---
В небольшой кладбищенской часовне – настоящая холостяцкая берлога. Но при этом нет никаких стоячих носков или гор немытой посуды, удивительно чисто, сдержанно. Блёклый свет еле просачивается сквозь узкие окна-бойницы, всё сделано из камня, но такого старого, что по нему всюду пошли трещины. Много книг, в несколько метров высящихся у стен. Большой матрас расположен точно по центру, вокруг него – низкий стол, сложенные тёплые вещи. В них гробовщик Хёну переодевает Луханя, и тот смешно болтается в безразмерном вязаном свитере и широких спортивных штанах, пояс которых сжимает рёбра. Для верности Сехун, вновь обратившийся в человека (о, великодушный Ифань!), закутывает в одеяло молодого жнеца так, что тот с трудом может пошевелиться. - Сиди и жди, пока остынет кофе, - отдаёт приказ, глядя в растерянные глаза. - А что это? Не-у-же-ли. Сехун аж тупит, не зная, что сказать. Впервые встречает кого-то, кто не знаком ещё с этим божественным эликсиром силы и желаний. И тааааак странно – в смысле, Ифань же плотно подсел на человеческую еду, в одиночку огромный бургер умял, не может быть, чтобы другие жнецы ничего не знали. Или может… может, только высшему рангу позволено приобщиться к достижениям человеческим… Но это же ужасно. Как можно лишать кого-то шоколада и кофе. - Просто подожди, пока пара станет меньше, хорошо? - кивком указав на дымящуюся в полутьме чашку, Сехун неожиданно для себя треплет Луханя за щёку. Холодная. Обиженно-непонимающее лицо милое, фырк не сдержать. – Не выходи отсюда, что бы ни случилось. - Я старше тебя минимум на столетие, ты в курсе? – светловолосый резко ударяет по чужой руке, глубже зарывается лицом в слои одеяла. – Не говоря о том, что ты мой питомец, не наоборот. Лухань выглядит таким мягким, каким Бэкхён никогда не будет. - Зомби-война не ждёт. Как насчёт поцелуя на удачу? – Сехун вспоминает глупый подкат, и, как и думал, Лухань о таком никогда не слышал. Жнецы мертвы и бездушны, но Лухань – наполовину всё ещё человек, и теперь понятно, на какую именно. На левой щеке всплывают розоватые пятна, пока правая остаётся мраморно-бледной. Значит, сердце у него тоже живое. - В этом мире есть такая примета, как супер заклинание. Поцелуешь, и никакие твари не страшны. Ты же не хочешь, чтобы меня сожрали? Господи, он реально такой наивный, верит каждому слову. Чуть высунувшись из прогревшегося убежища, Лухань, нахмурив брови, смотрит прямо на Сехуна, но по нему видно, что решение уже принято. - Ты же не обманываешь? - Не хочешь – не надо, пойду и умру за первой могилой. – Сехун драматично разворачивается, и эта уловка работает идеально: худая рука тут же хватает за ткань куртки. - Ладно!.. Крепко зажмурившись, Лухань очень испуганно ждёт, и если Сехун не поторопится, его лицо от напряжения может лопнуть. Такой серьёзный. Наклонившись, Сехун замирает на секунду, сдерживая смех, но затем легко касается чужих губ. Лухань дёргается как под электричеством, раскрывает глаза, и их прозрачная зелень неминуемо сталкивается с сехуновской чернотой. Сехун отстраняется довольно быстро, смысла всё равно нет, Лухань так сжался, что ни удовольствия, ни вкуса. Может, в следующий раз будет лучше. В том, что этот раз будет, сомневаться не приходится.---
Оказывается, работать на кладбище тоже бывает весело. Сехун постепенно входит в раж, лопата перестаёт казаться тяжестью. Они с Хёну устраивают поединок, кто завалит больше, и счёт пока не в пользу ворона. Конечно, у него просто нет опыта. Ифань в это время прохлаждается у кладбищенских ворот, отсылая мёртвых обратно в свои могилы. И всё же, бить столько гнусаво стонущих пинат, не сдерживаясь, намного лучше. Хёну сказал, что это нужно для того, чтобы трупы оставались на территории кладбища и не уходили в лес. Конечно, не всех удастся удержать, многие захоронены в самом лесу, но постараться – вот главная задача в полнолуние. Поэтому за неделю до ни в коем случае нельзя покидать этого места. Обычно Хёну меняется сменами с Хёён, иногда помогает Старшая Смерть, когда скучно и есть свободное время. В любом случае, нельзя оставлять мертвецов без присмотра. Сехун, добивая особенно настырный скелет, думает, что в этом есть смысл. - А после полнолуния ты свободен? – отделив железной частью череп, ворон глухо припечатывает его к земле. – Можешь побыть дома хотя бы несколько дней? - Очень редко когда. – Хёну без усилий подрезает попытавшегося напасть сзади. – Поэтому у меня проблемы в отношениях. Кому нужен тот, кто приходит только на день. Так, тут смутно пахнет чем-то знакомым. Может быть, гробовщик и тот истеричный колдун… - Так это из-за тебя у друга Бэкхёна крыша поехала. Хёну даже останавливается, удар и не достигается вылезшей из-под земли руки. - Что ты знаешь о Кихёне? Сехуну приходится прикрыть, резко ударив лопатой вперёд. Железо входит в раскрытый рот как в масло, воздух мгновенно пропитывается гнилостной вонью. Однако с каждым часом махаться становится всё труднее. Сехун давно не занимался спортом, если не считать пробежек вокруг дома, когда Бэкхён с криками выгонял и выбрасывал вещи. Хоть бы до рассвета протянуть. - Я снова ушёл, когда был нужен больше всего. Он не простит. Оу. Звучит плохо, если честно. - Ну, Бэкхён тоже так говорил. Поменьше слушай и просто делай то, что считаешь нужным. Может, от тебя только этого и ждут – чтобы сделал что-то вопреки. Вначале будут бить, - вот уж приставучий труп попался, никак не уберётся, - и оскорблять, в голову может прилететь чашка. Но потом всё образуется. Я знаю. Нужно просто быть упорным. Дааааа, никогда ещё Сехун не чувствовал себя настолько взрослым. Вот оно – момент истины. Здесь, на кладбище, полном вылезших мертвяков, прыгающих сзади на спину и пытающихся откусить ухо, среди разрытых могил и покосившихся крестов, он взрослеет. Нет времени переживать, всё естественно, будто так и должно быть. Становится особенно темно, расплывающиеся огоньки лампад вдоль кованых ограждений кажутся ожившими. Хёну молчит, делает дело. Не понятно, как отнёсся к услышанному, но это и не важно. Сехун думает о себе. Вспоминает что-то, местами отвлекаясь. В порванной одежде, ни разу не укушенный, он, наверное, и правда отхватил какую-то невероятную удачу в жизни. Из-за Бэкхёна, поступившего так опрометчиво. Из-за самого себя, незрелого и эгоистичного. Да, вряд ли что-то сильно изменится, но мир уже совсем другой. В какой-то момент всё вокруг затихает. Тяжело дыша, срываясь на хрип, Сехун сгибается, не в силах стоять ровно. Тело болит, спина разваливается, пока поясница жжёт огнём. Кровь бьёт в самую голову, кажется, что скоро отключишься. Но тени на земле становятся светлее, и, рывком выпрямившись, Сехун видит на востоке полоску бледно-жёлтого, ещё пропитанного серым света. Абсолютная тишина.