***
Вопреки распространённому мнению, Йоханнес не пылал вожделенной страстью к сердцу своей страны. «Stronte klootzakken», — звучало пренебрежительно из уст голландца в адрес жителей Амстердама, и тот недовольно морщил нос. Глубокое разочарование постигнет каждого, кто, попав в Амстердам, теряет голову, говорил он, но еще большая беда случится со всяким, кто свяжет свою жизнь с этим городом. Амстердам — рай для туристов, особенно для сомнительных туристов, и пусть прекрасные амстердамские каналы, узаконенные лёгкие наркотики и манящие «ночные бабочки» неплохо обогащали и без того достойный бюджет страны, мнение голландца от этого не менялось ни на йоту. Люди в Амстердаме теряют душу, считал он, этот город переполнен бессмысленными телами, которые и в сторону не посмотрят, если тебе нужна настоящая поддержка. «Амстердамцы ставят себя над всеми нидерландцами, — говорил Йоханнес, — но сами не стоят и выеденного яйца», — а потом невзначай добавлял, что в Роттердаме каналы прекраснее, в Утрехте проститутки доступнее, а в Маастрихте, как говорится, и трава зеленее — буквально. Немного снисходительней отзывался Йоханнес об остальных частях страны, где ему приходилось искать себя. «Однажды я плюнул на всё и на всех, — рассказывал он за бокалом темного пива в своём доме зазевавшемуся Матиасу в один из тех вечеров, когда разбушевавшаяся предзимняя погода за окном пускала ни одного вменяемого человека за порог, — и смотался из Амстердама, чтобы не возвращаться никогда. Времена, когда человек не мог просто так покинуть город, давно уже прошли… сам знаешь. А остановить меня был не в праве никто. Вот тогда, стоя на станции Южного Амстердама, я и ткнул пальцем в первый попавшийся город. И попал в Гронинген. И что думаешь? Надолго я там не задержался. Люди стали отравлять мою жизнь — не буквально, но просто присутствуя рядом, находясь поблизости. И я рискнул уехать дальше, попал в маленький город Снек, что у Херенвейна. Ну ты знаешь. Проблем со Снеком, наверное, не было… до тех пор, пока не настала зима, и со всего мира туда повалили иностранцы, которым дома не сидится, а нужно срочно увидеть конькобежные чемпионаты в Херенвейне. На вопрос почему, в таком случае, вы не едете прямиком в Херенвейн, я слышал ответы, что единственный нормальный отель в этом городе бронируют за месяцы до турнира, и вся масса едет сюда, в соседний и ближайший Снек… Короче, я уехал и оттуда». Йоханнес мог продолжать список до бесконечности, но Матиаса брало чересчур сильное любопытство, и тогда датчанин прерывал его, чтобы спросить напрямую — почему тогда Брабант? И тогда Йоханнес моментально менялся в лице, и обычно напряженные в некой настороженности брови расслабленно приподнимались, открывая потеплевший взгляд, и голландец невзначай отпускал ностальгический вздох. Матиас знал, почему. Знал, почему этот вздох покидал его грудь каждый раз, как речь заходила в найденном за только лет доме, и был готов единолично рассказать эту удивительную историю за него. Но не решался, желая подольше видеть это расслабленное в теплой неге воспоминаний лицо Йоханнеса, пока тот продолжал, увлекая датчанина за собой. И перед его глазами рассеянно всплывал тот самый бар в брабантской деревушке, где ему впервые довелось понять, что такое de zachte «g». В ту ночь, уставший после долгой дороги из Дании, Матиас всё-таки поддался на уговоры Йоханнеса не быть таким скучным козлом и развлечься как в старые времена. Датчанин прекрасно понимал, что тот имел в виду, упоминая старые времена, когда еще юный и зеленый, он уходил после тяжёлого трудового дня на своей ферме под Алкмааром в единственный работающий после заката бар и терялся в невероятно тёплой атмосфере, где люди знали о друг друге всё и не стеснялись в выражениях, где можно было забыть обо всём на свете за бокалом свежесваренного пива и, прикрыв глаза, послушать задорного местного фолка и исполнении музыкантов-энтузиастов. Эти времена уж столетия как канули в Лету, и бесчисленные ночные клубы заменили дружеское веселье (от чего голландец не приходил в восторг, однако, современной ночной жизнью не брезговал), однако именно здесь, в брабантском баре, звучавшая из колонок музыка всё еще напоминала ему о навеки ушедших временах, а пиво имело почти тот же самый вкус. А еще разговоры. Матиас с удивлением наблюдал, как Йоханнес, обычно игнорирующий всё, что так или иначе не совпадало с его предпочтениями, моментально переключается на брабантскую речь, и de zachte «g» звучит особенно тепло из его уст. «Rotterdam, he. Ben de gaei gek? 't Innigste goeie dah uit Rotterdam komt, is d’n trein naor Eindhoven!» — восклицал Йоханнес по-брабантски, и бар разражался смехом. Матиас не имел и малейшего понятия, о чём шла речь, но это не имело значения, когда ему приходилось наблюдать такое необычное счастье в его глазах. Матиасу нравился такой Йоханнес. Не обычный, немного таинственный и неразговорчивый Йоханнес, потихоньку смакующий добротно скученный косяк любимой лимбургской травы (хотя эта сторона голландца задевала в душе Матиаса свои струны), а этот… брабантский Йоханнес. Йоханнес, который улыбался во все тридцать два, поддерживая разговор местных постояльцев, который в кои-то веки не пытался вспомнить, сколько стоил тот бокал пива, что Матиас пил за его счёт, который не стесняясь подсаживался к датчанину ближе и без капли сомнений обнимал его за плечи — отчасти понимая, что алкоголь уже достаточно подействовал на самочувствие — и отпускал едва слышимое «спасибо, что приехал». В иных же воспоминаниях Матиас находил себя в летнем домике Йоханнеса под Хертогенбосхом (датчанин потратил две недели перед тем, как, наконец, научился правильно произносить название города и не позориться перед местными, спрашивая, как до него добраться), где тот заботливо взращивал цветы на заднем участке. Временами солнце в южных провинциях в самый разгар лета не давало спокойно вздохнуть, насколько обжигающим был его жар, и тогда сидящий прямо под кондиционером Йоханнес, вопреки предупреждениям Матиаса о рисках продуть себе что-нибудь, бесконечно сетовал на безжалостную погоду. Но стоило ей сжалиться спустя пару дней, как голландец всё-таки слёг, здорово простудив себе шею под прямым потоком воздуха из кондиционера. В те несколько дней Матиас, будучи единственным, кто оказался рядом, успел наслушаться вдоволь, что в мире нет справедливости, раз ему удалось заболеть посредине лета. Датчанин не пытался остановить такое несвойственное голландцу нытьё. «Ты просто болен, — говорил он, — вот и ноешь без повода». «Нет, — слышалось в ответ, — я просто в Брабанте. Тут все ноют без повода». Что сказать, за способность не оставлять гордость даже в самой ужасной ситуации в этой стране брабантцы могли побороться с самими фризами. Матиас не мог не любить Брабант. Даже не будучи ни разу голландской крови, не любить его он не мог. Из-за теплой атмосферы в том самом баре, из-за сложного, но непременно особенного нрава, из-за того, что в остальных частях Нидерландов называют «gezelligheid»,, а в Брабанте гордо говорят «die kant begaoien». А еще любви, буквально текущей в жилах его жителей. Любви, которой вряд ли кто-то может не проникнуться. Как проникся ей и сам Йоханнес. Он пропитался ей насквозь и просто не имел понятия, с кем ей поделиться, пока однажды просто не понял, что пока любил это место… Матиас больше не мог не любить его самого — того Йоханнеса, каким его сделал Брабант. «Het mooiste aan Brabant ben jij, Matthijs, dat ben jij», — шептал он одной летней ночью, когда, казалось, звёзды светили ярче обычного, и, греясь в тепле обнаженного тела датчанина, чувственно целовал его лицо, не в силах остановиться. В эту летнюю ночь, прикрывая глаза от неги, расплывавшейся по телу от его теплых касаний, Матиас не мог не заметить, как его сердце подпрыгивает каждый раз, как Йоханнес совершенно по-особенному зовёт его по имени на брабантский лад. Теперь он знал, что точно будет в Брабанте частым гостем.***
В сумеречной полутьме Матиас видит огни знакомого дома и неволей улыбается — ведь Йоханнес не знает. Не знает, что его ждёт, и когда Матиас наблюдает, как удивление на его лице сменяется вначале недоумением, а затем слегка укоризненной улыбкой, словно вопрошающей «почему? когда? как?», он не может не ответить на его безмолвный вопрос. «Когда все кругом уже давно спят, и мир кажется крошечным, мне не хватает тебя, — говорит он, даря голландцу долгожданный поцелуй, — и тогда я думаю о Брабанте». ___________________________________________________________________________ А теперь пора пояснить интересующимся читателям некоторые моменты, которые могут быть трудными для понимания. Особо рьяный до знаний читатель может посмотреть всё необходимое в Гугле, но живший в Брабанте автор переполнен чувствами и хотел бы ими поделиться. Поместить все пояснения в графе «комментарии к части» мне не удалось, так что пришлось дописывать сразу после фика. 1. Первая же фраза фика переводится так: «„Интерсити“ до Южного Амстердама, Утрехта (центральный вокзал), Ден Босха, Эйндховена, Хелмонда и Венло отправляется с платформы 3 через несколько минут. Повторяем: „Интерсити“ до Южного Амстердама…». Это пример стандартного объявления на ж/д станциях в Нидерландах. Но иногда диспетчер может приветливо добавить: «А ещё вы можете угоститься бесплатным чаем и кофе на станции». Кофе я не пью, а вот чай на станциях добротный :) 2. «Вагонами молчания» в вольном переводе называются вагоны с пометкой «Stilte Zone» — с голландского «зона тишины». В таких вагонах не разрешено громко разговаривать и издавать раздражающие звуки. Максимально разрешенная громкость — шёпот. Честно говоря, это всегда было моим любимым местом в голландских поездах, и люди действительно уважали и соблюдали правило тишины. Это то, чего так не хватает общественному транспорту в других странах. 3. Разница между поездами «Интерсити» и «Спринтер» заключается в том, что первый останавливается только в крупных населенных пунктах (городах). На «Спринтере» же будешь останавливаться в каждой небольшой деревне. 4. De zachte «g» — так называемый мягкий g. Если кто-нибудь слышал, как произносят голландцы этот звук, то спутать его невозможно ни с чем иным. Он напоминает хрипящий, немного «харкающий» звук, но то, что я слышала в Брабанте, не напоминает об этом ни на грамм. Брабантцы произносят его почти на выдохе, что очень напоминает обычный русский звук «х». Я учила голландский долгое время и неплохо говорю на нем. Так вот когда я приехала в Нидерланды, то имела более северный акцент, но в Брабанте меня быстро переучили: D И тогда город Тилбург, где я жила, стал называться не иначе как Тилбурххх. 5. «Rotterdam, he. Ben de gaei gek? 't Innigste goeie dah uit Rotterdam komt, is d’n trein naor Eindhoven!» — так звучит чисто брабантский диалект. Для сравнения, та же фраза на классическом голландском: «Rotterdam, he. Ben je gek? Het enige goede gat uit Rotterdam komt is de trein naar Eindhoven!». В переводе эта фраза значит примерно следующее: «Роттердам, говоришь. Ты спятил? Единственная хорошая вещь, которая идёт из Роттердама — это поезд до Эйндховена». Кто-то обронил эту фразу при мне, а я попросила записать её для меня на брабантском диалекте. Ну, а сам голландский юмор заключается в том, что поезд идёт из Роттердама (провинция Южная Голландия) до Эйндховена (Северный Брабант)… ну вы поняли ;) 6. «Het mooiste aan Brabant ben jij, Matthijs, dat ben jij» — фраза, честно взятая из той самой песни Гуса Меувиса о Брабанте. Я только добавила имя Матиаса на голландский лад. А переводится она как «прекраснейшее, что есть в Брабанте — это ты». Ну вот, собственно, все необходимые пояснения… Спасибо всем, кто дочитал эту простыню после самого фика, которая оказалась здорово разбавленной личными впечатлениями и опытом, нежели просто переводами. Спасибо вам всем, мои читатели!