Should I be gentle?

      Утро нагло и беспощадно врывается в мою спальню, в мой поток мыслей, нарушая его, сбивая не в то русло. Безусловно, на самой глубине сознания я отчетливо понимала, что долго оттягивать мысленный монолог не получится.       Яркие лучи солнца (маленькие нахалы), светят в глаза так, что невозможно не сощуриться. Мне приходится подняться с кровати и зашторить окно. Из-за сложности размышления уснуть мне больше не удастся даже в полумраке спальни, но его будить не за чем.       Мои руки по привычке тянутся к фланелевой рубашке в крупную клетку, аккуратно сложенной на стуле, а пальцы ловко застегивают пуговицы, скрывая наготу моего тела. Мне стоит невероятных усилий оторвать взгляд от спящего парня и пройти в кухню.       Чашка кофе проясняет затуманенный сомнениями разум. Не могу больше откладывать это в дальний ящик. Теперь, наконец, могу признать, что обнаружила в себе проблему: я не могу выражать свои чувства.       Когда всё же пытаюсь это сделать, получается не очень. Всё желание улетучивается, стоит лишь попытке быть нежной встретиться со стеной его сарказма. Разумеется, я в восторге от его иногда неуместных шуток. Кого я обманываю? Мне очень сложно сдержаться и не рассмеяться, но я лишь мягко улыбаюсь. Нечего обольщаться.       До тошноты противно представить себя на месте одной из тех девчонок, которые превращаются в лужицу от комплимента любого парня, от ласкового, приторно-сладкого словца; неужели плохо быть умной, осознавать, что это лишь способ проникнуть глубоко (не в сердце)…       С ним иначе. Ему можно обойтись без всего этого. Его комплименты — отдельный вид искусства. Неподражаемо.       Он заставляет мои щёки пылать румянцем смущения, но не опошляя похотью (только тогда, когда нужно); он говорит на серьезные темы; он слушает мои рассуждения касательно глупости некоторых ученых, пытающихся заново собрать велосипед; он не обладает заурядным умишкой, напротив, его ум — живой. С ним можно говорить обо всём.       Так как я могу…вернее, как же я не могу говорить с ним о чувствах? Однозначно, я их испытываю, однако говорить о них — другое дело. Нелёгкое. Невольно вспоминаются школьные годы и первая, в то время казавшаяся вечной, любовь. Джексон       Он — воплощение идеала мужской красоты, мечта каждой старшеклассницы (и некоторых старшеклассников), капитан команды по лакроссу, мой король выпускного бала, но… Мой бывший.       Единственный раз, когда я сказала ему о своих (романтических) чувствах — трагический для нас двоих момент. Иначе было нельзя.       Прокручивая в памяти эпизоды из наших длительных отношений, я вспоминаю, как пыталась казаться загадочной девушкой, которую он так никогда полностью не узнает, не разгадает. Я опасалась того факта, что он утратит интерес к моей особе и тогда все воздушные замки рухнут, но стоила ли игра свеч? Не думаю. Вернее, я была счастлива. Он обожал меня. Для этого приходилось стараться: соответствовать, выглядеть сногсшибательно, иногда промолчать, дабы дать ему слово, а иногда нарочно ошибиться в чем-то, чтобы он поправил меня и выглядел на ступеньку выше, чем я, чем есть. Отчего-то стало горько.       Когда Джексон вернулся в город, я лишь на мгновение призадумалась о том, что было бы, начни мы сначала? Как и в большинстве случаев, и на этот вопрос я ответила самостоятельно. Несмотря на то, что мы оба выросли и он, возможно, стал лучшим человеком, мне малы эти туфли, увольте, я находилась.       Кажется, именно тогда я осознала, как мне подходит это спящее в моей спальне кареглазое чудо. Я поняла, что люблю его и что это больше не влюбленность. Это глубокое, необъятное чувство, которое, порою, убивает меня. До последнего меня саму изводили сомнения: а не пытаюсь ли я заменить Джексона Стайлзом? Однозначно нет.       Этот смешливый парень с двумя левыми ногами и без большого пальца на правой  — мой. И то, что я не говорю ему сладостно-медовых слов, не пишу ванильные смс-ки, он наверняка знает, как сильны мои чувства, а если нет… А я знаю о его. — Тебе нельзя пить столько кофе, — большие руки легли на мои плечи, но я не почувствовала тяжести от его веса, а напротив — будто с плеч сняли груз размером с мой платяной шкаф. — Хорошо, мамочка, — язвлю я, в очередной раз и кусаю себя за язык. «Нежнее, Лидия!», «Ласковее, Лидия!». — Странно, — его руки заскользили по моей спине. О да, я ощущаю его тепло кожей, даже через его клетчатую рубашку, — этой ночью я был «папочкой», — шепчет он у моего уха. И больше мы не занимаемся пустой болтовней в это воскресенье.