***
Блейк проснулся в холодном поту, который градом катился по лбу, рукам и груди, изрезанной затянувшимися ранами. Сон. Очередной…Его давно выписали из больницы, но кошмары никуда не делись. Днем они прятались под кроватью и в темных шкафах, но стоило закрыть глаза, как они выходили, облаченные в поношенные кровавые лохмотья, и начинался спектакль. И каждую ночь одни и те же персонажи. Он, Джессика, Линн да отец Лютермилх, изуродованный собственной похотью. Никого больше. Привыкнуть к страху невозможно. Сердце снова и снова начинает биться так быстро, словно надеется обогнать время, приблизить утро. И легкие спирает в кандалах памяти, дыхание замирает. Поэтому в ящике прикроватной тумбочки, где когда-то хранились презервативы, упаковка жвачки (на всякий случай) и пилочка для ногтей, теперь лежали успокоительные на любой вкус и несколько упаковок стерильных шприцов. Блейк нашел на дне снотворное, выдавил несколько белых с красными вкраплениями, как глазное яблоко, капсул на ладонь и замер. Что будет, если выпить чуть больше, чем советовал врач — худощавый мужчина с редкими темными волосами, зачесанными назад? Он говорил низким вкрадчивым голосом, а взгляд беспокойных глаз лихорадочно бегал по комнате. Казалось, будто этот психиатр еще более ненормальный, чем все его пациенты. Однако его диагнозы были точными. И только за это старика можно уважать. Блейк был послушным, он не пренебрегал советами, но… разве жизнь не в его руках? В его…и еще в двух крошечных капсулах, таких твердых на ощупь, таких горьких на вкус. Не сегодня. Странно, но после всего увиденного и пережитого Блейк все еще боялся переступить черту. Он болтался на грани, гуляя по лезвию, которое кромсало его ступни. Но боль отрезвляла… Или не только боль? Может, играла роль и эта трогательная сентиментальная нотка, одиноко звучащая в опустевшей душе, когда Блейк бросал взгляд на портрет Линн, заключенный в черную рамку. Вот и сейчас мужчина вздохнул, задвинул ящик и щелкнул выключателем. Тихо завыл ночник, бросая тусклые лучи желтого света на фарфоровое лицо. Блейк смотрел на жену и не узнавал ее. Будучи оператором, он не любил фотографировать родных и близких. Говорил, что так у него будет причина чаще видеть их живыми. Так что портрет Линн был совсем старым. Блейк приближал его к лицу, надеясь разглядеть те первые робкие морщины, тот живой изгиб подведенных бровей и задорный блеск в темных карих глазах, напоминающих чарующий омут. Но слепая линза дорогой камеры не видит этих мелочей. Поэтому фотографию приходится рано или поздно вернуть на место и выдохнуть с непременным раздражением. Блейк не говорил это никому, но мысли о Линн больше не будоражили кровь, как это было в первые дни. Он вспоминал её голос, теплые прикосновения и поцелуи со вкусом клубничной помады, раньше это заставляло сердце замирать от ноющей боли и разум кричать в исступлении: «Не верю! Нет!». А теперь… на месте скорби и жгучей горечи осталась только протяжная тоска, какая бывает у раненного волка, оставленного стаей. И Блейк понимал причину. Он уже смирился с тем, что Линн мертва, смирился с тем, что такие вещи, как те, что он видел в Аризоне, реальны, но смириться с тем, что привычный мир, такой дружелюбный прежде, не хочет принять его обратно, он не мог. И его съедали злость и отчаяние. Почему его родина отреклась от потерянного сына? Не потому ли, что он растратил свою любовь к былым ценностям? Не потому ли, что, пережив первые недели в больнице, он потерял и любовь к Линн? Но Блейк все еще цеплялся за воспоминания о ней, надеясь пройти по ниточке времени и вернуться туда, где все было так прекрасно. Снотворное никак не хотело действовать. Наоборот казалось, бодрость заняла все тело. Но Блейк хотел уснуть. Очень-очень. Потому что в реальности было еще страшнее, чем в кошмарах. Кошмары разыгрывались по сценарию, жизнь… была непредсказуема. Но снотворное не хотело действовать. А Блейк не хотел бодрствовать. До будильника еще целых полчаса! Полчаса, чтобы спрятаться под одеяло от людей, грехов и неблагодарного Бога. Но все бесполезно. Влажная от пота футболка липла к телу, грязные локоны падали на лицо, вызывая только раздражение, доходящее до того, что Блейк в остервенении рвал непослушные волосы. Боль колола, опять заставляя задумываться, что все в норме. Нервная система работает, кровь пульсирует, легкие сжимаются и опять расширяются, питая тело кислородом. Все в порядке. Все без толку. Блейк рывком вскочил с кровати, на ходу выключая часы из розетки. Пусть поспят… Пусть не кричат о том, что пора вставать, когда в доме уже будет тихо пищать кофеварка. Только никто больше тут не пьет кофе. Блейку нельзя. Вместе с лекарствами это опасно. Но он заваривает его снова и снова, потому что так было заведено раньше, когда мир еще любил его. Когда Блейк еще любил… Холодный душ бодрит, приводит в себя. Шампунь с сочным запахом лимона может попасть в глаза — это вообще замечательно. Тогда начнет щипать. Неприятно, конечно, но тоже отрезвляет. Блейк вообще старался цепляться за все то, что напоминало о том, что душа еще не оставила его тело. «Я живой, живой. Я должен радоваться. Я жив и буду жить», — бубнил он, пытаясь прогнать безразличие, поселившееся в глубине пораженного сознания. Но оно всякий раз выживает, замирая лишь на пару минут. Каждое утро проходило одинаково. Блейк пил молоко, запихивал в себя яичницу и глотал таблетки. Его давно выписали из больницы («Дальнейшее выздоровление зависит от вас», — со знанием дела хрипел врач), но какие-то лекарства все равно приходилось принимать. От них иногда начинала болеть голова или тошнота подкатывала к горлу. Тогда Блейк садился на подоконник и смотрел вниз, туда, где люди бегут по улицам, улыбаясь навстречу восходящему дню. Закутанные в грубый бархат проблем и забот, они никогда не задумываются о том, какие удивительные постановки разыгрывает жизнь за городской чертой, где закатные лучи ласкают незримый горизонт. А Блейк знал… и поэтому мир был обижен на него. И так проходили дни. Недели. Месяцы. Пыль времени коснулась кровавых воспоминаний, но только сильнее стали болеть потревоженные раны. И ничто не могло их залечить. Даже расхваленные немецкие таблетки, купленные на скромный заработок от пустых статей о феноменах природы. Это было так скучно. Все эти «безумно красивые горы» или «невероятно редкие белки» уже осточертели Блейку. Он пару раз подходил к ноутбуку, открывал новый текстовый документ и подолгу смотрел в экран, напрасно ожидая вдохновения, тот отзывался протяжным гудением. Иногда поступали заказы на фотоснимки. Иногда приходилось выезжать, чтобы снять уродливую телеведущую, скачущую на фоне правительственного здания. Зарплата — гроши. Но пока хватало на воду, хлеб и яйца, Блейка все устраивало. Однако сегодня таблетки не вызвали приступов недомогания. Блейка это даже обрадовало. Настолько, насколько возможно. Он мог спокойно одеться и выйти на улицу. Но что его там ждало? Мужчина скользил взглядом по лицам людей, пытаясь запомнить их. Все выглядели так естественно, как… рыбы в воде. И только он, невидимый странник из другого мира, скитался по подворотням в поисках прошлого. И острая жалость к самому себе терзала душу. Блейк шел по знакомым улицам, чувствуя, как капли дождя катятся по лицу, тронутому жесткой щетиной. Обычно во время прогулок мужчина чувствовал себя простым серым существом без мыслей и желаний. Однако сейчас что-то тревожило его душу, но несчастный не мог ухватиться за беспокойные мысли. Только холодная догадка пронзала мозг, как тут же ускользала, оставляя Блейка в недоумении. Ему оставалось лишь тихо шипеть от невесомой боли в висках и вызывать изумленные взгляды прохожих. Но в какой-то степени мужчина был рад, что хоть что-то завлекло его, позволив отвлечься от самобичевания. И от мира вокруг… Блейк задумался, морщась от напряжения, и влетел в девушку, остановившуюся в тени, чтобы совершить звонок. Незнакомка пошатнулась и даже тихо выругалась, сквозь стиснутые зубы. Рядом с ней покачивалась на мысках красивая девочка лет пяти с короткой стрижкой под мальчика. — Аккуратнее, дядя! — улыбнулась малышка, склонив голову к плечу. Лучик солнца отразился в её небесно-голубых глазенках. — Смотри, куда прешь! — шикнула мать, но Блейк её уже не слышал. Мужчина в изумлении смотрел на ребенка. Несмотря ни на что, девочка улыбалась и искрилась, хотя дождь катился по её сальным волосам. Промокла и одежда, которая теперь неприятно липла к телу, но юное существо все равно радовалось, выделяясь в сером уродстве города. Где-то Блейк уже видел это. Искреннюю улыбку на фоне, как казалось, конца света. Ослепляющая вспышка пронзила сознание, заставив его пошатнуться, хватаясь за голову. Он уже это видел! Он уже думал об этом! Но это было так давно… А теперь воспоминания, запертые в глубине подсознания, взломали ржавый замок и вырвались наружу, угрожая смести Блейка ураганом из боли и страха.***
Блейк бежал к себе домой по памяти. Перед глазами плясали образы прошлого, и за ними не было видно ни улиц, ни людей, ни даже двери. Трясущейся рукой мужчина вставлял ключ в замочную скважину и проворачивал его там ровно два раза. Это заняло довольно много времени, но для него каждая минута равнялась часу. Мысли носились в голове, бесконечно сменяясь и путаясь. Словно колючий ком царапал разум изнутри, вызывая мучительную боль, как если бы кто-то решил вскрыть черепную коробку острым ножом. Но Блейк не спешил пить обезболивающее. Он вихрем вбежал в спальню и, не раздеваясь, упал на кровать. Образы перестали мелькать перед глазами, но настойчивые мысли никуда не делись. Даже, кажется, стали яснее. Мужчина стиснул зубы от боли, чувствуя, как что-то скребется в горле. И Блейк готов был расплакаться, уткнувшись лицом в подушку. Ему было страшно, но этот дикий ужас, закопошившийся в груди, не походил на прежние ощущения. Вэл… Как тяжело было забыть о нем, и почему он возник именно сейчас?! Ледяная ненависть, граничащая со странной привязанностью, терзала душу и плоть. Блейк вспоминал холодную нежность в каждом движении парня, его глубокий голос и те странные записки… Дневник, да? Мужчина поморщился. Он читал личные записи — это так низко и подло. Но разве Вэл не был так же жесток, как те сумасшедшие, готовые на все, чтобы убить мнимого Антихриста? Он почти такой же! «Но совсем другой», — шепнул предательский голосок в глубине сознания. Блейк сел рывком, продолжая растирать пальцами виски, сжатые клещами. Он, наверное, сходил с ума. Еще сильнее, чем когда бы то ни было. Но сила воли покинула мужчину, а без неё разве возможно сопротивляться? Каждый робкий порыв непременно нарушал спокойствие. Потом Блейк будет проклинать этот день и восхвалять его, ну, а пока он потянулся к телефону, которым не пользовался больше недели. — Доктор Ричардсон? Добрый день, — собственный голос казался неправильным и искаженным, но отступать было поздно. — Мистер Лангерманн? Давно вас не слышал! — рассмеялся глухой голос на другом конце провода. Что же, хоть у кого-то есть силы на радость или хотя бы улыбку… — Вы говорили, что в… том месте нашли человека, я тогда еще отказался говорить на эту тему, — заговорил Блейк. В какой-то момент ему подумалось, что все идет, как надо. Волнение отхлынуло, остудив разум. Он делал то, что хотел, шел на поводу у эмоций, но все казалось таким правильным… — Могу я узнать о нем больше? — Ну, он представился Вэлом, — начал доктор. — Да! Тот, что мне и нужен. Я хочу поговорить с ним, — уверенно заявил Блейк, даже не дожидаясь продолжения, и метнулся к столу, где лежал карандаш и несколько листов белой бумаги. Мужчина уже и не помнил, зачем доставал её. Кажется, нужно было распечатать копии каких-то документов, чтобы показать работодателю. Или нет…? Какая ерунда! Дело совсем не в этом! — Мистер, — доктор шумно выдохнул, его явно что-то волновало, — мы держим его в палате одного. Нет, он не буйный, но, вы понимаете… мы подселяем к нему других больных, а они лишь сильнее сходят с ума, начинают нести всякую чушь. Он словно заговаривает их, — мужчина невесело усмехнулся и добавил с нотками грусти в голосе: — но дело ваше. Я предупредил. — Когда я могу приехать? — холодно поинтересовался Блейк, не чувствуя колебаний или сожалений. Пришло время встретиться со своим прошлым. Он пока не знал, зачем, но что-то грызло душу, подобно старому долгу. Это походило на совесть или стыд, но Блейк был уверен, что сможет спать спокойно, когда увидит своего врага, подавленного чужим миром.***
Эта неделя была одна из самых долгих в жизни Блейка. Он не мог найти себе занятия, метался по полупустому жилищу, не глядя вокруг. Все стало ему неинтересно, и жгучее ожидание только подстегивало. Мужчина выходил на улицу, но в каждом человеке натыкался на призрак из прошлого, от каждой незнакомой улыбки по спине пробегались мурашки. Липкие ночные кошмары отступили, сны стали пустыми и однообразными. Короткими… Это было похоже на бессонницу. Постоянно болела голова. И глаза до одуряющей рези вглядывались в циферблат электронных часов, отсчитывая секунды до решающего дня. Однако накануне Блейку удалось выспаться. Он чувствовал себя неожиданно бодрым, чего не было уже очень и очень давно. Его голову словно остудили, так что никакое волнения не могло проникнуть внутрь. Мужчина даже нашел в шкафу чистую рубашку. Что-то хитрое поднялось из глубины подсознания, нашептывая, что Блейк давно так не прихорашивался. Даже когда была жива Линн… Глупость! Только глупость эта никак не шла из головы и скреблась, скреблась, доводя до безумного иступленного крика боли. И куда скрыться от этих грызущих ощущений? Блейку хотелось лезть на стену, биться о стол головой, впиваться ногтями в ладони до крови. А потом вдруг прошло и это… Он только замер напротив зеркала в рубашке, белой-белой, как снег январским утром, пиджаке, самом дорогом их тех, что нашлись дома, и лакированных туфлях на невысоких каблуках, которые звонко постукивали при каждом шаге. И это было… красиво. Блейк решительно поправил очки и вскинул голову. Час настал. Сегодня он разделается со своим сумасшествием, добив жуткий призрак из прошлого. Все остальное было как в тумане. Блейк даже плохо понимал, как вызвал такси. Руки дрожали, пальцы промахивались мимо кнопок. Как он нашел нужный кабинет? Тыкался во все двери, называл имя, уже осточертевшее языку и ушам. «Вы Ричардсон?», «Здесь Эндрю Ричардсон?», «Где я могу найти доктора Ричардсона?»… Блейку подумалось, что еще немного, и он сам попадет в одну из белых палат, пропахших болью и страхом. Но этого не произошло. Стоило двери отвориться, как крепкий мужчина сам подскочил с места, издав какой-то гортанный звук, похожий на смех: «А вот и вы, мистер Лангерманн!» Крепкое рукопожатие. У доктора была жилистая жесткая рука, почему-то Блейк это запомнил. И говорил он так медленно, растягивая слова и наполняя смыслом каждую фразу. Вот только что именно Ричардсон вещал, в памяти не отложилось. А потом мужчина вдруг встал, оправив халат. И Блейк, почему-то совершенно не понимая его речи, тоже поднялся. По коридору шли в тишине, только из-за белых дверей с номерами палат на серых табличках изредка доносились голоса, смех и стоны. Тут пахло спиртом и болезнью… И эта атмосфера отрезвляла и пугала, щекоча натянутые нервы. Блейк не знал, в какой момент окончательно пришел в себя. Однако туман развеялся, забрав с собой призрачные замки иллюзий. Мужчина остался наедине с реальностью. И в ней все было так необычно. Эти до одури белые стены, шаги, такие громкие, будто усиленные микрофоном, и эта мысль, что там, где-то впереди, его ждет… Вэл. «Здесь», — шепнул Ричардсон, кивнув на одну из дверей. И голос его зазвучал так громко и решительно, словно зачитывая приговор, который уже нельзя обжаловать. Впервые за долгое время Блейк испытывал чувство неподдельного волнения. Оно щекотало, грызло, рвало душу, и нетерпение стучало в висках, и все это казалось даже хуже того ожидания, которое жгло пятки и заставляло бросаться из угла в угол. Ну же! Ну! Только ледяные пальцы не слушались, не могли взять и распахнуть дверь палаты. Почему? Потому что Блейк не хотел верить. Он считал Вэла мертвым, он считал мертвым все, что когда-то касалось той чертовой земли, пронизанной похотью безумцев! Себя в том числе… Но он был жив. И был жив Вэл. И Блейк почти слышал его хриплый голос, такой приторно сладкий. Что там? Что за дверью? Изуродованный пытками мужчина, стонущий, зовущий Смерть? Или парень, бойкий, смелый, который не сдастся, который будет драться, который еще готов поставить весь мир на колени? Или что-то очень женственное, похотливое и самоуверенное? Что там? Какой там осколок его, Блейка, прошлого? Дверь раздражающе скрипнула, отворяясь. Вэл стоял у окна. Или это был не Вэл? Чуть ссутуленные плечи, отросшие волосы, светлые и мягкие, как солнечный свет, длинное белое одеяние — больничный халат. И всю палату, наполненную светом грозовых вспышек, заполнял нежный аромат сирени, выбивающийся в жуткой смеси спирта, крови и чего-то еще, до рези сладкого. И все бы ничего, но стойкое ощущение напряжения не выползало из темноты. Хотя, может, все это гроза? Может, Вэл боится бурь с… тех пор. — Я знал, что ты придешь… Отец, — последнее слово было произнесено с хриплой надломленной усмешкой, но в целом… Блейк даже удивился. Голос звучал спокойно, размеренно, разве что не так низко, так тогда… — Только не думал, что так скоро. Тут я ошибся. Но я должен был угадать цель… Тебе просто стало одиноко, и что-то, подобно шепоту в голове, предложило тебе отыскать меня? Вэл резко наклонил голову к плечу, словно марионетка, чья ниточка оборвалась, предательски хрустнув в гулкой тишине. Однако он так и не обернулся. Неужели эти чертовы врачи все-таки смогли сломать стержень, позволивший ему пережить все ужасы Храмовых ворот? — Да, — только и смог отозваться Блейк, с трудом шевеля сухими губами. — И ты уже успел пожалеть о своем решении, — уверенно кивнул Вэл и, наконец, повернулся. Белая вспышка, окаймленная синим пламенем, разрубила черную тучу, осветив парня. Его лицо сохранило былую бледность, вот только… Оно казалось каким-то пустым без несколько надменной улыбки, без голодного блеска голубых глаз. Таких голубых, как летнее небо, освобожденное от тяжелых облаков. И Блейк, поклявшийся ненавидеть этого человека, дрогнул. Что они с ним сделали? Пусть Вэл верил слепо, неправильно («А разве можно верить неправильно?»), но он верил, и походил в этой вере на наивного ребенка. И эта вера была его жизнью. Такой отчаянной жизнью стойкого ландыша средь однообразных серых камней. Поэтому Вэл так запомнился несчастному «Отцу»… Блейк размышлял об этом ночами… Последнее время все чаще. Лучше бы они убили Вэла, чем лишили его веры, его индивидуальности, его сущности… — Что же ты такой мрачный? Ничего страшного ведь не будет. Один твой вскрик — и прибегут врачи, повалят меня и усыпят. Все хорошо, — Вэл глухо рассмеялся и сделал первый шаг навстречу, но острый черный сарказм в его словах заставил Блейка лишь взволнованно сглотнуть. — Да прекрати уже. Тебе совсем не идет. Милый… — шикнул парень и, вдруг зажмурившись и нахмурив тонкие брови, вальяжно облизнулся. Блейк так и замер. Он почти чувствовал, как этот влажный язык проходится по его щеке, и оттого, как странно, приятно тает мороз, замерший в тонких морщинках. Это было тепло, пусть и несколько неприятно. И что-то было нежное в этом действии, по крайней мере, что-то более нежное, чем в ударах ножом или железной киркой… Крупная дрожь прошлась вдоль позвоночника. И Блейк пожалел. Пожалел, что пришел, разбудив тем самым воспоминания, ждущие своего часа где-то в глубине. И вот этот час настал. Былая боль, усыпленная таблетками и дорогостоящими терапиями, вспыхнула, как лесной пожар. Блейк пошатнулся. Мир завертелся, словно бешеная карусель, руководимая самим Дьяволом. Картинки мелькали, сменяя друга, как в калейдоскопе. Кровать со смятой простыней, черный провал окна, а за ним нахмуренное небо, белая стена, потом почему-то потолок с серыми глазами потухших ламп, робкая трещинка, напомнившая изломанную паучью лапку и… лицо Вэла, окрашенное непонятной эмоцией. Блейк сделал несколько неуверенных шагов по направлению к кровати, хватаясь руками за воздух. Главное, не упасть. Нет, главное, чтобы не пришли врачи. Они закончат этот разговор! Койка протяжно скрипнула и, вторя ей, прорычал раскат грома. Головокружение слегка ослабло, но вместо него пришла тупая ноющая боль, кольцом обхватившая виски. Блейк зажмурился, потирая жесткими руками лицо. По коже щек скользнули шероховатые шрамы на ладонях. Его личный сумрак оказался еще более враждебным. Его наполняли образы, жуткие, кровавые образы прошлого. Собственный крик, приглушенный рваной кулисой времени, зазвучал в ушах. Страх коснулся шеи холодным поцелуем. Запахло смертью… Нет! Блейк решительно распахнул глаза, пытаясь выровнять дыхание. Однако теперь легкий испуг коснулся его, словно ткнув иглой в сердце, но так и не прорвав нежной оболочки. Вэл уже переменил положение. Он сидел на корточках перед старым знакомым и, склонив голову к плечу, смотрел на него снизу вверх. Главарь кровавого клана напоминал любопытного мальчонку… Сломался? Блейк невольно рассмеялся. Он правда думал, что Вэла может что-то сломать?! Ну уж нет… Кажется, тот стал только сильнее. Из его движений и слов исчезла жеманность и лишний пафос. И от того еще чище и прекрасней стала легкая полуулыбка, мелькнувшая на бледном лице. Вэл словно вырос. Хотя что-то по-детски трогательное еще сквозило в редком искреннем взгляде. Но потом все опять скрывала маска. Не такая грубая и алчная, к какой привыкли люди, но маска. Она, подобно слою гипса, скрывала мысли и чувства. И описать это невозможно. Вэл не казался безразличным, его чувства не казались наигранными, но было видно, что что-то не так… Сломался… Блейк смотрел на Вэла и почти плакал. Все это время он считал, что прекрасно держится для человека, оказавшегося в такой ситуации. Его наивную веру, его лживую надежду разбили на тысячи осколков, разметавшихся по углам тревожной темноты. Все, что осталось — это серый камень осознания, повисшей в опустошенной душе. Стало тихо-тихо, как на кладбище. Воспоминания рассеялись, и только гулкая жалость к самому себе сдавило сердце, пытаясь смять его, убить. Но ничего не выходило. Оно еще слабо стучало в груди, отмеряя секунды существования. — С тобой всё в порядке? — глухой, почти женский голос, заполнил тишину, которую, напоминая тяжелый удар гитары, разрубал гром. Но Блейк словно пришел в себя. Он тряхнул головой, вытер глаза, на которых выступили слезы, и решительно кивнул. Нет, теперь он точно не сдастся! Тупая, как эта самая боль в голове, зависть захлестнула его. Теперь есть только один выход — стать лучше, доказать Вэлу, что не он один прекрасно устроился в непостоянном человеческом мире! — Да! Что вообще может быть не так?! — огрызнулся Блейк, губы его дернулись в почти зверином оскале. Немногим позже он пожалел о своей грубости. Когда Вэл встал, что-то едва уловимо скрипнуло в его суставах, и снова вернулся к окну, его силуэт погрузился в темноту. Казалось, будто и гроза утихла, ничто не хотело освещать грешную землю. И боль, боль, боль кружилась в воздухе, напряженном до электрического треска. Блейку стало стыдно. — Я не знал, что ты выжил, — признался бывший журналист и глупо улыбнулся. Сухие губы даже будто бы заболели от этого лживого жеста игрушечной доброты. На самом деле ему было страшно. Хотелось не смеяться, а забиться в угол и спрятаться от всего на свете, лишь закрыв глаза, как в детстве. Когда его преследовали воспоминания, такие живые, как теперь… — У меня было мало шансов, ты прав. Но я всегда умел вовремя бежать, — отозвался Вэл и надломлено хихикнул. Блейку казалось таким необычным слышать его голос, сидя в тепле больницы, и все равно чувствовать себя обнаженным и израненным. В следующий миг мужчина ощутило легкое покалывание в ладонях, будто кто-то пытался сыграть на струнах нервов. Только вместо музыки выходила странная какофония — в ушах стучала кровь. — Почему же ты не бежал теперь? Почему дал себя поймать, посадить сюда? — Блейк непонимающе сморгнул, глядя в спину собеседника, пробегаясь мысленным взором по широким плечам и выступающей горбинке позвоночника. Какое-то время Вэл молчал. Он то ли придумывал ответ, то ли пытался осознать вопрос. Но ожидание было мучительным. В тишине копошились ночные кошмары, протянувшие вперед свои когтистые изломанные руки. — А зачем? Или ты хотел, чтобы я дальше бродил по лесам? Какой в этом смысл? — Вэл заговорил, и в его голосе отчетливо слышалось живое удивление. Точно такое же чувство сейчас же отразилось на лице Блейка. Он опешил. — Но ведь раньше… — Что было раньше, сладкий? Что?! А потом Вэл засмеялся. Как-то хрипло и неумело, и этот жуткий звук царапался, пробираясь в голову. Становилось не по себе. Блейк даже поёжился, ссутулил плечи и машинально опустил взгляд, потому что его собеседник обернулся, и глаза его, такие пронзительно-голубые, сверкали. — Раньше я просто не знал, что можно жить по-другому. Моя голова была пустой, как… — но подходящего сравнения Вэл так и не нашел. Он поджал губы, а потом скривился, раздосадованный своей оплошностью. — Сейчас все это неважно. Я слышал от других людей, как эти… лекари буквально насилуют их головы. Но мне помогли. Я больше не вижу кошмаров. — Насилуют головы. Это точно, — мрачно усмехнулся Блейк. — Чёртовы мозгоправы. — Я буду жить в этом мире. Он мне нравится. Он… такой большой, — Вэл шумно сглотнул и снова посмотрел в окно. По дороге, разбрызгивая грязную воду, седую от пены, мчались машины. Мурашки пробежались по спине Блейка. Теперь ему стало и вовсе стыдно, а тот дух соперничества и даже огненной зависти растворился без остатка. «Нет, Вэл, ты не будешь тут жить. Ты что-нибудь слышал о правосудии?» — подумал мужчина, но лишь покачал головой. Нет, не он это будет рассказывать. Блейк и сам не понимал, почему так не хочет теперь делать больно тому монстру, которого когда-то так хотел убить. — Кто-нибудь еще выжил? Кроме нас… — голос сел, так что из горла теперь вырывался только булькающий хрип. — Нет. Никто. Мои дети убиты все до одного в неравном бою. А остальных отравил сам Нот, — сухо, без эмоций и красок. И Блейк пожалел, что не видит лица собеседника, наверно, оно бы рассказало больше. — А знаешь, почему? Он был слабым и эгоистичным. Он был не готов принять новый мир, но не мог представить, чтобы кто-то жил, пока он трусливо гниет в земле. Вот таким был… папа. Святой пророк! — Вэл снова рассмеялся. — Он был никому не нужен, кроме своего лживого выдуманного божества! Потому что никакого бога нет! — Да… Блейк и сам не знал, почему согласился, ведь с детства верил в Бога, читал молитвы, но теперь… Именно теперь, глядя в спину этого странного человека, он четко осознавал, что никого там нет. И во всех бедах виноваты они сами, а не зловещая кара всевышнего. Глупости. Ведь разве мог кто-то добрый-предобрый, создающий и оберегающий все вокруг, допустить, чтобы такие ужасы творились с людьми? Снова молчали. Дыхание Вэла стало каким-то слишком шумным и неестественным. Может, он тоже разволновался, как его несчастный посетитель, вжимавшийся в стену под давлением тяжелого, зловонного чувства, сминающего грудь и живот. И от него начинало тошнить, перед глазами плясали уродливые тени. Они напоминали силуэты, и воображение подкидывало страшные ассоциации. — Уходи. Ты хочешь идти, я же чувствую, так не мучь себя, — проговорил, наконец, Вэл. Он снова обернулся. На губах, искривленных словно судорогой, на секунду возникла слабая болезненная улыбка. — Но ты не сможешь не вернуться.