Корни зла

Криденс провалился в сон, как проваливаются те, кто успел забыть значение этого слова. Грейвс продолжил сидеть рядом, прислушиваясь к чужому дыханию, к тиканью висевших на стене старых часов, прислушиваясь к самому себе. Кольнуло в спине. Конечно, он не молодел с годами, но и до старости ему было ещё далеко. Если унизительная стычка с Гриндевальдом расшатала не только его моральное, но и физическое здоровье, Грейвсу придётся туго. Персиваль сбросил ботинки и растянулся рядом с Криденсом. Он заметил это ещё в первый раз, но сейчас отметил особенно: Криденс был одного с ним роста, даже чуть выше. Он был не мальчишкой, но юношей. Поэтому не было ничего зазорного в том, что... Ничего зазорного в том, что… В том, что едва ли это отцовские инстинкты пробудились в Грейвсе, как ему недавно казалось, как он хотел, чтобы ему казалось. Пальцы Грейвса скользнули на шею Криденса, нащупали выступающий позвонок. Он смог пережить отделение обскура. Он смог прожить с обскуром два десятка лет и выжил после того, как сам попросил уничтожить его, зная, что, скорее всего, умрёт. Веки Криденса трепетали во сне. Грейвс придвинулся ближе и положил подбородок Криденсу на макушку. Он принял ответственность, но теперь этого было недостаточно, чувство исполненного долга не могло загасить жадность. Криденс вздрогнул так резко, что ударил Грейвса в челюсть. Ему снился очередной кошмар, и Персивалю оставалось только надеяться, что Криденс не видел в это самый миг, как Геллерт-Грейвс направляет на него волшебную палочку и обращает его в прах. — Проснись, — попросил Грейвс вполголоса. — Криденс, проснись. Тот замер и долго лежал неподвижно, прежде чем открыть глаза. Лицо Грейвса, должно быть, служило олицетворением одного-единственного вопроса, потому что Криденс покачал головой. — Нет, мне снилась… Моя ма… Мэри Лу. — Он тяжело сглотнул. — Мне снилось, как я… как я... На этот раз он почему-то не заплакал, но в его лице не было ни кровинки. Грейвс не сразу догадался, что именно Криденс имел в виду. — Я убивал… убивал людей, мистер Грейвс, — голос Криденса сорвался на какой-то свистящий шёпот. В полутьме его глаза казались чёрными провалами, напоминающими об обскуре. Мне кажется, он хотел начать с чистого листа. Честно говоря, я не знаю, получится ли у него. Мог ли Ньют случайно избавиться не от всего обскура, забыв его часть, крохотный клочок чёрного дыма, спрятанный где-то внутри? Едва ли, но для того, чтобы обскур остался, ему не обязательно оставаться в буквальном смысле, на самом деле; достаточно просто жить в памяти, в дурных снах. В каком-то смысле, у каждого есть свой обскур. — Я тоже убивал, — просто сказал Грейвс. Это не было подходящим утешением, но ещё худшей идеей было сказать, что некоторые люди, вероятно, заслуживают смерти больше других. Это было совсем не то, что Криденс хотел услышать. И совсем не то, что он имел право говорить. Криденс шмыгнул носом. Его зубы громко стучали в ночной тишине — Грейвс предполагал, что сейчас была ночь, хотя в чемодане Ньюта смена дня и ночи была искусственной. Персиваль прикоснулся к запястью Криденса — его кожа была ледяной, почти как во время трансформации, которой Грейвс стал свидетелем. Криденс не был таким холодным ещё совсем недавно. Он не был холодным, и ему не было холодно, Грейвс был уверен. Кажется, он опять что-то упустил. — Криденс, посмотри на меня, — попросил Грейвс. К его лёгкому удивлению, Криденс быстро поднял голову, и Персиваль вздрогнул, отчаянно надеясь, что Криденс этого не заметил. Грейвса не так-то просто было лишить самообладания даже на долю секунды, но сейчас ему показалось, что глаза у Криденса стали не просто чёрными, а совершенно чёрными, полностью, чёрные дыры, провалы. Конечно же, ему только показалось. Ньют Скамандер знал своё дело и навсегда запер сущность обскура в ловушке, но остался след, который он не мог уничтожить; он оказался не всесилен и оставил кое-что на попечение Грейвса, непостижимым образом получившего вдруг ещё один шанс, который больше нельзя было упустить. Таких шансов могло быть два, но больше — ни в коем случае. Криденс дышал так часто, что не выдержал и закашлялся, его губы посинели, веки были плотно сжаты, на лбу выступил пот. Грейвс сцепил руки в замок на его спине. Криденс не приблизился и не отстранился; он замер где-то посередине, одновременно жаждущий вечно не хватавшей прежде ласки и боявшийся попросить лишнего; он следил за каждым движением Грейвса, оценивал каждое его намерение. Но, как все они уже знали, Криденс умел быть чутким. Страх, вспыхивавший в нём легче, чем огонь от волшебной искры, постепенно угасал, и Криденс не просто позволил Грейвсу прикасаться к себе, а сам устало положил голову ему на грудь. Обскур ни к кому не ластится, напомнил себе Грейвс. Обскур убивает, прикасаясь. Криденс шумно вздохнул, снова начиная согреваться. Он ничего не ответил на слова Грейвса. Он не собирался судить. — Я никогда не пойму, как ты сумел меня узнать, — прошептал Грейвс ему в ухо. — Никто не различил нас — по крайней мере, поначалу. Не то чтобы я кого-то в чём-то виню. Гриндевальд хорошо постарался. — На самом деле он… слишком хорошо старался, вообще-то, — тихо ответил Криденс. Его голос был сиплым от пережитого. — Я хочу сказать… Поначалу он был очень участлив, всё время спрашивал о моей семье, о прошлой и настоящей, назначал мне встречи раз за разом и всегда… всегда на них приходил. Грейвс облизал губы. Пока его собственный портрет явно проигрывал портрету Гриндевальда. — Но мне… почти с самого начала казалось, что он не правдив. Кому я вообще нужен, кто захочет… проводить со мной время, даже лишнюю минуту? Так я думал поначалу, но дело не только в этом. Этот человек… просто не был честен. Что ж, зато настоящий Грейвс был честен: он честно оставил Криденса в беде, попрощался внятно и без подвоха, совершенно не лукавя предпочёл свои шаткие принципы чужой судьбе. Впору гордиться собой. Криденс внимательно смотрел ему в лицо. Должно быть, он уже понял, о чём думал Персиваль. Как только у него получалось… всегда получалось. — Я был опустошён, когда вы попрощались со мной, — сказал Криденс едва слышно, но он уже говорил по-другому, не следя за собеседником опасливым взглядом, не втягивая голову в плечи. — Однако я видел… мне показалось… вернее, теперь я знаю, что не показалось… что вам было тяжело. Что вы сделали какой-то неприятный выбор, что вы не желали мне зла, просто тогда не могли поступить иначе. Тогда Грейвс, наверное, и впрямь не мог; это злосчастное тогда — оно не должно было затмить новое. Можно было считать, что после той короткой встречи всё пошло наперекосяк, но стоило признать, что она стала катализатором чего-то определённо хорошего. Чего-то определённо хорошего. Персиваль поднял брови, раздумывая. — Я что-то не то сказал, мистер Грейвс? — Пусть Криденс и начал меняться — удивительно, необычайно быстро, но отравляющее его зло — не обскур, а простое человеческое зло, и не его собственное, а чужое, собиралось держать его ещё долго, заставляя сомневаться, колебаться, упреждать удар. — Нет, Криденс, — задумчиво отозвался Грейвс. — Ты всё правильно сказал. Криденс зашевелился, и Грейвсу показалось, что тот придвинулся немного ближе. Впрочем, ему опять могло всего лишь показаться. Он снова погладил Криденса по шее, и на этот раз тот застыл в оцепенении, и тогда Грейвс всё понял. Он опоздал — сколько ни рассуждай о том, как сладка встреча после долгой разлуки, он всё равно опоздал, и совсем другой, пользуясь случаем, протянул руки, куда не следовало.  — Он тоже так делал, да? — спросил он как можно мягче, чтобы не испугать, но ему уже не лежалось на месте — хотелось сделать буйное, страшное, злое, совсем неподобающее аврору из министерства. Нашлось кое-что, скопированное Гриндевальдом плохо, бездарно и бесцельно. И дело было не только в желании отомстить за себя. Грейвс хотел отомстить за то, что Гриндвальд сделал с Криденсом, и это желание жгло его гораздо сильнее, чем злость из-за собственного заточения. Это был новый уровень, какой-то следующий этап. Не то чтобы Грейвс много знал о новых уровнях, которые его ожидали. Одно теперь он мог сказать точно. Персиваль вошёл в чемодан Ньюта, чтобы искупить вину. Он собирался спасти мальчика по имени Криденс от смертельной опасности, загладить таким образом прошлое, задобрить будущее и уйти прочь с чистым сердцем. Ты нужен мне — вот что Грейвс сказал, когда Криденс был одержим обскуром. И не соврал: Криденс нужен был ему как инструмент искупления, попытка исправить оплошность, которая не давала покоя. Но всё изменилось — очень быстро. — Мне начинает казаться, что ты приманил меня тогда, — задумчиво произнёс Персиваль. — Что ты заставил меня прийти. Что ты хотел попросить о помощи. И попытался, сам того не зная. Глаза Криденса округлились. Он отчаянно замотал головой, словно всерьёз испугавшись подобного предположения. — Что вы… Я не мог, я не… — забормотал он и зажмурился, когда Грейвс взъерошил волосы на его затылке. — На самом деле, мог. Я совершенно серьёзен. Ты пока ещё не знаешь своей силы. Я знаю, что Гриндевальд назвал тебя сквибом. Он жестоко ошибся. Как и я. — Криденс слушал, кажется, не дыша, но только от волнения. Как странно, что после всего случившегося то немногое, чего он не боялся — это быть магом. — Конечно, тебя всему нужно будет научить. Грейвс говорил, а про себя продолжал думать, что задуманная шутка могла оказаться вовсе и не шуткой: в самом деле, магический потенциал Криденса был больше, чем казалось на первый взгляд, и на второй, и на все прочие взгляды, и он мог — действительно мог использовать его вслепую. В тот день Персиваль, в общем-то, не собирался тратить время на надоедливых Вторых Салемцев, однако же решил отправиться в самую гущу событий. Глупо ли думать, что Криденс случайно выбрал его? Лучше всего было не думать вовсе. Скорее всего, это был просто плод воображения Грейвса, вовсе не склонного к фантазиям. Но даже так — его оставалось приятно хранить в себе. — Вы сказали… сказали, что меня смогут научить? — взволнованно спросил Криденс. Грейвс нашарил и сжал его ладонь; он до сих пор помнил прикосновение своих пальцев к исцарапанной ладони, протягивавшей ему листовку. Наверное, то воспоминание никогда не сотрётся, но его смогут заменить другие. — Да, но это не будет просто, — Грейвс понемногу начал жалеть, что дал Криденсу слишком много надежды. Но тот продолжил выжидательно ловить каждое слово: да ведь он не привык к лёгкости, никогда и ничего не было для него легко. — Обычно в школах магии дети начинают обучаться не позднее двенадцати лет. — Всё ещё широко распахнутые, глаза Криденса влажно заблестели. Он снова оказался никчёмным, неспособным, упустившим единственный шанс. Персиваль слышал эти мысли как наяву, хоть до Куинни ему было несравнимо далеко. — В этом нет ничего страшного, — торопливо сказал он, совершенно уверенный в своих словах, хотя ещё недавно положение Криденса не давало ему поводов для оптимизма. — Магическое сообщество не бросает тех, кто стал его частью. — Эта, в общем-то, довольно правдивая фраза, вызвала новый укол, заставляя напомнить о том, как Грейвс не обратил внимания на мнимого не-мага только потому, что он был не-магом. Но они ведь уже договорились не вспоминать об этом? Пусть только мысленно, но всё же договорились. — Наверное, в школу тебя уже не зачислят, но всегда можно договориться об… индивидуальном обучении. Есть разные меры. Криденс что-то пробормотал в ответ. Грейвс взглянул на него непонимающе, и Криденс повторил отчётливее: — Если только меня оправдают. — Ерунда, — сказал Грейвс прежде, чем понял, что действительно не задумывался о том, как отнесётся американское магическое сообщество к судьбе Криденса. Но жертв Империуса не судят, что бы они ни творили, а с Криденсом произошло похожее, только гораздо хуже. Поймут ли они? — Не беспокойся об этом. — Дело Грейвса — заставить всех остальных понять. Дело Криденса — медленно приходить в себя. Шаг за шагом, они оба сделают то, что следует. Только будут ли у Персиваля прежние привилегии, прежнее положение, будет ли его мнение иметь прежний вес? — Честно говоря, я и сам не могу перестать думать о своём будущем, — признался он так легко, как никому, включая себя, раньше не признавался. — Но у нас ещё есть небольшой запас времени. Не хочется тратить его впустую, чтобы бесцельно изводиться. Вернёмся ко всему этому… скажем, через несколько дней. Тогда мы решим всё. А сейчас не будем решать ничего. Помедлив, Криденс согласно кивнул. Его глаза отчаянно слипались. — Спи, — сказал Грейвс, и очень скоро Криденс задремал, навалившись на него тяжестью своего тела — если вес его костей, обтянутых кожей, можно было назвать тяжестью. Грейс собирался исправить это в ближайшее время. А пока достаточно было и того, что тело Криденса больше не было ни застывшим в вечном напряжении, ни марионеточно послушным и готовым ко всему; оно просто было живым. Кому я нужен, кто захочет провести со мной даже лишнюю минуту? — Мне и я, — зачем-то вслух произнёс Персиваль; Криденс, кажется, спал крепко и уже не мог его услышать, но в эту минуту не Криденс был тем, кому больше всех нужны были эти слова.