Точка покоя

      Исанн отрешённо глядела в иллюминатор. Путь до столицы сегодня был не слишком долгим, поэтому нырять в гиперпространство было бы неоправданной тратой ресурсов. Так она объяснила это пилоту — на деле же, её цель состояла ровно в том, чтобы дать себе хотя бы пару десятков стандартных минут в спокойном уединении.       Справляться с собой Исанн научилась очень давно; её невозможно было выбить из седла, с чем она ни столкнись. Если её и накрывало порой эмоциями, то значительно позже, когда трудности уже оставались позади. В эти моменты слабости она всегда пряталась от всех, кто мог заметить её состояние: пряталась за грудой отчётов, рутинных дел — или просто выбивала себе краткое увольнение и без конца бродила в безлюдных парках или на набережных, не узнанная никем. Как ни странно, последний способ, при всей его примитивности, работал лучше всего: за несколько часов такой прогулки удавалось хотя бы отчасти привести мысли в порядок, сбросить скопившееся напряжение и отделаться от иррационального ощущения собственной ничтожности, которое то и дело падало на плечи опасным грузом. До поры до времени Исанн справлялась с этим чувством — вернее, попросту заставила себя смириться с тем, что так или иначе оно отбирает часть её сил; но, став заметным для остальных, оно стало бы во много раз губительнее — поэтому нельзя было дать ему возобладать окончательно.       Много лет, несмотря на всю трудность такой тактики, она срабатывала безотказно. Но не в этот раз: Айсард застали врасплох. И не кто-нибудь, а сам Император. Вызвал к себе как раз тогда, когда ей сильнее всего на свете хотелось завернуться в какое-нибудь дурацкое пальто из агентурного гардероба, уйти в ночной туман… и, быть может, никогда больше не возвращаться.       Много лет она трудилась в самом пекле — рядовым агентом на самых головоломных заданиях. И всегда знала, за что сражается, ради чего примеряет личины и рискует собой. Исанн прозвали «Ледяным сердцем»; но на деле в её душе всегда горели две путеводных звезды: отец, суровый директор Айсард, и сама Империя — неизмеримо мощная и одновременно хрупкая до дрожи.       Теперь первая из них взорвалась, ударяя волнами в грудную клетку. Разлетелась на звёздную пыль и оставила после себя мрачное облако ядовитого газа… Осталась только вторая; и это ради неё понадобилось принести в жертву первую. Без колебаний и оперативно — в точности как на агентурном задании.       …Исанн еле заметно встряхнулась, делая вид, что просто расправляет затекшие плечи. Ещё не хватало тащить с собой в тронный зал всякие дурные мысли!       Внизу всё ярче разгорались огни Корусанта; среди них возвышался императорский дворец. При взгляде на него — сколько бы ни прошло времени, что бы ни происходило — Исанн охватывал невольный трепет и лёгкое оцепенение. И даже теперь это чувство осталось неизменным… если не усилилось.       Айсард горько усмехнулась внезапному предположению, которое неотвязно засвербило в сознании: он будто бы знал, что с ней творится — оттого и вызвал. К добру или к худу.

***

      В тронном зале царит полумрак; у самого трона неярко горят светильники, их блики предупредительно отражаются в шлемах алых гвардейцев.       Она ведь тоже защитила Императора — как и они. Несмотря ни на что.       Айсард без спешки отмеряет шагами расстояние до трона, чтобы остановиться точно в положенном месте. Много лет она видела Императора, в лучшем случае, издали; и как же досадно, что лишь теперь, когда у неё почти не осталось душевных сил, ей выпала возможность засвидетельствовать свою преданность лично.       — Ваше величество, — Исанн склоняется перед ним, удивляясь тому, что вовсе не чувствует страха.       — Агент Айсард, — мерно произносит хозяин дворца, и каждое слово слышится невероятным, но при этом до ощутимого реальным. — Я считаю нужным принести вам личную благодарность за проявленное усердие.       Она выпрямляется, на мгновение потеряв дар речи от неожиданности. В конце концов, это был лишь её долг — о какой особой благодарности может идти речь?.. Но здесь, определённо, лучше не спорить.       — Служу Империи, — как положено, отвечает Исанн; и в этих кратких словах, вопреки их формальности, вдруг проявляется всё пережитое.       Ответом становится пристальный золотисто-янтарный взор. Айсард выдерживает его — на удивление, почти без усилий.       — Вам ведь пришлось нелегко в последнее время, — вдруг замечает Император.       Она невольно бросает быстрый взгляд в сторону. Говорить об этих вещах совсем не хочется, но выбора нет.       — Я не чувствую вины перед ним. Но я его дочь.       — Вы поступили так, как следовало, — поясняет Палпатин, ещё более неторопливо и спокойно. — В своё время он не щадил родную дочь, которая всё это время оставалась преданной Империи. Впоследствии ничто не помешало ему покуситься на саму Империю. Он зашёл слишком далеко…       …чтобы его было возможно оставить в живых.       Он не говорит этого вслух; но оба прекрасно понимают, о чём речь.       — С завтрашнего дня вы можете приступать к своим обязанностям… госпожа директор, — его голос несёт легчайшую тень необидной иронии, но в сознание медленно и тяжело врезается последнее слово.       Директор.       Прежняя Исанн изумилась бы, несмотря на всё своё хладнокровие; с её губ могло сорваться растерянное: «Я?..» — что было бы уже отчасти провалом.       Новая Исанн не удивляется уже ничему. Предательство отца отравило её горечью, которую, кажется, неспособна разбавить даже невесёлая радость по случаю успешного возмездия.       — Да, мой Император.       — Чудно, чудно… — словно бы невзначай срывается с его уст, как в прежние времена; и на миг Исанн снова становится серьёзной маленькой девочкой из хорошей семьи, а грозный Император — остроумным и внимательным канцлером с Набу. Но лишь на миг…       Очнувшись, она вновь встречает его взгляд — и, несмотря на боль и усталость, обретает невиданное воодушевление.       — Я рассчитываю на вас, директор, — Палпатин встаёт с трона и делает три шага навстречу ей, чтобы бережно передать из рук в руки ранговую планку.       Сердце Исанн пропускает удар, когда Император легко касается её ладони, оставляя планку новой владелице. Единственная путеводная звезда загорается ярче прежнего — и в её лучах навсегда остаётся янтарное пламя его очей.       Айсард снова сдержанно склоняется перед ним: кроме почтения, в этом движении читается неловкая благодарность. Он дал ей дело и смысл; ту самую точку покоя, благодаря которой все трудности и препятствия смогли превратиться в ступени к вершине.       Теперь главное, чтобы по дороге не кружилась голова.