Курс лечения

Дети. От силы секунд тридцать восторженные впечатления пытались перекричать друг друга. Девушка отсчитала время до наступления тишины, чтобы не позволить себе закрыться, заглушить ладонями эти звуки. Они не вызывают опаски, но их чрезмерно много и ярко. Как нечто вкусное, что рассыпается зудящими волдырями, когда не удержался, так и её тело реагировало на звуки. Либо лекарства усилили возбудимость, либо приобретенный страх, развил аллергию на шум. Когда Джин сказал групповая терапия, Лиён мысленно уже садилась за поставленный специально для неё стул, в кругу таких же, когда-то выставленных впервые. Проблемы присутствующих сопровождались пением птиц или журчанием ручья, или любой другой записью, которую врач посчитал расслабляющей. Так было бы правильно, так было бы проще. Пока медсестра представляла её, Лиён искала опору. Слишком разношерстный состав: были совсем крошки, сосредоточенные лишь на отделении белых кубиков от желтых, не интересуясь что твориться за пределами их маленького угла, но в основном, большая половина не старше десяти, самая впечатлительная часть населения этой комнаты. Для Лиён больничные стены никогда не ассоциировались с чем-то позитивным, это место навсегда зияло пустотой. Стало обыденностью приходить к профессору практически ни с чем и уходить обратно в тишину. Ребята перед ней, вряд ли допускали подобные мысли. Им не важно где быть детьми. Будь их рука забинтована по локоть, а сквозь смех прорывался кашель, абсолютно всё равно. Кто-то радушно улыбался ей, другие восприняли как очередного «надзирателя», а были и те, кто прятался. Насыщенно-рыжие подсолнухи на желтом платье нелепо сочетались с не по годам задумчивым видом. Лиён словно смотрелась в искаженное временем зеркало, в котором отражалась общая эмоция. Сомкнутые в кулак ладони разжались, а дыхание отдалось единому ритму. Как по щелчку, излишки были урезаны, и вся она отдалась своей уменьшенной копии. Та сидела за столом с кучкой других детей, но не казалась задействованной в общее дело. Её стул отодвинут к заостренному углу, оставляя по краям свободное пространство. — Занудная зануда. Если не потакать, он прекратит. — Мин нудная нудятина Лиён. Вот сейчас. — Меня убивает эта хреновина. Сейчас. — С К У К А. — Чон Чонгук! — Сколько мне тут ещё сидеть? — Будешь сидеть до тех пор, пока этот параграф не отложиться в твоей… — Как же раздражает. — Что раздражает? А может я тебя раздражаю, идиотская ты крольчатина? Я? — если разожмет ладонь, то вмятина от карандаша продержится минимум с минуту. Полоса на белой коже, печатью отразит степень её негодования. Да как он может. — Ты всегда раздражаешь. Она столько раз слышала его капризы и возражения, но никогда они не задевали её. Карандаш выпал из руки и Лиён почувствовала боль. Плевать на ладонь. Дело было далеко не в ней. Никогда не задевали. Не задевали, потому что он вечно всем недовольная крольчатина. Никогда не задевали. Но только не в этот раз. — Лиён? — Лиён, но оно тебе так идёт, почему нет? — Я не хочу его надевать, мам, извини. — Ты же хотела пойти в нём, почему же тогда…. — Уже нет. Ей не слишком нравился синий цвет, но этому…этому…ему нравился синий. — Может ты ещё подумаешь? — Нет. — Но, Лиён. — Лиён? Она вздрогнула, на краткий миг не узнавая собственного имени. Воспоминания, оторванными кусочками кружились в сумбурном вихре лиц, голосов и событий. Чтобы собрать разорванное фото воедино потребуется много сил, которые она не готова растрачивать. По крайней мере, в ближайшее время. «Почему ты не захотела надеть его?» Медсестра позвала вновь, но не дождавшись отклика, с профессиональной осторожностью притянула её к себе: — Всё в порядке? — произнесла рядом, при том не позволяя заступить на территорию личного пространства. Но Лиён не чувствовала давления. Напротив, ей необходимо, чтобы кто-то заглушил шепот. Девочка, которую Лиён уже окрестила, как «девочка в подсолнухах» исподтишка следила за происходящим. Кисть монотонно гуляла из стороны в сторону, разукрашивая хвост собаки. Глаза малышки поочередно следили не вышла ли она за линию и скромно пытались рассмотреть девушку. Ей нравилось рассматривать, пока никто не видит. Своего рода скрытая игра в детектива. Доктор, к которому водила мама был крутым, по её мнению, детективом. В их первую встречу она волновалась так сильно, что боялась, как бы омлет, съеденный с утра не попросился наружу. Но всё обошлось. Мятный леденец под язык и не переварившийся завтрак забыт. Этот новый доктор, слишком быстро раскрыл дело и дал ей, то что наверняка поможет. При этом она не сказала ни слова. Они просто сидели и смотрели друг на друга. А потом он предложил мятный шарик, добавив, что ему тоже не очень симпатичен Микки Маус. Это удивило и даже напугало. Как он узнал? Язык приятно покалывало от растворяющегося под ним леденца, но удивление не прошло с тем же успехом, по горлу прямо в желудок, оно оставалось снаружи. — Твой рюкзак, — сказал, как нечто очевидное и кивком головы указал на стул за её спиной. Края чёрных ушей всё ещё выглядывали из-под нашитого поверх рисунка пса-пожарного с огромным красным носом, но если приглядеться, то узнать подмену не составит труда. Папа купил рюкзак с мыслью, что все дети любят Микки Мауса, но потом они вместе исправляли это предубеждение на большеносого пса. — Вы весьма кровожадно обошлись с беззащитной мышью, дорогуша, — она повернулась обратно, и доктор подмигнул, — Но я позволю себе закрыть глаза на ваше криминальное прошлое, если мы подружимся, — добавил, полушепотом протягивая руку в её сторону. Что означает «кровожадно» девочка не знала, но почувствовала, как губы стянула улыбка и стало легко. Рукопожатие, как один из элементов взрослой жизни, так ей казалось, поэтому пожимая его теплую ладонь, она ощущала себя намного старше своих семи лет. Каждый приём начинался одинаково: панорамное окно «оголялось» и десятки маленьких людей, представали перед импровизированном судом. — Я д-д-ду-у-м-м-маю, — она выбрала мужчину в черном пиджаке, чей живот словно желе в оболочке из белой рубашки, трясся с каждым выстукиванием каблука, — Он г-г-г-го-л-л-од-д… он г-г-г, — слова, начинающиеся с этой буквы навсегда будут ей ненавистны, — Г-г-г, — спешащий мужчина всё ещё находился в их поле зрения, но поворот за светофором укорачивал время слежки. Доктор и не думал щадить её просто потому что на пути встала злосчастная буква. Он невозмутимо смотрел в окно и молчал. Сейчас не его черёд выдвигать версии. Девочка закрыла глаза, концентрируя всю мощь детского раздражение перед дурацкой буквой и наконец выплюнула: — Пухляк, г-г-г-голоден. Короткие волоски на затылке пропитались потом. Она взяла салфетку, торчащую из коробки с кучкой таких же и с победоносным облегчением, потерла мокрое место. — Сейчас время обеда, — в подтверждение, наручные часы выглянули из-под рукава и быстро спрятались обратно, — А если учесть, что в той стороне, куда он бежит, кафетерий, думаю твоё предположение верно, — её добрый, но такой доставучий, когда они пересекаются с запрещенной буквой, врач, засмеялся, — Возьмёт себе кольца, поджаренные в масле и несколько кремовых трубочек. — И з-з-ап-печеное яб-б-б-локо. — Политое карамелью? — К-к-онечно, — девочка взяла дополнительную салфетку и тоже рассмеялась. Минимум двадцать минут отводилось на слежку и подробные предположения «куда», «почему» и «что именно». Порой она глубоко проникалась в возможные развилки событий, что сама того не замечая ступала на одну из них. Версии накладывались друг на друга, бетонными плитами сооружая каркас из маленьких историй. От потока мысли шурупчики в её мозгу интенсивно вращались, запрещая думать, как бы произнести то или иное слово. Язык заплетался, слюна вырывалась наружу, но она говорила. Конечно женщина, у которой над кабинетом золотистыми буквами поблескивало «логопед» тоже ей нравилась, но полную свободу девочка вкушала в кабинете с широким окном, как ладони, державшим для неё этот город и с человеком, который учил её думать и не боятся. — Мина, причины наших страхов заключаются тут, — на её лоб, словно на мишень в тире опустился палец, попадая в яблочко, — Стоит поразмыслить, как они попали к тебе в гости, а если захочется, поймать и выгнать. Ты понимаешь, о чём я говорю? — Что-то в-в-вроде того. — Что-то вроде того, — повторил он, щелкнув её по носу. Вот и сейчас, Мина с интересом гадала, что же привело взрослого человека, а те, кто выше её минимум на две головы уже причислялись к звену старших, в центр игровой комнаты. Свободные серые штаны волнами струились по ногам, даже когда девушка немного подавалась вперёд, однотонная кофта, при одном лишь взгляде на которую становилось жарковато и, пожалуй, вишенкой столь непраздничного торта служило абсолютно белое лицо. Заменив желтый карандаш зеленым, девочка в очередной раз подняла голову, но тут их взгляды сошлись. Лиён чувствовала, как безликий некто, высасывает из неё все жизненные соки. Глоток и новое воспоминание. Кажется, когда он вдоволь насытиться, поморщивщись от горьковато-ничтожных остатков и с едва уловимым пшиком исчезнет, она вспомнит всё. — Лиён, но оно тебе так идёт, почему нет? — Я не хочу его надевать, мам, извини. Яркий ли узор платья на девочке стал катализатором, впустившим череду отрывков прошлого или глаза-бабочки, выискивающие светлые пятна в сером обыкновении. Сказать трудно. Да и не имело смысла. Главное, что она успела до момента пока трясучка не завладела всеми уязвимыми местам. Поймав глаза девочки своими, уже помутневшими, Лиён вздрогнула. Убаюкивающе-сдержанный голос медсестры перестал доноситься фоном, а её мягкие пальцы горячим паром обдали предплечье. — Может воды? После этого вопроса, да и в целом от того, как женщина…медсестра…имя, она даже не знает имени. Бледный оттенок лица обзавелся пунцовой стыдливостью. С ней носятся как с последним цветком, в увядающей оранжерее. Создают комфорт, дабы лепестки раскрылись в правильном направлении и в нужный час, а она… Хорошо. А она... А она выпрямит спину до сравнения ровного стебля и из-под душной до сравнения с парниковым эффектом кофты покажет свои тонкие запястья. Она открыта к работе над своими страхами. Пошли они к чёрту, мышка. Голос в голове. Он принадлежал мальчику.

***

В свободное от терапии время Чонгук с сумасшедшим азартом переплывал от бортика к бортику, притупляя прочее запахом хлорки и ощущением вонзания иголок в икры. Своеобразный акт мазохизма заставил отработавшие свой срок мышечные рефлексы завертеться круче прежнего. Как обезумевший грызун несется в колесе, так и парень пересекал мокрую дистанцию. Но если бедное животное подохло бы от избыточной нагрузки, то Чон решил, пока пожить. Тягу к одному, глушил другим, но в столь же опасных количествах. — Последние извилины расплескаешь, — Хосок обессиленно оперся на тумбу, наблюдая, как подрагивают чужие пальцы. Вечерние тренировки, казались абсурдным делом, но он позволял, ибо радость, что они нашли опору притупляла опасения. Парень раздражен и продолжает концентрироваться на руках, чтобы наконец завязать кроссовки и пуститься в бегство. Но Чон-упавший-в-чан-с-сарказмом-Хосок, явно получил от кого-то эстафетную палочку «разбеси Чонгука»: — Я купил ему таких милых уточек для ванны, а он продолжает купаться в общественном бассейне. Шипит, что ёбаные шнурки, придуманы идиотом и жажда швырнуть их в угол прихожей становиться почти невыносимой. А ещё пальцы. — Моя покойная бабуля вот вязала и… — Чонгук не слушал. Он чувствует, как покалывают кончики пальцев обеих рук. «Пиздец.» — Эй. Они дрожат. И это не мнимое ощущение. Он видит это. «Пиздец.» — Давай так, моя маленькая Ариэль останется в своей ракушке и мы… — договорить не дали. — Хосок, — шепот на рубеже крика. Теперь они оба видят это. — Просто тремор. Вердикт. Просто. Блять. Сраный. В жопу. Тремор. «Да, вообще херня какая, может кофейку пока выпьем, переждём?» — лёгкость с которой рыжий вынес приговор, раздражала. — Это нормально. Да. Это норма. «Просто. Блять. Сраный. В жопу. Тремор. Завсегдатай друган моей жизни видимо.» Чонгук засмеялся. Ему так казалось, но на деле, широко раскрыв рот, парень не отрываясь следил, какие фокусы показывает его организм в этом акте. Ни курить. Ни пить. Ни глотать. Ни нюхать. Таблетки по времени. Отстойные процедуры каждодневно. Холодная вода. Доверие. Он так старался. И какого хрена? «Я не наркоман», — мантра каждого утра. Это не было будничной фразой за которой последует отрыв с двумя дозами, это слова подкрепленные реальными действиями. И желанием. Во спасение от себя самого. — Не наркоман. До ушей Хосока доходят лишь последние слоги, но он понял: — Конечно же нет, Чонгуки, нет, — каждый раз это сложная процедура. Хосок — стена, расписанная яркими цветами по чёрному пунктиру, об которую с разгона врезаются люди, требующие помощи. Это его работа сохранить каждый кирпичик своего мужества, чтобы другие смогли опереться. Его предназначение, понимать эту боль, — Это не то, ты просто устал, так бывает. — Врешь. — Нет. — Перевозбуждение нервной системы, нарушение гормонального баланса из-за новых препаратов, банальная усталость и так с десяток причин, — кристально-прозрачная правда с каплей чернильного сожаления. — Оно пройдёт? — Если ты будешь выполнять мои условия, то да. Это он расслышал лучше не куда. Слова рыжего-исполняйте-его-условия-кретина, настолько привлекли, что он решил выплюнуть ему пару благодарностей: — Я только и делаю, что подчиняюсь, каждому херову слову и как послушная псина, ни на метр не упускаю твоей рыжей башки из виду. Мелкий сучонок грубит, но Хосоку плевать, он глотает такие фразы, как жевательные конфетки. За всю жизнь он до отвала наелся грубости, поэтому такие выпады не впечатляют. Возмущение Чонгука бурлило горячей лавой в кровь, побуждая говорить не думая. Он никогда не был сторонником «обдумай прежде чем сказать и не ранить чьи-то чувства». К огромному сожалению, ему немножко срать на собственные. Несколько секунд чтобы отдышаться и продолжить словесные плевки: — И убери эту херню со своего лица. Она раздражает. Хосок не торопясь подгибает коленки, оказываясь с мелким лицом к лицу. В этот момент, он вспоминает типичные советы кого-то плевать кого из какой-то ещё более плевать книжонки: «С детьми желательно контактировать на одном уровне». Прокручивает фразу с начала и усмехается схожести ситуации. Буквально только что наблюдавший на вытянутом лице откровенную жалость, Чонгук становиться свидетелем дохуя, по его мнению, так-некстати-улыбочки. — Тебе смешно? — интонация с которой его рот преподнёс это, сама подначивает подкрепиться чем-то большим, — Смешно, спрашиваю? — в плечо рыжего и ещё шире оскальвшегося парня прилетел тычок, — Мне тоже до охренения весело, сукин ты, хер, — рука отбивала псевдо ритмичные удары. После плеча, в грудь, приваливая Хосока к стене, — Так смешно, что аж сдохну. Хосок впрямь смеялся. Заразительно звонко. Сумасшествием не пахло, у его смеха были причины. «Господи. Милостивый Боже. Почему это так веселит», — были случаи в его практике, когда напряжение вылезает наружу не через те дыры. И его пациенты разражаются зверским приступом хохота. Хосок чертовски близко придвинул к себе этот кекс с начинкой безумия. Длилось всё минуты три-четыре, пока Чонгуку не надоело жалкое побоище, а приступ веселья у рыжего не перерос в кашель. Щепотка ярости и цедра психоза растворились в опустившемся на их головы котле с затишьем. В молчании они провели ещё минут пять-семь. — Кажется ты опоздал, — слова царапали горло, после того как прокашлялся. — В ванной утоплюсь, — буднично, — В жопу бассейн, — произнеся с той же обычностью, словно и не было запыхавшегося его, разминавшего кулаки о чужую грудь. Чонгук смотрел на мелкие цветы, узором вьющиеся на обоях и констатировал, — Вот же уродские. — Кто? Их плечи накренились друг к другу находя точку соприкосновения. Гук хотел было ткнуть пальцем на место уродливости, но было лень. Как по команде силы покинули, пропуская вперед тётушку лень. В итоге всё на что его хватило: — Забей. За коротким диалогом последовала очередная тишина, диапазона десяти-пятнадцати минут. Цветы на которые Чонгук продолжал смотреть казались всё менее нелепыми, а рыжий отсчитывал каждый «тик» доносившийся от кухонных часов. Молчание не тяготило, но мелкий, преодолев безмолвную дистанцию ещё пяти минут сдался. Суховатые на кончиках чёрные волосы щекотали нос Хосока. Он подложил голову Чонгука чуть ниже, но рукой продолжая придерживать для удобства. Скорее своего. Просто так спокойнее. Когда что-то бурлящее, пенилось, наровясь убежать за края, потухает, то ты успокаиваешься. «Это ваша кровь и плоть, сохраняйте спокойствие, гнев никогда не был аргументом» — очередная воспитательная фраза кого-то плевать кого из какой-то ещё более плевать книжонки проносится, но с легким хмыком, едва затронувшим губы. «Всё это так не важно», — вслух или нет, но это было последним, что изрёк Хосок перед тем, как закрыть глаза.

***

Несколько монет, лежащие в переднем кармашке халата, звучно сталкивались друг о друга. Чем быстрее он спускался вниз, тем раздражительнее становилось позвякивание. Отвратительная погоня за временем. Джин не успевал. Грешить на свою неорганизованность не имело смысла, она по природе своей не смогла бы взрасти в его характере. Паническая пунктуальность не дала бы ей шанса прижиться, дело в другом. Когда ты справляешься с одним поручением, тебе доверяют второе, удача и с этим, возьми парочку других. Ожидания завышены, и ты становишься примером того, как надо. В школе он наслаждался своим статусом, в институте искусно пользовался им, а сейчас… Осознание собственной важности прельщало эго, но сил ощутить удовольствие не осталось. Синдром отличника тянул его вниз. Под звон монет. С лестничного пролета, по которому уже бежал. Руководство либо высоко ценило его работоспособность, доверяя ещё больший перечень обязанностей. Как они любят повторять «на благо карьерному росту». Либо его принимали за безотказного трудоголика, для которого переутомление — минутная заминка, а отказ равносилен бранному высказыванию. Отчасти так. Джин ослеплен своей деятельностью. Фанатично впитывал всё что связано с профессией на протяжении жизни. Копание в человеческих побуждениях и причинах, неторопливыми шагами, подводящих к этим побуждениям стали для него смыслом. Как итог, он понял свою мать. В особо тяжелых случаях, процесс походил на вскрытие ссадины, уже запекшейся в собственной крови, образуя тонкую корочку, которую ты методично сдираешь. В этом процессе не столько боли, сколько интереса. Ему было интересно. Критично важно успеть первым добраться до начавшей неправильно затягиваться раны. Поскольку всем известно, если зарастет неправильно, останется шрам. Как же он любил свою… работу? Нет, это неподходящее, слишком сухое обобщение. Он любил свой выбор — помощь заблудившемуся в собственном разуме, человеку. Но заискивание перед потенциальными спонсорами, заполнение нескончаемых бумажек о финансировании, переговоры, указания и прочая, херь — не есть его выбор. Он под этим не подписывался. Сокджин не устал. Измождён подходит лучше. Мелочь перестала терзать карман и лишь одна монета выскочила, пожертвовав себя кафельной плитке, ребром докатилась до пыльного угла и звучно осела в тени. Практически все сотрудники пользовались лифтом, а уж сомневаться на этот счет в пациентах, не приходиться. Его тут не потревожат. Мысли мелкими льдинками крошились в его голове. Думать не хотелось. Приложив горячий лоб к контрастно прохладной стене, парень замер. Носом глубокий вдох, рот приоткрыть для протяжного выдоха. Наипростейший приём, который перенял каждый его «постоялец». Не задумываясь, готов был урвать отполированный упорным трудом, специально под него шанс на повышение, но за последний месяц пришёл к выводу, что обновленный статус — роль, противоречащая его естеству. Он мог дышать чужими проблемами, но последние две недели, кое-как пропускал даже кислород в лёгкие. Ему было комфортно одному в собственной постели с трёхчасовым сном в обнимку, но после последней ночи в его системе жизненных установок образовался приличный дисбаланс. Как там звучал когда-то заданный им же вопрос. Что перевешивает: любовь или долг? И стало вдруг так очевидно.

***

Лиён упустила из виду, когда он пришёл. Последние полчаса были только они. Три уползающие за пределы отведенного им коврика, ответственности, по непонятным причинам, переданные именно ей. Как маленькие бусины, они рассыпались, стоит только собрать воедино. Микро разряды адреналина прошлись судорогой по телу, когда один из мальчиков в попытке побега потерял равновесие, но удача решила сжалиться над Лиён и вот малыш оказался в прочном кольце её рук. Такой тёплый и маленький, словно ожившая игрушка, как если бы медвежонок которого она сжимала по ночам, вдруг ухватился за неё в ответ. Иррациональное чувство счастья. Оно возникло из воздуха. По щелчку. По одному прикосновению. Лиён аккуратно прижимала его к груди и терялась в непонимании. Чувство не уходило, а напротив распухало, тучным облачком затмевая окружающий шум. Чем кропотливее ребенок накручивал на пальчик её беспорядочные пряди, тем глубже непонятные импульсы простреливали свои дыры. Из троих детей, «медвежонок» был самый младший. Настолько, что возмутиться тому что Лиён не выпустила, а лишь плотнее стиснула, он ещё не мог. Сперва Джин не заметил, а когда взгляд задел таки первоочередную мишень, выдохнул. Вот оно прямо перед его глазами, отыскав в лабиринте протоптанные следы, пустись в бегство пока они не исчезли. Он нашел ключ, открывающий для неё социум. Если взаимодействие с миром неизбежно, то начать они должны с его юных жителей. Лиён не игнорировала, а банально позабыла, что есть нечто за пределами ворсистого ковра, конструктора из коробки «построй сам» и медвежонка, удобно облокотившегося на ней, как на кресле, подстраивающемся под размер фигуры. Такая идиллия опьяняет, рецепторы притупляются и ты млеешь, под градусом беспечности. Она всё ещё не замечала его присутствия. И была прекрасна в этом моменте.

***

Неоспоримый факт — с закатом солнца, день проживает новый цикл. Город атакует множество светодиодных светлячков, разной степени игривости разбредающийся по улочкам. Негодники. Прячутся за невзрачными днем вывесками, к ночи нагло выдавая своё присутствие пафосной окантовкой. Их множество, но выполняя одну функцию они неповторимы. Кто-то создаёт свой собственный свет. Маленькая Мина не спала, подложив под подбородок мамину декоративную подушку, она всматривалась в цветной шарик на полу. Он жил вне зависимости от электричества. Весьма предусмотрительно, когда боишься темноты. Кого-то он влечёт и с тем же отвлекает. После того, как задача довести уже спящего мелкого до его мягкой кроватки была с блеском выполнена, Хосок встрепенулся. Пора идти. Потребность сродни засухе. Он долго сдерживался. Ему нужна хотя бы капля, для поддержания жизни. Бар. Блеск огней в глазах. Секс. Он не спрашивает имени. До кого-то мерцание светлячков не успевает дотронутся. Джин уснул у неё на коленях. Не вовремя пришедшая сонливость раскрыла свои возможности под её тонкими пальчиками, которые задевая одни точки, фантомным покалыванием отдавались в других. Каждая крупица оставшихся после прошедшего дня усилий, боролась с ласковой бездной, в которую он непременно окунётся, если посмеет чуть плотнее и дольше сжать веки. Он пытался встать, но его тело - её марионетка. Она управляет, он не противится. Белый флаг поднят. Руки обнимают ощутимо острые, даже сквозь плотную ткань, коленки и он засыпает. Для кого-то свет не имеет физической формы, он горит изнутри. Щёки багровеют, от его неразборчивого шептания. Какое-то время Лиён ощущает, как пылающие жаром губы, припечатывают слова к её коже, интенсивность сходит на убыль, оставляя послевкусие уютной тишины. Пальцы всё ещё тонут в его мягких волосах, одним касанием от шеи к концу чёлки. Она не собирается останавливаться, как можно дольше. Прикроет глаза и услышит отголоски. Тонкий писк, ещё более неразборчивый, чем его шёпот. «Почему ты не захотела надеть его?» Лиён испуганно дернулась, но положение не изменила. Надеть что? Минуту назад девушка понятие не имела, что за сцена проигрывается в её голове, может и вспомнила бы, но после длительного анализа каждого вновь всплывшего фрагмента. Так могло бы произойти. Но случилось гораздо раньше. Джин чуть крепче сжимает её ноги, но сила эта безболезненна и лишь придаёт уверенности. Лиён отклоняется в бок, заставляя его прильнуть в том же направлении. Ёрзает по простыне к центру кровати, спускаясь, чтобы оказаться на одном уровне. Ни единый лучик холодно-желтой тени от фонарей, усыпанных по периметру больничного парка не попадает в палату. Темнота. Но для неё осязаемое так ярко не выглядело никогда. «Почему ты не захотела надеть его?» Почему она не надела то синее платье? Самое красивое, из когда-либо увиденных. Указательный палец обрисовывает контур его лица. Лиён улыбает. Всё будет видно, даже если помножить чёрный на двое. Будучи четырнадцатилетней девочкой сдалась в попытках понравится одному кроликоподобному засранцу. Став девятнадцатилетней девушкой поняла, что усилия в этом деле не главное. Ты просто мотылёк, идущий на свет.