Первые в своем роде

      — С Днем рождения, Гарри…       Каждый год, почти в одно и то же время, крохотная комнатка на втором этаже дома номер четыре по Тисовой улице слышит заученную фразу, произнесенную приглушенным мальчишеским шепотом. Отличие только одно: с каждым разом нотки в голосе становятся на полтона ниже и полградуса печальнее. Печальнее, может, оттого, что он был единственным гостем на собственном празднике? Да и глупо как-то, согласитесь, радоваться в кромешной тьме под аккомпанемент богатырского храпа, раздающегося из-за стенки. А может, оттого, что на утро все сделают вид, что никакого праздника и нет, втиснут в руки метлу или садовые ножницы и отправят с ворчанием на задний двор заниматься «подходящей» работой.       Гарри уже привык к этому. Да и как не привыкнуть за столько-то времени? И точно так же, как слова «с днем рождения», его греет знание о том, что это последний раз, когда приходится произносить их самому себе в полночной тишине. Последний раз. А в следующем году, когда уже не нужно будет возвращаться к ненавистным родственникам на Тисовую улицу, Гарри с удовольствием передаст эстафету поздравлений кому-нибудь другому, а сам сядет рядом и с трепетом будет слушать пожелания.       Перерывы между раскатистыми руладами заполнялись осторожным чирканьем. Отсыревшие старые спички, припрятанные с начала лета под ковриком с проплешинами, изо всех сил цеплялись за «жизнь» и не хотели променять уже привычный, родной коробок на пару секунд в ярком пламени. Подумаешь, фитиль скучает без огненной ласки! Ну и что, что в День рождения принято загадывать желание на свечке? Пирожное и так вкусное для того, кто второй месяц питается объедками с хозяйского стола, а воск — не самая здоровая пища для юного волшебника. Но куда им со своим упрямством до Гарри Поттера?       Наконец, одна из спичек сдается на волю судьбе и ярко вспыхивает, освещая пляшущим огоньком лицо именинника. Загоревшее, слегка осунувшееся, печальное и, в то же время, счастливое. День рождения, как никак, да еще и с маленьким тортом! Блики от игривого пламени скользнули по нелепым круглым очкам, вновь обмотанным самым обычным маггловским скотчем, а затем замерли, наблюдая за встрепенувшимися на застиранном пододеяльнике тенями.       Опустившись на колени перед скрипучей кроватью, на которой важно устроилось пирожное с тонкой покосившейся свечкой, Гарри с предвкушением навис над угощением. Конечно, смешно было бы считать это маленькое, неказистое творение неудавшегося кондитера настоящим тортом, достойным Героя Магического мира, но оно — как напоминание о том, что о Гарри и его маленьком празднике помнят. И пусть помнит пока только миссис Фигг, ненависть к которой гриффиндорец давно переборол, он уверен, будь его друзья рядом, они бы обязательно закатили целый пир. Но даже тогда Гарри ни за что на свете бы не отказался от подарка, сделанного своими руками — старческими, уставшими от долгой жизни, наверняка дрожащими и непослушными, но, как оказалось, теплыми и до боли искренними.       «День был в самом разгаре, солнце нещадно кусалось и следовало по пятам — сложно играть с ним в прятки, когда вокруг нет ни намека на спасительную тень. От долгого копания в земле спина протестующе ныла, откровенно недовольная своим хозяином, и награждала нерадивого героя колкими судорогами, приходящими все чаще. И если раньше приглушенные стоны работяги звучали с перерывами в полчаса, то сейчас хватало и пяти минут, чтобы натруженные мышцы свело от боли. Протестующий организм с боем вырывал себе заслуженный отдых, уже не обращая внимания на короткие разминки.       Знакомый голос привлек внимание юноши как раз тогда, когда он решил отдохнуть ненадолго от работы, и сидел прямо на земле у изгороди, вжавшись спиной в сочную зелень плюща, оплетшего некогда белые реи:       — Гарри… Гарри, подойди на минуточку.       Честно говоря, идти никуда совершенно не хотелось. Стоило только дать слабину, и тело вдруг стало таким ленивым и неподъемным, что, кажется, даже гнев тети Петуньи, заметившей замершие работы в саду, не заставил бы сдвинуться с места.       — Гарри?       Глубоко вздохнув, гриффиндорец на секунду прикрыл глаза, словно собираясь с духом, а затем рывком поднялся с насиженного места. Бегло оглядевшись в поисках того, кто его звал, Гарри увидел замершую по ту сторону ограды соседку. Не смотря на зной, та была одета в глухое старомодное платье с высоким воротом, наверное, чем-то напоминающее своей хозяйке мантию, и такой же неподходящий для Тисовой улицы, где жили сплошь порядочные и степенные люди, чепец. Гарри показалось, что солнце стало печь на пару градусов сильнее, стоило только взглянуть на эти одежды. Он невольно потянулся к вороту своей футболки, насквозь пропитанной потом, чтобы малодушно убедиться, что на нем все та же растянутая одежда, некогда принадлежавшая Дадли, а не такое же подобие «доспеха». Он совершенно не представлял в тот момент, как может пожилая женщина, даже не маг — сквиб, спокойно разгуливать под палящими лучами, закутанная в шерсть.       — Миссис Фигг?       Удивленный внезапным визитом, Гарри отряхнул потрепанные джинсы от приставшего к ним мусора и подошел к неожиданной гостье. Совершенно забыв, что буквально только что копался в земле чуть ли не по локти, юноша потер лицо ладонью, смахивая скользнувшие вниз с виска капли пота. Неровные разводы, оставшиеся на щеке, заставили тонкие губы соседки-кошатницы дрогнуть в легкой улыбке — до того по-детски и беззаботно смотрелись росчерки на загорелой коже, еще подернутой мальчишеским пушком. Словно перед ней стоял не герой, которому уготована тяжелая судьба победителя самого сильнейшего и темнейшего мага, а обычный соседский мальчонка, которого за шалости лишили сладкого и отправили работать на грядках.       Совсем забыв, зачем пришла, женщина продолжала молча рассматривать Гарри, улыбаясь чему-то своему. Но ее тоже можно понять. У нее была такая возможность только раз в год, когда юноша возвращался из Хогвартса на летние каникулы. И каждый год она с некой затаенной материнской радостью замечала, что Гарри растет, расцветает, взрослеет; превращается постепенно из несчастного, забитого и покинутого всеми мальчика в начинающего верить в себя и свои силы юношу. Она всегда могла смотреть только издалека, не имея возможности подойти: через ограду, когда худощавый мальчишка, глотая слезы обиды, подстригал ножницами разлапистые кусты во дворе, или в окно, когда Гарри стоял посреди гостиной, понурив голову, и выслушивал крики своих дяди или тети, даже на другом конце улицы, когда испуганный, он пытался убежать от Дадли и его компании. И вот сейчас перед миссис Фигг стоял не тот забитый мальчонка, но почти расправивший крылья птенец. Ему осталось только набраться смелости и выпорхнуть из гнезда. Он сделает это совсем скоро, и тогда уже у старой женщины не будет возможности попрощаться и сказать, как сильно она ждала, чтобы надежда в зеленых глазах превратилась в уверенность.       Неловко чувствуя себя в затянувшейся паузе под непонятно-теплым изучающим взглядом, Гарри решил начать разговор:       — Тети Петунии сейчас нет. Если вы хотели что-то ей передать…       — Нет, Гарри, я пришла не к твоей тете. Я пришла поговорить с тобой.       Словно вспомнив о чем-то, миссис Фигг спохватилась, забавно хлопнув себя ладонью по переднику, а затем полезла в матерчатую сумку, перекинутую через плечо, которую гриффиндорец не заметил сразу. Поспешно распустив завязки, стягивающие горловину, женщина осторожно достала из клетчатого плена что-то, обернутое дешевенькой упаковочной бумагой со слониками.       Стоило только Гарри увидеть этих нелепых слоников на синем фоне, как он тут же совершенно ясно понял: это подарок, подарок для него. А ведь он даже забыл о своем празднике, потерявшись в никому ненужных числах календаря, чего точно не произошло бы всего пару лет назад, когда с замиранием сердца Гарри отсчитывал время, оставшееся до тридцать первого числа. Юноша с трудом сглотнул комок, вдруг поселившийся в горле, и взглянул на соседку по-новому. Он внезапно увидел не вечно недовольную старуху, мучившую вечными рассказами о своих кошках, владелицу дома, отвратно пропахшего ненавистной капустой, а… просто пожилую женщину? Одинокую и несчастную, втянутую в подобие войны только от того, что живет по соседству от Дурслей, родственников Мальчика-Который-Выжил? А все эти альбомы, разговоры, попытки накормить абсолютно несъедобной пищей — поступки, казавшиеся в детстве ужасной пыткой — просто попытки успокоить испуганного мальчика, такого же одинокого и несчастного, как и она сама.       Нет, конечно, Гарри не воспылал к ней ярой любовью в одночасье. И уж совершенно точно ему сейчас не захотелось навестить дом, заполненный тяжелым запахом кошек, чтобы в очередной раз рассматривать нелепые альбомы и невольно бояться недовольно вздыбившего загривок перса, чье место гриффиндорец неосмотрительно занял. Просто… просто пришло понимание, что иногда вещи могут быть не такими, как кажутся, что иногда что-то, осевшее в воспоминаниях черным и беспросветным, может оказаться если не белым, то хотя бы грязно-серым. Непонятным и неопределенным, точно таким же, как этот подарок в руках, иссушенных возрастом и покрытых старческими пятнами.       — Я же уже не ребенок.       Неловкая улыбка осела на лице юноши, когда он ерошил свои непослушные черные вихри и с затаенной надеждой и скрытой радостью смотрел на то, как миссис Фигг протягивает подарок через ограду, задевая рукой густые заросли плюща. Он и не заметил, как сделал шаг ближе, не заметил, как подрагивали его руки, когда он протягивал их за подношением. Хотя, последнее он не заметил потому, что дрожали они не только у него, и понял это только тогда когда теплая сухая ладонь коснулась его щеки.       — Да, конечно, ты уже совсем взрослый Гарри.       Голос соседки наполнился непонятными, новыми нотками, чем-то похожими на слезы. Но юноша не был до конца уверен, потому что взгляд его прикипел к этим дурацким слоникам и скользил от одной неказистой фигуры к другой вслед за испачканным в земле пальцем. И только когда Гарри с ужасом понял, что сейчас совершенно бессовестно пачкает грязью подарок, он поспешно убрал руку от бумаги и принялся яростно отирать ее о свои джинсы, он поднял глаза на миссис Фигг. Слез на ее лице не было. Или уже не было.       Женщина по-прежнему слегка улыбалась и продолжала невесомо поглаживать подрагивающей ладонью испачканную в грязи щеку. Вопреки страхам Гарри, она словно не заметила его манипуляций с подарком, и уж тем более, не собиралась ворчать на него за неаккуратность и неуважение. Наверное, нужно было что-нибудь сказать, поблагодарить, но подходящие слова, как это всегда бывает, кинулись врассыпную, и никак не желали возвращаться.       — Совсем взрослый…       Гарри всегда был свято уверен, что ему не нравятся чужие прикосновения. Ему не нравилось, когда Дадли или тетя Петуния иногда задевали его в коридорах или на кухне; не нравилось, когда в гриффиндорской гостиной наваливались охочие до объятий однокурсники, которым показалось, что герою слишком одиноко. Свою неправоту он осознал только тогда, когда успокаивающее тепло покинуло его вслед за ладонью миссис Фигг, зачем-то принявшейся рыться в карманах. «Зачем» Гарри понял с мучительным смущением чуть позже, когда женщина нашла, наконец, то, что искала — самый обыкновенный платок, покрытый тонкой кружевной каймой, — и с материнской заботой, без всякой злости, как это делала тетя Петуния в детстве, стала отирать щеку Героя от грязи.       Гарри хотелось возмутиться, помешать своей соседке, потому что стыдно. Стыдно, что все годы пылал детской ненавистью. Стыдно, что ни разу не сказал доброго слова старой женщине. Стыдно, что стоит сейчас перед ней весь в грязи, в этой растянутой бесформенной одежде, которой давно место на свалке, а она аккуратно вытирает своим платком совсем не по-геройски вымазанное лицо. Но он просто молча стоял, вновь опустив глаза на свой подарок, а она молча же водила жестковатой тканью по его щеке.       — Знаю, твои дядя с тетей сделали тебе мало добра в этой жизни, но не держи на них зла. Даже я, сквиб, зная о магии, боюсь того, что с ней связано. А чего ждать от простых магглов?       Сухой старческий голос звучал с теми самыми интонациями, которые любил использовать Дамблдор, но все же не казался снисходительно-поучительным. То ли из-за занимавшей сейчас все мысли оберточной бумаги со слониками, то ли из-за эмоций, разворошенных неожиданным визитом миссис Фигг, Гарри не хотелось возмущаться и тревожить тишину, разбавленную шелестом плюща и негромким монологом старухи.       — Через год ты станешь совсем свободным, и ты сможешь найти себе место в том, другом мире. Мне хотелось подарить тебе подарок до того, как ты навсегда покинешь этот дом. Ну-ну, что ты так удивляешься? — она тихо рассмеялась, комкая платок в ладони и шутливо сжимая пальцами изумленно вздернутый нос. — Думаешь, не видно, как ты денечки считаешь? Потерпи, осталось совсем недолго.       — Спасибо… за подарок.       Хоть и с запозданием, но Гарри нашел в себе силы поблагодарить женщину, пока та отвлеклась на то, чтобы убрать платок на место. Машинально, юноша поднял руку и недоверчиво коснулся своей щеки, которая еще чувствовала тепло морщинистой ладони. Это чувство было очень похоже на то, что появлялось, когда он получал на рождество подарок от Молли Уизли: нежность, защищенность, затаенная радость.       — Ну что ты будешь делать! — подняв взгляд на героя, миссис Фигг скрипуче рассмеялась и снова потянулась за своим платком.       Поняв, что опять умудрился испачкаться, Гарри готов был провалиться сквозь землю от охватившей его неловкости. Повзрослел он, как же! Возмущаться из-за слишком детского рисунка на упаковке научился, а думать лишний раз головой — нет. Все-таки есть зерно истины в словах профессора Снейпа, когда тот ядовито расписывает выдающиеся умственные способности гриффиндорца.       — Ты можешь не принимать меня всерьез, Гарри, но я все-таки хочу тебе кое-что сказать. Ты рос на моих глазах. Я видела, как в тебе просыпалась магия, хотя ты ее тогда еще не принимал и боялся, — спокойная до сих пор миссис Фигг, вдруг нахмурилась и воскликнула, превращаясь в уже знакомую недовольную старуху, — дьявол бы побрал этого Дурсля! Глупые магглы! Гарри, — женщина крепко ухватила юношу за плечи, — послушай, пожалуйста, и запомни мои слова. Этот разговор не старая полоумная сквибка должна заводить, а родители, но… что есть, то есть, правда?       Борясь с желанием отпрянуть от соседки, вернувшейся в привычный образ, Гарри медленно кивнул. Он ни за что бы не признался сейчас, насколько ему было обидно видеть, как уходит тепло из ее глаз, сменяясь серьезностью, и чувствовать, как рушится башенка надежд и доверия, выросшая из обычной ласки старой женщины. Но гриффиндорец решил не рубить с плеча, как он обычно любил делать, а выслушать, попытаться понять, побороть колыхнувшуюся внутри детскую неприязнь к строгому лицу и цепким пальцам.       — Не борись со своей магией. Что бы ты ни услышал, от кого бы ты ни услышал, — не борись. Думаешь, я назвала тебя взрослым, потому что вымахал выше меня? — старуха вновь смягчилась, как-то по-доброму усмехаясь и ослабляя хватку на острых плечах. — И когда только успел? Чем вас там таким в Хогвартсе кормят? — Гарри хотел было возмутиться, что все было бы лучше, чем те объедки, что достаются от Дурслей, но все обидные слова позабылись, стоило ему почувствовать, как подрагивающие пальцы осторожно перебирают витки его непослушных волос. — Нет, потому что твоя магия растет вместе с тобой. И в следующий твой день рождения она, подобно красивой бабочке, выберется из кокона и расправит крылья.       Потерявшись в непонятных аллегориях, юноша хмуро и сосредоточенно смотрел на свою собеседницу, прижимая подарок к груди, словно боясь, что его вот-вот отнимут. Борьба? Магия? Бабочки? Для него, как для Героя, существовала только одна борьба — с темнейшим волшебником столетия — Волдемортом. И он совершенно не понимал, к чему был весь этот разговор, отдающий налетом горечи. Будто бы ему захотели подкинуть еще пару гирек на закорки, в дополнение ко всему тому грузу, что обрушился на плечи с первым шагом в «светлое будущее». А его и так слишком много, так много, что хочется выстроить высоченную стену, отгородиться от долгов и обязанностей.       — Не хмурься так, Гарри, — шершавый палец успокаивающей лаской коснулся напряженного лба, — а то морщины появятся. Не успев повзрослеть — уже состаришься.       — Прошу прощения, но я не понимаю, к чему весь этот разговор. Вы ведь, наверное, знаете, что я немного глупый, так что скажите прямо: что вы имеете в виду? Не нужно всех этих сравнений…       Чувство тепла и безопасности понемногу рассеялось, и Гарри все-таки отстранился от соседки, не желая больше чувствовать странную добрую ласку, делающую его слабым. Таким слабым, что хотелось молча склонить голову и ощутить, как старческая ладонь вновь по-матерински пригладит встрепанные волосы. По тому, как неободрительно покачала головой миссис Фигг было понятно, что ей не понравились слова Гарри и то, как он на себя наговаривал, но вместо того, чтобы бороться с истинно гриффиндорским упрямством, женщина решила просто продолжить свой рассказ.       — Я не знаю, как много тебе известно о «магическом взрослении, совершеннолетии» или, как любили раньше важно называть «вхождении в Наследие», но что-то мне подсказывает, что очень мало. Знаешь, «Наследие» всегда было чем-то сродни семейной тайне, которая, в свою очередь, была достоянием общественности. Сложно и непонятно, да? В каждой семье дар по крупицам собирается из поколения в поколение, чтобы в каждом новом наследнике расцвести еще ярче, еще сильнее. И чем больше поколений чистой крови, тем больше силы будет в каждом новом. И нет никакой тайны в том, что каждая семья владеет некими силами, неким даром, который отличает ее от всех остальных. Задумайся, наверняка ты что-то слышал такое от своих школьных друзей? Все же дети всегда остаются детьми, вам всегда хочется похвастать, покрасоваться перед остальными.       Гарри вновь хотел было возмутиться и защитить своих друзей, которых никогда не считал хвастунами, но, переварив услышанное, понял, что в чем-то старуха может быть права. На факультете нет-нет, да ходили шепотки о семье Невилла Долгопупса, как об умелых травниках; о Луне Лавгуд, что ей достался дар провидицы от бабушки; да даже Снейпа величали «прирожденным зельеваром», а сам Поттер, как часто любили вспоминать поклонники квиддича, казалось, был рожден для полетов в небе, как и его отец. Гарри не знал, правильно ли он понял слова миссис Фигг, но рассказывать ей о своих друзьях ему почему-то казалось неправильным. Но женщине было достаточно взглянуть на посерьезневшее лицо юноши, и она продолжила экскурс в «мир магии»:       — Иногда Наследие приносит то, чего совершенно не ожидали, но оно всегда дает магу полностью раскрыть свой потенциал. Разумеется, если кому-то не мешают и этот кто-то не начинает сопротивляться сам, — миссис Фигг с намеком перевела взгляд на дом Дурслей. — Я знаю, что в следующем году ты уже будешь далеко от дяди с тетей, но поверь если не мне, то опыту всего магического мира, — всегда найдется тот, кто захочет помешать одному волшебнику стать могущественнее, чем он есть. Может, мои слова похожи на бессвязный бред, но сделай скидку на то, что я старая уставшая женщина, разлученная с семьей уже очень и очень давно. Только вот сквибом я не рождалась, — миссис Фигг сделала паузу; было видно — слова даются ей не так легко, как она хотела бы показать. — Гарри, не повторяй моих ошибок, прошу тебя. Мне бы хотелось, чтобы впереди у тебя была долгая и счастливая жизнь, наполненная волшебством. Знаю, от тебя многого ждут. Пойми, твои плечи еще не такие широкие, чтобы за ними спрятать весь мир, да и не надо им такими быть. Но для того, чтобы защитить друзей и родных, сначала тебе нужно будет принять и защитить свою магию. Береги ее, Гарри, не смотря ни на что. И… с днем рождения».       Распаковать подарок Гарри смог только когда уже стемнело, и Дурсли отправились спать. За бережно обернутой бумагой со слониками оказался пластиковый контейнер с небольшим неказистым самодельным пирожным. Ничего особенного: пара сантиметров обыкновенного бисквита, а сверху неровная горка сливочного крема, посыпанного шоколадной крошкой, но для Гарри этот подарок стал чем-то необыкновенным вроде подаренной Хагридом совы или первого свитера, связанного руками миссис Уизли.       — С днем рождения, — повторил Гарри слова из воспоминания, тесно связанного с теплом старческих ладоней, летнего зноя, запаха шерсти и шелеста плюща. — Желаю тебе всего самого хорошего… долгой и счастливой жизни, наполненной волшебством.       В следующем году он обязательно передаст обязанности «пожелателя» кому-нибудь другому, а пока что Гарри с должной ответственностью выполняет свою миссию и задувает свечу, отчего комната вновь погружается во мрак.       Он еще не знал тогда, какой путь его ожидает до исполнения этого желания.              На следующее утро Гарри проснулся совершенно разбитый. В горящих от жара глазах — «песок», все тело будто налилось свинцом, а внутренности схватывало сильнейшими судорогами, вызывающими резкие приступы тошноты. Вяло шевелящиеся мысли сделали было попытку обвинить во всем вчерашние работы в саду и ночной перекус подпортившимся на жаре пирожным, но очередная судорога, скрутившая пополам, разогнала все более-менее связные мысли.       — Поттер!       Яростный стук в дверь и привычный небрежный оклик доносились до заложенных «ватой» ушей как будто издалека. Гриффиндорец не успел еще удивиться тому, что тетя Петуния кричит из коридора, а не врывается в комнату, как миссис Дурсль порывисто минула порог. Из всего ее пятиминутного монолога, через подступающую к горлу дурноту, Гарри уловил только то, что Дурсли куда-то уезжают, оставляют дом на ленивого бесполезного мальчишку, которому совершенно точно не поздоровится, если случится что-нибудь из ряда вон выходящее. Под этим «из ряда» вон у Петунии числился огромный список, начинавшийся исчезновением продуктов из холодильника и заканчивавшийся надуванием почтенных женщин до состояния огромного шара. Женщина возмущенно жестикулировала, явно изрекая что-то неприятное, но совершенно точно «к счастью», Гарри не слышал ровным счетом ничего. Сосредоточившись на покачивающемся на соломенной шляпке банте, он мысленно считал про себя вдохи и выдохи, потому что тошнота становилась уже совершенно невыносимой, а сил подняться с кровати и дойти до уборной — так и не появилось. Единственным, что не давало юноше перегнуться через кровать и испортить отвратительный ковер, была собственная гордость и нежелание давать столь плодородную почву для истерики со стороны тети.       — Невоспитанный мальчишка! Мог бы и встать, когда с тобой разговаривают!       Женщина недовольно поджимала губы и с опасливой неприязнью рассматривала развалившегося на кровати племянника. С того самого момента, как в руках юного Поттера появилась волшебная палочка, Петуния испытывала при разговорах весьма противоречивые чувства. С одной стороны стояли презрение и ненависть, тщательно лелеемые все годы, что сын непутевой сестры рос в их доме, а в другой — страх перед необъяснимыми никакой наукой силами, которые позволяли исчезать предметам и разговаривать со змеями. И Гарри не торопился упрощать жизнь своим родственникам. Он то послушно сносил все издевательства, то вдруг вскидывался «на дыбы» и начинал творить чертовщину. И что он смотрит так цепко и внимательно? Опять что-то задумал?!       Но Гарри было далеко до каких-то коварных планов. Единственным его желанием было — чтобы Петуния ушла уже наконец и не давила своим высоким истеричным голосом на барабанные перепонки, внезапно ставшие слишком чувствительными. Дрожащей рукой он уцепился за край кровати и стиснул зубы так крепко, как только мог. Нужно терпеть. Держаться. Дышать. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Не обращать внимание на мелькающие перед глазами руки. Сосредоточиться на воздушном банте и терпеть столько, сколько хватит сил.       — И чтобы без глупостей!       Отчаявшись достучаться до племянника, женщина развернулась на каблуках и покинула комнату, напоследок не сдержав эмоций и хлопнув дверью. Этот громкий резкий звук вместе с порывом воздуха, донесшего запах удушливых духов, был последней каплей для натянутого как струна организма. Потом уже Гарри будет удивляться: откуда только сил хватило перегнуться через кровать, чтобы не блевнуть прямо на уродливую простыню, заменявшую летом одеяло, даже вспоминать с некой иронией свои попытки блеснуть выдержкой перед теткой, но тогда его занимали куда более приземленные и неприятные вещи.Тогда его со всем садизмом и жестокостью выворачивало наизнанку.       Комкая застиранную простынь так сильно, что побелели костяшки пальцев, Гарри с крупной дрожью пережидал, когда очередная судорога сделает свое дело и выдавит из его измученного тела еще хоть каплю желчи. Все, что он мог — это сделать пару глотков воздуха, обжигающих раздраженное горло, прежде чем поднимется очередная волна тошноты и плеснет кислой едкой жижей на корень языка. В эти недолгие мгновения гриффиндорец был почти что счастлив, потому что разом отключались все чувства: уши заполнялись ватой, мышцы расслаблялись до блаженного состояния киселя, а чуткий нос не улавливал резкий запах рвоты и остатки цветочных ноток парфюма, с которого все и началось.       Когда стало возможным хотя бы пошевелить головой без того, чтобы заработать новый спазм, пришло время задуматься о том, что лежать рядом с гнусно пахнущей лужей — не самое лучшее подспорье. И было бы совсем не лишним подняться с кровати, дойти до ванной комнаты и хотя бы сполоснуть рот водой, чтобы избавиться от мерзкого привкуса.       Преодолевая дрожь и слабость, Гарри как мог осторожно сполз с кровати на пол. От неосторожного движения юношу снова замутило, перед глазами заплясали цветные искры, а руки едва-едва не подкосились. Да, ползком. Только ползком. Потому что встать на ноги и идти прямо — недосягаемо, как небо над головой… да хоть бы и не небо, а потолок. Даже просто поднять голову и посмотреть на него — на грани реальности, когда едва можно дышать в перерывах между спазмами, и только шатко ползти на четвереньках в сторону дверей, надеясь, что путь окажется короче, чем в воспоминаниях.       И надежда сбывается. Путь действительно был коротким.       Погруженный в свои мысли о вселенской несправедливости, буквально утопая в жалости к самому себе — пока что только это придавало силы ползти дальше, а не распластаться прямо здесь — в очередной луже из собственной рвоты — Гарри не сразу заметил появившиеся перед ним ноги в ботинках. Разумеется, это были не просто ноги; где это видано, чтобы ноги ходили сами по себе? Просто гриффиндорец не мог найти в себе сил даже поднять голову, чтобы рассмотреть хозяина этих ног и ботинок, не то, что как-то отреагировать на их появление перед самым своим носом. Но этот самый хозяин, словно входя в положение, почти сразу же исправил заминку, и «поздоровался».       Обжигающе сильный удар поперек живота выбил из легких весь воздух, так бережно хранимый Гарри в перерывах между спазмами. Не в силах совладать со сведенными мышцами, он чуть не захлебнулся в очередном рвотном порыве, заваливаясь набок и с хрипящим скулежом пытаясь подтянуть ноги к груди. Смаргивая жгучие слезы, юноша безрезультатно пытался рассмотреть нападавшего и хоть как-то подняться — руки дрожали и подламывались, но очередной удар, пришедшийся уже по лицу, полностью пресек эти потуги. Кровь, хлынувшая из носа, огненной дорожкой побежала по щекам и подбородку, словно радуясь внезапно обретенной свободе. А вот та ее часть, что осталась в оковах бренного тела, вмиг заледенела, стоило только до ужаса знакомому голосу прорваться сквозь сопение и стоны обессиленного гриффиндорца:       — Поттер… А я-то все думал: что за червяк у меня в ногах копошится? А это, оказывается, наш герой… Ну вот мы и снова встретились, Трижды Выживший. Повторишь подвиг в четвертый раз? Crucio!