Нет ничего, кроме любви

– Не понимаю. Олег вскинул голову, отрываясь от комикса. На его памяти еще ни разу не случалось так, чтобы Разумовский чего-то не понимал и открыто в этом признавался. Скорее уж небеса разверзнутся, чем этот умник найдет в учебнике задачу, которую не сможет решить. – Людей не понимаю, – пояснил Сергей. – Если им тяжело учиться, зачем они записываются еще в десять комитетов? Следовало бы экономнее относиться ко времени. На этом глубокомысленном изречении рыжий снова уткнулся в книгу. Олег негромко фыркнул, но комментировать не стал: как оказалось, увесистый фолиант в руках Сережи не имел ни малейшего отношения к изучаемым на курсе дисциплинам, и если Волков просто отдыхал за чтением графических новелл, то Разумовский с первых дней в университете записался в несколько местных клубов, в том числе художественный, и теперь внимательно изучал все материалы по истории искусств, до которых только мог добраться. В общении с другими студентами рыжий заинтересован не был, зато без зазрения совести пользовался преимуществами состояния в том или ином сообществе, умудряясь при этом дифференцировать его членов на «тех, кому просто скучно» и «тех, кто таким образом отлынивает от настоящей учебы». – Сделай мне кофе. – Спустя какое-то время, как раз, когда Олег закончил очередную главу, голос Разумовского раздался снова. Прозвучал он как будто поверх мыслей рыжего, принявшегося еще и конспектировать прочитанный материал, и Волков покачал головой, без особой охоты поднимаясь с кровати: никаких «пожалуйста, Олег» от друга в таком состоянии не дождешься, но хорошо хоть, кофе пьет, а то мог бы объявить негласную голодовку, как это было в пору вступительных экзаменов. Впрочем, Олег рано радовался. Кофе оставался нетронутым еще в течение часа, пока Волков сам не решил напомнить о нем, а заодно встать и включить свет. Почесав встрепанную рыжую макушку, Олег развернул Сережу лицом к уже остывшей кружке и скорчил недовольную мину. Разумовский закрыл тетрадь со своими внеурочными конспектами, заложив на нужной странице ручкой, и использовал ее саму как закладку для фолианта. – Спасибо. – Напиток исчез моментально, будто бы его и не было. – С сахаром, но сойдет. – Привереда, – фыркнул Олег: по настроению Сережа пил как сладкий кофе, так и крепкий, без сахара. – И ты не прав: студенческая жизнь строится не только на семинарах и лекциях. Чем больше факультативных занятий и сторонней общественной деятельности, тем больше шансов получить диплом, даже если в некоторые предметы не въезжаешь. Разумовский медленно поднял взгляд на друга, почти что ошарашенный тем, что тот вздумал с ним спорить. Вид у него при этом был настолько занятный, что Олег чудом удержался и не щелкнул по белому веснушчатому носу, думая о том, что ему достался самый лучший друг на свете: вредный, капризный, немного замкнутый, хотя и не застенчивый, но все-таки замечательный. Ему нравилось даже ругаться с ним по пустякам и первым приходить мириться. Драться – не понравилось, хотя и такое тоже было. Вот и сейчас интересно было наблюдать за умозаключениями, родившимися в этом незапятнанном чужими предрассудками сознании: Сережа никогда особо не стремился с кем-либо сблизиться, кроме самого Олега, не пытался слиться с толпой и понять мотивы действий окружающих, в результате чего делал выводы, достойные наивного голубоглазого мальчишки, а не всеведущего гения, каким порой пытался казаться и которым был, исключая просто катастрофическую неподкованность в бытовых вопросах. Впрочем, ему и необязательно было разбираться в совершенно приземленных вещах – на это вполне годился Волков, с детства взявший на себя заботу о непутевом рыжике, предпочитающем жить где-то в своих фантазиях. Сергей, наконец, поверил, что не ослышался, приподнялся, вытянувшись вверх, словно это должно было сбить оппонента с толку, поджал губы, убрал за ухо выбившуюся из хвоста прядь и парировал: – То есть ты хочешь сказать, что пошел заниматься бегом за еще не собранную сборную университета, чтобы отлынивать от занятий? – Нет, конечно. Но надо же было хоть куда-то записаться для галочки. Да и чем прикажешь заниматься, пока тебя носит по всем твоим… Эти «все твои» включали дополнительные компьютерные курсы, изучение иностранных языков, все те же занятия изобразительным искусством, но Олег решил не заканчивать фразу, прекрасно зная, что Сережа и без того поймет, что к делу относится только сам факт того, что кто-то берет на себя слишком много. – Ты даже не представляешь, насколько это на самом деле важно, – жарко заговорил рыжий, подавшись навстречу и вцепившись пальцами в плечи Волкова, будто тот собирался сбежать. Больно вцепился, к слову: кажется, Разумовский либо грыз ногти, либо вспоминал, что их нужно отстричь, только тогда, когда они начинали мешать стучать по клавишам. – Это же всестороннее самосовершенствование, Олег. К выбору факультативов надо подходить крайне ответственно. Так же ответственно, как к самому выбору специальности. Ты же сознательно поступил на ФИВТиК, и, кстати, я не думал, что у тебя будут такие высокие баллы, а теперь ведешь себя, как идиот, который совсем не заботится о будущем. Волкову хотелось рассмеяться, хотя стоило бы обидеться, но подобные заявления уже давно его не задевали. Гораздо лучше дать рыжему выговориться, обнажив душу и выложив, как на духу, все, что было на уме, чем пытаться угадать, о чем он думает в редкие, но продолжительные минуты погружения в себя. Непосредственный и открытый Разумовский нравился Олегу куда больше скрытного и насупленного, хотя иногда все же стоило опасаться, отвечая искренностью на искренность. – Сереж, я ж только с тобой за компанию поступал, и ты об этом знаешь. – Знаю, – с готовностью подтвердил Сергей. – Но я не виноват, что ты сделал этот выбор, и тебе за него отвечать. Так что постарайся из этой ситуации извлечь все, что только может понадобиться тебе в жизни. Олег кивнул, принимая к сведению и надеясь закончить спор, пока Разумовский не завел свою шарманку с мелодией «Да я знаю, как правильнее всего». Не прошло еще и месяца с начала учебного года, как Сережа укрепился в своем положении талантливого и в меру активного студента, в котором души не чаяли профессора и над которым смеялись студенты, не вступая в открытый конфликт, и вернулась его дурацкая привычка считать себя умнее других, с которой Волков успешно справлялся на каникулах, доказывая, что одними знаниями сыт не будешь. Его не слишком злила самоуверенность друга, но иногда хотелось, чтобы Сергей воспринимал его посерьезнее, с учетом того, что у Олега была своя голова на плечах, пусть не такая гениальная, но все же и неглупая. И не забитая милой возвышенной чепухой. – Ренессанс, Сережа! – не выдержал он. – Ты изучаешь кибернетику и параллельно занимаешься искусством! Вот объясни мне, в чем связь? Как это поможет? Я понимаю, что да Винчи был хорош и в живописи, и в механике, но объясни мне, применительно к нашей с тобой ситуации... Я-то, к примеру, готовлюсь быстро бегать в случае восстания машин. На бледном лице заиграла та самая с детства знакомая улыбка – улыбка шуточной ссоры, как называл ее Олег. Сейчас рыжий начнет гнуть свою линию, при этом не пытаясь оказаться правым, а просто поддерживая дурацкую дискуссию на дурацкую тему, понятную им обоим. – Конечно, я не собираюсь создавать искусственный интеллект, способный на творчество. Его просто не поймут в наше время. Жалкие людишки еще не готовы, – тут Разумовский изобразил классический голос киношного робота, и Олег легонько ткнул его локтем в бок, усевшись рядом. Голова друга тут же опустилась на плечо. Продолжение не заставило долго себя ждать – уже без кривляний, убедительно и ровно: – Если подумать, код – это автоматическая работа, последовательность алгоритмов. Рано или поздно, когда все станет просто и понятно, программирование станет скучным, клишированным, попытка устранить баги превратится в насаждение еще десятка багов. Я хочу, чтобы из строк рождалась мелодия. Понимаешь, о чем я? Олег кивнул. То, о чем говорил Сергей, казалось простым и банальным, но звучало почему-то вызывающе и дерзко. Может, со временем Разумовский даже сумеет стать создателем чего-то грандиозного, новаторского – в мире информационных технологий или же в мире искусства. – Все должно быть правильно, четко, выверено до мелочей. Ничего лишнего. Полная целостность. Но так, чтобы схема работала, оставаясь при этом не похожей ни на что еще. А если уж и копировать, то дополняя и совершенствуя. Поэтому мне и нужна история и величайшие культурные феномены. Это само по себе прекрасно, глубоко, задевает что-то внутри, но важно то, что в этом всем есть гармония, которой не хватает современности. – Спорт, знаешь ли, тоже считается способом достижения баланса между духом и телом, – Олег решил вступиться за свои интересы, и рыжая голова соскользнула с его плеча на колени. Оценивающий прищуренный взгляд уставился снизу вверх, и по дрогнувшим в усмешке губам Волков понял, что сейчас услышит: – Спорт – искусство эгоистов. Совершенствуя собственное тело, не каждый спортсмен думает о голове и тем более о вкладе в историю, наследии для потомков. – А как же громкие победы, легенды и чемпионы, примеры для подражания? – Подражать маханию руками и ногами любой дурак может, – фыркнул Сережа, и Олег вдруг понял, что вот он, его шанс проявить себя, показать, что не только груз академических знаний в подкорке может сделать человека значимым и нужным обществу. – Чудо в перьях нарисовать тоже каждому под силу. – Слабо? – Сергей подскочил, воодушевленный вызовом. Что-что, а всяческие незначительные и чаще всего негласные состязания он любил, особенно если заранее ощущал себя победителем, и Волков решил, что для начала позволит другу быть на высоте, а уже потом покажет, что и у него есть своя правда. – Да легко! На что спорим? – На интерес пока. Я потом придумаю. Разумовский всегда так говорил, но все оборачивалось либо ничьей, либо условие победителя так и оставалось загадкой для обоих. Уже стемнело, поэтому атлетику решили отложить на утро: до пар было достаточно времени, чтобы успеть набегаться вдоволь, – а вот свою часть «сделки» Олег был намерен выполнить немедленно, никуда не откладывая и не позволяя рыжему даже усомниться в его решимости. Благо, у Сережи, как и всегда, под рукой было все необходимое, занимавшее ящик в тумбочке и обувную коробку под кроватью. Чтобы не смущать друга и не стоять у него над душой, Разумовский сам принялся что-то чертить в альбоме: наверняка, все того же крылатого и взрослого Сергея, свободного и умеющего летать, которого Олег, с отсылкой на Сережу настоящего, называл чудом в перьях. Прошла пара часов, прежде чем Волков понял, что этот раунд он провалил с треском. Несколько листков смятыми валялись под столом, а с последнего – ничуть не лучше предыдущих – таращилась одним глазом, который, в общем-то, должен был быть клювом, кривая распушившаяся елка. – Как я и думал, – протянул Сережа с некоторым сожалением, но без разочарования или злорадства. – Ничего, еще научишься. Затем развернул собственную работу: на ней карикатурное изображение самого Олега разводило руками, поясняя свои действия лаконичной подписью: «Я болван». – Это мы завтра проверим, – шутливо отозвался Волков. – Я поддаваться не собираюсь. Однако если бы он плохо знал рыжего, то наутро, скорее всего, просто капитулировал бы от одного только вида настроенного на победу Сережи. Встрепанный, как воробей, тот с первым писком будильника натягивал растянутые на коленях и коротковатые спортивные штаны неопределенного цвета, присматривался к футболкам, сверялся с термометром, показывающим не слишком высокую температуру, после чего бежал выбирать из свитеров. Тем не менее, несмотря на все эти мельтешения, к забегу он был готов одновременно с Олегом, и тот искренне пожелал ему удачи. Волков прекрасно помнил, как и в дошкольное время, и в школьное Разумовский ловко удирал от хулиганов, рассерженных учителей, ошивающихся в окрестностях собак. Убегать этот худощавый малец умел как никто, а вот бегать кроссы – не факт. От привычного к физическим нагрузкам друга он, впрочем, не отставал, старался изо всех сил, и Олег буквально спиной чувствовал его нагоняющее хрипящее от напряжения дыхание. – Ты… обещал… не… под… дав… даваться, – прорычал Сережа, стоило Волкову замедлиться, лишь бы не изматывать рыжего окончательно. Разумовский предпочитал чистые и честные победы, и сейчас уже наверняка был уверен, что соперника не одолеет – ну так хоть и не сдастся до последнего, и Олег ускорился, оставляя Сергея далеко позади. Однако ближе к концу беговой аллеи тот все же нагнал его, еще более растрепанный, запыхавшийся, раскрасневшийся и едва способный дышать и держаться на ногах. – Хорошо, убедил, – признал он и шатнулся, словно собирался усесться прямо на асфальт, но в последний момент передумал. – Не могу больше. – Ничего, еще научишься, – беззлобно припомнил Олег собственные слова друга, приобняв его за плечи и поддерживая. – Глядишь, и пригодится больше, чем все твои аттестаты. – Не все решается грубой силой. – Так разве это грубая? – До чего же порой Разумовский был упертый и как же он не любил быть в проигрыше, даже с Волковым, для которого все их маленькие соревнования с самого детства были способом развлечь, уберечь, научить чему-то. – К тому же вспомни ту же Древнюю Грецию: там спартанцы тренировали и ум, и тело, и дух, и вообще все, что можно. А у нас с тобой, по нынешним меркам, воспитание было почти что спартанское. Сережа рассмеялся тихим, но все еще немного задыхающимся смехом. Говорить ему явно было трудно, и они какое-то время просто молча шли в обратном направлении, восстанавливая дыхание, пока рыжий не решил вдруг замедлиться, чтобы поудобнее опереться на приобнявшую руку. – Знаешь, кажется, в моем случае, вместо Спарты получились Афины. А вообще спасибо, интересное сравнение. Мне нравится. Но если я всерьез займусь тем, что нравится тебе, мы больше не сможем сыграть вничью.