На вопрос Уилла, кто это, Уолли ответил, что это Халк и он защитит его от страшного убийцы из новостей.
Как будто Ганнибал действительно собирался прийти за ним после всего.
Ему ничего не оставалось, как ждать, и ждать, и снова ждать, радуясь по мелочам: что смог дойти до туалета, что сегодня ему принесли, кроме пюре, творог, что разрешили пить чай с сахаром.
Медленно, но верно он поправлялся и чувствовал себя все лучше и лучше. Дозы галоперидола уже едва хватало на час-два. В остальное время Уилл прислушивался к афроамериканке Элис, его медсестре: у нее было двое детей и муж-боксер. К охранникам. Дженкс, Робби, Эверетт и Донна сменяли друг друга по первому зову, работая вместе слаженной командой со времен выездов в городском спецназе при полиции Портленда. Но Портленд — это не Нью-Йорк или Чикаго. Они понятия не имели, на что подписались, согласившись охранять неизвестного парня. Если Лектер захочет прийти, его никто не остановит.
Если бы он захотел, Уилл был бы уже мертв. Хирург, доктор Сантес, знал, насколько ювелирно разошелся его кишечник, что позволило даже с большой потерей крови прооперировать Уилла вполне удачно. И, приди Джек в дом Лектера в компании с местной полицией и скорой, а не одиноким мстителем, Эбигейл тоже могла остаться в живых.
Но Кроуфорду было бесполезно что-то говорить. Для него Эбигейл была и будет расходным материалом на пути к цели: поимке своего главного врага. Не зная этого, Джек разделил груз вины за ее смерть, и Уилл собирался однажды сказать ему. Например, если тот снова попросит его работать с ФБР и найти Лектера.
В эту ночь, проснувшись, он сперва не понял, почему в палате так темно и горит только ночник у двери рядом с держателем, где хранилась его медицинская карта для обхода. Сегодня ему увеличили дозу, и из последствий Уилл постоянно хотел спать, быстро уставал и подозревал, что местным врачам было дано указание довести его до более послушной кондиции. Переживать за свою судьбу уже не выходило. Он знал, что Кроуфорд обрабатывает Молли, чтобы она взяла над ним опеку и позволила агентам свозить его в Италию хотя бы раз после выздоровления, но она все еще держалась. На сколько ее хватит? На неделю? На две? Пока врачи не превратят его в овощ, поднимая дозу практически до смертельной?
Каждый раз одно и то же, они не отпустят его просто так, и он должен был знать. Эбигейл предупреждала.
Часы показывали девять вечера, на сегодня у него больше не было процедур. Уилл прислушался к себе, глядя в потолок. Он точно знал, что в коридоре сидят дежурный и медбрат и смотрят матч по хоккею. Один из охранников мочится в туалете дальше по коридору. Уилл чувствовал их всех, будто вообще никогда не принимал лекарств. Его разум был чист, его чувства — напряжены чем-то надвигающимся.
Уилл хмуро уставился на дверь. Свет моргнул.
Или он окончательно сошел с ума, или действительно слышал чьи-то шаги по коридору с легким скрипом от кресла-каталки. Медленная, прогулочная поступь отдавалась где-то внутри Уилла, как вибрация от громового пришествия исполинского существа, заставляя его внутренности подрагивать. Все сильнее и сильнее с каждым шагом.
Нет.
Уилл сжал простыни и подтянулся на кровати, как если бы пытался уползти прямо в стену.
Пожалуйста.
Приступ паники был настолько сильным, что его мышцы свело в болезненном спазме, и стало нечем дышать.
Нет, не может быть.
Все его заверения и мысли о том, что у Лектера нет причин его искать, улетучились в мгновение ока, оставив его задыхаться и искать пути к отступлению. Он не успеет закрыть дверь или подпереть ее чем-то тяжелым. Он ведь даже по палате с трудом ходит! Уилл сглотнул, замерев на месте, будто ребенок в отчаянной надежде, что монстр за дверью пройдет мимо.
У самой двери раздался приглушенный разговор. Если он позовет на помощь, Ганнибал убьет всех на своем пути. А если промолчит, то умрет один. Уилл взглядом поискал вокруг что-нибудь острое, чем мог бы защититься, но отбросил и эту мысль. Если такова цена того, что Молли и Уолтер останутся в живых, он готов ее заплатить. Как был готов Уолтер-старший, отдав жизнь за своих любимых. Как была готова Эбигейл. У него нет права трусить.
Как только дверь открылась, биение сердца, до того шумевшее в ушах, остановилось так резко, будто у него случился сердечный приступ. Мир заполнила тишина. Мгновение замерло, чтобы нехотя впустить высокую фигуру в маске, халате и медицинском голубом колпаке. Секундное замешательство Ганнибала, когда они встретились глазами, никто не заметил. Он вкатил в его палату кресло-каталку, поблагодарив Донну на входе, щелкнул замок, и они остались вдвоем.
Сетка морщин у глаз. Пальцы, выглядывающие из-под длинных рукавов медицинского халата. Его поза и прямая спина, как у танцора. Обманчивая неспешность движений. Лицо спокойное, будто высеченное, как у мраморной статуи. Уилл узнал бы его в любой маскировке. Он думал о том, что случится, если они увидятся вживую, но никогда не мог себе представить, что его сметут собственные эмоции, как тайфун, и он будет неспособен не то что противостоять Ганнибалу, но и вообще дышать.
Не произнеся ни слова и оставив каталку у входа, Ганнибал приблизился к кровати. Он шел и шел, зачарованный, не отводя взгляда, возможно, даже не понимая, что делает, однако не в силах остановиться. Когда между ними осталось полшага, он протянул руку. Уилл отшатнулся, и Ганнибал замер, очнувшись, и медленно сжал пальцы в кулак.
— Здравствуй, — простое слово, как первый выдох старого вина, когда весь аромат скопился у самой пробки — самый сладкий, самый насыщенный, от которого мгновенно идет кругом голова.
— Здравствуй, — прошептал Уилл.
— Мой визит тебя удивил, — казалось, эта новость больно задела Ганнибала. Тело Уилла резонировало из-за его присутствия как от сильного магнита. Ганнибал моргнул и, нервно облизнув губы, занял кресло, которое все почему-то избегали до этого, предпочитая табуретку у окна. Ганнибал спустил маску под подбородок, открыв лицо. Его взгляд словно пытался забраться Уиллу под кожу, отражая какой-то потусторонний, темный голод.
— Кажется, последний раз мы говорили о принятых решениях, о времени и принятии.
Уилл оценил его попытку к светской беседе. Сам он не мог поверить, что это, наконец, случилось. Они здесь. В одной комнате.
— Эбигейл сделала выбор, — горло Уилла пересохло, и он хрипел после сна.
— И вы теперь вместе. Я знаю, что ее сознание живет в твоих чертогах на самом дне океана. Скажи, как давно ты не слышишь меня? С операции?
Уилл кивнул, не спуская с него настороженного взгляда. Он никак не мог поверить, что человек перед ним настоящий. Халат на груди поднимался и опадал от мерного дыхания, а одежда слегка шуршала. Может, и не слегка. Может, этот звук отвлекал его настолько, что он хотел заткнуть уши.
— Ты же видишь будущее, зачем ты спрашиваешь?
— Потому что тебя там больше нет.
Вот как. Пока кругом крутили по телевизору новости из Италии, он пробрался сюда, минуя агентов, охрану, медицинский персонал, потому что Уилл исчез из его будущего? Увидев открытку и книги, которые принесла Молли, Ганнибал дернул уголком рта в неприязни.
— Полагаю, из-за них.
Уилл испугался, что тот прямым ходом отправится в отель, где их держат, и потому грубовато заметил:
— Они тут ни при чем.
— Напротив, Уилл, и ты сам это знаешь. Ты боишься, что я причиню им вред. Даже сейчас, лежа на больничной кровати, ты защищаешь их. Потому что они невинные? Потому что ты провел восемь месяцев, погрязнув во лжи? Пытаешься загладить вину, Уилл, как благородно. Твоя жена знает обо мне?
Уилл сжал челюсти. Это не твое дело. Не смей снова лезть в мою жизнь.
— Знает.
— Насколько много она знает? — злая усмешка оживила лицо статуи, отбросив дьявольские тени.
Вопрос прозвучал, будто Ганнибал был его грязной тайной. Изменой. Его adultère. И не просто разовой интрижкой, а долгим страстным романом, который до сих пор был сильнее законных отношений с любой стороны, как ни посмотри. Уилл открыл рот, и слова умерли на его губах, потому что… так и было, не так ли?
Жар от злости сменил румянец стыда. Уилл сумел обмануть Молли — это было проще простого, — что с прошлой жизнью покончено. Что их с Ганнибалом ничего не связывает. Он почти сам поверил в это. Однако правда заключалась в том, что, как бы он ни отрицал их похожесть, как бы ни цеплялся за остатки своей человечности и того, что защищает Эбигейл, он поступил хладнокровно и жестоко: сначала выбрал семью Молли, а затем присвоил. Из полнейшего эгоизма. В сознании Молли, в тишине и штиле он прятался от самого себя, тогда как простое эхо Ганнибала за сотни миль делало его живым, напоминало, кто он. Каждый день он думал о нем, желал его, тосковал отчаянно и до помешательства, а сила этих чувств подтачивала его, делала его еще неустойчивее, будто он космонавт, взмывающий при каждом шаге, и единственное, что его удерживало на земле, — это их связь.
Ганнибал им гордился. Уилл изобразил нормальную жизнь даже лучше своего учителя, расчетливо манипулировав людьми вокруг себя. Он виноват, его поступки ужасны, ему не место среди людей. Может, это и есть его судьба: умереть здесь, не успев причинить еще больше страданий окружающим? Может, смерть — это то, что ему нужно?
Уиллу привиделось, что их разговор ведется где-то еще. На веранде: возле его дома в Катлере, в каком-то из будущих, которые так и не случились. Запах крови за дверью. Молли и Уолтер мертвы. Кто виноват в их смерти? Уилл или Ганнибал? И есть ли разница? Ананасик и Линдси смотрели на него с пола, подергивая хвостами, взбудораженные запахом, голодные, их языки свисали из пасти. Он должен держаться. Чтобы это будущее так и осталось в пустоте.
— Мы связаны, Уилл.
— Да, — горько кивнул он, сжав пальцами переносицу. — И потому мне трудно определить, где кончается моя ненависть к тебе и начинается… У меня было время поразмышлять. Как бы я ни хотел тебе отомстить за то, что ты сделал с Эбигейл, в ее смерти есть и моя вина. Я не мог тебя отпустить, и она подспудно чувствовала это. Все вокруг уверены, что стоит мне выздороветь, как я помчусь за тобой следом, но я знаю, чем это закончится: я буду делать больно тебе, а ты — мне. Круг насилия, который не разорвать. Более того, я знаю, тебя это полностью устроит. Тебя устроит любая связь со мной, даже основанная на ненависти. И нет, я на это не согласен. Хватит. Я больше не буду думать о тебе, цепляться за тебя и не хочу больше знать, что с тобой происходит. Ты свободен, Ганнибал.
В темноте палаты лицо Ганнибала превратилось в маску, он смотрел в пол, не доверяя застывшей в глазах влаге.
— Это твое окончательное решение?
Ответа не последовало, и в палате воцарилось гнетущее горькое молчание. Ганнибал почти минуту сидел абсолютно неподвижно, а затем поднялся с излишне прямой спиной. Уилл знал, что тот не станет просить. Ганнибал никогда не опустится до мольбы и уговоров. Он слишком горд, чтобы повторять свои слова после того, как его отвергли лично, и это хорошо, потому что Уилл не был до конца уверен, что его ложь сработает. Но он должен был попытаться, чтобы защитить свою семью, ради них он обязан выстоять.
Он понимал, что его отказ может обернуться его собственной смертью, но этот риск его полностью устраивал. Ганнибал же без единого слова снял халат, маску и колпак, методично складывая одежду на столик рядом. Под халатом на нем оказалась зеленая роба хирургов с довольно коротким рукавом. Решил не пачкаться?
Как оказалось, у Ганнибала был свой план, и он устроился на краю больничной кровати. Уилл подвинулся, чтобы тот не сел вплотную к его ногам.
Что? Что он задумал? Уилл искал ответ в его лице, ожившем, вполне человеческом, будто Ганнибал снял вместе с маскировкой свою броню. Печальные глаза, едва держащаяся улыбка и хрупкая нежность, которая будто осветила его лицо.
Ганнибал вряд ли смог бы определить сейчас собственные эмоции, с которыми привык справляться. Эта буря так же была нова для него, как и для Уилла. Они смотрели друг на друга, Уилл ждал, что он сделает, и мысленно уже смирялся со своей судьбой. Нож в его кармане? Наверняка скальпель. Он сделает это быстро, одним точным движением и в один разрез. На этот раз смертельный…
Ганнибал протянул к нему руку и положил чуть дрожащую ладонь поверх простыни, укрывающей его бедро. Ни больше, ни меньше. Уилл поднял на него глаза с немым вопросом, и Ганнибал лишь ласково улыбнулся.
После последней смены повязок и особо неудачного похода в туалет Уилл лежал под простыней голым. И до сих пор это было неважно. В любом другом случае ему было бы наплевать. Джордж постоянно дружески хлопал его по плечу, Кейт считала, что надо при расставании обняться напоследок, а Молли и Уолтер постоянно выражали свою привязанность, целуя в щеку, держась за руки, дергая за ухо, поглаживая по спине — он долгое время учился, как самому касаться первым, не делая из этого событие.
Но почему-то эта близость с Ганнибалом была особенной. Он не коснулся его голой кожи, Ганнибал никогда бы не пошел на это — без спроса отобрать их первое прикосновение. Этот жест — все, что он мог предложить. Уилл мог стряхнуть его руку в любой момент, но почему-то медлил.
Ладонь все еще лежала у него на бедре и постепенно нагревала кожу прямо через ткань. Их будущее начало вибрировать между ними, как высоковольтная частота. Сигнал-ответ. Ответ-сигнал. Проверяя их совместимость, просчитывая возможности.
— Уилл, — гласные во рту Ганнибала мягко растаяли.
В палате стало еще темнее, свет ночника исчез, через жалюзи на окнах стал пробиваться холодный голубой свет и полилась вода. Сначала тонкими струйками сквозь трещины в стенах, затем все больше и быстрее, уровень воды поднимался, взбудораженный, метущийся, вместе с давно знакомой мелодией заполняя комнату. Врываясь в их реальность, вытесняя ее. Сфера будущего снова начала вращаться. Их окружили странные блики, будто реальность подернулась визуальным шумом и помехами.
Блик. Простыня исчезла. Ганнибал откинул ее, чтобы насладиться видом его обнаженного тела, чтобы рассмотреть пожелтевшие от бетадина марлевые повязки, которые скрывали шрам. Шрам, который оставил ему сам Ганнибал.
Блик, и резкая короткая вспышка. Простыня на месте, но рука Ганнибала движется под нею, как подкрадывающаяся змея. Уиллу жарко, щеки горят, тело горит, он не может пошевелиться.
Блик, и тонкая нить слюны соединяет их губы. Мгновение замерло, как в музыкальной паузе, а затем вода обрушилась на них, погребая под собой, и утащила в течение, быстрое и безумное.
…Смертельно острые зубы, гладкий сильный язык, своенравный и искренний в своей жажде. Его рот полон чужим под завязку: слюнями, касанием зубов, движениями языка, как будто его едят, он ест сам, и оба не могут насытиться.
Его руки натыкаются только на гладкую кожу, волосы чуть жестче в паху, на груди, мягкие на руках и шелковые на затылке. Кожа горит под пальцами, плавится, мнется как упругий пластилин. Ресницы щекочут щеку и шею. Глаза цвета теплого янтаря меняют оттенок до черного шоколада, а затем до бездушной, голодающей, необъятной бездны. И он отражается в этой бездне как в зеркале.
Два обезумевших животных: зубы оголены в оскале, на телах следы от поцелуев, слышны только рычание, вздохи и стоны. Тело Ганнибала, его ладони, грудная клетка качается как на волнах, и Уилл опирается на его сильные плечи, проваливается в него, дышит им…
Будто вынырнув на поверхность глотнуть воздуха, какой-то частью Уилл вспомнил, что на самом деле лежит в кровати, пока Ганнибал тяжело опирается на простыню рядом, пытаясь совладать с потоком видений. Остановить, разорвать связь у них не выходило. Уилл урвал вдох реальности и погрузился еще глубже под ударом новой волны.
Он и раньше видел секс между ними, однако это нельзя было назвать иначе как хаосом. Как будто из всех его возможных жизней сделали выдержку, очищенную от любой шелухи, концентрированную кислоту, и выпустили прямо в кровь.
Если бы каждую проведенную вместе минуту за тридцать-сорок лет их будущего соединили в одну ночь, это было бы оно. Тысячи бликов сферы смешались, и он существовал в них всех одновременно. Без конца, без начала, на середине движения; поцелуи больше похожи на слитный вкус чужого рта на языке, ощущение пальцев на спине, на бедрах, саднящая боль от хватки, среди потных тел, которые являются одним, окруженный Ганнибалом со всех сторон, он захлебывался от экстаза мгновение и вечность, не зная, выплывет ли, выживет, и не было конца и края. Жар перетекал между ними, как раскаленная комета, в зависимости от положения в пространстве, будто они оба — соединенный лабиринт в вакууме, воздухе, сменявший руки и ноги, запутывавшийся все сильнее.
Крещендо скрипок в ушах. Тяжелое дыхание, они задыхаются оба, умирают и живут, биение сердца, в груди, ладони, в члене, во рту и на языке, пока они превращаются, сливаются в одно. Там, где они соединены, кожа плавится, сосуды врастают друг в друга, как у сиамских близнецов, и монстр о двух головах, наконец, ревет в кличе рождения. Их рождения.
С задушенным всхлипом Уилл очнулся от калейдоскопа видений на больничной кровати, дрожа всем телом. В своих метаниях он съехал вниз с подушки, простынь задралась, он был мокрым с ног до головы, и кожа горела, как будто через него пропустили разряд.
Ганнибал же нависал над ним, лицо в паре дюймов от его собственного. Над губой выступила испарина, он шумно дышал через приоткрытый рот, а блестящие, пьяные глаза слепо смотрели перед собой. На щеках алел лихорадочный румянец, губы покраснели, припухли от поцелуев, в широком вороте халата наливался синяк с четким пунктиром зубов. Зубов Уилла. Ганнибал опирался рукой на кровать, и мышцы дрожали от напряжения, пока на бицепсе алел красный след от пальцев. Пальцев Уилла.
Боже мой.
Он скосил глаза вниз, и рука на бедре — все, что их до сих пор связывало.
Ему не нужно быть рядом, чтобы достать меня. Правдой было и обратное. Уилл обладал над ним той же властью. Будто услышав его мысли, Ганнибал поднял на него ошарашенный взгляд. Он явно не был готов к таким последствиям, и его мысли остановились на пораженном «О».
О, это была плохая идея — прислушиваться к чужим чувствам, когда они еще теплились на кончиках пальцев, когда их аппетит был разогрет глотком аперитива, кровь стучала в висках, и они все еще были голодны. Суть Ганнибала с готовностью отозвалась и заполнила его, как статичный шум из криков, под самое горлышко.
…Они могут прожить до своей смерти, так и не коснувшись друг друга, ни разу не узнав ощущения чужих губ, не утолив нужды ничем, кроме ежедневного взгляда, спокойного знания и уверенности, что другой рядом, стоит протянуть руку. Они могли, он мог, но это не значило, что он не хотел всего этого. Заниматься любовью с Уиллом не только в видениях, а по-настоящему, ведь разве не в сексе в высшей степени проявлялась нужда одного человека в другом? Ему нравилось, когда в нем нуждались, когда его жаждали, когда он мог причинять боль и наслаждение со всей фантазией, на которую способен. Чем упоительнее боль, тем острее наслаждение, одного нет без другого, и, как праздничное блюдо, человека нужно уметь приготовить для обоих ощущений.
Ганнибал мог показать Уиллу, на что способно его тело. Как его дух связан с ним, как важно любить себя и принимать. Как он мог быть един с собой на костре из агонии. Ганнибал был терпелив, методичен, и в сексе с равным себе, наконец, показал бы, что они оба могут получать от этого наслаждение. Он научил бы Уилла, и тот повторил бы за ним, перешагнув все границы, ощущая чужую боль как свою. Уилл стал бы не менее талантлив в мучениях — Ганнибал не привык умолять, но у Уилла нашлись бы способы помочь ему измениться в равной степени. Познать всю боль, что Уилл мог ему причинить. Сама мысль об этом вызывала чистый восторг и трепет.
Холод и лед. Вместе они куют самый стойкий металл.
Это была их собственная игра на двоих, и оба остались бы в выигрыше при любом раскладе. Как в качелях, когда каждый толчок поднимал бы их все выше и выше, за границы морали, здравого смысла, любых норм и ограничений, пока не замкнется круг. Потому что это они и их любовь, а настоящая или нет, кто знает? Ганнибал не мог сказать, они оба еще никого не любили так страстно и всепоглощающе, чтобы сравнить, она сводила их с ума. Их чувства были нездоровы, небезопасны для себя и окружающих, слишком далеки от понятий добра и зла.
Уиллу не нужно было отвечать сейчас или когда-либо еще. Один лишь потенциал на паутине судьбы играл их мелодию: необузданную, дикую, радостную и печальную, похожую на вариацию. С виду неприметный, простой мотив постепенно раскрывался в невероятно сложную структуру, и уже невозможно было уследить за бегущим ритмом, потому что он разделялся на контрапункт, становился быстрее, и мелодия неслась, как ураган, уничтожающий все на своем пути. Теперь он тоже часть его океана, и их музыка — единое целое.
Ради этого он пойдет на все.
До сих пор все, чего хотел избежать Ганнибал любой ценой, — быть пойманным. Какой смысл жить, если не наслаждаться едой, музыкой, интеллектуальным общением, роскошью и удобством? Смотри на красоту мира, восторгайся ею и приумножай — это он показал Уиллу в своем доме, эта песнь победно звучала у дверей сада и топила броню Уилла своим звонким боем. Но его приоритеты очень сильно изменились, Ганнибал сам изменился, теперь он был готов остаться с Уиллом на любых условиях.
Он возжелал его душу с первого взгляда и даже не понял, насколько дело приняло серьезный оборот, пока не разрушил для него весь свой старый уклад жизни, похитив Ласс. Пока не начал рисковать, превратившись из силы порядка в силу хаоса. Пока ему не пришлось спешно улететь в Италию, где у него появилось вдоволь свободного времени, чтобы взвесить свою жизнь на свободе, но без Уилла. Итоги его не вдохновили.
Увидев его сегодня — разбитого, вялого, тоскливо знакомого и настолько абсолютно прекрасного, что перехватило дух, он понял, что не сможет остановиться. Никогда.
Tant' eran li occhi miei fissi e attenti
a disbramarsi la decenne sete,
che li altri sensi m’eran tutti spenti.
Ed essi quinci e quindi avien parete
di non caler — così lo santo riso
a sé traéli con l’antica rete!
Мои глаза так алчно утоляли
Десятилетней жажды жгучий зной,
Что все другие чувства мертвы стали;
Взор здесь и там был огражден стеной
Невнятия, влекомый неуклонно
В былую сеть улыбкой неземной;
Здесь было его место. Здесь был его дом. Здесь было все, чего он когда-либо желал и пожелает. И потому он не собирался уходить…
Уилл переполнился чужими эмоциями, что его затошнило. Чувствуя себя больным, только очнувшимся от лихорадки, он стряхнул руку со своего колена и отполз на дрожащих руках. Ему было плохо, воздуха не хватало, будто его накрыли душным одеялом, и, когда Ганнибал встал и впустил в приоткрытое окно свежий воздух, Уилл простонал с облегчением.
Стакан с водой появился возле его лица, и Уилл неосторожно отпил, капли воды стекли по подбородку. Ганнибал передал ему салфетку, смотря на него с заботой и немым вопросом «что я могу для тебя сделать, чтобы тебе стало лучше?», отчего приступ тошноты враз усилился. Проигнорировав его протянутую руку, он устало прикрыл глаза.
— Уходи.
— Боюсь, я не могу этого сделать, — голос Ганнибала был хриплым от возбуждения.
— Пожалуйста.
Чуда не произошло. Ганнибал все так же терпеливо стоял рядом, раздумывая, не принести ли холодное влажное полотенце и предложить Уиллу вытереться. Сам он не мог коснуться его разгоряченной кожи, стереть капли пота пальцем, потому старался держать себя в руках и не показывать слишком явно, как отчаянно он желал Уилла и как сама мысль о том, что им предстоит расстаться, для него невыносима. Если он окажется прав, у него еще будет время и на нежные прикосновения, и на грубые, и на то, чтобы узнать его тело не только на ощупь, но и на вкус. Он стоял, ожидая, будто ничего не произошло. Будто его спина и бедра не горели от нескольких укусов, которые не спешили проходить. Эта боль ему нравилась, и он позволил себе мечтательную полуулыбку и легкий вздох наслаждения от ощущения ссадин. Потрясающе.
Уилл отпил, пытаясь стряхнуть их связь, которая отдавалась в его голове разрядами электричества. Будущее расстилалось перед ним, как раскрывающаяся ладонь.
— Они идут. Поднимаются по пожарной лестнице. Ты еще можешь успеть скрыться, — сумел произнести Уилл между жадными глотками.
— Зачем?
— Чтобы остаться на свободе.
— Но я не хочу свободы.
«Без тебя» осталось непроизнесенным, но громко прозвучало в его голове. Уилл еще раз поднял на него взгляд, и его худшие опасения подтвердились. Ганнибал любовался им и никуда не спешил.
— Не смей, — глухо и с ненавистью прошептал Уилл. — Не смей сдаваться Верджеру. Я не пойду тебя вытаскивать. Ты заслужил то, что тебя ждет, не смей взваливать на меня свою смерть!
Ганнибал улыбнулся шире. Все, что он видел дальше этой комнаты, тонуло во тьме его смерти. Он вполне может не выбраться с фермы Мускрат. Более того, будущее говорило, что у него нет ни шанса, кроме одного, еле видного, из-за которого Уилл так огорчился.
— Тогда я погибну долгой и мучительной смертью.
Судя по всему, Ганнибал был полностью этим доволен. За дверью раздался шум, звуки драки, приглушенных голосов и глухих ударов.
— Ты умрешь. Он приготовил для тебя шоу: они еще на Сицилии, но, стоит Мейсону тебя заполучить, их вывезут в течении пары дней. Все это время тебя будут держать как скотину в загоне, а потом свиньи съедят тебя заживо. Зачем ты это делаешь?
— Потому что сам ты не сможешь меня убить. Ты был так щедр в своем предложении, я подумал, что будет честно предложить что-нибудь взамен. Я тоже даю тебе свободу, Уилл. Ты свободен оставить меня умирать и жить со своей возлюбленной семьей дальше. Ты придешь? Если не спасти, то хотя бы посмотреть на мою смерть? Мне будет очень приятно.
Выстрел с глушителем. Раз, второй. Уилл с ужасом уставился на дверь, но Ганнибал, казалось, не обратил внимания. Он положил что-то на стол и выпрямился, закинув руки за головой, как при аресте. Дверь треснула и распахнулась, явив двух высоких мужчин в кожаных куртках, но Ганнибал даже не обернулся. Уилл же потерял дар речи от его прощального, блестящего от замерзших слез взгляда.
— Я буду ждать тебя. До самого конца.
Раздался странный щелк, и Ганнибал, забившись судорогой, завалился на пол. Уилл хотел было встать с кровати ему на помощь, но один из мужчин направил на него пистолет.
— Не делайте глупостей, мистер Грэм. Мы всего лишь забираем то, что принадлежит нам.
Пока он страховал напарника, тот взвалил тело Ганнибала в коляску, накрыл ее простыней и кивнул.
— Пошли. Надо убраться раньше, чем федералы поймут, в чем дело.
Они, не прощаясь, вышли из его палаты, и в приоткрытую дверь остались видны тела охранников и медсестер. Женщина, которая о нем заботилась, валялась на стойке, и халат задрался на спине. Раскинув ноги, Донна сидела у стены, съехав по кровавому следу от пулевых в грудь. Уилл подозревал, что все, кого встретили эти ублюдки на пути, мертвы, и их счет жертв гораздо больше, чем у любого серийного маньяка, просто потому что такова была их работа. Жизни других для них не стоили и ломаного гроша.
Уилл ошеломленно упал на подушки, чувствуя себя выжатым и совсем без сил даже чтобы добраться до телефона и позвать кого-нибудь на помощь. Он повернул голову к столику и, наконец, увидел, что ему оставил Ганнибал.
Золотая монета, которую он уже видел мельком во дворце памяти. На ней был изображен гордо вышагивающий петух с надписью «Liberté, égalité, fraternité». Лозунг французской революции: «Свобода, Равенство, Братство или Смерть».
Уилл тяжело вздохнул. У Ганнибала действительно было странное чувство юмора. Он все предвидел, просчитал еще тогда ночью, в Катлере, и даже притащил с собой каталку, чтобы головорезам Мейсона было удобнее его тащить. Он все видел и все равно пришел. Уилл какое-то время смотрел на монету, а затем холодно рассмеялся среди мертвой тишины.
Он чувствовал, что окончательно сошел с ума, и ощущалось это безумие, будто он, наконец, окончательно выздоровел.
Его перевели в другую больницу, сменили палату, и теперь у него не было даже окна, куда он мог бы смотреть. Никаких гостей или посетителей в течении четырех дней. Только по вибрации их с Ганнибалом связи он знал, что тот еще жив, однако иногда что-то больно дергало его с той стороны. Ганнибала пытали. Конечно, Мейсон не станет отказывать себе в подобном удовольствии.
Его терпеливому ожиданию пришел конец, когда на четвертый день в его тюремную палату зашла Алана собственной персоной. Алые, масляные от помады губы, темные волосы, уложенные волнами — один в один Белоснежка, чья красота вызвала ревность королевы.
…Спелое яблочко отведай, девица, или шоколадку от Мейсона, ведь он так любит сладости…
Уилл отвлекся от книги, которую читал, и молчаливо уставился на нее ничего не выражающим взглядом. Поток от нее лился плавным, тающим ручейком еще с того момента, как она перешагнула порог дома утром, намереваясь посетить больницу. Уиллу оставалось лишь слушать.
Она изменилась. Исчезли цветастые платья, из-за которых она выглядела как пестрая птичка, теперь она шла ковыляющей походкой с тростью и прямой спиной. Ее красный брючный костюм напоминал доспехи, обагренные кровью.
— Хорошо выглядишь, — улыбнулась она вместо приветствия, однако за этой улыбкой не было радости.
— Не твоими стараниями.
Алана приставила трость у кресла и села, закинув ногу на ногу. От ее позы исходили эманации власти. Кто ж спорил, она действительно могла решить многое. Например, выпустить ли Уилла отсюда.
— Я подумала, что тебе будет лучше передохнуть.
— От Ганнибала или от здравого ума?
Его грубоватая прямота ее не задела.
— Я знала, что ты разозлишься. На увеличении дозы настоял Джек. Я изменила состав, чтобы просто блокировать твои способности, а без них ты бы стал ему бесполезен.
— Ты хотела, чтобы я сбежал? Ты?
— Можешь мне не верить, но я всегда желала тебе добра, Уилл. Видит бог, ты больше всех заслуживаешь хоть немного счастья. Я приглядывала за тобой и хранила в секрете, где ты жил, от Джека. Мне показалось, в Катлере ты был счастлив.
В той степени, в какой можно быть счастливым, притворяясь другим человеком. Уилл хмыкнул, откинувшись на подушки, и прикрыл веки. Очередное видение коснулось его мягким напоминанием. Алану мучило прошлое и чувство вины.
— Помнится, когда я еще лечился у тебя, ты вывозила меня гулять вместе со своей собакой. Как же ее звали? Напомни.
— Ахинея, — Алана тяжело вздохнула, воспоминания были не из самых приятных. — Ее звали Ахинея.
— Где она сейчас?
— Забрали более ответственные хозяева, которые не проводят по полгода в аппарате Илизарова из-за двадцати шести переломов, — Алана похлопала себя по коленке хромающей ноги. — Но так даже лучше. Сейчас я не большой ходок на прогулки.
— Надо же, какое совпадение, я тоже, — он хмыкнул, поправив простыни.
Ее взгляд потяжелел, и Алана сложила руки в замок перед собой.
— Мы же не чужие, Уилл. Хоть и косвенно, но это из-за моего письма ты попал в больницу. По крайней мере, я задолжала тебе объяснение.
— Объяснение, почему ты втянула в поиски Ганнибала меня и Эбигейл, прекрасно догадываясь, какие это может нести последствия? Зная, что, если его поймают, случится резня, и пострадаешь уже не только ты? Из-за твоих игр погибли люди.
— Ты ошибаешься, — она тяжело сглотнула и упрямо задрала подбородок. — Это была не игра, Уилл. Не для меня.
Словно со стороны Уилл увидел, как в ту злосчастную ночь она поднялась по ступеням дома Ганнибала в последний раз. Как услышала шум возни со стороны кухни, все еще надеясь на то, что Ласс ошиблась. Равномерный гулкий удар, раз за разом, будто кто-то огромный долбился в дом.
Этим кем-то оказался Ганнибал: ее Ганнибал, готовивший по утрам завтрак и украшавший стол цветами; он обнимал ее и вдыхал запах ее волос; казалось, он чужд самой идее насилия и воспринимает жестокость абстрактно, как математическую константу общества, не более. И вот он предстал перед ней, настоящий, и этого человека она никогда не знала. В крови по локоть, с разбитым носом, припухшими губами, ртом, полным крови. Та стекала по его щекам, лбу, пропитала рубашку. От его взгляда волосы на теле встали дыбом, и будто мерзкое мокрое перо прошлось вдоль позвоночника. Пистолет дрогнул в ее руках, до самого конца она не могла поверить, что ей придется стрелять. Даже когда Ласс отправила ее на стрельбище. Даже когда она нажимала на спусковой крючок, целясь в мишень. Она никогда не думала, что по ту сторону дула окажется именно он.
Он обманывал ее. Врал ей. Каждый день, глядя в глаза, нашептывая на ухо то, что она хотела услышать, и она повелась, как безмозглая дура. Она любила красиво созданную маску, которую Ганнибал с готовностью отбросил, когда пришла пора разобраться с незваными гостями. Он убивал людей прямо у нее под носом. Он насмехался над ней — теперь она это понимала. Человек, которому она доверила самое сокровенное — свою душу и тело, — предал ее.
По всей кухне валялись осколки, разбитая посуда, были видны красные разводы и красные отпечатки рук, слишком маленьких для взрослого мужчины.
— Ты в крови, — только и смогла сказать Алана, готовая разрыдаться, не в силах сдержать бившую ее дрожь, отчего дуло пистолета постоянно вело в сторону.
— Она не моя, — его голос был тих, но прозвучал хуже крика.
— Где Мириам?
— В кладовке. Тебе правда не стоит за нее волноваться.
Он хотел приблизиться, но замер, когда Алана, запаниковав, взвела курок.
— Еще шаг, и я выстрелю! — истерично прокричала она.
От прежней Аланы не осталось былого спокойствия, образованности, интеллигентности, все забылось. Лишь гнев, что ее предали. Ярость. Ей было так больно, что она не могла нормально дышать, хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная на сушу. Она хотела, чтобы ему было так же больно. Никто не смел поступать с ней так подло, так низко, так бесчеловечно, он заплатит за это.
— Мы можем попрощаться без лишних сантиментов, — Ганнибал шмыгнул носом из-за скопившейся крови и облизнул губы. Он все еще не мог отдышаться после того, как пытался вынести дверь в кладовую. — Ты и я, мы можем расстаться полюбовно, если ты уйдешь прямо сейчас. Или я тебя убью. Тебе выбирать.
Он был безоружен, а Алана знала, что должна сделать, и не решалась. Все внутри нее требовало возмездия и спрашивало, чего она ждет. Один выстрел. Одно движение пальца, и Ганнибал будет мертв. Почему он не боялся? Почему угрожал ей?
Алана нажала на спусковой крючок, не думая. Раздался громкий выстрел, и словно ничего не произошло, Ганнибал остался стоять, где был. В последнюю секунду он дернулся в сторону, избежав пулевого ранения в плечо. Она выстрелила еще раз. И еще. И еще. Каждый раз он обходил ее пули, как в танце, шагая в сторону за секунду до выстрела или уворачиваясь корпусом, и Алана в ужасе попятилась назад.
Никто из людей не мог такое сделать. Это было невозможно — просчитать, куда полетит пуля. Такого просто не могло быть. Как? Алана открыла рот, не веря своим глазам.
— Как видишь, не только Уилл особенный, — он улыбнулся, оголив окровавленные зубы.
— Боже мой…
Она шагала назад, а он — вперед. Больше не было ощущения обманчивой власти, больше не было надежды, что это все шутка, ее накрыло такой волной страха, что она в жизни никогда не чувствовала себя трезвее.
Перепрыгивая через ступень, Алана пронеслась наверх, пытаясь спастись. Она закрылась на щеколду и отбежала в дальний угол, все еще целясь в дверь. Несколько секунд ничего не происходило, шум в ушах превратился в противный звон. Ручка дернулась, и она снова выстрелила несколько раз.
В двери образовались дыры, и, увидев, как что-то мелькнуло, затмевая свет с коридора, Алана выстрелила еще раз. Ни стона, ни чертыхания, ничего. Ганнибал, будто воскресший кошмар, преследовал ее без тени жалости, и она точно знала: стоит ему добраться до нее, ее жизнь кончена.
Звонок в полицию ничего не дал: они лишь спросили адрес и пообещали, что скоро приедут. Она заорала, что уже будет поздно. Забившись между стеной и кроватью, Алана держала пистолет перед лицом, высчитывая секунды и надеясь, молясь, чтобы кто-нибудь ей помог. Пожалуйста, пожалуйста, господи…
Господь ее не услышал.
Судя по оглушительному треску со стороны гардеробной, будто упало вековое дерево, Ганнибал сломал стену из гипсокартона и зашел в спальню с другой стороны. Их схватка на этот раз вышла еще более короткой. Даже Ганнибалу пришлось туго на короткой дистанции, а потому он выбил пистолет куском гипсокартона, а затем несколько раз ударил ее по лицу, чтобы оглушить.
Дальше все было как в тумане, она лишь помнила, как он поднял ее за волосы с пола, а уже в следующую секунду Алана летела спиной вперед, пока на нее не обрушилось столько боли, что она потеряла сознание.
Ненадолго. Ее привели в чувство холодные капли дождя и боль. Холод. Отчаяние, с которым она пыталась дышать, и у нее не получалось. Воздух из легких выбило от удара, и она задыхалась, не в силах заставить их снова работать.
Это чудо, что среди безуспешных попыток она все-таки смогла урвать немного кислорода, а затем лежала, видя перед собой лишь капли, летящие из тьмы прямо в лицо и в глаза. Когда Ганнибал вышел из дома, он даже не взглянул на нее, унося кого-то на руках в полном бессознании.
Сейчас она думала, что смерть была не самым худшим вариантом, как мог закончиться этот вечер. Он мог забрать ее вместо Мириам, и тогда даже она не знала, где была бы сейчас.
— Ты предала его первой, — произнес Уилл, а затем опустил взгляд на свой перебинтованный живот. — Как и я. Смотри, куда нас это привело.
— Лучше я посмотрю, куда это привело его, — мрачно оскалилась Алана, устраиваясь в кресле удобнее. — Ты не думаешь, что он это заслужил, да? Я думала, уж кто и захочет его смерти больше меня, так это ты, учитывая историю с Эбигейл. Ты что, простил его?
Уилл коснулся живота в защитном жесте.
— Он видел, кем мы можем стать. Что нам понравится, кем мы в итоге станем, — Уилл вспомнил фразу, которая не давала ему покоя в Катлере, и осколки предвиденного будущего сложились в узор. — Когда жертва обретает нового мучителя, она либо подстраивается, либо становится обедом. Ты прекрасно справилась, Алана, и даже сменила гардероб и макияж. Только не пойму, подстать Ганнибалу или Мейсону Верджеру?
Она побледнела, будто ей дали пощечину.
— Тебе ли меня упрекать, Уилл, я прислала тебе часть Эбигейл, как предупреждение, а ты съел это прямо на глазах у жены.
— А у тебя есть жена?
— Да.
Уилл всмотрелся в ее силуэт, не понимая, как пропустил это среди видений, и осознание ударило его сильнее, чем он ожидал.
Алана была влюблена. За всеми этими воспоминаниями о Ганнибале больше не таилось надрывности, она не холила и не лелеяла свою месть, она хладнокровно расставила для Ганнибала ловушку, без эмоций, просто потому, что это была ее работа. Ганнибал мог бы ею гордиться. За идеально разыгранную партию и за те отношения, которые ее теперь связывали с сестрой Мейсона, Марго.
Столько лет отрицаний и веры в здравый смысл, и вот итог: она все-таки связала себя с надломленным человеком, женщиной, которая пережила страшные издевательства, пытки и эмоциональный шантаж, и терпела до сих пор, связанная кровно со своим мучителем. Не Алана ли зарекалась связываться с теми, кто эмоционально нестабилен? Не потому ли она когда-то выбрала Ганнибала вместо Уилла? И неужели теперь она действовала от противного, с головой уйдя в отношения с Марго? А Марго, на минутку, уже дважды пыталась убить своего брата.
Даже забавно, насколько Алана теперь походила на самого Ганнибала. Как она повторяла его всепрощение, всепонимание для возможной убийцы. Как она сама ненавидела Мейсона и вполне была не прочь пристрелить его ночью, если бы не наследство, которое тут же бы отошло по завещанию старшего Верджера в Благотворительное общество. Отец Марго не принимал женский род совсем, относясь даже к свиньям лучше, чем к жене и дочери. Сын пошел по стопам отца, так что только авторитет Аланы и то, что она выжила после встречи с Ганнибалом, подняло ее с самой низкой ступени Мейсоновской эволюции.
Он обещал ребенка для Марго, если Ганнибал будет пойман.
И она этого ребенка не получит, Уилл знал точно, ибо больше всего Мейсон любит предложить сладость, помахать ею перед носом, а затем отобрать. Уилл видел будущее и теперь стоял перед выбором: вмешаться или нет.
— Ты ведь понимаешь, что он находится в руках Мейсона только потому, что так захотел?
— Знаю, — кивнула она, в ее голосе сквозило сочувствие. — Он играет с тобой, Уилл. Со всеми. Я пришла удостовериться, что, перед тем, как ты сделаешь что-нибудь опрометчивое, ты понимаешь последствия.
Он сглотнул, обняв себя руками, и осторожно спросил:
— А ты понимаешь? Что, если Мейсон не даст Марго ребенка? Что, если тебя ждут годы, где ты будешь смотреть, как мучается твоя любимая, и будешь бессильна что-либо изменить?
В глазах Аланы мелькнул страх.
— Что ты имеешь в виду? Ганнибал что-то сказал тебе?
Уилл слабо улыбнулся, только сейчас до него доходила многоходовая тактика Ганнибала, когда он пришел бы если не ради него, то ради помощи Алане. Всегда двойное дно. Всегда игра на опережение. Всегда: его устроят оба результата.
— Ганнибал уже предупредил тебя, не так ли? Но ты ему не поверила.
— Уилл, — она предупреждающе нахмурилась, взяв в руку трость.
Следующими словами он добровольно подписал себе приговор:
— Ты должна пойти к Мейсону и предложить ему кое-что. Это будет рискованно. Чтобы справиться с Мейсоном и его головорезами, тебе придется пролить кровь самой или с чужой помощью. Первый вариант тебе противен, потому что ты знаешь: именно этого хотел бы для тебя Ганнибал. Второй — ты позволишь мне вмешаться. И, когда начнется самое страшное, ты должна быть готова действовать решительно и, возможно, очень жестоко, даже если твоя жена будет против.
Алана молча смотрела на него, приоткрыв рот, пальцы на набалдашнике трости побелели.
— Ты видишь, как Ганнибал.
— Его смерть ничего не исправит. Ни в твоей жизни, ни в моей.
…И уж тем более в моей.
Она долго молчала, взвешивая свой ответ. Пиканье кардиомонитора все еще отстукивало его спокойный пульс. Алана поднялась с кресла, и ее лицо замерло, отразив ее настоящую суть, из-за которой когда-то Ганнибал ее и выбрал, прекрасную и безжалостную.
— Что ты предлагаешь?
Свобода, наконец-то.
Уилл закутался в новое пальто, которое ему привезла Алана, и, смотря под ноги, осторожно спустился по ступеням больницы. Внизу его уже ждал черный лимузин, а водитель заботливо придерживал дверцу. Уилл опирался на больничную простую трость, не как у Аланы, без серебряного набалдашника и не такую тяжелую.
Когда он забрался внутрь, то с облегчением выдохнул, откинувшись на кожаное сидение. Лимузин плавно двинулся по дороге, и Алана протянула ему стакан виски.
— Они согласились.
— Конечно, они согласились, — пробурчал Уилл, отпивая из стакана. Алкоголь обжег пищевод, и, скорее всего, устроит к вечеру внутри заживающего кишечника бурю, но он и так не собирался прожить достаточно долго, чтобы вкусить последствия. — Когда еще им выпадет шанс поучаствовать в публичной экзекуции? Они, небось, от счастья чуть ли не танцевали, узнав об ужине.
— Почти. Пятеро будут точно.
Уилл переждал, пока спазм в животе пройдет, и перевел дух.
— Парня из мэрии можете не ждать, он не станет рисковать своей карьерой, испугается, что кто-нибудь его увидит рядом с Верджером.
— А остальные?
— Судья будет с женой, генерал Пауэлл с любимой собакой. Можно сказать, плюс два гостя. Или это полтора?
Алана фыркнула, не зная, уместно ли будет рассмеяться, и сжала его руку своей, пальцы оказались холодными и липкими. Она больше не боялась касаться его.
— Ты как?
— Когда лягу, будет лучше.
— Сначала Мейсон хочет встретиться с тобой.
— Я знаю, переживу как-нибудь его симпатичное личико.
Явно недовольная холодной испариной на его лбу, Алана убрала влажные пряди ему за ухо. Ей хотелось отпустить его, сказать ему «нет» и отправить подальше, пока все не будет кончено, но не могла. Она обещала Марго, что на этот раз у них будет ребенок. Она обещала, что сделает для этого все, и, видимо, даже пожертвует Уиллом, хотя он этого и не заслужил. Снова.
— Я ценю то, что ты делаешь для нас с Марго. Обещаю, Молли и Уолтер ни в чем не будут нуждаться.
Уилл кивнул, жалея, что не нашел в себе храбрости попрощаться. А может, это и к лучшему, он понятия не имел, как объяснить, почему не мог поехать вместе с ними.
— Они уже уехали?
— Рано утром. Я не знаю, куда и какой рейс, так что все, как ты просил. За ними будет приглядывать мой старый знакомый, я ему полностью доверяю.
— Это хорошо. Когда все начнется, держись от меня подальше.
Алана долго всматривалась в его лицо, а затем кивнула.
— Как это вообще сработает?
— Я зайду и выйду уже другим. Или даже самим Ганнибалом, в худшем случае, так что если даже кто-то успеет застрелить его в процессе, не уверен, что все будет кончено. Но это уже моя забота. Он не причинит вам вреда, если с вашей стороны не будет угрозы. Приготовь все для побега, но так, чтобы Мейсон не узнал. Джек уже был у вас с обыском?
— Вчера. И не поверил Мейсону на слово, что Ганнибала на ферме нет. Пообещал вернуться, пригрозив, что не потерпит самосуда. Ты уверен, что получится?
— Нет, но у тебя нет выбора. Как и у меня, — Уилл отвернулся к окну, разглядывая мелькающие мимо деревья, пока они ехали по шоссе к ферме Мускрат. — Я не вижу, выживу ли сам, выживет ли он, единственное, в чем я уверен — у вас с Марго будет красивый мальчик. Наследник Верджеров. Разве он не стоит того, чтобы рискнуть?
— Только потому я и участвую в твоем безумном плане, Уилл.
— Технически это наш общий план, — насмешливо улыбаясь, заметил он, повернувшись к ней снова. — Так что ты безумна ровно настолько же, насколько я.
Она едва ухмыльнулась уголками губ, отпивая из своего бокала шампанское.
— Тогда будем надеяться, что он сработает, потому что второго шанса ни Мейсон, ни Ганнибал нам не дадут.
Они чокнулись бокалами и всю оставшуюся дорогу молчали, думая каждый о своем.
Чтобы все организовать и перенести мебель, рабочие оставались в особняке Верджеров до самого заката. Затем Мейсон предложил прогуляться по изменившейся кухне и еще раз все обсудить. Огромный обеденный стол рабочие расположили в одной половине зала, а в другой отделили кухню от гостей пуленепробиваемым стеклом, как сцену.
Мейсон был в восторге от этой идеи и носился с вопросами обстановки, как дети носятся с новой любимой игрушкой: разъезжал на своем автоматическом кресле, плевался безгубым ртом и воодушевленно разглагольствовал:
— Мистер Грэм, скажите, — Мейсон развернулся в кресле посреди кухни, — пока вы жили в его доме, вас никогда не беспокоило, что он убивал людей?
— Я полицейский и тоже убивал людей.
Уилл оперся на трость, зная, что Верджер специально устроил экскурсию ему и Алане, чтобы заставить их ходить. И, конечно, чтобы Марго смотрела на мучения своей жены бессловесно и бессильно.
Марго оказалась гораздо моложе, чем он представлял, лет двадцать пять от силы, лишь в огромных глазах отражалось, как тень, все, что она пережила: будто мелькающие огненные всполохи от камина и далекий детский крик, наполняющий зрачки до полной чаши. Алана увидела в ней последний шанс — шанс, который она упустила с Уиллом, и теперь она собиралась все исправить и очистить свою совесть, вытащив Марго из этого кошмара. Однако он бы не стал списывать Марго со счетов, именно этот бесконечный кошмар сначала закалил ее характер, а затем помог настроить мост понимания между ней и Аланой. Марго действительно знала, что это такое, когда любимый человек укладывает тебя на операционный стол и уничтожает твою жизнь до основания.
— Физически или мысленно?
— А есть разница? — Уилл приподнял бровь в наигранном удивлении, не давая Мейсону ни капли настоящих эмоций.
— Может, вы и правы. Я все еще люблю смотреть, как играют дети у меня в комнате и как они плачут, когда я им говорю, что никому они не нужны и никто их не заберет из приюта. Мысленно я трахаю их в самых разных позах, пока они зовут мамочку. Как думаете, бог засчитает это за грех? Или простит, стоит мне купить индульгенцию у местной церкви? Как думаешь, Марго?
— Я думаю, для начала тебе придется раскаяться, а ты даже не знаешь, что значит это слово.
Мейсон истерично рассмеялся, плюясь выступившей слюной. За его спиной они втроем многозначительно переглянулись. Уилл слышал, как из разных комнат доносится многоголосый плач и хныканье. От стен несло кислой мочой и солеными слезами. Свет над головой подмигивал, и у него было ощущение, что он находился не в вычурном, старинном особняке с выкрашенными позолотой фресками, а в полутемном сарае, где держали скот.
— Столько дел, столько дел. Корделл, ты приготовил операционную на завтра?
— Да, сэр, — кивнул высокий толстый австриец в костюме санитара, за поясом у него выглядывал пистолет.
Он находился возле Верджера круглыми сутками, был жаден до денег и выполнял все прихоти своего хозяина не только потому, что был профессионалом своего дела, но и потому, что был точно таким же садистом по природе. Корделл наслышался историй об Уилле и теперь с интересом поглядывал в его сторону.
Страсть Мейсона к детям его никогда не беспокоила, однако сам он предпочитал дичь покрупней. Особенно ему понравилось оперировать Марго после автокатастрофы, которую он сам ей и устроил, протаранив грузовиком ее машину. На родине, в Вене, он учился на хирурга, однако его выперли за очень некрасивый инцидент в морге, после чего Корделл попал под крыло Верджеров и продолжил свою практику уже неофициально. На животных и людях. Неограниченные ресурсы, которые ему поставляло семейство Верджеров, и удивительная фантазия Мейсона к чужим мучениям привносили в его работу оттенок богоподобного служения.
Марго было физически противно находиться с ним в одной комнате, в то время как Алана мечтала, что однажды без защиты Мейсона сможет отплатить Корделлу за жену той же монетой и, как минимум, кастрирует его.
Компания в комнате подобралась действительно знатная, и Уилл пропускал их чувства и мысли через себя, как песок сквозь пальцы, наблюдая спокойно и со стороны.
— Мистер Грэм, если приготовите плохо, я скормлю вас моим малышам, — проскрипел Мейсон, делая круг почета.
Верджер ждал, что Уилл побледнеет от высказанной угрозы, но тот лишь безразлично посмотрел на его обезображенное лицо.
— Все, что вы сможете попробовать, будет в консистенции пюре. Остальное, боюсь, для более красивых гостей.
Мейсон раздраженно щелкнул челюстью и громко выдохнул.
— А вам палец в рот не клади. Корделл, пригласи завтра на ужин Лученцо, он присмотрит за мистером Грэмом и гарантирует спокойный ужин, если гости вдруг разбушуются.
— Как скажете, сэр.
Под Лученцо имелись в виду одиннадцать сицилийцев, которые привезли с родины новую породу свиней специально для доктора Лектера, и все одиннадцать очень-очень разозлились, когда в последний момент кровавая казнь отменилась. На самом деле Мейсон просто перестраховался, вызвав на вечер охрану. Он не доверял Уиллу и уж тем более своей сестре.
В сущности, он был ребенком, которому никто никогда не отказывал: жестоким, безжалостным, отвратительным, и если он видел развлечение, то не мог себе отказать. Уилл видел его насквозь и внутренне одобрял то, что сделал с ним Ганнибал. Нынешнее лицо из лоскутков кожи подходило ему гораздо больше.
— Боитесь, что калека может вам угрожать? — спросил Уилл, делая шаг с помощью трости.
— Скорее, что гости, не дожидаясь главного блюда, захотят воткнуть что-нибудь острое в нашего дорогого доктора. У него потрясающий талант выводить людей из себя. Да, Корделл?
У здоровяка раздулись ноздри от одного воспоминания о горелой плоти и как долго, слишком долго он удерживал раскаленное клеймо прижатым к его спине. Лектер даже не застонал. Ну ничего, завтра вечером он будет полностью в его власти, и если морфия будет слишком мало, чтобы купировать боль при ампутации, так это выйдет абсолютно случайно.
— Если не нужен, я, пожалуй, пойду, — он кивнул Алане и Марго, когда услышал в спину:
— Конечно-конечно, последний вопрос, мистер Грэм. Не хотите повидаться с доктором? Он здесь, внизу, привязан в стойле для моих лучших свиней. Мне даже кажется, что доктор был рожден для моих веревок и кожаного ошейника. Освежающий вид.
Его голос был скрипуч и из-за отсутствия носа напоминал голос извращенца с придыханиями, звонящего женщинам и пыхтящего в трубку. Похабные, пошлые шлепки языка о небо. Раньше он наслаждался звуком своего голоса.
— Боюсь, тогда уже меня придется останавливать от втыкания в него чего-нибудь острого, — Уилл отразил Мейсону его самого, и тот понимающе улыбнулся. — И вам ли не знать, мистер Верджер, как трудно остановиться посередь веселья.
— О, я знаю, — он пошло сглотнул. — Увидимся завтра, мистер Грэм, и будем надеяться, что нам не придется останавливаться.
Он лежал, рассматривая потолок и ощущая весь дом, и думал о том, что сжег бы его до самого основания. Видения прошлого, замешанные на крови, страданиях и смерти — самые сильные, они приходили первыми. Уиллу казалось, им нет конца. Бесчисленные безымянные жертвы сначала старшего Верджера, который был падок на женские прелести, даже если носительницы этих прелестей были против, а затем и младшего.
Почему-то Мейсон любил плачущих мальчиков. Не было звука ему отраднее, слез слаще, чем от страданий кого-то столь юного и не понимающего, что делали с его телом. Уилл не хотел понимать Мейсона и не хотел чувствовать его приторную, режущую радость от детских синяков и воспоминаний о телах, дрожащих от боли и страха.
Соленый привкус прошлого от крови и слез. Потный, мускусный запах от сицилийцев, ночующих в комнатах для прислуги. Аромат цветов, сладковатых, сочных фруктов и секса из комнаты Марго и Аланы. Медицинская чистота Мейсона, от которой немел рот. Тихая, нашептывающая музыка из подвала манила его, упрашивала, молила спуститься и принести с собой покой и облегчение. Ганнибал не знал, что он здесь, но все еще верил. Все еще надеялся. И от его тоски сердце Уилла разрывалось, как тот мог все еще хотеть увидеть его? Как это возможно?
Уилл ничего для этого не сделал: не соблазнял его, не пытался понравиться, будучи не более чем тенью живого человека, уходил от вопросов, соврал не раз, предал, и, в конце концов, отверг. И все же Ганнибал желал его отчаянно и безумно. Его разум, его тело и его душу. Капля его присутствия, его внимания, намек на ответ, на взаимность, и он был бы счастлив.
Ганнибал ничего не мог с этим поделать, у него не было выбора, что чувствовать к Уиллу, и ему это нравилось. Эта буря настоящих эмоций, которую больше никто не смог в нем вызвать. Ганнибалу нравилось, как Уилл заставлял его чувствовать по-другому. Думать по-другому. Поступать иначе. И в слабости, сопереживании, сочувствии, ощущении течения мира вокруг себя через Уилла таилась невероятная сила, ибо течение было бесконечно. Для него любить Уилла теперь и значило жить, и отказываться от своих чувств он не собирался.
Жизнь? Он был готов упокоиться среди других на дне его океана, лишь бы быть с ним. Навсегда. Во веки веков.
Стоя на коленях на соломе в подвале Мейсона, он мечтал для них обоих о свободе, быть хищниками всего мира без гражданства и родины, охотиться в самых темных уголках земли, быть вместе и оставить после себя неизгладимый след, выложенный чужими костями. Это было бы их наследие. То, как их запомнят во времени, как они останутся в сердцах других, не всегда хорошо, но незабываемо уж точно.
Уиллу была противна правда: он бы легко соскользнул в такую жизнь. В чужое понимание, тепло, принятие, безмерное любопытство, постоянное, завораживающее изменение мысли, музыку сердца, зовущую его с другого края суши. Ганнибал был одержим им. И чем больше времени Уилл проведет с ним, тем больше он будет думать, что это правильно. Так и должно быть.
В эту ночь он не тянулся к Ганнибалу или голосу Эбигейл, он оставался один. Странно, но впервые это не причиняло ему неудобств, он больше не был одинок, он ощущал себя частью всего вокруг и одновременно только собой.
Когда-то он сидел на рынке, держал холодный бокал с коктейлем и рассказывал о том, во что верит Ганнибал — в теорию хаоса. И только теперь он подумал, что тоже верит в нее. Где бы ни началась его жизнь, в какую сторону бы она ни завернула, он бы все равно закончил одним — смертью. Не только он, все люди. Так что оставалось только принять свое будущее.
Надо отметить, начиная с того дня, как он принялся за охоту за Ганнибалом, все это — самая долгая попытка суицида в истории. Завтра наступило вместе с первым лучом солнца, и Уилл, не сомкнув глаз, поднялся навстречу своей судьбе.
Гости прибыли к восьми в лимузинах с тонированными стеклами, однако личную охрану заставили остаться у входа, не пустив даже на порог. Несмотря на платья и дорогие костюмы и смокинги, их досмотрели, сумки выпотрошили, даже маленькие дорогие клатчи, и ни один из богатеев не возмутился, потому что каждый боялся прослушки и спрятанных камер. Больше попадать на первые полосы Татл Крайм не хотел никто.
Уилл раздал последние указания на кухне и встал у окна, наблюдая за их приездом. Меню на вечер он позаимствовал из коллекции Ганнибала из предыдущих званых ужинов. Для разогрева он решил повторить знакомые уже блюда, потому в этот вечер их ждали самые несочетаемые между собой вариации: паштет из гусиной печени; свиное сердце; поджарка из почек с кориандром; рулеты из почек с беконом и травами; запеченная свинина с соусом камберленд; куриные блинчики с чили и ананасами; а на десерт — фруктовое желе, красочно разлитое по бокалам с вафлями и шоколадом, так как любой выпечке Уилл заранее сказал твердое «нет».
Ему помогали повара Верджеров, которые служили им последние два года, а именно тогда у Мейсона изменились вкусовые пристрастия до перемолотой в кашу субстанции. Они были молчаливы и исполнительны, благо, их молчание хорошо оплачивалось, однако это не мешало им видеть, как Мейсон обращается с сестрой и другими слугами, какие личности его посещают — вроде Пола Крендлера и замдиректора министерства юстиции Фишера, — и тихо ненавидеть сборище бандитов, поселившихся в особняке. О Уилле они не знали, что и думать. На кухне он выглядел отстраненным, задумчивым, но со знанием дела раздавал задания для соуса, проверял консистенцию желе и красочно, как профессиональный повар, сервировал блюда на тарелках для подачи на стол. Закончив, Уилл вытер руки полотенцем, снял фартук и ушел переодеваться.
Костюм ему заказала Алана, чему Уилл снова не удивился. Темно-синие брюки из дорогой на ощупь ткани, шерсть и шелк. Жилет и однобортный пиджак на две пуговицы были разложены на кровати и дожидались своего часа. Рубашка холодного голубого цвета и серо-стальной галстук с добавлением шерсти. Платок в нагрудный карман с темно-синей окантовкой и будто металлическими цветами в множащийся узор. Она выбрала ему хорошие воинские латы, и Уилл слабо улыбнулся, прежде чем начать одеваться.
Где-то в доме Ганнибала тоже готовили к ужину, и Уилл чувствовал, как они снова синхронизируются. Это были его последние мгновения собой, потому он не спешил, застегивая пуговицы, выравнивая складки на рукавах и бедрах, застегивая ремень и повязывая галстук. Когда он закончил, в высоком зеркале отразился тот самый человек из его кошмаров с холодным, мертвым взглядом, которого он видел каждый день перед тем, как встретить Молли, да и после ловил его блики, стоило расслабиться. Уилл зачесал волосы набок и в последний раз проверил свое отражение. По крайней мере, он смог одеться на свои похороны, кому еще так везет?
Прежде чем выйти из комнаты, он достал из пальто монету и переложил в карман пиджака, на секунду задержав ее в пальцах. Времени почти не осталось. Уилл вышел из комнаты, оставив трость на кровати, и хоть и с трудом, но спустился в холл.
Гости уже беседовали за столом, попивая шампанское и явно чувствуя себя некомфортно от бродящих мимо официантов. Небо и земля по сравнению с вечерами у Ганнибала, куда все рвались попасть и были уверены, что компания будет достойной, а не эта жалкая пародия, когда пробираешься поздно ночью, тайком, а затем ждешь неприятностей на каждом углу, в том числе от своих подельников. Уилл остался стоять в тени, наблюдая за ними и слушая разговоры.
— Я рассчитывала, что здесь будет гораздо меньше лишнего народу, — нервно хмыкнула женщина в коралловом платье с массивным ожерельем в виде египетских золотых колец.
Ее звали Венеция Силден. Конечно же, псевдоним, творческий, с тех времен, когда она еще была балериной. После чего она удачно вышла замуж и теперь вела богемный образ жизни, став упитанной, но все еще привлекательной дамой средних лет. Она была богата и забыла, что такое работать, еще лет пятнадцать назад, развлекаясь тем, что входила в филантропическое общество Балтимора и посещала все их благотворительные вечера. Ее лицо невинной девушки с годами явило угловатые злые брови, носогубные брезгливые морщины вокруг рта и тяжелые веки, превратившие открытый взгляд в прищур. Венеция недовольно скосила взгляд на официантов и огромных двух сицилийцев на постах, которые для ужина оделись в белые смокинги и теперь выглядели как гигантские толстые пингвины.
— Я слышал, что перед главным блюдом их всех распустят, не волнуйся, дорогая, — погладил ее плечо муж, прилагавшийся к ней, как дополнительный кошелек.
— Этот повар действительно знает свое дело. Мясо бесподобно, хоть и свинина, — заметил пожилой мужчина, одетый весьма по-американски — черный костюм, белая рубашка и красный атласный галстук.
Судья Телфорд Хиггинс и его жена Мануэла были частыми гостями доктора Лектера и являлись образцовой семьей: походы в церковь по воскресеньям, трое взрослых детей, шестеро внуков, связи во всех министерствах. Судья давно дружил с семейством Верджеров и когда-то помогал отцу Мейсона протащить законы об отмене норм гуманного забоя скота, и все в одночасье рухнуло, когда их имена всплыли вместе со скандальными подробностями дела Лектера. Они лишились своей репутации и большой части денег.
— Вы разве не слышали? Грэм охотился за Лектером с ФБР год назад, — встрял лощеного вида молодой мужчина с противным акцентом, будто он только что приехал с ковбойского юга, и невидимая соломинка во рту мешала ему нормально открывать рот.
— Не самая лучшая рекомендация.
— Может, ФБР сами себе мешали, раз уж стоило Мейсону прибрать его к рукам, как Ганнибала схватили? — вмешался парень под именем Бен Холкоп.
Он раньше был помощником мэра, пока его карьера также не полетела под откос из-за множества нераскрытых убийств во время последних выборов, и самого мэра не сместили. Он был у Лектера всего раз и винил его в том, что теперь его не хотели брать в политику из-за сомнительных ужинов у каннибала. С ним на вечер пришла его новая пассия — молодая, амбициозная актриса, с которой он не мог разгуливать по приемам из-за жены. Мильва знала, что они собираются есть человечину, но ей было плевать. Если ради денег Холкопа ей нужно было съесть пару экзотических блюд, так тому и быть.
Последний из гостей, генерал Пауэлл, так и вовсе не был на знаменитых ужинах. Глядя на него вживую, Уилл понимал, почему. Ганнибал убил бы его прямо за столом, использовав нож для колки льда, не мучая себя его компанией. Пауэллу было лет сорок, его костюм вызывал если не легкое недоумение, то брезгливые смешки — бархатный пиджак цвета бордо, в тон рубашка из блестящей синтетики и золотые булавки, вдетые в воротник-стойку. Собаку, которую он умудрился притащить на ужин, слава богу, не пустили, и та осталась с водителем в машине на стоянке.
Венеция попробовала рулет и осталась довольна.
— Должно же быть хоть что-то хорошее в этом вечере, раз уж нам придется лицезреть Мейсона до самой ночи.
— И слушать его увлекательные истории о свиньях и отце, — добавил Холкоп, закатив глаза.
— Думаю, Мейсон настолько склонен к драме, что Лектера могут разделать прямо при нас, — фыркнул Пауэлл, впервые подав голос.
Чего-чего, а самомнения ему было не занимать, ведь он вернулся героем из Ливии. Героем, который погубил тысячи местных жизней, привезя в Сирт несколько миллионов долларов для финансирования гражданской войны.
— Я против крови и кишок за столом, но с него станется.
Эта мысль очень понравилась Пауэллу. В холл зашла Марго и шепнула что-то на ухо одному из официантов, и те быстро ретировались через боковую дверь. Уилл знал, что поваров отпустили еще полчаса назад, официанты прямо сейчас отправятся домой, и в особняке останутся лишь охранники Мейсона. Гостей можно не считать, в итоге одиннадцать против одного. В любом случае, это их лучший шанс обставить все без лишних свидетелей.
Внезапно гости замолчали. Двойные двери открылись, и к ним въехала тележка с доктором со множеством ремней и креплений. Ганнибала тоже одели на прием, вот только его одежда была менее подходящая для вечеринки: специальный комбинезон, который потом будет легко снять для операции, не развязывая ему руки. Венцом нового гардероба был намордник, от вида которого судья Хиггинс одобрительно промычал.
Ганнибала не заботила чужая реакция, он смотрел прямо на Уилла, в темноту коридора, и даже за намордником было видно, что его губы расплылись в счастливой улыбке. Ганнибал хотел, чтобы Уилл знал, как он рад. И что ему ничего не нужно, кроме как видеть его сегодня, здесь, вместе с ним, не важно, какие цели тот преследовал.
Никто в жизни Уилла не радовался так честно и открыто от самого факта его существования в этом мире. Смесь бурлящей похоти и тлеющего желания, на вкус, как горячий мед, обволакивали его, сменяясь тянущей тоской и печалью. Уиллу понадобилось серьезное усилие, чтобы вернуться в реальность.
— Удивительно, как быстро слетает цивилизованность, когда дело касается старой доброй мести, — глухо произнес Ганнибал в маску, оглядывая остальных, — миссис Силден, вы как всегда очаровательны.
— А вы не теряете чувства духа, доктор Лектер, — хмыкнула Венеция.
— Разве не перед смертью каждый человек преисполнен лучших побуждений? Начать жить заново, не повторять прошлых ошибок.
— И вы тоже?
— О нет, я преисполнен лучших побуждений совершить новые, — при этих словах его глаза блеснули в сторону Уилла, все еще стоявшего в тени.
— Тогда вам дорога только в ад.
— Зато в какой компании.
Взгляд Ганнибала будто прожигал кожу Уилла насквозь, а от низкого довольного голоса по спине пробегали мурашки. Марго и Алана стояли молча, не собираясь принимать в этом фарсе участия. О появлении Мейсона возвестило жужжание автоматического кресла и тяжелая поступь Корделла, которому пришлось вначале привезти Ганнибала и только потом своего хозяина.
— Надеюсь, у вас не возникло трудностей, чтобы найти дорогу к моему дому, — проскрежетал Мейсон будто через кожаный мешок и с набитым ртом. — Добро пожаловать на мою ферму, леди и джентльмены. Вам здесь искренне рады. Простите за шокирующий вид, но, я думаю, к концу ужина вы привыкнете.
Стоило свету упасть на Мейсона, как гости ахнули, и вся гамма удивления и омерзения отразилась на их лицах в полной мере. Было даже забавно, что наличие в комнате Ганнибала-Каннибала вызвало меньше реакции.
— У меня только один вопрос, Верджер, — Пауэлл был человеком дела и хотел просто запытать Лектера до смерти, не понимая, зачем все эти сложности с охраной, поездкой и конспирацией, когда было ясно, что гражданские могут струсить в последний момент и поставить все предприятие под угрозу. Джек Кроуфорд был здесь, и, хоть Пауэллу с Холкотом удалось заткнуть несколько громких ртов в ФБР, этого бульдога с железной хваткой так и не удалось приструнить. — Почему ты не убил его сразу?
— Потому что в этом нет никакого веселья, — отрезал Мейсон. — Прошу, присаживайтесь, господа, пока мистер Грэм будет так любезен и расскажет, как он собирается приготовить доктора Лектера. Для небольшой демонстрации я попросил его накрыть нам стол, как в старые добрые времена, когда еще никто не знал, кто такой Чесапикский Потрошитель. Надеюсь, ужин вам понравился.
Уилл вышел на свет, мгновенно чувствуя себя собакой на выставке.
— Я начну с рук и ног до локтей и колен. Запеку мясо на углях.
— Вижу, ты подготовился. — довольно заметил Ганнибал.
— У меня было время подумать.
Со спины подошли двое головорезов, отрезая ему путь, и Уилл под чужие любопытные взгляды зашел через стеклянные двери на кухню. В проеме тут же встал один из сицилийцев — тот самый, который был у Уилла в палате, — и сделал вид, что присматривает за гостями краем глаза. Голоса остальных все больше сливались, пока он снимал пиджак и закатывал рукава для готовки. Он достал монету. Погружение на этот раз будет глубже, до самого дна, и он не спешил.
Встав спиной к гостям, он положил монету в рот, и металл на вкус оказался как холодный медальон чистой крови. Прокатив языком, Уилл закрыл глаза. Монета, рассасываясь, выпустила первый холод по пищеводу в его желудок вместе со слюной, и та осела тяжестью в теле. Шрам на животе онемел. Мышцы приходили в тонус. Ногам все легче было удерживать вес, и он чувствовал, как расправляется спина, как увереннее чувствуют себя ноги, будто он и не попадал в больницу, и как ледяное спокойствие сковывает его внутренности.
Звук как от настройки инструментов в оркестровой яме нарастал, звуча сначала невпопад, все больше находя общую тональность и выстраивая гармонию, только теперь он исходил не снаружи, а изнутри его самого.
Он чувствовал каждого из гостей, их липкие желания, жадные мысли, голодные желудки, им все равно, что перемолоть зубами и переварить. Главное, чтобы это было вкусно, красочно и захватывающе. Любой мусор для ума, простые углеводы из телевизора, жирная масляная похоть. Гости разговаривали вполголоса, боязливо посматривая в его сторону в предвкушении шоу.
Ганнибал заполнял его, как теплая, черная вода, мягко касаясь кожи, не заволакивая его зрение, а открывая. Тени сгущались все сильнее. Первая волна поднялась и схлынула пеной на поверхности, массивный, мощный океан, обеспокоенный ветром и изменившимся течением, начал оживать.
Плавно развернувшись на пятках, чувствуя музыку в каждом движении, он мечтательно уставился перед собой. В обманчивой мягкости он видел все: как Алана прикрыла рот, ахнув, как Марго нахмурилась, увидев знакомую манеру держаться, как напряглись гости и замолчали. Мейсон довольно причмокнул и включил рацию.
— Мистер Грэм, все в порядке? Вы готовы?
Не глядя на него, Уилл медленно кивнул. Перед ним на столешнице лежал бекон, овощи и специи, соус и маринад томились в духовом шкафу, ожидая своей участи. Он достал универсальный нож с подставки — узкое лезвие длиной двадцать сантиметров, немецкая сталь, — и на мгновение залюбовался бликами. В поверхности отразилась черная кожа и белые глаза монстра.
— Если бы не агент Кроуфорд и наши поджимающие сроки, я бы хотел взглянуть, как они бы уместились вдвоем на этой кухне, — произнес Мейсон, думая, что Уилл его не слышит. — Как думаете, Корделл, пока мистер Грэм жил у доктора дома, что он хотел с ним сделать? Трахнуть, убить или съесть?
Корделл пожал плечами.
— Возможно, все вместе, сэр, только в какой последовательности?
— Действительно.
Будто одного универсального ножа было мало, Уилл достал второй, на этот раз более широкий, поварской, для нарезки овощей, чье лезвие было еще толще и длиннее. Острый гладкий край сверкнул в его руке, и охранник в проеме ощутимо занервничал, переступив с ноги на ногу. Ему не нравился этот странный, тихий тип, и тем более, что у него был взгляд мясника перед разделом туши.
Они с Уиллом встретились взглядом, и у охранника от его медленно расплывающейся улыбки мгновенно выступил холодный пот. Что бы ни задумал мистер Верджер, этот человек не собирался играть по их правилам.
Его рука сама потянулась к пистолету, но было поздно. Уилл метнулся вперед, и через мгновение лезвие воткнулось охраннику в район паха. Ласковый шепот раздался у самого уха:
— Хочешь жить, не вынимай.
Никто не увидел, что он сделал, а Уилл уже подошел к внутреннему переключателю и выключил свет, погрузив все, что было за стеклом, в абсолютную тьму. В наступившей тишине охранник, загораживая вход, несколько секунд покачивался, а затем упал на пол тяжелой грудой собственного веса.
Его предсмертный хрип пробудил всех ото сна. Женщины среагировали первыми: завизжав, побросали стулья и ринулись к выходам, мимо охраны, которая рванула в обратную сторону, вытаскивая оружие из кобуры. Первый из них выстрелил в темноту и, неосторожно перешагнув через тело своего друга, увидел лишь мелькнувшую тень во вспышках выстрелов. В следующую секунду кто-то с огромной силой толкнул его назад, и острая боль пронзила шею. Он схватился за горло и попытался выйти из темноты, упав в объятия остальных. Кровь хлестнула во все стороны.
Раздались выстрелы, и все еще стоявшие на ногах охранники получили по две пули в грудь и голову: это Уилл нашел пистолет, и дело приняло совсем плохой оборот.
— Корделл! Корделл, закрой замки!
Пульт располагался рядом с рацией, однако автоматическая защелка не смогла сработать достаточно быстро, ей мешали тела трех взрослых мужчин, лежащих вповалку. Сначала показалась окровавленная рука, затем другая — с ножом, и Уилл раздвинул заклинившую дверь достаточно, чтобы вылезти из стеклянной камеры.
Побледневшая Алана тут же закрыла собой Марго, глядя на него огромными глазами и не зная, кто был сейчас в Уилле. Ночь кошмаров в доме Ганнибала снова ожила, будто она так и не выбралась оттуда, будто ее снова ожидает падение из окна и море боли. Только присутствие Марго рядом, ее тепло за спиной и пальцы, сжавшиеся на ее запястье, помогали Алане оставаться в своем уме.
Корделл попытался вытащить пистолет, но Уилл довольно метко кинул в его сторону нож и попал в руку. Здоровяк согнулся от боли, пытаясь вытянуть лезвие, то вошло в руку, как в масло, на пять дюймов. Уилл шел к нему не спеша. С рук стекала кровь, он дышал тяжело, но спокойно, волосы взмокли от крови и пота и прилипли ко лбу и вискам.
Корделл вытащил лезвие со стоном, но не успел сделать что-либо еще, Уилл приблизился и, сам не зная, почему, просто это было правильно — отомстить ему за Марго, накинулся на его лицо зубами. Корделл заверещал от боли, попытался отбиться, но хватка Уилла была как у аллигатора: за несколько ошеломляющих секунд он проел ему всю щеку до зубов и оторвался только тогда, когда добрался до левого глаза.
Завалившись на колени, Корделл и не думал защищаться, пытаясь просто отползти к Мейсону, пока тот как неугомонный звал охрану.
Уилл видел, как он молча открывает рот. Все звуки ему заменила музыка, грянувшая с первым убийством. Бешеные скрипки, режущие острее ножа в его руке, пели все громче и громче, под бой сердца и барабанов, накатывали волной каждую терцию и отступали лишь затем, чтобы вернуться с новой силой. Океан бушевал и требовал жертв, больше крови, больше смертей, он смоет их всех необъятным зевом, поглотит и не оставит после себя камня на камне. Уилл сжал нож крепче, делая шаг к Мейсону.
Уилл.
Знакомый голос позвал его сквозь завесу беснующегося вала, который поднимался над Уиллом, над Ганнибалом, над всеми в этом доме, угрожая уже не только врагам, но и всему людскому роду. Гнев такой же безжалостный, слепой и сокрушительный, как гнев самого Бога. Не будет пощады никому, если опустится длань его. Все они падут, и земля обрушится пеплом.
Эту жизнь должен забрать не ты. Мейсон принадлежит Марго, она заслужила свою охоту.
Яростная пелена отступила, и Уилл повернулся к Алане, которая все это время напряженно следила за ним. Кровь, скопившись во рту и окрасив зубы, стекала у него с подбородка, растекалась пятнами по рубашке и пачкала каплями пол. Ему больше не нужно было ее спасение, да и ничье-либо вообще.
Уилл видел, что не пройдет и пяти минут, как Алана, в лучших традициях своего учителя, положит Мейсона на кровать в его комнате, задерет ему халат и, надев перчатки, выдоит его сперму массажем простаты, пока Марго придерживает пластмассовый стаканчик. Обойдется с ним как с животным во время гона. У них будет столько попыток оплодотворения, сколько они захотят. Им хватит двух. Мейсон же без аппарата для отсоса слюны вскоре начнет захлебываться в бесконечных криках, угрозах в сторону Марго, и та утопит его в любимом аквариуме с угрем.
Поморгав, чтобы вернуться в реальность, он сделал вежливый шаг в сторону.
— Он твой, — произнес за него Ганнибал, обращаясь к Алане.
Не став мешкать, та скинула руку Мейсона с пульта каталки и взялась за поручни позади.
— Что ты будешь делать с Ганнибалом?
— У тебя полчаса, чтобы управиться и улететь на вертолете, прежде чем заявится ФБР. Я бы на твоем месте не мешкал, дорогая, — снова вмешался Ганнибал, кивая в сторону Марго. — Другого шанса не будет.
Алана, даже не глянув на Лектера, нахмурилась и сжала губы в линию.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
— Я тоже, — наконец тихо ответил Уилл и вытер кровь с подбородка тыльной стороной ладони, до сих пор сжимая нож скользкими пальцами. Несколько секунд в размышлении, и он передал оружие ей. — Воткни в него, пока он еще будет жив, и оставь рядом с телом. Иди.
Алана взяла нож, обернув носовым платком. Второго приглашения они с Марго ждать не стали: не слушая вопли Мейсона в попытках выторговать хоть немного времени, не прощаясь, вывезли его в коридор, и за ними глухо закрылась дверь.
Будто спало какое-то заклинание, Уилл коснулся бока и с удивлением увидел свежую кровь, его собственную. Один из охранников все же попал в него, пока стрелял наобум в темноту. Рана была не слишком серьезная, но вскоре ему понадобится помощь.
Если он, конечно, собирается выжить.
Уилл посмотрел на Ганнибала, и тот ответил ему долгим нежным взглядом.
— Я знал, что ты придешь.
— Рад за тебя.
— Ты попрощался с женой?
— Ей будет лучше подальше от меня.
— От нас.
— От нас, — Уилл тяжело вздохнул, усталость медленно наваливалась на него, как тени из углов комнаты: нога ныла от перенапряжения, и скоро откажет ему совсем.
Он вынул изо рта окровавленную монету и выкинул куда-то в сторону трупов. Слишком много сил ушло на последнее сражение с Корделлом: тот все еще был жив и пытался, постанывая, уползти за Аланой и Марго. Скоро поднимутся охранники. Еще семеро. Ему не справиться с ними в одиночку, но и умирать на ферме Мейсона он не собирался. Решение было только одно: освободить Ганнибала, выбраться отсюда, а затем уже разбираться с последствиями. Слыша каждую из его мыслей, Ганнибал улыбнулся шире.
— Что бы ни произошло дальше, что бы ты ни решил с нами, ты не один, Уилл. Мы с тобой пройдем через это вместе.
Вместе они и устроили эту бойню. Их жертвы валяются на полу, жертвенный нож передан, и ягненок уже едет к своему алтарю, они оба примут эту жертву. Они даровали милосердие и оба возрадовались рождению будущей жизни. Они примут на себя смерть неугодного, а следом всех, кто пойдет против них. Каждый из них теперь больше, чем человек: цикл замкнулся, и так и должно было случиться, ведь для знака вечности нужны две петли.
Бога никто никогда не видел. Бог пребывает в нас, и любовь Его совершенна. Что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаём из того, что Он дал нам от Духа Своего. И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. И едины мы.
Словно в трансе, Уилл отстегнул по очереди все ремни, удерживающие Ганнибала, чувствуя, как под пальцами будто проскальзывали заряды статического электричества. Ганнибал был босиком, узкие лодыжки с выпирающими косточками из-под грубых штанов комбинезона смотрелись беззащитно. Он сделал шаг с подножки со всем достоинством, и Уилл не отступил, чтобы дать ему места. Они оказались лицом к лицу, без каких-либо преград. Впервые наравне.
Уилл протянул руку к его лицу, чтобы снять намордник, и Ганнибал наклонился ближе, чтобы ему было удобнее, когда позади щелкнул взводимый курок. Они оба не обращали внимания на свое будущее: какой смысл, если все тонуло во тьме?
Один из охранников сначала услышал, а затем и увидел высунувшегося из коридора Корделла с месивом вместо лица. Замерев в шоке от открывшейся кровавой вакханалии в гостиной, бандит Мейсона не стал ждать ни секунды. У Уилла было только два варианта, и он остался на месте, закрывая Ганнибала собой как живым щитом.
От пули в спину его всего дернуло, и он упал на теплую грудь перед собой, хватаясь за чужие плечи. Не чувствуя боли, Уилл стал тонуть — океан был солон от крови убитых и его собственной. Он прислонился к Ганнибалу всем телом: коснулся лбом его шеи, ощутил тепло кожи, настоящей, нежной, очень гладкой, и, будто только и ожидая его первого шага, Ганнибал обнял его и прижался щекой к макушке.
Последняя волна океана схлынула, исчезнув в белой пене, чтобы навсегда упокоить их за собой.
Он помнил движение и хаос. Тишину и легкие колебания. Тяжесть в руках и в теле. Листва шептала над головой успокаивающие колыбельные, и в его воспоминаниях, а может, и чужих, он насмерть забивал людей молотком на пути к свободе. Под черным ночным небом. С любовью всей своей жизни на руках. Эти воспоминания были самыми яркими, когда как тишина едва запомнилась.
Уилл просыпался или не засыпал вовсе, дрейфуя между сном и явью, между жизнью и смертью, между собой и не собой, хотя ощущения при этом никак не менялись.
Только когда первая капель музыки снова зазвучала, он открыл глаза и оказался в комнате с далекими островками света. Ах нет, это были светильники на стенах, подкрученные так, чтобы освещать стены, а не окружение. Кто-то зашел, ему показалось — он сам, в костюме, благоухая почему-то амброй, можжевельником и чуть пряным, островатым розовым перцем, и протер его губы влажной салфеткой.
— Я знаю, что ты меня слышишь.
— Слышу, — покорно проговорил Уилл, чувствуя, как чужие пальцы и влажная ткань задевают его губы. Он прошелся языком, увлажняя их.
Капель разрослась, зовя его хрупким голосом, нежным и любимым. Она мешала ему снова забыться и окрашивала тьму, в которой он восстанавливался, острым звонким эхом, пробуждающим его словно землю от зимней спячки. Его глаза осторожно раскрыли пальцами и посветили фонариком.
— Ты не против?
— Поужинать? — из ниоткуда пришло осознание, как будто у него спросили полным предложением.
Человек напротив него улыбнулся, ожидая его ответа.
— С радостью. Такое ощущение, что не ел целую вечность.
Улыбка расчертила лицо напротив в длинные морщины от глаз до подбородка и показала кончики острых зубов.
— Вот и славно. Давай прокатимся.
Его обошли, и стул, на котором он сидел, вдруг покатился по мягкому ковру из комнаты в коридор, длинный и темный, угадывались картины и блеск их золотых рам. На стеллажах поблескивала белая кость черепов и фигурок животных. Все окна были занавешены, и было непонятно, какое сейчас время суток или где он находится. В какой части света.
— Я не могу ходить? — спросил он, обернувшись на своего провожатого.
— Можешь. Не далее как вчера я поймал тебя в гараже в одном нижнем белье. Я не против, но, боюсь, ты можешь простудиться, если не будешь одеваться как следует.
— Но сейчас не могу, — Уилл провел рукой по колену, и ощущение пальцев было далеким, как будто его ноги решили поспать еще отдельно от него.
— Раны были серьезными, даже тебе потребуется время, чтобы полностью оправиться.
— А ты?
— Я в полном порядке. Ты взял на себя весь урон.
Его привезли в странное помещение, где все поверхности были украшены самодельными гнездами из тонких веточек, птичьими черепами, костями и перьями. Зеркала были занавешены тканью, как на похоронах. Горели свечи по углам, и их света хватало, чтобы видеть в мягких тенях.
— Это место реально? Или я умер, и это твой дворец памяти?
— Дворец наш, Уилл, уже очень давно, — Ганнибал наклонился к нему и заправил салфетку за воротник. — Скажи, это имеет значение? Я могу подвести тебя к окну, и ты все увидишь, но подумай, действительно ли это важно? Что будет, окажись там лишь гладь океана? Или вид на лес, самый обычный, с шоссе, людьми и огнями города? Ты захочешь уйти? Тебе важно, что ты можешь уйти? Что изменится, Уилл?
Он долго смотрел ему в глаза цвета темного виски, Ганнибал ждал.
— Ничего, — с удивлением признался Уилл, поправляя салфетку. — Умираю с голоду.
Ганнибал приблизил его кресло-каталку к столу, и перед ним открылся пир от края до края, изобилующий фруктами, блюдами и цветами, съедобным каскадом спускающимися к их пустым тарелкам. Ганнибал сел рядом, через угол, и ответил на его взгляд теплой улыбкой.
Человеческий глаз просто не мог справиться с каждой деталью на их ужине, будто это была ожившая картина Босха. Уилл мог бы часами любоваться фиолетовыми и черными цветами, обсидиановыми перьями с иссиня-черным отливом на скатерти цвета королевской сирени в мелкие золотые цветы и блеском семян граната в мигающем свете свечей.
Все воспоминания из его прошлого стали картиной, написанной художником по имени Жизнь, и Уилл теперь видел ее всю от начала и до конца, ибо больше не был рабом воспоминаний.
— Bon appetit, — произнес Ганнибал и взял в руки вилку и нож.
Эпилог
Отпуск в Италии прошел для Джека в ностальгии. По тому, как он встретил жену, как прошло их первое свидание, как она вышла к нему навстречу в церкви вся в белом, и у него перехватило дыхание. Он жил тогда, а сейчас он мог лишь вспоминать о ней и отчаянно тосковать. Он будто замер в ожидании, когда она вернется, будто это был длинный отпуск или командировка, и вот-вот уже застучат ее каблуки, и ее аромат наполнит комнату.
Белла не верила в бога. Значило ли это, что они не встретятся? Или ему стоит совершить самоубийство заранее, чтобы уйти к ней в чистилище? Или ей уготовлен ад? Джеку не нужен был рай без нее, а уж бог, который заключит его прекрасную Беллу в аду, и подавно. Он найдет ее, обязательно найдет, где бы она ни находилась.
Он не знал точно, зачем приехал. В Палермо, в церкви, где священник утверждал, что видел двоих джентльменов, очень похожих на Ганнибала Лектера и Уилла Грэма, не случилось никакого преступления. Их просто видели вместе. Здесь. Сидящих на этих самых скамейках. Они просидели целых три часа, а затем растворились в толпе, как в воду канули. Ни один из агентов и итальянских полицейских не смог их обнаружить. Были ли они здесь на самом деле? Или священник обманул их, желая получить вознаграждение от ФБР?
Будто они приходили попрощаться. Или Ганнибал передал весточку Джеку, как белый кит Моби Дик, мелькнувший на горизонте для Измаила. Как напоминание о былой схватке и чудесном избавлении от смерти.
Джек помнил.
Это все, что у него оставалось.