Реквием по пиелиту

— Мистер Грейвс... Персивалю снятся длинные коридоры. Они все были одинаково серыми и чертовски унылыми, и Персиваль больше всего на свете мечтал отсюда выбраться. Он делает один шаг за другим, но у него ничего не выходит — казалось, что к его ногам были привязаны тяжелые гири, и пускай в жизни они и давили на его плечи каждую минуту его существования, но по крайней мере они не мешали ему ходить. — Мистер Грейвс. Персиваль чувствует, что здесь нечем было дышать. Воздух отравлен — ему было страшно сделать даже один вдох, но без него Персиваль не мог идти ни шагу дальше. Ему хотелось оказаться в поле. Хотелось туда, где не будет нужды вставать и вновь пытаться добиться того, чего он все равно никогда не достигнет, хотелось дышать так глубоко, как ему позволят сделать это легкие, но вместо этого он падает на пол и закрывает глаза. — Мистер Грейвс. Персиваль! Он открывает глаза и видит перед собой незнакомое лицо. Ему требуется время, чтобы понять, где он находится. Все вокруг было слишком белым — яркий свет бил ему прямо в глаза, и он с раздражением хмурится и трет пальцами веки. — Кажется, я плачу достаточно денег этой больнице, чтобы меня не будили по пустякам. Медбрат перед ним поджимает губы и будто бы даже расстраивается. Наверняка работает здесь недавно, раз принимает любую мелкую грубость так близко к сердцу и стоит сейчас перед ним, явно не зная, нужно ли ему уходить или все-таки настоять на своем. Персиваль устало трет пальцами переносицу и выдыхает. С каждым днем — все хуже и хуже. — Извините, но мне сказали взять кровь сейчас, — парень все-таки отвечает — со стороны казалось, что лишь злость на пренебрежение помогла ему выдержать взгляд и не уйти, и Персиваль с равнодушным взглядом пробегается глазами по его бейджику. Криденс Бэрбоун. — Освободите рукав. Персиваль достает из-под одеяла руку и кладет ее на край кровати. Криденс перетягивает резиновым жгутом его руку выше локтя, а потом опускается перед кроватью на корточки. Видимо, с его ростом ему было слишком неудобно стоять, согнувшись перед ним в два раза. — Поработайте кулаком, — при этих словах Персиваль начал послушно сжимать и разжимать пальцы, усмехаясь из-за того, насколько двусмысленно прозвучала фраза. Криденс с хмурой сосредоточенностью протирает его кожу спиртом, а потом готовит шприц. Криденс делает ему больно. Он слишком неуклюже и неумело вставляет иглу ему в руку и, кажется, даже не сразу находит вену. Пока он наполнял одну ампулу кровью за другой, Персиваль флегматично рассуждает о том, как такого неумеху взяли в эту клинику. Может, он просто практикант. Скорее всего, было именно так. - Сколько тебе лет, парень? — Персиваль не может скрыть насмешку в голосе. Криденс позволяет ему разговаривать с ним в таком тоне, и именно поэтому Персиваль от скуки включил свою любимую игру "начальник-подчиненный". — Двадцать четыре, — Криденс хмурится, поднимается на ноги и убирает склянки с кровью на небольшой поднос. После этого он достает пластмассовую баночку с белой наклейкой и ставит ее на прикроватную тумбу. — А что? — Выглядишь на шестнадцать. — Мочу сдать не забудьте. Криденс снимает со своих рук резиновые перчатки, и Персиваль видит, как у него от нервов дрожат пальцы. Если эта ситуация Персиваля забавляла, то Криденс с трудом удерживал на руках поднос — на его лице была написана угрюмая замкнутость, а и без того сутулая спина была скована напряжением. — Эй, парень, — Грейвс окликает его ласковым и примирительным тоном, словно пытается этим извиниться за насмешливый ранее голос. Криденс останавливается, оборачивается и ждет. — Не знаешь, долго мне вообще лежать с пиелонефритом? — Вам все скажет врач. Криденс отвечает устало и заученно. Наверное, такой вопрос ему задавал почти каждый пациент, поэтому Криденс отвечает шаблонно и нейтрально, а потом отворачивается, чтобы уйти. — Погоди, — Персиваль приподнимается на кровати и почти с радостью видит, что Криденс снова остановился — отпускать его почему-то не хотелось, и Грейвс твердо решает получить ответы на все свои вопросы. — Ты ведь видел других пациентов. Как быстро их выписывали? — Я не врач. Все вопросы задавайте ему. Криденс уходит, а Персиваль откидывается назад на подушку и устало смотрит в потолок. Мысли плавно неслись в сторону бесполезности проведенного здесь времени — лежать ему здесь нужно было минимум неделю, и эту неделю он проведет лежа в кровати без перспективы заняться хоть чем-нибудь интересным. Книгу читать не хотелось. Персиваль одновременно плавал на волнах своих мыслей и отвлекался на шум шагов в коридоре. Он чувствовал, что у него была высокая температура и чувствовал, что ни черта не выспался, и единственное, что его радовало — что палата была рассчитана только на одного пациента. Еще одного человека в палате он бы точно не выдержал. С другой стороны, ему было скучно. Перед госпитализацией он кинул в сумку какой-то детектив, но сейчас браться за него не было ни сил, ни желания. Грейвс лежит минут десять, а потом нажимает на тревожную кнопку. Криденс влетает в его палату через пару десятков секунд прямо в санитарных перчатках по локоть, с которых на пол капала мутная вода. Ему хватает совсем немного времени, чтобы понять, что ничего серьезного не случилось, и поэтому выражение его лица из встревоженного меняется на привычно озлобленное и угрюмое. — Что у вас случилось? — он устало снимает с себя перчатки и кладет в ведро у входа. Подходит ближе к Персивалю и внимательно на него смотрит, поджав губы — чувствовал ведь уже, что ничего серьезного, и явно приготовился к новым насмешкам. — Принеси мне какое-нибудь снотворное посильнее. Хочу уснуть. Криденс подходит к его кровати ближе и берет лист назначения лекарств. — Врач вам ничего для сна не прописывал. — А срать ты ходишь тоже по разрешению врача? — Персиваль закипает резко и стремительно — он привык, что все делают всё именно так, как он сказал, и уж тем более он никогда не получал отказов от подчиненных. И пускай Криденс не работал в его компании, Грейвс воспринимал его именно так. Криденс молчит и в упор на него смотрит, явно не имея возможности вовремя придумать остроумный ответ. Зато угрюмость и забитость читались на его лице слишком отчетливо, и Грейвс при виде этой картины чувствует удовлетворение. — Тогда принеси мне поесть. — Я медбрат, а не обслуга. Обед по расписанию. Криденс, кажется, утомился и от разговора, и от самого Персиваля. Он кладет руку ему на лоб — холодная ладонь резко контрастировала с жаром Грейвса, и Криденс хмурится, когда это чувствует. — Вы не сдали мочу, — он косится на баночку, а потом дергается и отшатывается — Грейвс перехватил его руку в тот момент, когда медбрат отнимал ее ото лба, но Грейвс держит ее достаточно крепко, чтобы ее не выпустить. — Что за шрамы? — он скучающе смотрит на ладонь, на которой как белые черви выпирали шрамы, и лишь спустя какое-то время он позволяет ему выдернуть руку из своей хватки. — Извините, — Криденс задевает ногой пустое ведро, даже не обращает на это внимания и почти бегом вылетает из палаты. Грейвсу снова было скучно. Он ложится набок, прикрывает глаза и лениво размышляет об этом парне. Врядли он пользовался здесь популярностью. И вряд ли у него была девушка — к такой ауре скрытности и угрюмости было трудно испытывать симпатию, но зато от скуки можно было почувствовать какой-то интерес. Руки этого парня не выглядели так, словно он резал сам себя — раны были рваными и неровными. Может он неудачно упал на стекло. Только это не объясняло такое странное поведение. Грейвсу вновь хочется нажать на тревожную кнопку, но вместо этого он надевает тапки и выходит из палаты в коридор. Там было пусто — ни врачей, ни пациентов, и Грейвс засовывает руки в карманы серого халата и медленно идет в противоположную сторону. Все двери в палаты были закрыты, и Персиваль чувствует удивительную отчужденность от остального мира и от каждого человека. Грейвс прислоняется лбом к холодному стеклу и смотрит на людей, которые спешили по своим делам. Кому-то нужно было на работу, кому-то на учебу, а Грейвсу нужно было стоять, пока не закончатся силы, а потом вернуться в палату. Он смотрит на часы. Прошло всего семь минут с того времени, как он вышел из палаты, а казалось, что будто вся его жизнь. Работа казалась каким-то другим миром, от которого он отдалился за один день и в который он не имел понятия, как вернуться. Мир сузился до одной палаты и коридора. Вдруг открывается процедурный кабинет — дверь хлопает по стене с грохотом, который разбудит любого спящего, а Криденс тихо матерится и пытается спиной вперед выкатить большую тележку, нагруженную растворами для капельниц. Персиваль безучастно на это смотрит, сложив руки на груди, и только сейчас понимает, что Криденс был высоким. Кажется, даже выше него не смотря на то, что сутулился. Но зато он был чертовски костлявым и неуклюжим. Они встречаются глазами, но вместо раздражения Персиваль видит лишь усталость и почти детскую обиду. Грейвс настороженно, едва заметно кивает ему головой, и Криденс, немного помедлив, кивает ему в ответ. Персиваль уходит в сторону палаты под скрип тележки, и почему-то ему чертовски хочется обернуться Криденсу вслед. * * * Криденс приходит к Грейвсу тогда, когда тот только начал засыпать. Он открывает глаза и смотрит на чужое лицо — Криденс выглядел усталым и обеспокоенным, словно сегодня у него что-то произошло. Днем приходил врач, который запретил ему не только пить снотворное, но и выходить из больницы две недели, и за этот день Персиваль окончательно пал духом. На самом деле он к этому не привык. Он работал с температурой, без устали гонял подчиненных и всегда чувствовал в себе силы двигаться дальше. Сейчас же у него были силы исключительно лежать и смотреть в потолок. С другой стороны, от этой скуки ему стал интересен Криденс. Он не был похож на человека, который любил свою работу и который чувствовал себя так, словно нашел свое место. Он явно не имел друзей и явно не имел способностей их заводить. Объективно он не был красивым человеком, но в его лице было что-то интересное. Он был высоким и достаточно широкоплечим, но при этим все равно оставался каким-то хрупким. Наверное, он смог бы себе кого-нибудь найти, если бы ему встретился человек, который бы разглядел в нем странную, непривычную красоту. Впрочем, когда Грейвс смотрел на этого парня, то прекрасно видел, что всю жизнь он будет одинок. — Ложитесь на живот, — Криденс кладет на прикроватную тумбу поднос со шприцами и терпеливо ждет. Грейвс переворачивается, приспускает штаны и ждет, когда Криденс протрет его кожу спиртом. Укол выходит болезненным. Криденс определенно был неуклюж во всех процедурах — игла входит резко и напряженно, а когда лекарство начинает вводиться внутрь, Грейвс с трудом сдерживается, чтобы не застонать. — И как часто мне придется испытывать эти мучения? — Грейвс тяжело переворачивается на спину и смотрит на Криденса, закинув руки за голову. Он прекрасно видел, как Криденс злился на себя и на замечания по поводу его навыков, но при этом упорно молчал, поджав губы. — Два раза в день. Плюс уколы анальгина и витаминов. — Прекрасно, — Персиваль устало выдыхает и только сейчас замечает, что у Криденса были немного порваны тонкие синие перчатки. Одежда медбрата ему совершенно не шла, и Грейвс думает, что белая рубашка и пиджак из тонкой ткани пошли бы ему гораздо лучше. — Спокойной ночи, — Криденс разворачивается, чтобы уйти, но Грейвс останавливает его почти привычным "подожди". Криденс предсказуемо замирает, но не оборачивается — только терпеливо стоит и ждет, что на этот раз выдаст ему Персиваль. — Где тут можно курить? — он скучающе смотрит на Криденса, когда тот, наконец, к нему оборачивается — взгляд исподлобья не меняется ни на грамм, и в нем все так же сквозит забитость и замкнутость. — В больнице курить запрещено, — он как робот произносит все, что касается режима, и может, именно поэтому его терпят в этой больнице. Грейвс устало закатывает глаза, но при этом чувствует, что Криденс в этой палате был ему чем-то нужен. Криденс не был навязчив и не лез к нему с заботой, которая была оправдана одной лишь зарплатой. Криденс был искренним, но умел держать язык за зубами и не огрызаться на каждую насмешку. Он был терпеливым и не агрессивным, и Грейвс думает о том, что он не отказался бы от такого помощника в своем офисе. — А на улицу мне можно выходить? — Спросите у доктора на утреннем обходе. Теперь же Грейвс размышляет о том, как было бы здорово запустить в него подушкой. — Ясно, парень. Свободен. Криденс дает ему градусник, а потом молча уходит. В палате сразу же становится оглушительно тихо. Грейвс знал, что навещать его здесь никто не будет — с женой он не виделся уже пятнадцать лет, а сын учился в другом городе. Грейвсу хотелось, чтобы ему кто-нибудь купил нормальной еды, потому что за две недели он точно сойдет с ума от этой кормежки. Персиваль закрывает глаза и представляет, как Криденс вел бы себя на собеседовании. Наверняка пришел бы в дешевом костюме и ни разу бы не улыбнулся в ответ на улыбку секретаря, которая бы из вежливости спрашивала, как он добрался до офиса и не хочет ли он чай или кофе. В ожидании Грейвса он бы сидел, ссутулив плечи, а когда позади него бы хлопнула дверь, он бы вздрогнул и боязливо обернулся. На вопросы бы отвечал коротко — так, словно он был бы на допросе, и вряд ли бы Грейвс взял его на это место. Потом Персиваль представляет, как они бы направились за приличным костюмом для Криденса. Он бы жался и не отвечал на вопросы вежливых продавцов, не мог бы внятно рассказать о своих предпочтениях и тянулся бы к самым дешевым стендам. Криденс был недоласкан. Эта мысль резко появляется в его голове, и она кажется ему удивительно точной и верной. Криденса никогда не баловали в детстве. Ему никогда не объясняли, какой он особенный и уникальный мальчик, ему никогда не покупали игрушки и никогда не предлагали сладкую вату. В школе девочки никогда не оставляли на его столе валентинки, а в более позднем возрасте он никогда не знал счастья видеть под собой девушку, которая отдавалась бы ему со всей любовью и страстью. Грейвсу хочется чем-нибудь его порадовать. Хочется взять за локоть и отвести от дешевых стендов к дорогим — таким, к которым без Грейвса он бы никогда не смог осмелиться подойти. Ему хочется видеть изумление в глазах парня, когда он впервые узнает, как красиво и изящно он может выглядеть. Он хочет положить руки на его плечи, чтобы заставить его выпрямиться, а потом отойти к кассе, чтобы расплатиться за вещи. — Мистер Грейвс. Персиваль открывает глаза и видит перед собой Криденса. Достает градусник и протягивает его медбрату — тот хмурится, а потом снимает перчатку и кладет ему ладонь на лоб. — Ложитесь на живот. Укол анальгина кажется еще более болезненным, чем укол антибиотика — в этот раз Грейвс шипит, а потом раздраженно натягивает штаны, продолжая лежать на животе. Криденс тем временем отмечает в журнале температуру и сделанный укол. Его взгляд не выражает вообще ничего, а Грейвс внимательно его разглядывает и пытается представить, как он улыбается. Как меняется при этом его лицо, какой у него прикус, видны ли его десны во время улыбки и появляются ли морщинки вокруг его глаз. Но пока что он видел лишь острые скулы, нос с небольшой горбинкой и изящную линию подбородка. — Криденс! Парень оборачивается на зов в коридоре, а потом переводит почти виноватый взгляд на Персиваля. Затем он сутулит плечи еще сильнее, словно его что-то сильно огорчило, и выходит в коридор. Персиваль переворачивается набок и угрюмо смотрит в стену перед собой — из головы не выходит этот хмурый парень, который казался Персивалю сильно отличающимся от других. Он миллион раз видел забитых и криворуких ровесников Криденса, которые пытались занять место его личного секретаря. Они тоже ошибались в тестах и неумело делали пробные работы, они не умели правильно подбирать ответы на вопросы и не знали, как изящно сидеть в офисном кресле. Но они видели свои недостатки и всячески пытались их исправить — после нелепого ответа они краснели и пытались исправить свое положение, после ошибок в тесте они всячески себя оправдывали, а на стуле сидели неестественно ровно и напряженно. Криденса же не волновало ничего. Он знал, что причиняет боль иглами всем пациентам, но он даже этого не стеснялся. Он знал, что внешне не производил впечатления, но при этом не пытался компенсировать это острым и ядовитым языком. Криденс смирится с тем, кто он есть, и вряд ли его заинтересует реклама нового пояса для исправления осанки, услуг модного дизайнера или курсов повышения квалификации. Все равно ведь знает, что не поможет. Вряд ли Персиваль был единственным пациентом у Криденса. Грейвс удобнее устраивает подушку под головой и пытается себе представить, как он ведет себя с другими. Наверняка он стеснялся молодых девушек и ведет себя с ними еще более закрыто и строго, чем с Персивалем. Позволяет себе улыбаться пожилым людям и принимает от них дешевые шоколадки и пирожки, которые им привозит родня из дома. Вряд ли он с заботой ставит уколы детям и наверняка чувствует неловкость, когда женщины ложатся перед ним на живот и приспускают с себя штаны. А еще он наверняка боится врачей. Боится, что случайно даст не то лекарство или неправильно поставит капельницу. Наверняка над ним посмеиваются медсестры и вряд ли он был здесь в кого-то влюблен. Криденс заходит в его палату и неуклюже спотыкается о ведро, в которое до этого кидал перчатки. — Забыл вашу карту, — он всем своим видом выдает нервозность и раздражение, хватает с тумбы папку, и в его руке Грейвс замечает снятые перчатки. — Ты сейчас домой? — Криденс кивает головой, и Грейвс садится на кровать, вырывает из блокнота листок и быстро начинает писать список. — Войди в положение, купи мне все из списка. Ты же завтра работаешь? Криденс снова кивает, поэтому Грейвс вкладывает в его руку листок, встает на ноги и достает из кармана пальто деньги. — Остальное возьмешь себе. Выручишь в отместку за пытки твоими уколами? — Конечно, — Криденс кивает в третий раз, почему-то избегая смотреть Грейвсу в глаза, а потом идет в сторону двери. Замирает перед ней на несколько секунд, а потом все-таки оборачивается и смотрит на Грейвса совершенно пустым взглядом. — Спокойной ночи, мистер Грейвс. — И тебе, Криденс. * * * Грейвс просыпается от размеренного стука капель об подоконник. Ему кажется, что он мог бы поспать еще несколько часов, но судьба ему такого подарка не подарила — Грейвс сонно трет пальцами глаза, ищет ногами тапки, а потом поднимается и, лениво шаркая ногами, идет к окну. На улице был ливень, и Грейвс видит свое отражение в стекле. Пожалуй, ему не помешало бы побриться. Он поднимает глаза на потолок и видит детектор дыма. Курить в палате у него не хватает духа — меньше всего ему хотелось залить водой весь этаж, но с другой стороны у него в любом случае была бы судьба быть облитым с ног до головы. Пожалуй, в такую погоду было даже неплохо лежать в больнице. Ему не надо было спешить на работу под проливным дождем, не надо было мочить дорогие туфли и не надо было срывать злость на подчиненных. Он просто существовал. Персивалю было плохо. У него ужасно болела спина, и ночью он никак не мог найти более удобную позу, чтобы почки болели хоть немного меньше. Ему постоянно хотелось в туалет, а при мочеиспускании он испытывал резкую, сильную боль. Дверь распахивается, и в палату вваливается Криденс. Он был уже одет в форму медбрата, но с его волос стекала дождевая вода — он явно только прибежал на работу и едва успел переодеться. В его руках было три огромных пакета — удивительно, как у него хватило сил все это донести, но Персиваль знал точно — с большим трудом, потому что после того, как он опускает пакеты, то болезненно выпрямляется и сгибает и разгибает пальцы. — Сейчас вернусь. Грейвс не успевает сказать банальное спасибо — Криденс вылетает из палаты, а Персиваль подходит к пакетам и по одному относит их к холодильнику. Криденс купил все, что было необходимо — полуфабрикаты, которые было легко разогреть в микроволновке, чистые носки, несколько пакетов фруктового сока, влажные салфетки и даже сигареты. Лишние деньги Криденс забрал себе. Грейвс почему-то думал, что он захочет поиграть в благородного рыцаря и откажется от денег, но парень взял все до последнего цента. Криденс выглядел так, словно ему действительно нужны были деньги, но при этом он не стремился их заработать. Видимо, окончательно смирился с участью полунищего полуврача. Криденс возвращается минут десять спустя, и Грейвс замечает, что за это время у него не высохли волосы. Грейвсу становится интересно, как он живет — один или с кем-то, какие у него домашние привычки, готовит ли он сам себе еду или берет лишь полуфабрикаты, разводит ли дома бардак и сидит ли за компьютером до трех ночи. Грейвс сам не мог понять, почему его так тянет рассуждать о медбрате, на которого в любой другой день не обратил бы внимание. Наверное, потому что тут просто не было возможности получить хоть какие-то эмоции, и поэтому он зациклился на одном единственном более-менее интересном человеке. Грейвсу хотелось, чтобы он заходил чаще. Чтобы он постоянно клал ладонь на его лоб и делал эти неумелые, болезненные уколы. Все равно это было своего рода заботой. Дома ко Грейвсу никто не бежал на первый зов, никто не прикладывал ладонь к его лбу и никто не делал ему хоть что-то, что могло бы улучшить его самочувствие. Дома он был один. Здесь у него был врач, который заходил к нему раз в день напомнить о своем существовании, а по факту сидел с анализами и подбирал нужные лекарства. Оставался только Криденс — Криденс с его скупыми манипуляциями и хмурым лицом, и Грейвс чувствует, что начинает к нему привязываться. — Ложитесь на живот. Грейвс послушно переворачивается и чуть вздрагивает, когда Криденс вводит в него иглу. Было привычно больно и неприятно, но он терпит и даже получает от этого своего рода извращенное удовольствие. После укола он переворачивается набок и смотрит, как Криденс все убирает в почкообразный поднос. — Спасибо за продукты, — наконец, он обращается к Криденсу, и он почти удивленно смотрит на него в ответ. — Да не за что. Вас никто не навещает? — он заканчивает свои манипуляции, но по-прежнему стоит возле постели и ждет ответа. Забавно, но Грейвс понимает, что за все это время они впервые вышли на человеческий диалог. — Как-то не сложилось, — Грейвс едва заметно ухмыляется, словно его это ничуть не задевает. Хоть на самом деле ему и правда было здесь немного одиноко. Здесь не было ни одного знакомого ему человека, а персонал был холоден и измучен. Здесь все в целом было очень ледяным и невыносимо унылым. — Если надо, просите. Я что-нибудь куплю. Криденс не ждет ответа на свое предложение и сразу же выходит из палаты. Грейвс же ложится на спину и начинает устало потирать ладонью левую ягодицу. Все-таки Криденс был редкостным неумехой. * * * Грейвс решает выйти на улицу только ближе к вечеру, когда обход врачей закончился, а дежурные врачи принимали новых пациентов. Он толкает железную дверь у черного выхода, встает под козырьком, чтобы укрыться от дождя, и к своему удивлению видит там Криденса. Он стоял, набросив на плечи пальто, и курил — при виде Грейвса он нервно вытирает слезы и отворачивает голову, хотя на самом деле в этом не было никакого смысла, потому что они оба понимали, что Персиваль уже все заметил. Некоторое время они молча курят, но потом Грейвс устает слушать шмыганье его носа и решает заговорить. — Что случилось, парень? Криденс в последний раз нервно вытирает щеки, а потом затягивается и бросает быстрый и изучающий взгляд на Грейвса. — Накосячил. Бывает. — Сказал не то слово богатой и избалованной королеве соседнего переулка? — Грейвс усмехается, стряхивает с сигареты пепел и с удивлением замечает, что Криденс вместо ответной усмешки качает головой. — Вколол анальгин беременной. Она подняла скандал и выписалась. Грейвс замолкает и молча докуривает сигарету, не зная, что ему сказать. Парень уже наверняка тысячу раз получил по шапке и сейчас мысленно себя хоронил, вспоминая все нелестные слова в свой адрес. Наконец, он кидает в лужу окурок и поворачивается к Криденсу, который прикуривал уже вторую сигарету. — Уволят? — успокаивать смысла не было, а вот разобраться с будущим смысл был. Грейвс ждет, когда Криденс выдохнет дым, который наверняка ему казался уже горьким, а потом снова поднимает на него глаза. — Вряд ли. В суд она подавать не будет, а моя мать — заведующая отделением. Отделался выговором. — Ну и чего тогда так переживать? — Грейвс тепло ему улыбается, а потом зачем-то пару раз хлопает его по плечу. Криденс от простого дружеского прикосновения вздрагивает, но потом словно берет себя в руки и делает новую затяжку. — Все забудется. Доработай смену и спокойно иди домой. Криденс нервно ему кивает, а Грейвс возвращается в здание больницы. На душе было одновременно грустно и тепло. Он не помнил, чтобы в его жизни были подобные диалоги даже в последние десять лет — он не позволял себе таких разговоров с подчиненными и всегда был вежливо-холоден с женщинами. С Криденсом он был другим. Грейвс поднимается по лестнице, идет по длинному коридору в свое отделение, и каждый человек — посетитель, врачи и младший медперсонал — казались ему настолько чужими, словно прибыли сюда с другой планеты. Посетители были здоровыми — больницу они посетили ради близкого человека и в любой момент они могли отсюда уйти и заниматься своими делами дальше. Врачи, медсестры и санитары были здесь на своей работе и они были совершенно здоровы. Грейвс же чувствовал себя призраком среди всех этих людей. Узником, который был заточен в этом здании, который был вынужден терпеть все эти пытки и бесконечно тянущееся время, который серым пятном блуждал вдоль длинного панорамного окна и который неожиданно чувствовал себя слабым и потерянным. Грейвс чувствует себя оторванным от остального мира и даже не представляет, каким отсюда выйдет. Он не может себе представить, как он будет сидеть за своим рабочим столом и выполнять свою работу, не может себе представить, как будет заказывать кофе в ближайшей забегаловке и просто не представляет, как будет идти по улице и видеть других людей. Счастливых, здоровых и таких... полноценных. В палату тихой тенью пробирается Криденс, и Грейвс думает о том, что ему-то уж точно не стать полноценным. Уж точно не этому парню, который был воплощением всех людских тягот и неудач. Грейвсу хочется попросить его снять перчатки, а потом позволить ему рассмотреть каждый шрам на его ладони. Ему хочется запустить пальцы в его волосы, крепко зафиксировать его голову рукой, а потом водить пальцами по его губам и внимательно смотреть в его глаза. Ему хочется видеть его в каждой ситуации — как он заспанно открывает глаза утром и широко зевает, не закрывая рот рукой, как он держит вилку и чашку во время завтрака, как он суетливо ищет проездной на автобусной остановке и как он ходит по небольшому супермаркету, пытаясь решить, что купить себе на ужин. — Все наладилось? — Грейвс садится на кровати и с искренним интересом следит за тем, как Криденс отреагирует на вопрос. Впрочем, он не показывает никаких эмоций — привычно дает ему градусник, а потом начинает все готовить для укола в вену. — Да все нормально, буду работать как и раньше, — Криденс туго перетягивает его руку жгутом, протирает салфеткой сгиб локтя и смотрит куда угодно, только не на Грейвса. — Я рад, — укол в вену выходит не таким болезненным, как внутримышечный, и Грейвс взглядом изучает лицо Криденса, пока тот сосредоточенно вводит лекарство. — У вас жар, — Криденс забирает градусник, а потом снова прикладывает руку к его лбу. — Переворачивайтесь. — Я давно хотел тебя спросить. Если хочешь, можешь не отвечать, — Персиваль переворачивается, приспускает штаны, но боковым зрением все равно видит чужие манипуляции. — Ты отдыхаешь как-нибудь? Развлекаешься? Больно уж у тебя депрессивный вид, парень. — Бывает, — по его голосу Грейвс понимает, что никуда он не ходит и уж точно никак не развлекается. — Вам нужно поправляться, мистер Грейвс. Думайте о своем здоровье. Именно в эту самую минуту и именно из-за этих слов Грейвс понимает, что поправляться ему нельзя. Он не хотел думать о том, как когда-нибудь выйдет из этого здания с сумкой в руке и усталостью в теле. Не хотел думать, как придет домой и будет проверять рабочую почту, которой за время его больничного накопится несколько сотен. Не хотел думать, как в офисе все будут неестественно ему улыбаться, а на собрании пытаться понять, появилась ли за время больничного в его голове очередная бизнес-стратегия. А в это время в больнице все будет идти своим чередом — его палату займет кто-нибудь другой, Криденс будет ставить ему свои неумелые уколы, ошибаться на работе и опаздывать на утренние смены. Грейвс просто не может этого допустить. Когда Криденс уходит, то Грейвс сразу же подходит к шкафу, где лежали предназначенные ему лекарства. Криденс для удобства приносил их сразу в палату, запирая на ключ, который халатно оставлял прямо в замке. Разумеется, здесь не было сильнодействующих обезболивающих и снотворных, но Грейвсу они и не были сейчас нужны. Он находит ампулы с новокаином и шприц. Заполняет его обезболивающим, а потом вторым шприцем выкачивает из другой ампулы антибиотик через резиновую пробку. Лекарство отправляется в унитаз, новокаин — в ампулы, а шприцы — в мусорное ведро вместе с таблетками. В конце концов, заменить лекарство на фальшивку было не так уж и сложно. Грейвс чувствует себя так, словно все сделал правильно, и когда он ложится спать, то мечтает о том, чтобы как можно быстрее наступило завтрашнее утро. * * * Когда Грейвс сонно отрывает лицо от подушки, то уже видит перед собой привычно угрюмого Криденса со шприцем наготове. Грейвс ничего не говорит — лишь послушно переворачивается на живот и ждет, когда ему сделают укол. В этот раз Криденс действует куда более неуклюже, чем обычно, и когда Грейвс садится на кровать, то видит, что его тонкие резиновые перчатки были словно надеты поверх еще одних. Зимних. — Дай мне свои руки. Грейвс не просит — он приказывает, и Криденс почему-то неожиданно его слушается. Он стоит перед ним, не решаясь сесть на кровать, и Грейвс осторожно, стараясь не причинить ему боли, стягивает с него дешевые резиновые перчатки. Под ними предсказуемо оказываются бинты — множество бинтов с красноватыми подтеками, и Грейвс не решается их снять. Не решается даже прикоснуться, потому что у Криденса уже дрожали от напряжения пальцы и он был на грани истерики. Грейвс мягко тянет его за запястье, чтобы усадить рядом с собой, а потом проводит пальцами по его щекам. — Мой мальчик, — Персиваль ему улыбается так, словно он и правда был маленьким глупым ребенком. — Мой бедный мальчик. Грейвс замечает на кончике его носа слезу и с легким смешком убирает ее указательным пальцем. Криденс похож на большого замерзшего воробья, который случайно залетел на его подоконник — Грейвс улыбается своим мыслям, а потом наклоняется и его целует. Коротко, одними губами, не думая и не анализируя — просто целует и показывает, что Криденс был не так уж и одинок. И что он тоже имеет право почувствовать тепло. Парень реагирует неожиданно. Он не отшатыкается, не дергается и не закатывает истерику — вместо этого он льнется к Грейвсу всем телом и пытается отвечать на поцелуй, словно ждал его все это время. Грейвс мягко и совсем недолго ласкает губами его губы, а потом с улыбкой отстраняется. — Тебе пора работать, Криденс. Не вешай нос. Парень встает с кровати, неловко натягивает резиновые перчатки, а потом выходит из палаты. Грейвс же еще долгое время улыбается в потолок, прежде чем уснуть. * * * Криденс был романтиком. Если бы Грейвсу про это в первый день их знакомства кто-нибудь сказал, то он бы только посмеялся над этим человеком и решил, что психология — явно не его специализация. Но Криденс был самым настоящим романтиком, который не смотря на свою полную апатию к своему будущему в глубине души надеялся, что в какой-то момент его жизни все резко изменится. Он приходил к Грейвсу чаще и задерживался у него все дольше — ловил ранее незнакомые ему крупицы тепла и благодарил Персиваля за них робкими поцелуями и мягкими прикосновениями. Он тянулся к нему с наивностью детдомовского ребенка, к которому присматривались потенциальные родители, а за каждый поцелуй и доброе слово платил неуверенной и немного некрасивой улыбкой. Для Грейвса круг сузился до этих коротких встреч, во время которых он чувствовал себя живым, а остальное время он спал. — Мой мальчик, — Персиваль гладил его чуть шершавые от щетины щеки и смотрел на припухшие от поцелуев губы, когда тихо и вкрадчиво произносил эти слова. — Я хочу все время в этой больнице проводить только с тобой. Достань мне, пожалуйста, снотворное, чтобы все свое время я видел только тебя. На следующий день на его тумбе появляются две белые таблетки, а Криденс был непривычно зажатым и слишком пугливым. Грейвс знал, что за любые ошибки его серьезно наказывает мать, поэтому Грейвс мягко берет его руку в свою, а потом тихо спрашивает: — Ты же позаботился о том, чтобы никто про это не узнал? Криденс кивает головой, а потом поджимает губы и уходит. Иногда Грейвс задумывался о том, целовался ли Криденс хоть когда-нибудь ранее. Он делал это немного не по-мужски — не то чтобы у Грейвса был большой опыт в ласках со своим полом, но поцелуи медбрата были очень похожи на женские. Он делал это мягко и немного пугливо, словно боялся перехватить инициативу и слишком надавить, но зато послушно впускал язык Грейвса в свой рот и силился сделать ему приятно. Криденс боялся своих желаний, боялся боли и боялся отпугнуть единственного человека, который тепло к нему относился. Грейвс знал — Криденс в свои двадцать четыре года зависел от матери так, как не были зависимы подростки. Он подчинялся правилам, выстроенным в их доме, он работал под ее руководством и при этом вряд ли зарабатывал достаточно, чтобы снять себе отдельное жилье. Он был заперт в клетку, обмотанную колючей проволкой, и любой шаг в сторону заставлял его кричать от боли и истекать кровью. — Спасите меня, мистер Грейвс, — он шептал эти слова и всхлипывал, а Персиваль утешающе утирал его слезы и поправлял растрепанные волосы. — Поправляйтесь и заберите меня к себе. Грейвс обнимал его за плечи и гладил рукой выступающие лопатки, а потом тепло прижимался губами к его лбу. — Я обязательно тебя спасу, мой мальчик. Криденс выходил из палаты заплаканный и сутулый, а Грейвс, чуть сгибаясь от боли в почках, выбирался в процедурный кабинет и воровал физраствор для капельниц, чтобы и дальше обманывать персонал и запускать свою болезнь. Криденс волновался. Он каждое утро и вечер мерил его температуру, и с каждым днем она становилась все выше. Однажды в его палату зашли сразу несколько врачей, которые подробно расспрашивали его симптомы, и заведующая отделением, миссис Бэрбоун, была среди них. Криденс топтался в проходе и ощутимо нервничал, и его спокойствию не добавляло то, что мать постоянно бросала на сына внимательные взгляды. Когда другие врачи ушли, она с Криденсом осталась в палате, и миссис Бэрбоун начала подробно расспрашивать, устраивал ли Грейвса Криденс в качестве медбрата. Разумеется, устраивал. Грейвс, пожалуй, объяснил ей это настолько доходчиво, что Криденс даже расслабился. Вечером Криденс пришел ставить ему капельницу. Грейвс послушно вытянул руку и принялся сжимать и разжимать кулак, а спустя секунду он чувствует, как на его руку падает холодная слеза. — Я так хочу, чтобы вы поправились, — Криденс старался сдерживать слезы, когда вставлял в вену иглу, но из-за дрожащих пальцев все вышло гораздо болезненнее, чем обычно. — Я хочу, чтобы мы с вами сходили куда-нибудь погулять. Хочу показать вам свое любимое место в парке. Хочу, чтобы мы сходили в кафе... — Тш-ш-ш, — Грейвс прикладывает палец к его губам, а потом откидывается назад на подушку, с нежностью замечая, что у Криденса от слез слиплись ресницы. — Иди домой. Тебе нужно выспаться. Криденс кивает головой, а потом наклоняется и нежно прижимается губами к его губам. Зачем-то поправляет прядь его волос, которая упала на лоб, а потом собирает весь мусор и уходит. Грейвс видел, что капельница едва работала и что раствора было с запасом. Поэтому он ждет пару минут из страха, что Криденс может вернуться, а потом осторожно поднимается на ноги. Он видел, как это делается, поэтому перекрывает ток лекарства, а потом снимает с установки пакет с раствором. Вместо него берет другой — бесполезный и совершенно не нужный, который спрятал еще днем в своей тумбе, а потом меняет их местами. Физраствор начинает медленно течь в его вену, а Грейвс ложится в кровать и мечтает о том, чтобы вместо физраствора ему в кровь поступал яд. Бедный и несчастный Криденс так мечтал, чтобы его спасли, что не понимал, что Персиваль на это был не способен. В больнице он был спокойным и мягким, слабым и нуждающимся в помощи — именно поэтому они с Криденсом, наверное, так и тянулись друг ко другу. Грейвс с нежностью обещал забрать его к себе, хотя знал — не заберет. Грейвс не тот человек, который сможет выдержать в своем доме существо, которое непрестанно будет просить у него ласки, заботы и внимания. У него не хватит моральных сил на то, чтобы после работы не срываться на ни в чем не повинное создание, которое мечтало об уходе и спокойном семейном быте. Он не сможет выдержать сплетен на работе и банально не нуждался в человеке, к которому нужно будет спешить домой. Больница — другое. Здесь ему не нужно было трудиться или куда-то спешить. Здесь он мог читать, есть поданную ему еду и наслаждаться нежным мальчиком, который видел в нем своего Бога. Грейвсу было больно думать о том, что когда-нибудь он вернется. Ему нужен был этот покой, эти таблетки и этот мальчик, который преданно его ждет. — Что такое? — уже было утро, и Грейвс привстает на кровати, когда Криденс заходит к нему в палату. Парень явно секундой ранее стирал слезы со своих щек, а глаза его были красные и воспаленные — попытка спрятать истерику была в корне провалена, но Криденс старался ровной походкой к нему подойти, чтобы начать ставить инъекции. — Все нормально, — он отрывисто и почти зло произносит эти слова, и Грейвсу от этой неуклюжей актерской игры хочется рассмеяться. — Расскажи мне, что стряслось. — Нет. Отказ удивляет — с лица Грейвса медленно пропадает выражение умиления, и Персиваль уже обеспокоенно садится на кровать и свешивает с нее ноги. Криденс же продолжает злобно готовить шприцы, по-прежнему не поднимая на него взгляд. — Я только и делаю, что ною. Так нельзя. Грейвс хмыкает, а потом приглашающе хлопает по кровати рядом с собой. Криденс замирает, а потом все-таки опускается рядом. Спустя пару секунд по его щекам вновь начинают течь слезы. — Ну тихо, тихо... — Персиваль повторяет эти слова, обнимая Криденса за плечи. Тот утыкается лицом в его шею, и поэтому Грейвс чувствует, как она становится влажной от слез. — Спасите меня, мистер Грейвс, — он начинает хныкать, и от этого его плечи сотрясаются еще сильнее. — Заберите меня отсюда. Давайте куда-нибудь уедем. В Ирландию. Где тихо и пасутся овцы. У нас будет свой дом. Пожалуйста, мистер Грейвс. — У нас все будет, мой мальчик. Потерпи, и все наладится, — Грейвс врет умело и уверенно — так, словно он сам искренне верил в свои слова. На самом же деле он знал — ничего этого не будет. Он не может жить не в городе. Для хорошего уровня жизни ему необходима работа. А кроме работы ему нужны были лишь тишина и покой. Криденс был своего рода "курортным" романом — внезапной привязанностью в необычном месте, которое рано или поздно закончится. Больница — не курорт, но и Криденс не был похож на жгучую итальянку. Любой человек мог бы понять желание остаться в солнечной стране, но никак не в больнице. Впрочем, Грейвс и не пытался себя понимать. Он лишь знал, что здесь он впервые понял, что такое обычная человеческая жизнь со всеми несчастьями и взаимопомощью. — Хочешь сделать мне приятно, Криденс? Он поднимает все еще заплаканные глаза на Грейвса, а потом кивает головой. Грейвс же ложится на кровать, медленно стаскивает с себя штаны, а потом вполне однозначно показывает свое желание, ложась на живот и только после этого стягивая с себя футболку. Криденс в шоке. Наверняка он ожидал много чего, но явно не этого. Вопросы не задает — все понятно и без слов, но в глазах Криденса был страх и явное желание отказаться. Грейвс был уверен — он мечтал об этом иначе. Наверняка представлял себе гостиничный номер, удобную постель и Грейвса, который будет нежно и глубоко его трахать, шепча слова о любви. Вряд ли Криденс думал, что Грейвс захочет прямо сейчас. Вряд ли думал, что Грейвс захочет быть снизу. И уж точно вряд ли он был этой идее рад. — Мистер Грейвс, может не... — Криденс, — теперь в голосе Персиваля сквозило раздражение. Он хотел здесь и хотел сейчас, но самое сильное желание было приказать Криденсу перестать быть размазней. — Сделай папочке приятно. Я очень хочу, чтобы ты меня сегодня порадовал. Криденс, разумеется, не может отказать. Он медленно подходит к нему ближе, а потом позволяет штанам упасть на пол вместе с нижним бельем. После этого он неуклюже забирается к Персивалю на кровать, а потом резко, почти дерганно снимает с него нижнее белье. После этого Криденс замирает. Он явно не знает, что ему делать и явно боится в очередной раз сделать ошибку. Наконец, он кладет ладони на его ягодицы, а потом осторожно их раздвигает — Персиваль мог поклясться, что сейчас Криденс внимательно разглядывал его анус. Наконец, Грейвс чувствует, как на расщелину капает вязали теплая слюна. Он прикрывает глаза, ожидая, что Криденс сейчас начнет растягивать его пальцами, но вместо этого он наклоняется, а потом касается языком его ануса. Грейвс вздрагивает. Вздрагивает, а потом расслабляется, позволяя Криденсу неторопливо его вылизывать. Но вскоре Персиваль начинает скучать. Ему хотелось, чтобы этот парень трахнул его своим среднего размера членом, а вместо этого старался получать удовольствие от римминга, который в целом не очень любил. Криденс же старался сделать ему приятно — ласкает языком его вход, пытается даже проникнуть им внутрь, и только сейчас Грейвс понимает, насколько это было нелепо. Все их встречи состояли из процедур, поцелуев и слез Криденса, а теперь Грейвс лежал на узкой кровати задницей кверху, пока Криденс, кажется, до сих пор плакал и вылизывал его анус. Зря он все это затеял. Наверное, в следующий раз все-таки и правда будет проще просто его отыметь. Криденс старается активнее — он осторожно просовывает в него палец и пытается найти им простату, а одновременно с этим продолжает лизать края входа в том месте, где он был натянут. Так было лучше. Грейвс, наконец, начинает возбуждаться, трется членом о простынь и тихо хрипит, а Криденс продолжает работать уже двумя пальцами и языком, пока Грейвс не кончает. Оргазм вышел слабым и вымученным. Плохая затея. — Криденс, я... — Грейвс пытается что-то сказать, но потом замолкает, когда видит, как Криденс вытирает слезы и пытается как можно быстрее одеться. У него не стоит. Все это время его член был вялым, и Грейвс безо всяких эмоций наблюдает, как он вытирает слезы и пытается правильно надеть штаны. — Попросите новое белье у сестры-хозяйки, — Криденс с истерикой в голосе произносит эти слова, а потом выбегает из палаты. Грейвсу хочется ударить себя рукой по лицу. Он чувствует разочарование и злость, не понимая, что вообще на него нашло. Наверное, он надеялся, что Криденс обрадуется возможности заняться с ним сексом. Да еще и в активной позиции. Но Криденс был не так прост, как другие парни его возраста, и Грейвс понимает — ему нужно было в больнице больше времени. Ему ни в коем случае нельзя отсюда выходить. * * * Когда Грейвс просыпается, первым делом он видит стаканчик для сбора мочи. На нем была наклейка с его именем, и когда Грейвс смотрит на нее, то почти физически чувствует боль. Криденс здесь был, но его не разбудил. Отложил инъекцию бесполезного антибиотика и попросту сбежал. Грейвс встает на ноги, морщится от боли в почках, а потом плетется в туалет. Набирает почти полную баночку, а потом с глупым видом пытается понять, куда ее нести. Наверное, в процедурную. Криденс предсказуемо оказывается там — хмуро сортирует новую партию лекарств с медсестрой, и когда он поднимает взгляд на Персиваля, то вздрагивает всем телом, а потом роняет ампулу с лекарством. — Криденс! — голос медсестры сразу же взлетает до визга, она пинает разбитую ампулу под стол, чтобы случайно на нее не наступить, а потом поворачивается к медбрату. — И как нам теперь списывать морфин? Криденс не обращает на нее никакого внимания — вместо этого он подходит к Грейвсу, а потом забирает из его рук баночку для анализов. Моча была по цвету красной, как кровь, и Криденс сразу же ставит ее на стол и отворачивается. — Я сейчас сделаю анализ. Возвращайтесь пока в палату. По его голосу Персиваль понимает, что лучше не спорить, и поэтому он засовывает руки в карманы брюк и возвращается к себе. Нужно было еще поспать. Грейвс очень хотел уснуть, но у него никак не получалось лечь удобно — в почках была резкая боль, словно в каждую был вставлен металлический штырь. Кости ломило, а от температуры он постоянно мерз. Персиваль просто мечтал родиться кем-то другим. Он хотел быть обычным мужчиной, у которого не было цели заработать все деньги мира, который не стремился к власти и которого не будет трясти от мысли, что кто-то нарушит его одиночество. Он хотел как все приходить с работы и радоваться теплому пирогу, хотел целовать Криденса в нос и дать ему возможность получить специальность, о которой он мечтал с детства. Но еще ему одновременно с этим хотелось быть тем, кто он есть. Он побывал в больнице. Узнал, что все может быть иначе. Что может быть боль, которую не скрыть сладкими улыбками, что может быть забота, которая делается не только ради денег. Может быть секс, который приносил лишь чувство неловкости и был совершенно лишним, и может быть страх за чужое здоровье, которое не купить ни за одни деньги. Больничный затянулся. Но Грейвс был готов продлевать его так долго, как сможет. * * * Грейвсу снится небольшой дом где-то на севере Европы. Ему холодно — он буквально обнимает себя руками и дрожит, но когда его взгляд падает на Криденса, то он улыбается. Ему снится, как они заходят в дом — Грейвс шутливо толкает Криденса на старую, пахнущую сеном кровать, и они оба смеются. Грейвс раздевает Криденса и раздевается сам — им было холодно, они тут же переплетаются руками и ногами, и только от одной мысли об этом ему становится теплее. Грейвс входит в Криденса резким и уверенным толчком — их взгляды встречаются, и они оба думают о том, что впервые все сделали правильно. Грейвс двигается быстрее, опирается руками по обе стороны Криденса и глухо стонет, а Криденс выгибается под ним и просит его не останавливаться. Это было правильно. Это было уместно. Это было... Было... — Мистер Грейвс. Персивалю кажется что скоро он будет ненавидеть свое имя. Напротив него стоял врач, а позади него привычно болтался Криденс — на его лице по-прежнему была неловкость, но когда Персиваль тепло ему улыбается, Криденс улыбается ему в ответ. Грейвс переводит взгляд на врача — глупо, но он так и не запомнил его имени, а потом, поморщившись от боли, привстает на кровати. — Видимо, ваше воспаление не поддается лечению. Мы взяли мочу на посев, через неделю нам станет известно, какие именно антибиотики вам нужны. Пока что будем по-прежнему колоть цефтриаксон. Вам все понятно? Грейвс кивает головой и смотрит на Криденса, который делал какие-то пометки в его медкарте. — Сколько раз в день вы ходите мочиться? — Криденс старается задать вопрос бесстрастным тоном, но Грейвс слышит — его голос дрожит. — Не знаю. Не считаю. — Хорошо, — Криденс замолкает на пару секунд, а потом снова поднимает голову. — Как часто вы вынуждены это делать? — В последнее время каждые минут двадцать. — Кровь в моче постоянно? — Да. Вроде, — Грейвс уже чувствует неловкость от этих вопросов и поправляет упавшие на лоб волосы. Врач кивает головой и покидает палату, пробормотав короткое "разберемся". Криденс же остается стоять рядом с ним. — Я хочу, чтобы вы поправились, — Криденс со слезами в голосе начал старую песню и говорил так, словно от его слов что-то могло измениться. Грейвс мягко гладит пальцами его ладонь и видит, как ему было плохо. Он был на грани истерики и явно старался не разрыдаться — слез в этой палате было пролито и так слишком много для двадцатичетырехлетнего мужчины, но сейчас Грейвс ни в чем его не винил. Криденс всю свою жизнь прожил бродячей собакой, которую всегда пинали в сторону и били палкой. Только сейчас он почувствовал надежду на то, что все когда-нибудь изменится. Что кто-нибудь подарит ему ласку и приютит у себя дома, где ему не придется говорить вполголоса и постоянно вздрагивать при звуке чужих шагов. Криденс хотел покоя и хотел, чтобы его любили, и вот оно — то, о чем он всегда мечтал, осталось только Грейвсу вылечиться и и встать на ноги, но все шло как всегда не по плану. Грейвс хотел все это ему дать. Правда хотел, только вот он знал, как все будет на самом деле. Персиваль будет целые дни проводить на работе, но не позволит Криденсу оставаться в больнице. Ему было противно даже думать о том, чтобы Криденс ухаживал за другими больными и часто заходил к ним в палату. Он запрет Криденса дома, будет возвращаться поздно вечером и срывать все накопленное за день раздражение на мальчике, который сутками терпеливо его ждал. Грейвс будет его любить — обязательно будет, но по факту заменит одну его клетку на другую. Подороже, безусловно, только вот ее дно будет усеяно стеклянными осколками его разбитых надежд. Криденс шепчет тихое "я хочу вас спасти", но Грейвс лишь ухмыляется, когда Криденс неловко забирается в его постель. Спасти его было нельзя и Криденса тоже — они оба были безнадежно больны и заживо похоронены в теле и душе, с которыми им не повезло родиться, Грейвс знал — он не должен был выписываться из больницы, но вечно это длиться тоже не могло. Рано или поздно он либо доведет себя до могилы, либо его обман вскроется и его все-таки вылечат. Криденс шепчет ему: "Я хочу, чтобы все стало хорошо", а единственное, о чем Персиваль мечтает — поскорее договорить и отправиться в уборную, потому что мочевой пузырь вновь хотел выпустить из себя новую порцию крови. Криденс, кажется, плакал, но Грейвс плохо это понимал и не был в этом уверен, потому что кости ломило, а сознание мутнилось от температуры. Он бормочет в бреду просьбу вколоть ему анальгин, но Криденс, кажется, даже этого не слышит, потому что вновь просит куда-нибудь его увезти. Грейвсу хочется его ударить. Он с трудом находит в себе силы, чтобы столкнуть его со своей кровати, и тяжелый звук удара на мгновение отрезвляет его голову. Этого мгновения хватает на то, чтобы вновь понять, почему они не смогут жить вместе. Но больница не должна никуда исчезнуть. Больница — опора, точка равновесия лопастей, на одной из которых была боль, а на другой — яркие, незапятнанные посторонними вещами эмоции. — Сколько раз мне просить тебя вколоть мне анальгин?! Криденс поднимается с пола с видом ребенка, которому вместо обещанного мороженого дали в руки топор и заставили колоть дрова. Он встает, отряхивается, и Грейвс видит на его бинтах следы грязи. Криденс натягивает поверх этого убожества резиновые перчатки и трясущимися руками пытается достать раствор. Грейвс лежит и терпеливо ждет, когда Криденс как всегда неуклюже и болезненно вколет лекарство, а потом встает на ноги и молча идет в туалет. Когда он возвращается, Криденса в палате уже не было. * * * Утром ко Грейвсу приходит незнакомая ему пожилая медсестра. Она заходит в палату с почкообразным подносом, в котором уже были приготовлены шприцы, и Грейвс понимает, что сегодня он все-таки получит свою дозу антибиотиков. Это Криденс благодаря своему наплевательскому отношению хранил лекарства прямо в палате, но эта медсестра была воплощением строгости и следованию правилам. Ладно. Ладно. Криденс явно обиделся на него после вчерашнего и попросил эту медсестру ввести ему лекарства, и в целом он понимает, что так было даже лучше. Грейвс получит небольшую дозу лечения, а не фальшивки, и немного окрепнет, а когда Криденс оттает и решит к нему зайти, то они смогут поговорить. Грейвс даже не переживает. Он выпивает феназепам, который лежал в его тумбе, и решает спать дальше. Вечером Криденс не появляется. К нему приходит врач, который коротко интересуется его здоровьем, а вечером ему молча ставит уколы и капельницу все та же медсестра. Грейвс уже начинает беспокоиться. Он резко осознает, что пребывание в больнице было пустым, бесполезным и попросту теряло смысл. Он нервничает, накручивает себя и специально не выпивает таблетку, чтобы успеть все обдумать. Но Криденс не мог его бросить. Не мог же? Грейвс был его единственной надеждой на то, чтобы вырваться из своего личного ада, но Криденс не был эгоистом, чтобы использовать его ради этого. Персиваль знал и видел — Криденс его любил. Любил всеми силами, на которое было способно его израненное сердце, и чем больше проходит времени, тем больше Грейвс не понимает, что происходит. — Доброе утро. Грейвс не заметил, как задремал. Не заметил, как вечерняя темнота сменилась холодным осенним утренним светом — Грейвсу кажется, что он едва моргнул, как прошла ночь и наступило утро, а теперь он лежал и смотрел на морщинистое и заспанное лицо медсестры. Грейвсу было больно. Он вспоминает, с каким обиженным и растоптанным видом Криденс поднимался с пола и прижимал к груди израненные руки, вспоминает, как он жался к нему в постели и как мантру повторял просьбы его спасти, и в этот самый момент Грейвс чувствует почти физическую боль в груди. Он скучает по Криденсу. Ему хочется вновь вытирать слезы с его щек и кормить его обещаниями, которые он никогда не исполнит, ему хочется шептать сладкие слова, которые хотя бы на время приглушат его боль, потому что Криденс был хорошим — он был очень хорошим и не заслуживал ни такой жизни, ни самого Персиваля, и Грейвсу хочется сделать его жизнь хоть немного лучше. Хотя бы на время. Грейвсу хотелось дать ему почувствовать, каково это — быть нужным и любимым, и сейчас Персиваль неожиданно понимает, что он все испортил. Криденса не было второй день, и он явно не собирался возвращаться. Грейвс переворачивается на живот и послушно терпит укол, но потом все-таки не выдерживает и поворачивает голову в сторону медсестры. — А где Криденс? Сестра смотрит на него так, словно своей решимостью заговорить он лично ее унизил и оскорбил, но потом она все-таки прижимает вату к месту укола и кидает шприц на поднос. — У него выходные. Должен же парень отдыхать. Грейвс продолжает лежать на животе, пытаясь понять, что именно он чувствует от полученной информации. С одной стороны его радовал факт, что Криденс просто был дома, а не поменялся с медсестрой палатами. Но с другой стороны ему было совестно, что все выходные Криденс проведет с воспоминаниями о его злости и грубости. Грейвсу правда было стыдно. Сейчас он чувствовал себя лучше, потому что второй день получал лекарства вместо новокаина и физраствора, поэтому он накидывает на плечи пальто и выходит в коридор. Сегодня дождя не было, поэтому он отходит от входа и садится на чуть сырую лавочку, прежде чем достает сигареты и прикуривает. Он чувствует себя потерянным. Пускай он все-таки вышел из здания, а в его лицо дул холодный осенний ветер, он все равно был в больнице — за ограждением вечно спешащие люди казались пришельцами, которые были разделены с ним тяжелой каменной стеной, а врачи, которые выходили и заходили в больницу, казались верховными начальниками пациентов. Вершителями судеб, которые решали, какую химию вводить в их тела и когда позволять им выходить из этой тюрьмы. Грейвс устало трет переносицу, а потом встает и направляется в сторону больницы. К воротам подъезжает скорая — на выходе уже поджидала толпа врачей с каталкой, и они начали оперативно оказывать реанимацию прямо в проходе. Грейвс скучающе смотрит, засунув руки в карманы, и наблюдает за тем, как мужчину пытаются откачать. Не получилось. * * * Криденс заходит в его палату подступью тихой мыши, будто боялся того, что в любой момент Персиваль мог броситься на него с кулаками. Он осторожно закрывает дверь и замирает на пороге — Грейвс уже не спал, и они встречаются взглядами и некоторое время молчат. Наконец, Криденс делает в его сторону пару осторожных шагов, а потом снова останавливается посреди палаты. — Извините меня, — видимо, свою вину он вынашивал все выходные и теперь смиренно признавал ее, ожидая чужой реакции. — Извините, что я тогда... Грейвс договорить ему не дает. Он пользуется накопленными силами и встает с кровати — Криденс отшатывается, ожидая удара, но вместо этого Грейвс запускает пальцы в его глупо подстриженные волосы, а потом целует. Целует крепко и уверенно — так, чтобы Криденс не мог ничего сказать и так, чтобы он почувствовал, наконец, то, о чем мечтал все это время. Ему не нужно было доказывать свою пресловутую мужественность и не нужно было давить на Грейвса, чтобы почти силой почувствовать долгожданное тепло. Криденсу было лишь нужно, чтобы его приласкали, прижались к его губам, а потом дали почувствовать, как его любят. Грейвс целует его с нежностью и напором сильного мужчины, который скучал по своему мальчику, и от этих действий он чувствовал, как Криденс млеет в его руках. Грейвс тянет его к кровати — Криденс ничуть не сопротивляется, лишь с трудом опирается на слабые ноги, но Персиваль долго его мучить не собирается. Он укладывает его на спину и ложится сверху — Криденс тут же цепляется пальцами за его плечи и ложится удобнее, а Грейвс медленно и аккуратно избавляет его от больничной одежды. Криденс был холодным — вся его кожа была холодной как лед, и Грейвс с упоением пытается согреть ее поцелуями. Он оставляет влажный след слюны на его шее, и от этих прикосновений Криденс начинает дышать жарче и тяжелее. Он опускается поцелуями ниже — язык мягко прочерчивает прямую линию по солнечному сплетению, по животу, ныряет в аккуратную впадинку пупка, и в этот момент Криденс прикладывает руку ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу стон. Грейвсу этого мало. Ему хочется, чтобы Криденс извивался в кровати и цеплялся руками за сбитую простынь, и именно поэтому Грейвс наклоняет голову а потом коротко облизывает сочащуюся смазкой головку его члена. Персиваль понимает, что раньше такого с ним не делал никто. Понимает, потому что Криденс потрясенно открывает глаза, глядя в потолок, а потом сжимает зубами ребро ладони, чтобы не застонать. Грейвс поднимается над ним на руках и склоняется над лицом, прежде чем прошептать "тихо" и поцеловать его губы. Криденс впивается в его рот с тем же отчаяньем, с которым до этого кусал его губы, и Грейвс послушно терпит, пережидая этот момент и считая секунды до того, как Криденс успокоится. Когда Грейвсу кажется, что уже можно, он снова опускается ниже и уже увереннее ласкает член Криденса ртом. Он думает о том, что у него был приятный вкус, о том, что он очень трогательно дрожал от его ласк и о том, что он очень хочет, чтобы Криденс кончил ему в рот. Он начинает активнее двигать головой, с упорством лаская член языком, и Криденс впивается пальцами в его волосы, а потом его тело искривляется дугой. Он кончает так и не издав ни одного звука — Грейвсу чертовски хочется похвалить его за такое терпение и упорство, но, к сожалению, его рот был занят тем, чтобы проглотить всю выплеснувшуюся вязкую сперму. Кажется, у него получилось. Лишь небольшие разводы остались на губах — Грейвс хочет вытереть их салфеткой, но Криденс тянет его за волосы и прижимается к его губам. Впрочем, так было даже лучше. — А вы? — Криденс кивает головой на его штаны, через которые было отчетливо видно, как он возбужден, но Грейвс лишь отмахивается от него рукой и помогает Криденсу одеться. — Боюсь, я сейчас не в состоянии для подвигов, — он шутливо усмехается, поправляя рубашку Криденса, а потом садится на свою постель. — Еще успеем, малыш. Криденс всем своим видом выражает неловкость. Он постоянно поправляет свои волосы, дергает ворот рубашки, и Грейвсу почему-то очень становится его жаль. — С тебя еще уколы, парень. Криденс тут же кидается к ампулам, в которых вместо антибиотика был физраствор, набирает его в шприц, привычно ставит ему укол, а потом протягивает градусник. Грейвс знал, что температура высокой не будет. А еще он знал, что скоро это изменится. Между ними наступила неловкость, которая всегда бывает между слегка пьяными подростками, которые спонтанно поцеловались на вечеринке. Криденс уже поставил ему укол и вписал в журнал его температуру. Он поправил свою одежду и пригладил волосы, а кровать уже давно высохла от пота. Но он все еще был в палате. Был в палате и явно не имел представления, что ему говорить. — Пойдем покурим. Криденс смотрит на Грейвса, как на своего спасителя. Он снова стал похож на самого себя — угрюмый и замкнутый парень, который не знал, куда себя деть, но Грейвс ему помогает — предложение покурить всегда сводит даже едва знакомых людей, и во время курения можно было молчать и не чувствовать неловкость. Они спускаются вниз и садятся на ту самую лавочку, на которой Грейвс сидел вчера. Персиваль прикуривает сразу две сигареты, а потом одну передает Криденсу — он принимает ее и тут же делает затяжку, почему-то пряча глаза, а потом почти сразу же начинает стряхивать пепел. Грейвса начинает раздражать это мельтешение — он хочет сделать ему замечание и предупредить, что такими темпами сигарета попросту сломается, но вместо этого Грейвс прячет сигарету в карман, а потом поворачивает голову к Криденсу. — У тебя был кто-нибудь до меня? Парень только сильнее опускает голову и даже отворачивается в сторону, чтобы Грейвс не видел его глаз. Персивалю кажется, что ему это стоит больших усилий. — Был. Но меня никто не... меня никто не ласкал так, как это делали вы. Ответ заставляет Грейвса вскипеть от искренней злости. Не из-за ревности, нет — это было даже неплохо, что парня кто-то касался и, возможно, давал ему кончить, но Грейвс почему-то уверен — если он и достигал оргазма, то лишь по случайному стечению обстоятельств. Криденса наверняка трахали — трахали и не ласкали при этом даже рукой, им только пользовались и только его имели, и при мысли об этом Грейвсу хочется ласкать его чаще. Никто, кроме Криденса, не полюбит Персиваля той самой преданной и живой любовью. И никто, кроме Грейвса, не будет дарить Криденсу ласку, нежность и тепло. Жаль, что все это было временно. Криденс кидает окурок в мусорку, от холода горбится и засовывает руки в карманы, а потом исподлобья бросает на Персиваля хмурый взгляд. — Пойду работать. Он разворачивается и идет в сторону больницы, и когда Грейвс ему отвечает, то он вряд ли уже слышит его слова. — Счастливо, Криденс. * * * — Это совсем не больно. Зная Криденса, Грейвс мог сказать точно — больно будет просто невыносимо. Он лежал перед Криденсом на кровати, которую не успели перестелить — на ней были капли крови, а у самого Грейвса уже не было сил поправлять простынь и просто двигаться. Ему было плохо. Ему было хуже и хуже, он устал бегать каждые пять минут в туалет, сгибаясь от боли в спине, а потом сжимать ладонь зубами, чтобы не застонать от боли во время мочеиспускания. Зато тут о нем заботились. Врач заходил в палату несколько раз в день и постоянно делал пометки в журнале, Криденс исправно дежурил у его постели, санитарка протирала влажной тряпкой его тело, и Грейвс в своей немощи и боли находил своего рода счастье. Даже в детстве ему не позволяли так болеть. Никто не бегал к нему в комнату и никто не прикладывал руку к его лбу, взволнованно цокая языком. Грейвс замечал, что ран на ладонях Криденса было все больше и больше. Замечал, но ничего не спрашивал — лишь проводил указательным пальцем по бинтам, а потом снова откидывался в кровати и прикрывал глаза. Криденс больше не просил его спасти. Это желание и почти религиозная мольба читалась в его глазах, но он молчал. Молчал, потому что понимал — Грейвс не сможет его спасти, пока не спасет себя самого. Криденс продолжал плакать, но не позволял себе делать это при Грейвсе. Вместо этого Криденс заходил в его палату с уже покрасневшими глазами, явно пытаясь делать вид, что он держится. Криденс все еще отчаянно хотел, чтобы Грейвс поправился и забрал его к себе. Ему было плевать на его вспыльчивость и плевать на скрытность — ему был лишь нужен Грейвс рядом и его ладонь, которую он сможет держать вне стен этой больницы. Он больше ничего не говорил, и к нему вернулась его былая угрюмость и замкнутость. Грейвс хорошо видел, как его полная отчаяньем душа кричала о том, что раньше он проговаривал вслух, но теперь он снова замыкался в себе. Раньше Грейвс пытался себе представить, как выглядит его улыбка, но сейчас он знал, что не увидит ее никогда. В конце концов, Криденс был романтиком. И пускай его здравый смысл кричал ему о том, что счастливого будущего не будет, он все равно надеялся, что когда-нибудь все изменится. Грейвс же продолжал методично себя убивать. — Это почти не больно. Я буду очень стараться. Грейвс лежал перед ним в больничной рубашке, а Криденс стоял перед ним с зажимом в руке. Он явно стеснялся, но всеми силами пытался это скрыть. — Выглядишь устрашающе, малыш. Грейвс хмыкает, а потом задирает больничную рубашку. Криденс сразу же уставился на его член — явно не мог себя сдерживать, и Персиваль видел, как его щеки начали покрываться красными пятнами. Грейвс знал, что подводит себя к черте. Скоро нужно будет либо остановиться подменивать капельницы и ампулы, либо умереть — впрочем, погибать Персиваль был пока еще не готов. Оставаться без лечения больше не было сил, а забирать Криденса с собой не было никакого смысла. Персиваль Криденса любил. Любил его искренне и всем сердцем, и именно поэтому он не желал для него такой жизни. Жизни в очередной клетке с человеком, который не принесет ему ничего, кроме боли и разбитых надежд. Грейвс ненавидит себя за свою слабость. Ненавидит за то, что он не родился кем-то другим и ненавидит за то, что Криденс полюбил именно его. Криденс держит зажимом чем-то смоченную вату, приподнимает в резиновых перчатках его член, а потом начинает обрабатывать крайнюю плоть. Грейвс смотрит на него с ленивым любопытством, когда тот берет в руки катетер, и Персивалю кажется, что медбрат боялся процедуры даже больше, чем сам Персиваль. Ленивая улыбка сменяется широко открытым от боли ртом, когда Криденс начинает процедуру. Ему хочется съязвить и переспросить, действительно ли он старается, чтобы было не больно, ему хочется вырвать из себя этот чертов провод — Грейвс был уверен, что он окажется измазанным кровью, и ему хочется встать и банально отсюда уйти. Персиваль лежал и смотрел, как пакет наполняется красным, и он понимает, насколько он заигрался. Грейвс был уверенным главой крупной юридической фирмы, а застрял по своей же воле в больнице из-за парня, который не мог ничего ему дать, кроме легких поцелуев и неумелых уколов в задницу. Он сознательно губил свое здоровье и вместо того, чтобы просто взять отпуск и найти себе сразу несколько подобных Криденсов, которые будут виснуть на его шее и умолять обо всем, что им он мог дать. Он еще мог все исправить. Он с самого начала знал, что Криденса он не спасет. Он себя ненавидел. Грейвс тянется рукой к своему мальчику — бедному, несчастному мальчику, который всеми силами прятал стыд из-за причиненной боли его драгоценному мистеру Грейвсу. Персиваль успокаивающе гладит его по щеке и легко улыбается, когда Криденс кладет руку поверх его пальцев и мягко целует его ладонь. Возможно, в следующей жизни им повезет больше. Возможно, они родятся где-нибудь в Ирландии и проведут долгую и счастливую жизнь вместе. Но не эту. К сожалению, только не эту. * * * Весь следующий день для Грейвса проходит как в тумане. В него вливают такое количество лекарств, что ему кажется, что если пустить ему кровь, то течь будет прозрачная вода. Он не помнил, сколько человек и сколько раз к нему заходили, и он понятия не имел, был ли у него Криденс. Грейвс даже не может дать счет тому, сколько времени прошло. Но в какой-то момент он просыпается от острой боли в уретре, открывает глаза, а потом видит перед собой Криденса. Он выглядел счастливым. Грейвс чувствует, что за это время он пошел на поправку и он видит это в радостном взгляде медбрата. Грейвс ему улыбается, а Криденс садится рядом с ним на постель. — Иди ко мне, — Грейвс тянет к нему руку, и Криденс не заставляет себя долго ждать. Он ложится к нему на узкую кровать и обнимает Персиваля рукой, и в этот самый момент Грейвс наклоняет голову и целует его губы. — Я скучал по тебе, — Персиваль говорит совершенно искренне и ни капли не врет. Криденс слышит это в его голосе и поэтому льнет к нему еще ближе. Грейвсу было тепло и хорошо. Он гладит его мягко и нежно — так, словно боялся, что Криденс рассыпется на части, но именно такого отношения его терпеливый мальчик и заслужил. Нежности и заботы. И никакой, никакой боли. — Скоро все будет хорошо, — Грейвс целует его в висок и мягко перебирает его волосы, разглядывая потолок. — Скоро все наладится. Я тебе это обещаю. — Я люблю вас, мистер Грейвс, — Криденс прижимается губами к его шее, а потом вздрагивает — в коридоре неприятно запищала мелодия экстренного вызова, и Криденс неохотно поднимается с кровати. Он выглядел так, словно хотел сказать ему еще очень и очень многое, но ему нужно было бежать, и поэтому его словно рвало на части. — Беги скорее, малыш. Еще успеем поговорить. Грейвс решает все за него, и поэтому Криденс счастливо ему улыбается, а потом вылетает из палаты. Как только дверь оглушительно хлопает, Грейвс сразу же встает на ноги. Его телефон почти сел, но заряда хватает на то, чтобы потратить десять минут на поиск приличного госпиталя в этом городе. В конце концов, ему стало лучше, но подлечиться было просто необходимо. Грейвс старается не думать. Он методично переодевается в костюм, который все это время дожидался его на вешалке, разглаживает пальцами воротник, а потом застегивает на манжетах запонки. Чемодан он толком и не трогал — больничная пижама ложится поверх остальных вещей, а телефон он зарядит уже на новом месте. Все было предусмотрено. Кроме... — Мистер Грейвс! — Криденс влетает в его палату с радостным воплем, но спустя секунду замирает прямо на пороге. Наконец, тихо прикрывает за собой дверь, но так и остается столбом стоять в проходе. — Что такое, мой мальчик? — буднично спрашивает у него Персиваль, даже не оборачиваясь, пока спокойно застегивал часы на левой руке. — Вы куда-то... Вы... Наконец, Грейвс поворачивается к нему и с грустью замечает, что у Криденса по щекам текли слезы. Грейвс смотрит на него как на ребенка, который расшиб коленку, а потом кончиком пальца приподнимает его подбородок. — Ты чего, не в курсе? — Грейвс ласково задает ему этот вопрос и с умилением смотрит на то, как Криденс качает головой. — Врач отправил меня на консультацию к другому урологу. Он в часе езды отсюда. Я быстро к нему съезжу, а потом вернусь сюда. Криденс смотрит на него с недоверием в слезящихся глазах. Переводит взгляд на собранный чемодан, но потом видит заставленную личными предметами тумбу и, кажется, немного успокаивается. — Вы меня не бросаете? — его голос звучит слишком высоко и одновременно простуженно. В коридоре снова начинает вопить сирена. Персиваль выразительно смотрит на дверь, но Криденс, кажется, даже ее не слышит. — Вы же меня не бросите, мистер Грейвс, — теперь его голос звучит так, словно он был на грани истерики. Грейвс обнимает его руками, целует его в макушку и начинает его укачивать, словно маленького ребенка. — Конечно нет. Я никогда тебя не брошу. Обещаю. Там тебя ждут, Криденс. — Скажите, что вы меня любите. Грейвс нежно улыбается, а потом прикасается губами к губам Криденса. Целует его легко и мягко и одновременно так, чтобы он почувствовал его любовь одним лишь поцелуем, но потом все-таки произносит: — Я тебя люблю. Я очень тебя люблю, и выйдем отсюда мы только вместе. Криденс часто кивает головой, размыкает объятья, а потом все-таки выходит в коридор, напоследок ему обернувшись. Грейвс же скидывает вещи в сумку, а потом по ступеням спускается вниз. — Я хочу написать отказ от госпитализации. Дежурная медсестра протягивает ему бланк, даже не задавая лишних вопросов, и Грейвс заполняет все так тщательно, чтобы потом ему не пришлось возвращаться. Он выходит из здания, ищет в кармане сигареты и зажигалку, а потом закуривает. Лавочка, на которой они недавно сидели с Криденсом, была свободна, но Грейвс не чувствует никакого желания на нее сесть. Единственное, чего ему хочется — вылечиться, принять дома теплую ванну, а потом вернуться на работу и еще раз понять, насколько же он заигрался. Грейвс оборачивается только один раз. Делает глубокую затяжку, находит взглядом окно своей палаты и останавливается. Шторы были отодвинуты, поэтому он мог легко видеть там троих человек. Одна санитарка перестилала когда-то принадлежащую ему постель, вторая протирала прикроватную тумбу, а Криденс стоял посреди палаты и не шевелился, словно талантливо сделанный манекен. Грейвс тушит каблуком ботинка окурок, а потом чуть ускоренным шагом направляется в сторону ворот. В конце концов, будет очень обидно поймать такси к самому началу вечерних пробок. Конец