Благие намерения

Люсьен никогда не претендовал на звание пай-мальчика, и отец относился к этому с пониманием: он не повышал голоса, не сажал под домашний арест и вообще санкциям за проступки предпочитал мирные разговоры. Так было всегда. Даже когда Люсьена застукали в кабинете директора с полными карманами игрушек-лизунов, часть из которых уже перекочевала в ящики огромного письменного стола. Дэмиен даже не спросил, зачем. Просто извинился перед директором, пообещал провести серьезную воспитательную беседу и молча пошел к машине. Люсьен плелся за ним, опустив голову как можно ниже, и сама эта тишина, расстроенное лицо отца – все это уже было для него наказанием. И, едва заслышав: «Пожалуйста, не делай так больше», он начал выпаливать извинения, объяснять, что вовсе не хотел причинять ему неудобств, обещать, что этого больше не повторится… Как давно это было? Пять или шесть лет назад? Конечно, многое с тех пор изменилось. Но отец продолжал с той же невозмутимой стойкостью приезжать в школу, извиняться перед учителями, и повторять, что у Люсьена просто сложный период. Просто небольшие трудности в семье. И, сидя у кабинета директора, прижимая руку к гудящим ребрам, Люсьен видел, как наяву: вот-вот в коридоре появится Дэмиен, окинет его взволнованным взглядом, увезет домой… Будет смотреть так, словно он сам виноват во всем. Не те придурки, которых рассмешили подведенные глаза Люсьена. И даже не сам Люсьен, отвечавший на оскорбления колкостями до тех пор, пока его не толкнули на пол и не начали бить. А Дэмиен. Рядом раздалось страдальческое шмыганье. Парень в поношенной оранжевой толстовке то запрокидывал голову назад, то, цедя ругательства сквозь зубы, опускал ее, капая кровью из носа на пол. Ему велели идти в медпункт, но он только пробурчал, что все это фигня, и направился сразу к кабинету директора. Похоже, этот маршрут был для него привычен. Люсьен не был слишком хорош в том, чтобы начинать разговоры. Так что он ограничился тем, что сказал в пространство: «Спасибо», и счел свой социальный долг выполненным. - Ага, - пробурчал незнакомец, пряча руки в карманы. В глубине души Люсьену хотелось спросить, какого черта этот парень вообще полез защищать его. Нападавших было больше, они были сильнее и не существовало ни малейшего шанса изменить ситуацию. Это, в конце концов, никак его не касалось. Но все-таки… Он налетел молча, словно из ниоткуда. Встал между Люсьеном и остальными, сжав руки в кулаки. Начал бить – неумело, не нанося особого ущерба. Над ним смеялись, что-то кричали в лицо, а он с маниакальной настойчивостью размахивал руками. Чуть ли не на голову ниже нападавших, едва ли даже первый год в старшей школе. Только когда на чьем-то кулаке остался смазанный кровавый след и обидчики, почуяв, что дело вышло из-под контроля, отступили, он прислонился к шкафчику, зажимая кровоточащий нос. Посмотрел на все еще лежавшего у стенки Люсьена… Именно в таком виде их застал наконец-то появившийся в коридоре учитель. И именно поэтому они оба сидели сейчас перед дверью в кабинет директора. Старая, как мир, история. - Эрнест Хемингуэй! Что ты натворил на этот раз? – мистер Вега наклонился к парню в толстовке и почти мгновенно сменил тон, видимо, заметив опухший нос и кровавые следы, - Ты уже был у медсестры? От дальнейшего разговора Люсьена отвлекло появление отца. Дэмиен стремительно прошествовал по коридору. Плащ за его спиной развевался, словно красно-черный флаг неизвестной страны. - Люсьен, - обеспокоенно начал он, - Ты в порядке? Зачатки семейной идиллии нарушила секретарша, пригласившая всех к директору. Люсьен точно знал, что будет молчать. За словами о нападении последуют поиски обидчиков, а от клейма стукача избавится почти невозможно. Не стоило временное отстранение пары кретинов моментального уничтожения своей репутации, тем более в новой школе. Вот только еще был Эрнест. Директор – мужчина средних лет, устало осмотрел собравшихся. Люсьен вдруг задумался, каково это – чуть ли не каждый день проводить воспитательные беседы с подростками, и мысленно поклялся никогда не связываться ни с руководством учебным заведением, ни с преподаванием. Когда с формальностями было покончено, прозвучал тот самый вопрос, с которого начинались неприятности: - Люсьен, Эрнест, вы нам не расскажете, что произошло? Молчание. - Мы просто хотим во всем разобраться. Тишина. - Если вы продолжите меня игнорировать, придется задуматься о направлении вас к психологу или даже временном отстранении. Люсьен не поднимал взгляда, чтобы не увидеть выражения лиц собравшихся. Особенно отца. - Ну что же, - начал директор, потянувшись за каким-то бланком… - Боевые искусства. Все обернулись к Эрнесту. Люсьен почувствовал, как оттачиваемое годами выражение хронического недовольства на лице сменяется удивлением. - Что ты имеешь в виду? – уточнил, часто моргая, мистер Вега. - Как в фильме. Мы просто хотели попробовать. Ну, знаете, - тут голос Эрнеста резко скакнул вверх, - по-дружески? - Вы… пытались побить друг друга… как в фильме? По-дружески??? – такого неприкрытого недоумения Люсьен не слышал в голосе отца, кажется, годами. Ситуация выходила из-под контроля. Надо было предпринять что-то, желательно, срочно. - Он имеет в виду, что мы пытались повторить некоторые из приемов, увиденных в кино, друг на друге. Из любопытства. Мы друзья, ага. Друзья так делают. Особенно, когда один из них не слишком умный. Директор закрыл лицо руками и устало вздохнул: - Вы же понимаете, что если не расскажете правду, то мы никак не сможем исправить ситуацию, и обидчики останутся безнаказанными? - Нет никаких обидчиков. Просто слишком много кино и здоровое любопытство, - Люсьен вдруг почувствовал воодушевление. Все это было странно и… определенно, весело. Дело ограничилось выговором. Конечно, никто не поверил версии про «боевые искусства», но Эрнест с Люсьеном отстаивали ее до победного конца. Дэмиен не стал требовать правды – он и сам все понимал. Старшая школа – отстой, количество действующих в ней негласных правил просто абсурдно, и с этим фактом предстояло жить каждому подростку. Уже по пути домой, не отрывая взгляда от дороги, он сказал: «Я рад, что ты заводишь друзей». Люсьен улыбнулся, кажется, впервые настолько искренне со времени переезда, и ответил: «Спасибо, пап».