Я прошу, хоть ненадолго, Грусть моя, ты покинь меня, Облаком, сизым облаком, Ты полети к родному дому, Отсюда к родному дому. Берег мой, покажись вдали, Краешком, тонкой линией, Берег мой, берег ласковый, Ах, до тебя, родной, доплыть бы, Доплыть бы хотя б когда-нибудь.
- "Где-то далеко" Муслим Магомаев.
"Мирон?" Закрыть глаза, отпустить глубоко врезавшиеся в кожу ладоней лямки дорожных сумок, провалиться в темноту сомкнутых век, в самый эпицентр утробно рокочущих каменных джунглей. "Мирон, ты здесь?" Закрыть глаза и безвольно упасть спиной вниз, провалиться в широкие улицы нервных собирателей у слепящих витрин, провалиться в кокон огромных билбордов, рядом с которыми чувствуешь себя незначительной мелочью; провалиться в кокон чужих звуков, чужой речи, режущей слух быстротой произносимых слов, в один из своих ночных кошмаров-воспоминаний. - Мир? Мирон, ты где?.. - взволнованный отчего-то шепчущий, чуть ли не заговорщически звучащий голос по ту сторону полутемного экрана ноутбука. Помедлив, Федоров потирает зажмуренные глаза и включает видеосвязь обратно. - Все еще в Эл-эй, Гайка*, все еще, - устало произносит мужчина, глядя на нечеткое светлое пятно лица Муродшоевой на экране своего ноутбука. Связь притормаживает время от времени, заставляя изображение замирать, но кого ебет? Уже сама возможность слышать родную речь из уст такого же родного человека чуть ли не впервые за последние три дня, дарит ощущение сродни блаженству. - Ты пропал... - Это точно, - себе под нос хмыкает он. - ...я думала, связь прервалась или ты сам вышел, - ее тщетные попытки вытянуть посильнее шею и глазами выцепить изображение его лица на экране в абсолютно темной комнате гостиничного номера он наблюдает со слабой усмешкой и свет включать не торопится: по вечерам на улице и так слишком много этого долбанного света, из-за которого иногда не получается ходить без угрюмого прищура, порождая в головах дружелюбных американцев стереотип о суровых безумных русских, их спартанских условиях выживания и писателях-философах aka алкоголиках. В ЛА много света и почти весь - синтетический, ни тебе северных звезд, как на редко ясном питерском небе, ни тебе уютной полутьмы в дворах-колодцах. Праздник жизни, яркий и радостный изо дня в день, улыбчивые чужие лица и такая же чужая речь. Все чужое. Какой бы желанной ни казалась идея космополитизма, но достижение ее эквивалентно слову "невозможно". - Почему не спишь? - видимая ему сквозь квадратное окошко видео-вызова часть квартиры Жени выглядит какой-то тускло рыжеватой, словно она зажгла с десяток свечей по всему периметру. На полу у двери за ее спиной во всю длину вытягивается дымчатый пушистый кот, напрягая лапы. Кусочек знакомой обстановки навевает мысли о том, как всего неделю назад они всей компанией пили черный чай, а потом шлялись по Питеру чуть ли не до утра. В своем нынешнем положении, редко кто из команды может позволить себе такую роскошь, от того такие загулы особенно ценны. - Фак, - Мирон раздраженно дергает уголком рта, реагируя на прозвучавшее заимствованное ругательство, - надо было все-таки поехать. - Почему ты не спишь? - У нас уже давно за полдень, Мирон. Тут солнце впервые за последние три недели вышло, и, еб твою мать! - Мирон рассмеялся, решив, что точно кончит, когда Муродшоева заматерится на старославянском, - оно еще и греет, - с воодушевлением Женя начала двигать свой ноутбук экраном к окну, чтобы дать мужчине возможность насладиться столь редким явлением в родном городе. Разглядеть получилось только мутно-рыжее пятно, пылающее на густо шевелящихся от ветра кронах осенних деревьев под окнами дома. Треск и шипение передвигаемой техники перекрывает голос женщины, садящейся обратно на место. - А ты чего в темноте сидишь, крот? Роешь под Дизастера? А? - она щелкает пальцами, ознаменовав свой неумелый панч, и смеется, запрокинув голову, увлекая не сдержавшегося от нелепости ситуации Мирона за собой. - От света глаза болят, - он запрокидывает голову, снова смыкая веки, и сидит в таком положении в тишине еще пару минут. Не видит лица, но подозревает, что Женя все это время с буквально потухшим на лице энтузиазмом наблюдает за едва различимыми очертаниями плеч, шеи и лица, благо отголоски слепящей иллюминации доходят до окон гостиничного номера с земли. - Поспи. Тебе нужно спать, Мир, - ее озабоченно-печальное лицо встречает его на экране, когда глаза раскрываются. Одна из тех немногих людей его круга, которая не понаслышке знают об истинной сути бессонницы, когда ты отчаянно хочешь и пытаешься уснуть, но просто не можешь. Голоса ли, навязчивые ли образы, ставшие назойливыми шум\свет за окнами, звук собственного дыхания - не можешь. - Не могу я спать, - он выпрямляется и ставит ноутбук на разведенные колени, упираясь в них же руками. Он долгое время сосредоточенно вглядывается в ее лицо, печальные глаза, которые она все же опускает куда-то вниз, затем на то, как она оборачивается на шорох от кота за спиной, но не меняется в эмоциях. Он бы с большой радостью сказочного долбоеба поверил, что окошко видеосвязи может быть порталом по типу кротовых нор в космическом пространстве: протянул руку в него и уже оказался на прокуренной кухне с давящейся от смеха чаем Женькой, ее жирными котами и на редкость теплым осенним Питером. Он почти протягивает руку ближе к экрану вслед за своей безумной фантазией, лишь бы на минуту оказаться подальше отсюда, передохнуть, чтобы не передохнуть в ближайшие сутки. - Почему не можешь? - он замирает и опускает руку. - Мне не нравится то, что я вижу, когда пытаюсь уснуть. - Что ты видишь? - желание выслушать написано на ее лице. Мирон со вздохом ложится поверх широкой заправленной кровати и ставит ноутбук на лежащую рядом с головой подушку и, сцепив руки на груди, глядит в потолок - тусклый квадрат в темноте, даже Малевич бы не оценил иронии. "Как на приеме у ебучего психолога," - проносится в голове. Психолог, жилетка, плечо опереться, боевая подруга - Женя, судя по шороху, устраивается поудобнее. - Дежавю... - ироничным голосом начинает Федоров. - Вижу, как иду по длинному коридору, как ебаный боксер на ринг, а по обеим его сторонам - кореша Дизастера. Я иду мимо них, а они что-то орут, их десятки, тысячи там. Они даже на ебаной, мать ее, сцене, плотным кольцом стоят все - американцы, метисы, арабы, афры, азиаты, белые - все там, все с ним и все, блять, орут что-то, говорят, воют. Как животные, блять... И вот я стою там, в этом эпицентре, в середине их кольца и нихуя не выкупаю. Вот понимаешь, просто ни слова не выкупаю, о чем говорят. И речь вроде знакомая, но ни слова не пойму. И стою там как соляной столб, ни хрена не понимаю, что делать и что говорить, полная дезориентация, - он широко обхватывает руками воздух, глухо приземляет их на кровать. - Но помимо этого есть еще одна хуйня покриповее. Прямо как на последнем версусе, я стою там вроде как не один, вроде кто-то из моих где-то там в толпе, но в то же время, вообще один. Это море корешей Дизастера, которые готовы сорваться с цепи за него, стоит только о чем-то лишнем подумать, - указательный палец прикладывает к виску, тараща глаза в потолок, - и я там, будто вообще один. Ни одного знакомого лица, ни одного слова на русском и я ничего не понимаю. Бля-ять, - протяжно простонал Мирон, - я себя никогда не отождествлял с дохуя русским, славянофилом и тому подобное дерьмо, но, сука, эта хуйня меня просто убивает, - он глухо договаривает в ладони, накрывшие лицо. Со стороны Жени не доносится ни звука, и он едва ли не физически ощущает острую необходимость рвануть на прокуренную кухню в питерской квартире. Тут холодно, неприветливо, чуждо точно так же, как и в далеком детстве, и ему совсем не по кайфу эти полузабытые дерьмовые ощущения, когда непоколебимая вера в себя семимильными шагами отступает. - Все-таки нужно было ехать с тобой, - он раздвигает пальцы, кося правым глазом на опущенное лицо Жени на экране. Вздыхает и поворачивается на бок, глядя в большие темные глаза по ту сторону. Совсем далеко, будто в другом мире, а спасительная кротовая нора оказалась черной дырой. - Не нужно. Я бы с тобой некстати расслабился. - А сейчас ч... - А сейчас я чувствую острую нужду достать с полки свои титановые яйца и разъебать ими голову противника, - Женя слабо дергает уголком губ и поднимает глаза. Она достаточно продолжительное время смотрит на него, даже не моргая, и Мирон на секунду решает, что изображение снова зависло, но потом женщина начинает тихим понизившимся голосом говорить что-то, что он ожидал услышать, но не был готов к такой подаче глаза в глаза: - Мир, ты читал, что я писала тебе накануне отъезда? Так вот я скажу снова: совершенно не важен численный исход баттла. Ты уже наполовину победил из-за того, что бросил этот вызов самому себе и, находясь сейчас в таких условиях, не отступаешь, не бросаешься в бега. Я знаю, что это звучит хуево, но цифры не имеют значения. Ты победил наполовину, когда ступил на эти земли. Ты победишь на вторую половину, когда, несмотря на всех корешей Дизастера, на отсутствие своих людей, да даже на все ебаные события из твоих снов! - ты выйдешь и будешь рвать его, пока замертво не упадешь. И когда это произойдет, когда раунды кончатся и у тебя будет двоиться в глазах из-за полного отсутствия сил и энергии, отданных в ярость на баттле... Цифры больше не будут иметь значения, Мир. Ничто не будет иметь значения. "Когда ты проебешь, кретин напыщенный," - мысленно усмехается Мирон. - Ты уже ступил туда, где не то что не пахано и не сеяно, а просто выжжено нахуй радиацией. Ты туда ступил и ты продолжаешь идти дальше, ебнутый ты сталкер. Ты уже на полпути, Мир, осталось совсем чуть-чуть. Какое значение имеет численный исход, если судят те, кто сам такого не прошел. Не значительно точно так же, как мнение какого-нибудь прыщавого Данилы aka "любитель суходрочки", - Мирон с затаенным смехом наблюдает, как по мере гневной тирады лицо Муродшоевой приобретает поистине воинствующий вид. На ум - только сравнение с Афиной, - который будет считать своим долгом пройтись по теме "жид снова проебал". Неужели это не самое последнее, что должно тебя волновать? Для меня т... - Извини, - Мирон приподнимает два пальца, останавливая ее, хотя и сомневается, что Женя различила его жест впотьмах, - но нет, мнение отдельного суходрочера Данилы меня не волнует, пусть даже если он пройдется по теме "жид уебал". Дело не в людях, не в Дизе, даже не в численном исходе. Дело в том, что я не могу проиграть. Жень, понимаешь? - женщина уже открыла рот, снова принимая воинственный вид в стремлении доказать обратное, но Мирон подвигается чуть ближе к экрану и еще раз негромко, но вкрадчиво повторяет. - Я не могу проиграть. Только не здесь и не сейчас. Это не ебаный баттл с Гнойным. Он был важной хуйней, но это не то же самое. Там я отвечал за свой базар в сторону Карелина, там я подтверждал, что "батя" все еще может и что "батя" может и проиграть, батя не идол и не монархическая власть - он не сидит закостенело на троне под двадцатку лет. Дело не в Дизастере и не в том, что это окно в Америку, - он замолкает на секунду, вглядываясь в большие глаза по ту сторону, дико далеко отсюда. - Дело во мне самом. Я себе бросил вызов. Бросил вызов каждому прошлому баттлу и себе в нем. Я отвечаю перед собой за свою заносчивость и самомнение, с которыми решил, что смогу перепрыгнуть через себя, смогу пройти даже это. Если я проебу, это будет значить не то, что я проебал американскому рэперу. Если я проебу - я проебу себе, я проебу себя, свою веру в себя и уверенность в том, что я тот самый Oxxxymiron, которым восхищаются и которого ненавидят с одинаковой силой по одним и тем же причинам. Это будет значить, что я не тот, кем себя представлял и кем меня считают. Значит, я вообще не Oxxxymiron, а высокомерный пиздоплет и просто еврейская блоха, бегающая в панике на фоне огромного билборда со своим пафосным еблом в профиль, которое она просто не вытягивает. Вот в чем дело, Гайка. И последний суходрочер Данилка окажется прав, когда будет стебаться с дружками. За окнами темной гостиничной комнаты слышны протяжные гудки не стихающего потока машин, слабые блики света долетают до верхних этажей. Какие-то голоса и нависший над гигантским муравейником темный беззвездный купол. Женя отводит (злой?) взгляд от поблескивающих в темноте глаз Мирона, обдумывая сказанное в течение нескольких минут, а Федоров некстати замечает мелкую царапину на ее плече от когтей котофеев. Шерстяной мешок за ее спиной лениво гоняет муху передними лапами, словно ленясь убить ее, пусть для этого ему стоит лишь опустить огромную лапу поверх нервного насекомого. - У меня есть много возражений, Федоров, насчет "Оксимирона", но этот разговор, а он обязательно состоится, будет потом, когда ты вернешься, вне зависимости от того, проебешь ты или уебешь ты. Мирон слабо усмехается в ответ, продолжая оглядывать черты ее лица. Большие влажно поблескивающие глаза, выражающие всю бурю испытываемых эмоций, серьезное и сосредоточенное выражение на лице, сжатые губы, выбивающиеся короткие пряди, едва различимые особенно сейчас веснушки на носу. Могла бы стать идеальным прототипом какой-нибудь сильной, вечно готовой помочь, но такой дико трогательной героини в романе классика. Мирон все же протягивает руку к экрану, касаясь кончиками пальцев того места нагретого экрана, где пиксели спроецировали ее правую скулу с выбившейся прядью от виска. Жесткий теплый пластик. - Бля-ять, как же ты далеко сейчас, - отчасти звуча капризно протягивает Мирон, чуть закатывая глаза от осознания масштабов разделяющих их расстояний. Когда он снова смотрит на экран, Женя отводит лицо в сторону, подозрительно всхлипывая и прижимая пальцы в переносице. Мужчина тут же приподнимает голову, пододвигая к себе ноутбук, словно она так станет ближе. - Не, не, не, мать, ты че это удумала? Ты давай прекращай этот великий потоп, я сейчас слишком занят, чтобы спасать всех питерских тварей, - Женя сквозь проступившие слезы слабо смеется. Мирон беспомощно лихорадочным взглядом обегает ее оцифрованное лицо, не зная, что и делать. - Ох, бля, - с грустный улыбкой, вытирая пальцами щеки, произносит девушка и закатывает глаза, не то испытывая стыд за себя, не то чтобы сдержаться, - опять порчу все. Ебаные бабские эмоции. О-ох ты ж, бля, - со смешками протягивает она, будто изо всех сил стараясь загнать слезы пальцами под веки. Мирон натянуто улыбается ее манипуляциям, крепче сжимая корпус ноутбука пальцами и нервно поглаживая пластик там, где находится изображение ее щеки. Руки так и чешутся как-то обнять ее хотя бы, как бы неловко это ни было. Невыносимо. - Просто я очень сильно за тебя волнуюсь, - глядя куда-то в бок, Женя судорожно трясет руками в свою сторону, пригоняя воздух, хотя это мало спасает дело. - Вот этого не надо, - возражает Федоров, снова привлекая ее внимание. - Твое волнение мне вообще не поможет, только прибавит еще больший груз охуенной ответственности, - Женя затихает. - А вот твоя вера помочь может, потому что моей уже пиздец не хватает. - Мир, я болею за тебя так сильно, что тебя бы распидорасило при встрече с моей верой, - серьезно произносит она. - И ни секунды не сомневаюсь, что Мирон будет дожимать до последней капли пота. И пусть это высокопарно звучит - Жене похуй нахуй! - Мирон едва заметно усмехается в тихую полутьму номера, а затем снова серьезно смотрит на Женю. - Ты веришь в меня? - Верю, - твердость ее убеждения дает некий прилив сил, хоть и прибавляет ощущение, что подъем будет существовать, пока существует лицо Муродшоевой на экране ноутбука, которое, к слову, снова чуть покраснело в области носа, предвещая скорый эмоциональный всплеск, если он не прекратит это безобразие сейчас же. - Так, Гайка, давай-ка мы с тобой поговорим, когда ты поспокойнее будешь, идет? А то ни мне, ни тебе в порядок себя привести, - он все же смеется от того, как несчастно она кивнула в ответ. Она ли это была, когда вывозила его прошлогодние психозы, проблемы команды и свои собственные передряги? Попахивает раздвоением личности или колоссальным самоконтролем. Муродшоева вдруг резко улыбается, поднимая глаза, когда он собирается пожелать спокойной ночи ей и Питеру в три часа дня. - Привезешь мне каннабис? - глаза хитро сужаются - Федоров не выдерживает этого странного вида. - Чай заваривать буду. - Да, конечно, только надо записать в блокнот сувениров... Где же он тут у меня? - Мирон наигранно озабоченно начал шарить по покрывалу под собой. - Аленький цветочек не желаешь? - Лучше привези мне тушу чудовища, - глядя исподлобья самым что ни на есть кровожадным взглядом, усмехается Муродшоева. - Освежеванную. - Е-е-е, вот это моя девочка! - он подносит кулак к монитору, "встречаясь" с кулаком смеющейся Жени. Она снова смотрит в глаза, будто раздумывая и не решаясь сказать. - Поспи, ладно? - Же-ень... - Слушай, я положила тебе в сумку таблетки: если совсем не получается, попробуй хоть так, - Мирон качает головой и стучит пальцем по виску. - Ум должен оставаться ясным. - Он у тебя не ясный, Мир, - с сомнением отвечает женщина. Мирон все же слабо кивает и поднимает на нее глаза. Там, за ее спиной самая родная на текущий момент обстановка, на экране - самое дорогое и родное лицо и, похоже, самые печальные во всем сияющем Эл-эй глаза. Печаль, но непоколебимая уверенность. Жаль только, что уж слишком далеко: уж больно человек слаб и далек от эфемерного просвещенного разума, который презирает физически тактильные контакты с бренной оболочкой; больно уж не хватает. Женя, словно читая мысли, подносит руку к экрану и Мирон, не чувствуя, но довольно четко представляя, как ее вечно холодные пальцы привычно касаются щеки и ободряюще гладят, прикрывает глаза. - Я в тебя верю, Мир. - Чувствую, - он ободряюще улыбается в ответ. - Спокойной ночи. Лети, мой Тысячеликий Мирон! - Муродшоева прижимает к губам ладонь и отправляет воздушный поцелуй, который Федоров незамедлительно "ловит" и прикладывает с ладонью к усталым глазам. Закрыть глаза, отпустить. *Гайка - имя героини и незаменимого члена команды Чипа и Дейла из одноименного мультфильма.