переломы

марк ждет на улице, пока донхек договаривается с хозяйкой мотеля. они оставили машину на последней заправке, потому что у них не хватило денег на бензин — последние донхек спустил на пирожки в макдаке и на браслет с какими-то побрякушками. вообще-то, каждая из них что-то значила, но марк слишком фокусировался на том, как донхек говорит, что совершенно пропустил мимо ушей, о чем же он именно говорил. перевернутые ладони, какие-то непонятные головы, звезды — какой в этом всем смысл, если самый главный оберег донхека — это марк? у них не было особо сложных дней, все дела хоть и были мелкими, но все-таки достаточно сильно их измотали. за последнее изгнание им обещали заплатить очень много, если все выйдет спокойно, тихо и с минимальными потерями. все прошло спокойно, если не учитывать того, что марк плохо привязал одержимого и тот поджег весь дом. так что, в итоге, заработанных денег им хватило на то, чтобы донхек смог купить себе вишневый пирожок в макдональдсе. марк остался наказан и без денег даже на сигареты. последнюю он сейчас как раз крутит в пальцах, но никак не может решить — закурить сейчас или подождать, пока донхек со всем разберется и позовет его. на улице довольно прохладно, но заходить внутрь не хочется. чем быстрее у них будет комната, тем быстрее они лягут спать и тем быстрее наступит новый день. день, когда придется снова делать все те вещи, которые когда-то их убьют. марк чувствует себя таким бесконечно-уставшим. то ли от того, что у них такая жизнь, то ли от того, что, скорее всего, такой она уже и останется. — выглядишь ужасно драматично, — донхек начинает говорить сразу же, как только выходит на улицу, даже дверной колокольчик звенит чуть позже. — знаешь, если ты так еще немного постоишь, то начнется дождь и в нас ударит молния, что-то вроде того. он останавливается рядом, засовывая руки в карманы. на нем какая-то дурацкая зеленая толстовка с капюшоном, которую он спер пару недель назад на барахолке. марка она очень сильно нервирует, но он любит донхека, поэтому приходится терпеть его катастрофический вкус в одежде. — ты снял нам комнату? донхек как-то непонятно хихикает. как будто он собирался посмеяться язвительно, но слишком устал, чтобы выдавать какие-то интонации. марк сдается и все-таки закуривает. заходить внутрь все еще не хочется, да и за курение в комнате явно предусмотрены какие-то денежные штрафы. так что он делает сейчас два полезных дела сразу — зарабатывает себе рак легких, тем самым приближая собственную смерть, и спасает их от лишних трат. — я оставил в залог ключи от машины, сказал, что наличка будет завтра. марк затягивается, чувствуя, как от поганой дешевой сигареты у него разъедает глотку и щиплет в глазах. — ты отдал ключи от машины, которую мы угнали, а потом бросили на заправке? донхек снова тихо смеется, вытаскивает одну руку из кармана и кладет ее марку на локоть. — именно. они стоят так немного почти в полной темноте. вывеска на мотеле то тухнет, то загорается, отчего фигура донхека то пропадает, то появляется вновь. марк перехватывает его ладонь и крепко сжимает в своей, чтобы был хоть какой-то гарант того, что он не исчезнет после очередной вспышки света. так он чувствует себя в последнее время — донхека нужно обязательно держать, чтобы он смог хоть как-то держаться сам. он гладит пальцем красную нитку на его запястье, которая должна что-то значить, но марк никак не может вспомнить, что же именно. — ты никогда не хотел, чтобы всего этого не было? — спрашивает он. донхек на него не смотрит, поэтому марк не видит его глаз. — мы просто могли бы учиться и снимать вместе квартиру, а не угонять машины и ночевать в таких сомнительных мотелях. — ну, — донхек пожимает плечами и поворачивается. его взгляд в последнее время разрывает марку сердце, потому что так может смотреть кто угодно, но только не человек, ради которого создавался мир. он уставший и потухший, но все равно едва заметно теплеет, когда донхек фокусируется на марке, — можно считать, что это плохое и очень длинное свидание. — тогда я не самый лучший парень, да? — марк стряхивает пепел с сигареты и тушит ее о фонарный столб. донхек вытаскивает из кармана толстовки вторую руку и накрывает ей чужую ладонь. потом поднимает ее к своему лицу и едва ощутимо касается губами пальцев марка. — пойдем уже, — говорит он. — мне очень нравится так с тобой стоять, но еще немного и я умру от переохлаждения. в коридорах так же темно и воняет кислым пивом. женщина за стойкой задерживает на них взгляд только на секунду, а потом снова опускает его вниз. марк смотрит на нее все то время, пока они проходят мимо, но она больше не поднимает глаз. ступеньки скрипят и проседают под ногами, со стен сползает синяя краска. выглядит все как место, в котором не происходит абсолютно ничего хорошего. в фильмах тарантино именно в таких местах случались перестрелки и поножовщина, а марк сейчас не хочет ничего из этого. донхек останавливается перед какой-то рандомной дверью без номера, долго ковыряет ключом раздолбанный замок. марк вообще не уверен, что замок тут для чего-то нужен. эта дверь выглядит так, как будто ее можно открыть легким толчком руки — это заняло бы куда меньше времени, чем вся эта возня с замком. скорее всего, это знает и донхек, но делает это только потому, что так сделали бы нормальные люди. дверь открывается минуты через две с противным скрипом, марк пробует закрыть ее изнутри, но от этого толку будет даже меньше, чем от записки «не входите, пожалуйста». — только не сыпь по углам соль, — донхек включает свет и бросает рюкзак на одну из кроватей. — я сомневаюсь, что мы имеем право мусорить в комнате, за которую не собираемся платить. — я сомневаюсь, что смогу тут вообще что-то испортить, — марк придирчиво осматривает огромную щель под дверью, в которую не то, что демон сможет пролезть, а даже какая-нибудь худая кошка. — мы могли бы переночевать на лавке и все равно рисковали бы меньше. он подходит к обычному деревянному окну и осторожно выглядывает наружу. прямо перед ним растет какое-то дерево, поэтому рассмотреть что-то не получается. марк остается всем очень недоволен, но выбора у него все еще нет. успокаивается он только после того, как рисует на пыльном подоконнике самый простой защитный круг. вряд ли это защитит их от чего-то серьезного, но точно даст немного времени для того, чтобы проснуться и приготовиться к драке. донхек смотрит марку через плечо, прижимаясь к его спине своей грудью. марк не видит его лица, но все равно знает, что донхек сейчас придирчиво морщит нос, потому что в их команде за защитные рисунки отвечает именно он, а марк просто повторяет то, что видит. — красиво, — наконец, говорит он. — и зачем это? ты нарисовал защиту от одержимости, а не пентаграмму. мы ждем кого-то настолько тупого, кто мог бы вселиться в подоконник? марк даже не обижается, он просто позволяет донхеку перекинуть руку себе через плечо, чтобы он мог исправить этот кошмар. — ну, зато я знаю, как рисуется защита от одержимости, — он пытается не чихнуть из-за поднятой донхеком пылищи. — а ты знаешь, как я плох в рисовании. — ты не плох в рисовании, ты ужасен. справедливо, думает марк, но все равно немного обижается. потом вспоминает, что всему, что было связано с защитными знаками, учил его тэиль и становится немного легче. донхеку просто повезло чуть больше, что, когда он заинтересовался всем этим, тэён еще мог находить время на его обучение. когда в это захотел влезть и марк, тэён вежливо попросил его отъебаться, потому что на его голову, помимо прочих проблем, упал еще и джехен, с которым никто, кроме него, не захотел разбираться. тэиль тоже хотел попросить, но марк прилип намертво, поэтому он и научил его на отъебись. он смотрит на идеальную донхекову пентаграмму и обиженно поджимает губы. — зато я лучше стреляю, — донхек смеется ему в шею, мажет губами по открытому участку кожи, и отстраняется. выглядит опять как-то, на что марк мог бы обидеться, но он опять не будет. пока донхек возится с вещами, марк осматривает душ и содержимое шкафа. все выглядит так плохо, что даже не хочется ни к чему придираться. марк сдается, просто садится на кровать и смотрит на очень древний телефон на тумбочке. хочется позвонить тэёну или тэилю и спросить, как долго они будут так жить, чтобы завести календарь и вычеркивать из него дни. донхека хочется водить на свидания в уютные кафешки, а не на ночевки в какие-то сомнительные мотели. посреди всего этого хлама он выглядит так неправильно, что марку становится стыдно за то, что он везде таскает его за собой, и, в большинстве случаев, таскает он его за собой не по уютным кафешкам. — звонил кто-нибудь? ренджун? донён? тэён? — донхек пытается снять толстовку и застревает головой в ее воротнике, поэтому его голос звучит чуть приглушенно. — иногда мне кажется, что они общаются с нами просто из вежливости. когда кто-то вообще звонил нам последний раз? марк смотрит, как он бестолково дергает головой и руками, чтобы выбраться из толстовки, вздыхает и все-таки встает с кровати. — подними руки, — говорит он и донхек тут же послушно их задирает. — ренджун в больнице, ты же знаешь. тэёну сейчас и без нас хватает дел с джехеном и всеми остальными. донён не разговаривает ни с кем. мне кажется, он так от всего устал, что просто съел телефон, чтобы ни с кем не разговаривать, — марк дергает за рукава сильнее, потому что донхек как-то подозрительно притих, и было бы не очень красиво, если бы он умер так смешно и нелепо. его голова появляется снова только после второй попытки. от синтетической ткани у него смешно торчат волосы на макушке, а сам он улыбается и говорит: — привет, — а потом. — знаешь, тебе не обязательно было меня раздевать, мог бы просто попросить. марк зачем-то держит в руках его толстовку, а донхек стоит перед ним и улыбается так, как будто у них все хорошо. как будто они все еще в старшей школе, думают про поступление в один универ и не знают, что ли тэён после курсов в их школе вовсе не музыкой занимается в своем гараже. под толстовкой у донхека полинявшая черная майка, на которой столько мелких пятен, что они кое-где даже складываются в созвездия. по этим пятнам можно отследить, что донхек в последний раз ел в постели и, судя по всему, последним был какой-нибудь сендвич с огромным количеством соуса. — тебя бы в стиралку, — наконец, говорит марк, прекращая пялиться уже даже не на пятна, а на грудь донхека. — на какой-нибудь режим полоскания. тот в ответ только закатывает глаза, показывая марку, что его шутка мимо. он складывает толстовку в четыре раза и кладет ее на маленький столик, прямо поверх толстенного слоя пыли. потом с сомнением осматривает свою кровать, приподнимает одеяло, потом матрац, затем морщит нос и поворачивается к марку. — у меня грязные простыни, я не хочу спать на этом, — заявляет он. марк даже рот открыть не успевает, как донхек, полный уверенности, садится на его кровать, которая вряд ли выглядит лучше. — не смотри на меня так, можешь спать на полу, если боишься не поместиться. марк не дурак. он быстро прикидывает, какова вероятность, что его за ночь сожрут крысы. выходит, что больше всего он рискует умереть так, если ляжет на полу. не исключено, конечно, что ночью донхек столкнет его с кровати нахрен, но это все равно звучит безопаснее. — раз так, то ты завтра ищешь нам машину. — просто своди меня в парк и я украду для тебя гироскутер, — донхек пожимает плечами. марк еще раз обходит по кругу маленькую комнату, пытаясь понять, не пропустили ли они чего-нибудь. если не брать в расчет того, что они ночуют черт знает где, двери в этой комнате тоньше, чем дверь в кладовке у бабушки марка, то все выглядит надежным. из окна уже ничего не видно, потому что даже те буквы, которые горели, когда марк курил у входа, либо погасли, либо отпали нахрен. марк с тупым упрямством думает — все еще надежно — задергивает шторы, чтобы отсутствие вида из окна не бесило его, и отворачивается. подушку он накрывает своей рубашкой, чтобы ночью дышать хотя бы бензином, а не пылью. одеяло нечем не заменить, поэтому они с донхеком просто ложатся поверх. кажется, что если как-то посильнее его встряхнуть, то можно узнать, кто тут спал в течение лет двадцати. — не выключай свет, — просит донхек тихо, когда марк ложится рядом и тянется к выключателю маленькой настольной лампы. он оглядывается на него, но донхек дуется и прячет лицо в его рубашке. — ничего такого, просто вдруг я проснусь ночью и не смогу посмотреть, какое у тебя дурацкое выражение лица, когда ты спишь. — это работает в обе стороны, — бурчит марк, но свет оставляет. кровать такая маленькая, что приходится вытягиваться в ниточку, чтобы донхека не вплющило в стенку, а марк не навернулся на пол. вряд ли она вообще была рассчитана на одного большого человека, а их тут двое, один из них донхек, который вечно пихается локтями и пытается забросить на марка обе своих ноги. — слушай, — в конце концов, сдается он, перехватывая руку донхека перед тем, как она приземляется ему куда-то на лицо, — если ты сейчас не прекратишь копаться, будешь ночевать на первом этаже. — что, прямо рядом с той женщиной, которой мы не собираемся платить? — донхек выворачивается и все-таки опускает руку марку на шею. у него холодные пальцы, как будто перед этим он минут двадцать держал руку в морозилке. марк закатывает глаза. марка, в принципе, все устраивает. он тянется немного вперед, как будто собираясь поцеловать донхека, но вместо этого вхолостую щелкает зубами перед его носом. — достаточно угрожающе? донхек очень глупо хихикает. — из-за тебя все сверхъестественное только что потеряло работу. когда марк около девяти утра просыпается на полу, он думает — вполне себе ожидаемо, очень странно, что не раньше. когда он приподнимается и видит, как донхек трогательно свернулся в какой-то кошачий клубок, как будто это не он спихнул его на пол, он думает, что ну, в принципе его все устраивает.