Без свидетелей

В студенческой библиотеке настолько тихо, что можно услышать, как делятся клетки. Это, без преувеличения, нервирует. И Юре кажется, что он едет крышей от такой звенящей тишины. Помещение немного старинное, мрачное, с деревянными столами, черными лампами, пахнущее пылью и страницами древних книг. И если бы разбавить этот приторный запах черным кофе и вкусом мятных леденцов, то можно было бы насладиться моментом и атмосферой. Но нет. Слишком угнетает и не дает расслабиться. Была бы его воля, Плисецкий бы вообще здесь не появлялся, но есть одна причина. Очень красивая, сексуальная причина с раскосыми глазами, острыми скулами и мягкими губами, смотрящая таким взглядом, что хочется отдаться прямо здесь и сейчас на этом деревянном столе, скинув резким движением все книги на пол. И так самозабвенно стонать, прорезая криками застоявшуюся тишину. Устроить бунт, протест, переворот. Желание кипит внутри, разливаясь по венам кипятком, заставляет изнемогать, закусывать нижнюю губу и заламывать пальцы, чтобы, не дай Бог, не сорваться и не распустить руки. Пошло оно все к херам. Хочется. Очень сильно хочется распустить руки, но строптивый казах не разрешает, скалится и смотрит равнодушно. Не подпускает, и это еще больше подстегивает на действия, но без разрешения он не станет этого делать. Юра не совсем уж отбитый, чтобы насильно принуждать, заставлять. Все должно быть по обоюдному согласию, когда оба этого хотят. Вот где истинное наслаждение. Писк телефона прорезает тишину, и Плисецкий вздрагивает, смаргивая наваждение. Присутствующие в помещении студенты разом начинают шикать, приходится сделать титаническое усилие над собой, чтобы не показать им всем средний палец. Ебануться можно в такой тишине. Прекрати. Юра скользит взглядом по коротенькому слову и губы непроизвольно разъезжаются в довольной полуулыбке, переводит взгляд на человека, сидящего в трех столах от него. Отабек заинтересованно читает какую-то книгу, потирая большим пальцем нижнюю губу, словно не он только что прислал сообщение. Пальцы сами печатают вопрос и отправляют. Что прекратить? Ответ приходит молниеносно. Домогаться меня. Я сижу в пяти метрах от тебя, как я могу тебя домогаться? Твой взгляд говорит сам за себя. Это напрягает. Все еще не понимаю. Алтын не двигается, склонившись над книгой. Где он прячет телефон интересно? Юра засматривается, цепляясь взглядом за спутавшиеся черные волосы и бритые виски. Было бы идеально сгрести их в кулак и запрокинуть голову назад, чтобы была возможность провести языком по вкусно пахнущей шее. Сдержать стон приходится с трудом. Ты пожираешь меня глазами, я чувствую это кожей. Опять. Прекрати. Я буду это делать, потому что ты провоцируешь меня. Я не провоцирую. Отабек облизывает пальцы и перелистывает страницу с тихим шелестом, продолжая впитывать добываемую им информацию с таким интересом, что на этом Плисецкого клинит. Ну как такое вообще возможно? Так эротично читать, нужно запретить законом. Да как же. Я читаю учебник по истории искусств в библиотеке, в этом нет ничего провокационного. А закусываешь губу и облизываешь пальцы ты ну очень двусмысленно. Это заводит. Я очень хочу тебя. Отсюда видно, как острые скулы и линия подбородка становятся резкими, словно с усилием стиснули зубы. Юрий Плисецкий, сейчас же прекратите. И тут они сталкиваются взглядами. Угольные с металлическим блеском, пригвождающие к полу, и зеленые, с ведьминым огнем в середине у самого зрачка. Без преувеличений, вселенная просто взорвалась, не вынесла такого томительного, жаркого напряжения. Воскликнула «заебали!» и столкнула их лбами. А то что? Ты отшлепаешь меня? Так я не против. Пойдем в самый дальний уголок, и ты исхлещешь меня у пыльного стеллажа с книгами, за который я буду хвататься руками. А потом развернешь меня, прижмешь к уже натерпевшемуся стеллажу спиной и так самозабвенно, сильно отлюбишь прямо на глазах у великих писателей, что будут стыдливо смотреть на нас с портретов. Ты будешь сжимать мои бедра и затыкать рот поцелуем, потому что стонать я буду громко и просить сильнее, глубже. Ты повинуешься, зарычишь, укусишь в шею и от толчков попадают с глухим стуком невероятные произведения поэтов 19 века. Мы заляпаем твою футболку, я буду просить прощения стоя на коленях и уже тогда будет твоя очередь судорожно сжимать пыльные полки и втягивать воздух через нос, помня, что нас могут услышать. Я знаю, что ты хочешь этого, и я совсем не против. Так почему же ты играешь недотрогу? Юра на секунду поднимает глаза от экрана, чтобы увидеть реакцию на дело рук своих. Постой, ты что покраснел? Не прячь глаза, дорогой. Посмотри на меня. Вот так. На самом деле во взгляде раскосых глаз больше злости, чем желания, и Юра запоздало понимает, что пиздец как перегнул палку. Это уже слишком. Я расскажу тебе дальнейшее развитие событий. Ты залезешь ко мне в штаны, поиграешься и выкинешь, как использованный презерватив в мусорное ведро. Потом на твоем пути попадется очередной лакомый кусочек, и ты так же будешь его домогаться, а я останусь очередной галочкой в списке твоих секс-достижений, использованный и униженный. Я возненавижу тебя окончательно и буду вынашивать в себя кровавый план мести. Я не сопляк, Юра, у меня есть чувства и эмоции, и я вполне способен на страшные вещи. Поэтому, остановись пока не поздно, я же вижу, что под всей этой маской скрывается нормальный пацан, который в состоянии наладить контакт с человеком, которому ты нравишься. В очередной раз за сегодня Плисецкий не верит своим глазам, буквам, телефону. Вселенная что, передумала и сжалилась над ним? Устала смотреть на всю херню, что он творит, и решила дать шанс такому клиническому идиоту. И что это значит? Я даю тебе шанс подкатить ко мне без всякой пошлятины. Вот вселенная точно сжалилась. Ничего себе. Я хоть и застенчивый, но яйца у меня есть. И я хорошо разбираюсь в людях, поэтому завязывай строить из себя мудака и иди сюда, я объясню тебе принципы человеческих взаимоотношений. Плисецкий пару раз перечитывает сообщение, моргает, а предложения никуда не деваются. Они реальны, это не воображение воспаленного мозга. Юр, рот закрой и иди ко мне. Плисецкий сгребает свои вещи в кучу и медленно идет к столу, где расположился Алтын. Кажется, все присутствующие студенты в библиотеке обернулась на них и наблюдают, как за животными в зоопарке. Еще бы. Полгода Юра недвусмысленно, на глазах у всех, пытался разложить Отабека, а тот в свою очередь динамил его по-крупному, не выражая и капли интереса. И тут на тебе, снизошел. Земля разверзлась, Боги в нокауте. — Я точно не сплю? — от былой дерзости Юры не осталось и следа. Немудрено, когда в один прекрасный день человек, на которого у тебя стоит долго и крепко, открывает железный занавес и разрешает подойти настолько близко, что можно почувствовать запах кожи. — Если будешь приставать, я вмажу тебе так, что встать не сможешь. Юра поднимает ладони к верху, давая безмолвное обещание держать руки при себе. Вблизи у Алтына безумно длинные ресницы и глаза, с практически черной радужкой, съедающей зрачок, крохотная родинка над верхней губой и безумно бархатная карамельная кожа. Это пиздец, товарищи. Чтобы не поехать крышей и не наплевать на обещание, придется приложить просто титанические усилия. Плисецкий пропал окончательно и бесповоротно. Смачно выругавшись, Юра берет стул и садится за стол подальше от Отабека, чтобы не было соблазна.