Мистер Легенда поправляет на нем одеяло.
Лунатик — Юрий, без маски он всегда Юрий — просыпается, задыхаясь, светлые глаза мерцают искрящеся-синим; сброшенное одеяло заботливо подоткнуто, но призрака отца нигде нет.
Он появится снова рано или поздно, а пока Юрий лежит несколько минут, вытянувшись под блаженно теплой тканью, и усилием воли заставляет себя выровнять дыхание.
Слышно, как мать внизу переставляет со звоном тарелки и собирает ранний завтрак — на троих, как всегда. Привычная смесь раздражения и жалости проскальзывает по сознанию, не задерживаясь. Она лишь тратит усилия впустую: призрак отца никогда не является ей.
Но приходит, чтобы преследовать ее сына.
Что за преследование — возвращаться из мертвых, чтобы поправить одеяло?.. Иногда Юрию кажется, что Легенда специально изобретает особенно изощренные способы превратить его жизнь в ад — если, конечно, она может стать еще хуже. Должно быть, имеет право. Мертвые, если довериться многообразию человеческих поверий, не слишком привечают своих убийц.
(А иногда ему кажется, что призрак всего лишь ведет себя, как Легенда-прежний. Они были, в конце концов, счастливы втроем — просто очень давно.)
Отцу понадобилось умереть, чтобы все вернулось на круги своя. Жаль, он не может сказать этого матери: она все равно не пожелает его слушать.
У него все еще есть утешение, которого он не заслуживает, но которое сполна искупает существованием Лунатика: глас Танатоса заглушает все, даже боль, даже знакомый голос и треск языков пламени — но сейчас в голове белый шум, и Юрий пошатывается от слабости, рассматривая себя в зеркало в ванной. Шрам, как и полагается клейму, жжет от взгляда.
Завтрак внизу начинается без него, и слышно, как мать негромко пересказывает пустому месту — там никого нет, пожалуйста, там никого нет! — последние новости. На секунду Юрий чувствует себя больным и всерьез рассматривает возможность вернуться в постель и не видеть ни ее, ни весь остальной Штернбилд вовсе, пропади он пропадом со всеми его грешниками…
Но для Танатоса — и для дела судьи — нет разницы, болен он или здоров, а при мысли о постели Юрий представляет призрачные руки, натягивающие одеяло ему на плечи.
Его знобит. Юрий выкручивает регулятор температуры в душе на обжигающий, и быстро затягивающий зеркало конденсат скрывает отражение печального и потерянного Мистера Легенды напротив.
Собственное пламя казалось ледяным.
Лунатик коротко пошатнулся и сделал торопливый шаг от края крыши, с которой издалека наблюдал за разворачивающимся боем. Герои против его цели — некоторые вещи никогда не меняются. Еще один короткий полет, и на экранах тысяч зрителей Герой-ТВ снова возникнет он сам. «Какое неожиданное развитие событий — появляется Лунатик!»
Перед глазами все плыло, и Лунатик дерганым движением поправил на себе маску. Нужно было вмешаться, пока эти никчемные идиоты не додумались скооперироваться и арестовать преступника — или, что в картине мира Лунатика было бы одинаково досадным событием, упустить. На секунду в голове мелькнула мысль предать грешника — НЕКСТ, управляющий стеклом, три убийства, ограбление и нанесение тяжких увечий — огню перед камерами, на глазах у героев и наблюдателей, но тут же пропала.
Не сейчас, когда он едва стоит. В последнюю очередь Лунатик желал совершить фатальную ошибку в прямом эфире. Он превратился из антигероя в опасного городского сумасшедшего в глазах общественности за считанные недели — достаточно и этого. Нет нужды становиться посмешищем.
…они все называют его убийцей, и они правы, призрак отца напоминает ему об этом каждый день его мучительной и жалкой жизни, но Лунатик искупает эту вину каждую ночь, он не чета тем, кого он карает, пожалуйста, они должны понять, мистер Легенда превратился в чудовище, он этого не хотел…
Лунатику положительно не было дела до того, как воспринимают его справедливость другие. Их трусливая мораль и позорная слабость никогда не заглушат голос, звучащий в его голове день и ночь: лишь Лунатик ведом богом смерти, лишь Лунатика направляет всеведущий глас Танатоса, решающий, кому жить, а кому умереть за свои грехи.
Ему дано право карать и миловать — он лишь пользуется им на благо.
Это все — на благо.
Сегодня глас звучал особенно громко. Это не был единственный голос: множество тонов сплетались в низкий, вкрадчивый шепот, которому Лунатик повиновался безоговорочно. Он жил с этим много лет, и постепенно неразборчивый гул, изредка обращающийся в слова или продираемый криком, стал для него привычным.
В редкие моменты тишины Лунатик чувствовал себя потерянным и одиноким.
Он был болен: с самого утра, когда к нему заявился отец, Лунатик чувствовал, как нарастает жар — вязкий и болезненный, ничем не похожий на его собственный огонь. К концу дня в суде он едва держался на ногах от лихорадки, за глазами пульсировала раздирающая боль, а голоса превратились в какофонию криков, заставляющих его малодушно желать, чтобы они хоть на секунду оставили его в покое. Грудь сжимал душащий кашель.
Но это все было в другой жизни, с другим человеком. На улицах есть только Лунатик и его кодекс справедливости. Здесь зал суда — весь город, а обвинительный приговор уже давно готов. Лунатик никогда не посмел бы пожелать, чтобы Глас умолк — в хаотичном и несправедливом мире это было единственное, что вело его верным путем.
А потому, когда к ночи голоса приказали ему отправиться на охоту, Лунатик с безропотной готовностью последовал их решению.
…он чуть не упал дважды, пока летел сюда, его тело не справляется с собственной способностью в таком состоянии, это больно, это может его убить, он…
Он заслужил все, что с ним может происходить. Страдания вписывались в концепцию справедливости Лунатика с легкостью. Кроме того, он не более чем инструмент, чинящий правосудие, а заботиться о благополучии расходного инструмента — слишком мелочная трата времени в сравнении с великой целью: стремлением к абсолютной справедливости.
Но хватит размышлений. Пора было, наконец, выполнить то, зачем он пришел.
…и, может, после этого он сможет немного отдохнуть, завтрашний день будет таким же длинным, он всегда чувствует себя ужасно после того, как к нему приходит отец, а мать словно знает и вспоминает его все чаще, это сводит его с ума, если уже не свело…
Лунатик сделал глубокий вдох, усилием воли подавив раздирающий легкие приступ кашля, и, раскинув руки, рухнул с края крыши, позволяя пламени себя забрать.
Разумеется, все должно было этим кончиться.
Ревущий над головой вертолет, снимающий происходящее, вдруг заставил Лунатика испытать иррациональный прилив агорафобии: он убрался бы немедленно, продолжил преследование, но цель была уже далеко (проклятые герои! проклятая лихорадка!), а прямо напротив, комично выставив руку с отстрельным тросом, стоял Дикий Тигр.
Разочарование от неудавшейся кары грызло до боли, наказывая за ошибку.
…когда Лунатик ошибается, он испытывает боль, и это верно и правильно, многоголосый Танатос напоминает ему о его никчемности, и это все, чего он заслуживает…
Если в этом дне и было еще что-то абсолютно лишнее, способное усложнить все еще сильнее, то встреча с этим конкретным героем определенно вписывалась в это определение. Лунатик предпочел бы, чтобы тот немедленно исчез сам и дал ему уйти, но на рывок не осталось сил, а выстрелить из арбалета даже вскользь мешали их… любопытные личные отношения.
Тигр его даже не знает — не Лунатика, по крайней мере. А Лунатик обещал избавиться от него после случая с легендой о богине. Но он так никогда и не выстрелил.
Судья Петров находил Тигра раздражающим за его инфантильную жизнерадостность и бесцеремонность, но Лунатик был к нему странным образом привлечен и постоянно ловил себя на том, что наблюдает.
Дикий Тигр, герой-ветеран, вдохновленный примером Мистера Легенды лично. Он даже судьбу его повторил — сила сотни его покидала; падение показателей замерло на одноминутной отметке, но для НЕКСТА, прожившего с силами сорок лет, это должно было быть огромным ударом. Лунатик потратил порядочно времени, пытаясь разузнать, что происходит с ним и его семьей, тайно ожидая сходства и в закулисье, но так ничего и не нашел. Если подумать, он все равно не мог представить восторженного идиота Кабураги чудовищем.
…у Котэцу Кабураги такие же силы, такая же история их потери, даже есть дочь, все сходится, но он совсем не изменился, а Мистер Легенда… почему?..
— Эй! — заорал Тигр сквозь рев лопастей, наводя трос, как оружие — и даже так он целился не в голову. — Может, хватит? Из-за тебя преступника упустили!
Из-за него?..
Рука Лунатика, сжимающая арбалет, едва заметно дрогнула; он все равно не собирался стрелять… пока. Он все еще должен был узнать, куда Тигра приведет его столь же детское и нелепое чувство справедливости. В отличие от других героев, он по крайней мере верил в свою, пусть и нежизнеспособную, версию всем сердцем.
…отец превратил их с матерью жизнь в кошмар, чуть не убил ее из-за уходящих сил, но люди помнят его героем; Лунатик использует способности на благо, но все видят в нем убийцу, и он сам видит в себе убийцу, его мать его ненавидит, это невыносимо…
Тигр сделал шаг к нему, и Лунатик, запнувшись, подался назад, к стене. Между ними вспыхнуло и тут же погасло пламя: оно возникло непроизвольно, рефлекторная реакция на приближение врага, и умерло с шипением, когда у Лунатика не хватило сил его поддержать. Сейчас было самое время объявить, что он повинуется лишь гласу Танатоса и сам накажет грешника, и бежать скорее, пока хоть какой-то контроль еще с ним — стыд лучше, чем поимка и раскрытие тайны личности, пусть и ненамного. Больное, разжигаемое лихорадкой чувство загнанности грохотало в висках на каждом ударе сердца.
…его отец был героем, мать его обожала до конца, Лунатик всю жизнь пытался не быть на него похожим ни в чем, но, может быть, это не к лучшему…
— Сколько раз повторять, герои без тебя разберутся! — снова попытался Тигр; кто знает, чего он хотел добиться этими убеждениями — он повторял их каждую встречу, и Лунатик всегда отвечал одно и то же. — От твоего самосуда никому не легче!
Пошатывающийся Лунатик открыл рот, чтобы отозваться, но зашелся страшным кашлем; картинка перед глазами пошла черными пятнами, горло сдавило стальным обручем, легкие невыносимо жгло. Приступ длился и длился — а замерший Тигр ничего не предпринимал.
…каждая вина заслуживает не искупления, но наказания…
Наконец спазм слегка ослаб, и в легкие хлынул горячий от огня воздух.
На лице героя — кто ему сказал, что он может стоять с открытым забралом напротив человека, способного превратить его в пылающие угли? — отразилось секундное замешательство, и Лунатик воспользовался им, чтобы метнуться вперед. Это был его единственный шанс исчезнуть, пока истошно кричащие голоса в голове не оглушили его совсем.
виновен
— Странный он какой-то сегодня.
Тигр и следующий за ним Барнаби приземлились на широком карнизе, и сила сотни Котэцу тут же иссякла, как по команде; маска по-прежнему была поднята, и было видно, как угасает голубое свечение. Барнаби выбросил вперед руку, придерживая его за плечо: с Котэцу сталось бы нырнуть ласточкой с тринадцатого этажа, потеряв равновесие. Иногда ему казалось, что старик находил себе неприятности с одинаковой частотой на поле боя и вне его. Барнаби не удивился бы, если бы тот попал в катастрофическую беду, просто прогуливаясь по улице.
Котэцу едва заметно улыбнулся и руку сбрасывать не стал. На секунду Барнаби задумался о возможности подхватить его, пока сила еще активна, спрыгнуть на мерцающую вниз улицу и направиться прямиком домой, пока камеры снимают остальных, и пусть ищут их сколько угодно, но ответственность победила. Они тут еще не закончили, к тому же другие герои жизни им не дадут, если они оставят написание отчетов на них. Но как только все закончится, Барнаби получит Котэцу в полное распоряжение, и уж тогда…
— Эй, Банни, ты вообще меня слушаешь? — указанного Котэцу явно занимали менее романтические размышления.
Банни позабавленно хмыкнул в ответ на возмущение напарника и честно попытался припомнить, о чем они только что говорили. Странный?..
— Кто, Кейт? — рассеянно заметил он. — Да он всегда такой. «Спасибо, и еще раз спасибо…» — беззлобно передразнил Барнаби, и Котэцу довольно фыркнул, но тут же замахал руками:
— Да нет же! Лунатик! Что-то с ним не то.
Вот же нашел, к чему присматриваться. По мнению Барнаби, «что-то не то» с Лунатиком было по факту его существования — как еще объяснить всю эту болтовню про глас Танатоса и высшую справедливость, если не тем, что он маньяк с протекающей крышей?
Но Тигр все-таки говорил не об этом, и Барнаби, подумав, решил, что знает, о чем речь.
Лунатик был сегодня медленнее обычного, не болтал про грешников и наказания, двигался неуклюже, будто разучился пользоваться своим же пламенем… Определенно, не в себе даже с поправкой на его сомнительную нормальность.
Правда, подозрительный — недоумевающий, почти сочувственный — тон Котэцу Барнаби был не по душе.
— Ты был к нему ближе всех. Только не говори, что ты из-за этого ничего не стал… — Барнаби тщательно изучил не слишком виноватое выражение перед собой и со стоном закрыл рукой лицо. — Мы могли бы этим воспользоваться, чтобы, наконец, его поймать! А ты что собрался делать, предложить ему чай и аспирин? А если бы мы сами его ранили, ты бы тоже его пожалел?
— Это было бы честно, мы бы его своими силами достали, — отмахнулся Котэцу. — А так… Да никого я не жалею! Просто нехорошо это, ясно? Это все равно что бить лежачего.
— Опять твой кодекс справедливости, старик.
Если бы Лунатик хотел поблажек, сидел бы дома или взял бы больничный. Интересно, берут ли сумасшедшие мстители больничные… То есть что за глупость, наверняка у него есть обычная гражданская работа, вот там бы и попросил отгул под своей гражданской личиной — которую им, между прочим, еще предстояло выяснить. Сам Лунатик небось героев бы не пожалел… Барнаби все еще был зол на него за тот случай у Академии Героев. Не атакует никого, кроме убийц, как же! Быстро же он поменял мнение, стоило встать у на пути у него и его зверской справедливости. Глас Танатоса помешали слушать или вроде того…
Котэцу, кажется, не злился. У него вообще не задавалось с местью, и Барнаби иногда думал, что ему бы это не пошло: Тигр должен был оставаться как есть, очаровательным поборником наивной честности.
От его идиотских — серьезно, большинство людей перерастает подобное в возрасте Каэдэ — представлений о мире и добре со злом у Барнаби подозрительно теплело в груди.
— Не напоминай мне про справедливость… — настала очередь Котэцу отворачиваться с демонстративным стоном. — Если у меня свои принципы есть, это не значит, что меня не тошнит от Лунатика и его проповедей! Слушай, — очевидно, и правда тошнило, потому что он без перехода переключился на более занимательные вещи: — Может, домой прямо отсюда?
Некоторым и телепатия не нужна, чтобы мысли читать, безнадежно подумалось Барнаби.
— А отчеты?
— Работа героя — спасать людей, а не писать отчеты, Банни! — торжественно провозгласил Тигр, прижимаясь ближе.
На этот раз ответственность Барнаби сдалась без боя: отчеты безнадежно проигрывали куда как более вдохновляющим занятиям, ожидающим дома. Лунатик и связанные с ним странности были забыты до лучших времен.
***
В суде они бывали словно на работе: Тигр — из-за нескончаемых штрафов за ущерб, Банни — чтобы приглядеть за непутевым напарником. В последнее время его это, кажется, уже не раздражало, и сам Котэцу не так тяготился этими визитами — по крайней мере, страдать почем зря приходилось в хорошей компании.
А еще в одном из коридоров стоял кофейный автомат с отменным горячим шоколадом. Жизнь была не так плоха, даже если все, что он тут делал — выслушивал, как много приносит разрушений. Эй! Работа героя — людей беречь, а не здания. В конце концов, их и отстроить можно, подумаешь…
Котэцу как раз направлялся к выходу с двумя стаканчиками шоколада в руках, глазея на недавно развешенные на стенах постеры. Какая-то юридическая скучища… Наконец-то все закончилось, и они с Банни могут отправиться домой! Все-таки эти официальные дела — невозможно бестолковая трата времени. От мысли, что на сегодня все наконец-то позади, Котэцу заметно повеселел и даже прибавил шагу. Надо будет позвонить Каэдэ из дома, спросить, как те стихи, про которые она рассказывала в прошлый ра…
— Эй!
Кто-то с размаху налетел на Котэцу — или, если начистоту, это Котэцу не сумел разминуться с кем-то неудачливым в широком коридоре, увлекшись плакатами; пластиковые стаканчики от неожиданности чуть не выскользнули из рук, и их обжигающее содержимое плеснуло на чей-то тщательно отглаженный костюм.
Плохой день, плохой день!..
Ошарашенный Котэцу чуть не подпрыгнул, поспешно перехватывая злосчастные стаканчики. Что за невезение! Как школьница из романтических комедий. И надо ж было кому-то прямо в него вписаться, видно же, что на дорогу не смотрит…
Ох.
Наконец-то взглянув в лицо соучастнику локальной катастрофы, Котэцу замер.
Чтоб его везение!
На него со странным выражением — будто только что осознал его существование — смотрел куратор Герой-ТВ. Тот странный судья — Юрий Петров, верно?
Котэцу искренне считал его неплохим парнем. Ну, может, немного витает в облаках, но кто из них без греха? И чуточку слишком мрачный. И ходит с таким лицом, словно собирается то ли рухнуть в обморок на месте, то ли объявить, что захватил в заложники полгорода. И, кажется, терпеть не может всех героев, а Дикого Тигра — особенно, но оно и понятно, ему от Котэцу наверняка сплошная лишняя работа… Да еще этот странный галстук что-то смутно напоминающей Котэцу расцветки, но это уж совсем придирки.
В общем и целом ничего такого, что не позволяло бы считать его неплохим. Но вряд ли ему очень понравился сладкий горячий душ. Светлый пиджак оказался безнадежно испорчен, но судью, казалось, это не беспокоило — так и смотрел словно сквозь него.
Не то чтобы с ним этого раньше не случалось…
— Ваша честь, вы как? — стряхнул оцепенение Котэцу, заглядывая Петрову в лицо.
Очень, очень бледное лицо. Не то чтобы куратор обычно отличался особенно здоровым видом, но сейчас и вовсе напоминал бумагу. С таким лицом только по больничным коридорам и ходить — удивительно, как он на ногах после толчка удержался.
Жуткий у него был вид, будто едва в сознании, если спросите Котэцу Т. Кабураги. Да, дела…
Петров, кажется, усилием воли взял себя в руки, сфокусировал взгляд на лице перед ним и хрипло выдавил:
— Не стоит беспокоиться.
— Я, пожалуй, побеспокоюсь, — тщательно осмотрев собеседника, вынес вердикт Котэцу. — Выглядите не особенно. Вы, может… Воды? — он заглянул в стаканчики с шоколадом, выясняя, осталось ли что-нибудь на дне, и разочарованно нахмурился. — Помочь вам дойти до кабинета?
На секунду они застыли, глядя друг другу в глаза; наверное, это должен быть быть знаменитый убийственный взгляд, но вместо этого в нем читалось, что судью Петрова лучше всего проводить до врача, а не в кабинет.
— Дайте пройти, — наконец хрипло, с какой-то решительной усталостью отрезал Петров, выворачиваясь из хватки.
Не дойдя до поворота, он замер, непроизвольно хватаясь за стену, и зашелся жутким кашлем, от которого Котэцу непроизвольно поморщился. Где-то он этот жуткий звук — как-то так в кино озвучивали сцены с выплевыванием кровавых кусков содержимого грудной клетки — уже слышал, и сиплые попытки втянуть в спазмирующие легкие воздух, и вообще… Больных вокруг в это время года вечно было полно, но большинство из них все-таки не наводили на мысли о последней стадии туберкулеза. Таких вроде бы вокруг больше не было, это вот судье не повезло. Но откуда-то же он запомнил!..
Разве что.
Неожиданная мысль поразила Котэцу; многострадальные стаканчики с треском пластика лопнули, шоколад ошпарил руки.
— Ваша честь…
Прежде, чем он успел договорить, Петров выпрямился, оправил свой нелепый яркий галстук и скрылся за углом.
