Фантазия

1856 год «Я приведена на край бездны и должна упасть». Полностью погруженный в свои мысли, Шубин, нахмурившись, мнет в руках и без того по сто раз уже скомканный, со временем пожелтевший лист, поначалу не замечая, что забыл закрыть окно, и теперь холодный ноябрьский ветер, ворвавшись в его скромное жилище, разбрасывает по полу недавние наброски. Он наконец возвращается к реальности, когда опрокидывается и с шумом падает чернильница, оросив черными каплями недавно купленные брюки художника. Негромко выругавшись, он приводит все в порядок и возвращает лист на место – почетное место в специальном, запирающемся на ключ ящике письменного стола. - Зачем ты до сих пор его хранишь? – удивляется Берсенев. Его давным-давно уже мучил как этот вопрос, так и невозможность его высказать. - Не люблю выбрасывать старые вещи, - с небрежным видом пожимает плечами Шубин, хотя на языке так и вертится обвинительное «не все так легко отпускают прошлое, любезный Андрей Петрович». 1858 год «Нас судьба соединила недаром: кто знает, может быть, я его убила; теперь его очередь увлечь меня за собою». - Сидите смирно, мадемуазель, сидите смирно! Мадемуазель кокетливо заправляет за уши золотистые кудри. Ей от силы лет семнадцать, и она постоянно хихикает и вертится на месте, как белка, периодически бросая томные – как ей кажется – взгляды в сторону молодого скульптора. - Ах, любезная, мне придется найти на Вас более серьезную управу! – шутливым тоном угрожает тот. - Неужели? Мне уже страшно, Пабло! – И она снова принимается хихикать, прикрывая ладошкой рот, не сводя взгляда со скульптора. Шубин уже начинает жалеть, что привел вчера ночью к себе эту девицу и пообещал сделать ее портрет. В конце концов, у него и так множество заказов из-за границы, а эта француженка… прикрыв глаза, он припоминает ее сладкие поцелуи и громкие стоны, но, в конце концов, ночные бабочки на то и ночные, чтобы испаряться из твоей жизни с первыми лучами восходящего солнца. - Пабло-о-о, - зовет девушка. Шубину нравится, как она, не осилив «Павел Яковлевич» называет его на испанский манер — «Пабло». Возникает чувство, будто никогда и не было никакого Павла Яковлевича, начинающего русского художника без моральных принципов, зато с разбитым сердцем. Есть только Пабло – скульптор, загадочная фигура, отрезавшая себя навсегда от своего же прошлого. - Пабло! – уже более капризным тоном зовет девушка, и Шубин выглядывает из-за будущей скульптуры. – Кто такая Элена? - Елена, - машинально поправляет тот. – Никто, любезная. Никто. - А почему здесь написано ее имя? – не отстает француженка и показывает ему поднятый с пола лист с наброском девушки. - Это просто… фантазия. - Значит, ты ее не любишь, Пабло? - Я люблю тебя, любезная. – И, успокаивая совесть тем, что с прошлым все покончено, Шубин делает шаг вперед, к француженке, забирая у нее набросок и целуя. Любить Елену?.. Нет, ее невозможно любить. Ее надо боготворить, возносить до небес, восхищаться ей, уважать ее, а главное – постоянно рисовать. Ее любят все, каждый по-своему, а по-настоящему – Инсаров; Шубин не может даже мысленно произнести эту фамилию без неприязни. Удивительно, как некоторые люди могут крепко засесть в человеческой памяти. И любить по-другому, иначе, меньше, чем Инсаров, – неправильно, нечестно и больно, это оскорбление ее прекрасного имени и памяти о ней. Единственное, что теперь остается – вспоминать о ней, каждый раз с болью, с горечью, с отчаянным непониманием «как я мог упустить главного человека всей моей жизни?». Шубин опрокидывает француженку на кушетку, запускает руки в копну ее золотистых волос, позволяя девушке между тем расстегивать пуговицы на его рубашке. Елена – никто. Ее никогда не было. Это фантазия. 1860 год «Я искала счастья — и найду, может быть, смерть. Видно, так следовало…» Берсенев, обыкновенно такой пунктуальный, точный, как часы, опаздывает, и Шубин нетерпеливо заказывает официанту еще одну бутылку вина, а когда он отходит, принимается нетерпеливо выстукивать только что пришедшую в голову мелодию на поверхности стола. - Да где же он, черт бы его побрал, - сквозь зубы цедит Шубин. Впервые в России – за последние несколько лет! – а она ничуть не изменилась. Удивительно. Люди меняются, каждую минуту, каждую секунду меняются, настолько меняются, что, встретив их случайно на улице, уже не узнаешь, а эта страна остается точно такой же, как и прежде. Эта чертова страна, ничего не значащая сама по себе, но жизненно необходимая, когда знаешь, что где-то на узких улочках Москвы или на одном из островов Санкт-Петербурга есть кто-то очень-очень важный. Или был. - Не многовато ли тебе одному целой бутылки? – усмехается незнакомый мужчина за соседним столом, когда официант, наконец, приносит заказ Шубина. - В самый раз, - рассеянно отзывается тот. – Я… жду друга. - Ну-ну, конечно! Все мы кого-то ждем в этой жизни. Вот только жаль, что эти «кто-то» этого не знают и каждый раз проходят мимо. - Я не жду никого, кроме друга, - повторяет Шубин. – Уже никого. Мое занятие заменяет мне весь мир, и компанию – в том числе. - Художник, что ли? – хмыкает с недоверием мужчина. - Скульптор. - Ясно… Незнакомец прерывается на некоторое время, чтобы сделать глоток дешевого и отвратительного на вкус виски. - Скульптор – это… ну… не занятие, короче. Так, развлечение… - Это ваше мнение, - резко прерывает его Шубин. - Не-е, это общее мнение. Я вот недавно про одну барышню слышал… из хорошей семьи, дескать, с состоянием, женихом… дык нет же ж, бросила их всех, поехала к любимому, в Болгарию, «рэволюцию», мол, устраивать!.. - Что за барышня? От кого слышал? – мгновенно оживляется Шубин. - Дык, это… не помню я, в общем, - небрежно машет рукой мужчина. – Не то Екатерина, не то Елизавета… - Елена… - тихо договаривает за него Шубин и отворачивается к себе, не обращая уже никакого внимания на собеседника. И как раз вовремя – в следующее мгновение дверь кабака открывается, впуская сильный порыв осеннего ветра и мужчину в насквозь мокром от дождя темном плаще. На пару мгновений остановившись на пороге, он, наконец, различает среди посетителей Шубина и уверенным шагом направляется к его столику, на ходу снимая плащ. - Андрей Петрович, любезный! – Шубин с улыбкой вскакивает из-за стола. – Как же я давно вас не видел!.. Как я рад!.. - Взаимно, Павел, - сдержанно улыбается в ответ Берсенев, позволяя другу обнять его. – И прошу прощения, что опоздал, у меня поезд всего через четыре часа… - Поезд? – удивленно приподнимает брови Шубин. - Да. Меня пригласили преподавать в одном университете… в Германии, если быть точным. - Что ж, я… рад за вас, любезный. Тем не менее, Шубин выглядит несколько растерянным, и Берсенев ободряюще похлопывает его по спине: - Да у вас, я слышал, тоже все прекрасно, не так ли? Отбою нет от заказчиков? А как насчет… брака? Не решили еще остепениться? - О, нет, ну что вы! Мы, люди искусства, для брака не созданы. - Ерунда! Видимо, просто еще не встретили нужной девушки. Шубин смотрит на друга осуждающе. «Зачем вы так, Андрей Петрович? Сами ведь знаете, что встретил. Давным-давно встретил, да только девушке революция в незнакомой стране, где она никогда не была, оказалась важнее» - Вы до сих пор храните отрывок ее письма? – словно прочитав его мысли, напрямую спрашивает Берсенев. – Тот самый, который украли у Стаховых? Стыдно должно быть, Павел… - Так в каком вы университете преподавать будете? – резко меняет тему Шубин и наливает другу вина. Любовь – слишком огромная сила, чтобы проходить без последствий. Под ее влиянием каждый бессилен, каждый становится безумным, и у каждого эти стадии безумия – свои. Каждый разбивает – чужие вещи или чувства. Каждый обманывает – свое сердце или судьбу. Каждый убивает – других или часть самого себя. Каждый совершает проступки, и кража единственной, последней вещи, до которой дотрагивалась рука той Елены, которую он знал тогда, – не самый худший из них. «… видно, была вина... Но смерть все прикрывает и примиряет, – не правда ли?..»