Should I be gentle?

      В паутине судьбы рано или поздно вырисовываются правильные узоры, так или иначе запланированные кем-то свыше. Все события в нашей жизни носят причинно-следственный характер, и пусть история (читать «прошлое») не терпит сослагательного наклонения, в голову Стайлза Стилински закрадывается это парализующе-ядовитое «если бы». Погружаясь в задумчивость, он осторожно накручивает на длинный палец локон её волос, зная, что пока спит — возмущений не последует и можно жить. Раздумья заносят его в те далекие школьные годы, когда жизнь и жизнью не назовешь, ведь это сплошь борьба за выживание. Скажи кто тогда, что он сумеет пережить весь тот ужас, что станет вот так слушать мерное дыхание своей девушки, которое прерывает предрассветную тишину, он бы не поверил, нервно смеясь рассказчику в лицо, но вот он, и правда здесь.       Бетонная плита на его душе могла бы и места мокрого не оставить, надавливая на совесть «если бы». Что, если бы Донован не оказался химерой в итоге, а действительно умер от рук Стайлза? Назойливой мухой в голове жужжит: «Я бы мог убить его», но что толку скитаться по темным уголкам памяти, в попытках найти ответ на несуществующий вопрос? Стремительным калейдоскопом картинок, вместо одной ему на ум пришла «замена», останавливая или же продолжая процесс самокопания.       В тот ли момент он понял, что их с Малией пути должны разойтись? Раньше ли? Несомненно, в его идеале отношений был комфорт, уют, такое недостающее Стайлзу чувство, как нужность, всё то, что дарила ему Тейт. Было и понимание, до критичного момента — иллюзии его мира, выстроенного вокруг неё, разрушились, как карточный домик — они не должны быть одинаковыми, чтобы быть вместе, но двигаться в одном направлении. «Для меня это не имеет значения», — просто отзывается она эхом сквозь воспоминания Стилински, просто говоря об убийстве. Для неё не имеет значения, а для Стайлза? Ему важна каждая жизнь, пусть Донован и мерзкий ублюдок. Им двигало лишь одно естественное чувство: нежелание умирать. Сумей он избежать того резкого поворота событий в его жизненной драме, всё могло быть иначе. А могло ли быть иначе с ней? Что, если он просто не дал ей возможности сказать что-то ещё? Сумело бы её «я поступила бы так же» всё исправить? — Я убью тебя голыми руками, если ты ещё раз прижмешь мои волосы, — шипит Лидс рассерженной сонной кошкой, выпутываясь из теплых медвежьих объятий Стайлза, чья задумчивость и неосторожность разбудили её. — Ещё коготки не отросли, Мартин, — освобождая волосы её из случайного плена, усмехается он, только от Лидии не укрывается нотка горечи в его голосе, вызванная, отнюдь не мизером времени, оставшимся на сон, хотя скоро подъем. — В чем дело? — вместо ласково-взволнованного «ты снова не смог уснуть?», выходит нечто среднее между нежным, участливым и сердитым тоном. Сердитым вовсе не на него, на время. — Что, если бы я убил Донована? — серьезный взгляд карих тут же снял с Лидии сонную пелену. Да уж, не об этом она думала в без четверти шесть, но это беспокоит её мужчину, значит, разобраться в этом стало и её острой необходимостью. — Стайлз… — шепчет на выдохе, подушечками пальцев мелко касаясь его щеки, с едва ощутимой щетиной, — мы — не кровожадные чудовища, совершившие все те поступки из злого умысла, мы были подростками, почти что детьми, слишком рано повзрослевшими. Мы сражались за жизнь, жизни близких, всего города, — она села на их постели, переводя дыхание, а затем продолжила: — Никого из нас не красит кровь на руках, нам жить с этим, — пожимает плечами, предлагая смириться с их общим прошлым и его неотвратимостью. Он в ответ лишь кивает коротко, притягивая её ближе к себе, растирая ладонями похолодевшие плечи. — Если ты можешь быть до конца откровенным с самим собой, то скажи: окажись ты вновь в той же ситуации, что и годы назад, между жизнью и смертью, что бы ты выбрал? За окном спальни забрезжил рассвет, ещё совсем слабыми лучами отражаясь в паре карих, задумчивых глаз. Стайлз молчал, наверняка зная, что бы он сделал, знала и Лидия.