***
— Баян чинсан, Баян чинсан, ханьские пленные сектанты устроили беспорядок! — сложив ладони в приветственном жесте, отрапортовал командир малого отряда. Баян сильнее сжал рукоятку меча и покачал головой. — Да что вы за солдаты, если не можете навести порядок среди неверных? А, командир Чагатай? — Баяну эта ситуация порядком надоела, уже не в первый раз китайские пленники доставляют им немало неприятностей, и не в первый раз солдаты не могут их угомонить, — И вы ещё смеете называть себя достойными преемниками армии Великого хана Чингисхана? — как только уровень кровяного давления в организме Баяна начал подниматься, мужчина завершил свои гневные речи. — Дядя, прошу тебя успокоиться, или новый приступ не заставит нас ожидать. Я предполагаю, беспорядок устроили пленники из недавно покорённого монастыря? — в разговор вмешался племянник Баяна, второй генерал, Тал Тал. — Господин Тогто абсолютно прав. Они не только не повинуются приказам, но и начинают читать вслух запрещённые империей Юань тексты-учения основателя секты. Даже многочисленные удары плетью не могут усмирить их пыл. Мы слишком долго церемонимся с ними! Если вы пожелаете, я отдам приказ умертвить неверных. Баян, особо не задумываясь над этим, разглядывая украшенные драгоценными камнями ножны, принял решение: — Исполняй. Получив согласие, мужчина стремительным шагом покинул юрту, направившись в сторону огромной колонны измученных, но на редкость строптивых пленников. Раскрытая ладонь командира взмыла вверх. Солдаты обнажили мечи и моментально приставили их к сектантам. Миг. Хлынул сильнейший ливень. Он хлестал по пыльной из-за жары тропе и растоптанной копытами лошадей траве, превращаясь в маленькие беспорядочные ручейки. Хоть воины Юань и изумились, но самосуд уже ничем не остановить. — Это Светлейший посылает нам, многострадальному народу Хань, благодать! Он услышал наши молитвы, услышал! — молния яркой кривой линией прошлась по небу, — наш Великий Учитель послал нам на нашу грешную и грязную землю своих просветлённых великими знаниями учеников. Мы молились ему и днём, и ночью! Да здравствует Светлейший! — это было последнее, что успел сказать старик перед смертью. — Да избавит он нас от монгольской напасти! Да будьте вы прокляты! — Да продолжим его дело во имя общего блага! Один за одним, словно домино, на землю падали окровавленные тела. — Тьфу, так они ещё и припадочные! — взревел Баян. Тал Тал, нахмурившись, посмотрел на слишком враждебно настроенного дядю. Когда мимолётный гнев отступил, он на долю секунды изумился: «Так яростно защищать свою веру, даже зная что падёшь от этого. Похвально». Тал Тал, как учёный муж, всегда восхищался теми, кто отдал себя полностью наукам, искусству и религии. В сегодняшней ситуации этими людьми оказались старики-сектанты. Его же дядя, прославленный среди меркитов да и монголов генерал, совсем отличался от племянника. Всё, что связано с высоким миром искусства и прочей, как любит выражаться сам Баян, философской дребеденью, было очень далёким от него. Человек войны и действий, так сказать. — Оставьте тела здесь. Голодному зверью они будут гораздо нужнее, — переступая через колонну трупов, заключил Баян. — Дядя, постойте!..***
Лес. Погоня за сбежавшими невольницами, возглавляемая сыновьями канцлера Эль-Тэмура, Тан Ки Ши и Талахаем. — Чёртов корёсский принц осмелился их выпустить! — Тан Ки Ши никак не мог успокоиться, — не жалейте стрел, убейте всех этих сучек! Страшная картина: бездыханные тела, девушки и уже женщины-матери вместе с детьми (люди, отправляющие такие караваны с «данью» и ими, уже родившими, не брезгуют), перепачканные своей и чужой кровью, пытались увернуться от свистящих в воздухе стрел. — Ня-ян, солнышко, мама с тобой, мама защити-ит! Ты только крепче держи мою руку-у, крепче-е… — Кьюнг-Сун тяжело дышала, слёзы лились беспорядочными ручьями по исхудавшему лицу, силы постепенно покидали её: «Прости меня, милая, что обрекла тебя на эти муки и унижения, прости, прости дуру-мать» Кьюнг-Сун хоть и была довольно глупой особой, но смогла стать любимой наложницей известного в Корё генерала, Ки Чао. Ох, если бы не её природная дурость и неуверенность в себе, Чао после рождения ребёнка повысил бы девушку до статуса первой жены семьи Ки. Но нет: Кьюнг-Сун, вместо того, чтобы счастливо проживать счастливые года в качестве главной женщины в поместье, решила сбежать, считая себя очень тяжким грузом для генерала, даже не догадываясь о собственной беременности. Да, пускай она обрекла своё дитя на явно неудачную судьбу, но зато не обременила мужа. По ней действительно плачет звание величайшей дуры из всех возможных дур. Единственная радость — хоть сама это поняла. Но слишком поздно: когда стала частью дани для Юаньской империи. За этот период времени женщина успела действительно постареть. От былой красоты и следа не осталось: проглядывающие на лбу и не только морщинки, опухшие, потерявшие игривый огонёк глаза, различные порезы и синяки. «Что ты сделала с собой, Кьюнг-Сун, что ты натворила?!» — Мамо-очка! — завизжала маленькая девочка, как бы предупреждая женщину. Кьюнг-Сун пронзила сильная боль в области спины. На ткани старенького и застированного ханбока выступило свежее алое пятно. Стрела генерала Тан Ки Ши попала в цель. Пройдя пару шагов наперекор боли, женщина всё-таки упала. С обветренных губ сорвался болезненный хрип, из уголков глаз снова потекли солёные ручьи слёз. «Ня-ян, милая, прости-и…» Тан Ки Ши было необычайно радостно видеть эту сцену. Он, великолепный генерал, сын Эль-Тэмура, расправляется с корёсским отребьем. «Упиваться слезами вражеского народа — лучшая награда для достойного воина», — именно такое мнение вдалбливал ему отец с малых лет. Генерал вновь направил арбалет в сторону матери и дочери. Ни жалости, ни сожаления не почувствовала маленькая Нян во взгляде незнакомого мужчины. Больше нет сил плакать, оставалось только вздрагивать в беззвучной истерике. Да и что могла сделать маленькая соплячка, от роду которой отсчитано лет десять, против взрослого, вооружённого до зубов человека? Взирая на беспомощность ребёнка, мужчина лишь только громко рассмеялся. Особо не прицеливаясь, Тан Ки Ши снова выстрелил в Кьюнг-Сун. Ки Нян тщетно пыталась хотя бы приподнять раненую мать, но терпела лишь неудачи. Наконец, девочка, обессилев, упала на колени. Генерала, явно, ещё больше стала забавлять эта сцена: «Великий Будда, да чего же глупое и безнадёжное создание! И это жалкое и не имеющее какой-либо красоты отребье должно было выступать в роли наложницы?» И снова выстрел. Ки Нян явно была готова к этому. В ожидании, зажмурив глаза и сжав стремительно холодеющую руку матери, девочка стала молиться. Но ничего не почувствовала. Вместо того, чтобы упасть замертво, Ки Нян всё так же стояла на коленях. Девочка ужаснулась: Кьюнг-Сун, обняв дорогую дочурку, соприкоснула их лбы, вновь вскрикивая от боли. — Мамочка-а-а! — взвыла девочка. Кьюнг-Сун внимательно, с болезненной улыбкой посмотрела на своего ребёнка. — Только не ты, Нян, только не моя девочка, не сегодня, — шёпотом, одними губами произнесла женщина. И тут же снова упала, прокатившись вместе с дочерью с довольно высокой возвышенности вниз, к берегу бурной и холодной реки. Тан Ки Ши опешил: всё произошло слишком быстро. Так и не сумев прикончить маленькую соплячку, он понадеялся, что мать с дочерью упали с действительно внушающей высоты, и решил вернуться к остальным. А в это время, на берегу реки, Кьюнг-Сун, пока ещё имея возможность говорить, взяла девочку за руки: — Нян, милая, ты прекрасно понимаешь, что долго я не протяну-у. Пока язык ещё не отнялся, я хочу рассказать тебе-е что-то очень важное, г-хех, — женщина снова захлёбывалась в собственной крови, — хоть это мои последние часы жизни, ты не останешься одна-а. Ведь… Ведь у тебя есть оте-ец, живой и здоровый отец. Постарайся добраться до Кэгёна… Найди мужчину с фамилией Ки и покажи ему это, — Кьюнг-Сун достала из пояса серебряное, но потемневшее от времени кольцо, - и покажи ему это. Ки Чао, милый Чао, должен вспомни-ить. Долже-е-ен! — лицо рабыни становилось всё бледнее и бледнее. — Мама-а-а, — на большее, кроме как снова зареветь, Нян не была способна. — Я люблю тебя, солнышко… — мать девочки снова закашляла, но куда сильнее и протяжнее, чем в предыдущий раз и… резко замолкла. Ки Нян уже не могла больше плакать. Ей оставалось лишь пустым взглядом смотреть в сторону умершей матери. Еле-еле приподнявшись, она положила свою ладонь на лицо матери и прикрыла веки. Сложив ладони в молитвенном жесте, Нян одними губами пролепетала одну единственную заученную наизусть сутру. Девочке стало тошно и противно от своей беспомощности: она не только не сможет сжечь ритуальные купюры для достойной жизни матери в ином мире, но и даже провести похороны. «Ах, если бы здесь была хотя бы бабушка Сун… Я совсем одна.» После чтения молитвы, Ки Нян попыталась подняться с земли, но потерпела неудачу; ступни горели, ноги словно вата, создавалось впечатление, что они даже слегка дрожали. Единственное что оставалось делать беглянке, так это позвать на помощь. Надежды на это нет, но грех не попробовать. — Помогите! — в горле пересохло, голос охрип, веки постепенно, против воли, смыкались. Тело не слушалось. «Великий Будда, помоги мне-е…» — разум девочки постепенно проваливался в неприглядную темноту. Она отключилась, упав с колен рядом с телом матери. Сколько она так находилась в небытие, неизвестно. Тридцать минут, один час, а может всю ночь? Также неизвестно. Возможно, если бы не таинственные и громкие голоса, доносящиеся издалека, девочка так бы и пролежала на сырой земле в отключке. Полностью отойти от сонного состояния не получилось, но некая осознанность реальности присутствовала. «Неужели нас заметили?» — Смотри, там женщина с ребёнком! Давай быстрее! И снова пошёл ливень.***
— Сан Хи, принеси мазь в селадоновой посуде на третьей полке, — распорядился мужчина лет сорока, одетый в светло-зелёные турумаги и паджи. — Да, учитель Гу, сейчас принесу, - девчонка удалилась из комнаты. Комната, которая служила местом осмотра больных, была светлой и просторной, в воздухе которой витали различные запахи лекарственных трав и мазей. Около небольшого открытого чхан располагалась ложе для пациентов, которое сейчас было занято корчущимся от боли юношей. В комнату, словно сильный порыв ветра, вновь ворвалась светловолосая девочка-сэму, ученица лекаря Гу. Чуть не споткнувшись о порог из-за длиной, но довольно красивой синей чхимы, Сан Хи всё-таки принесла мазь. — Да где тебя носит, маленькая кумихо?! Поди, неженка-принцесса сейчас окочурится! Не хватало мне тут ещё и мертвецов! — всё сокрушался мужчина, сузив опасно сверкающие глаза. — Зато, он будет самым красивым трупом за всю вашу карьеру, великоуважаемый учитель Гу, — хихикнула девчонка. — Э-эй! — юноша попытался сделать вид глубокой обиды да никак не получалось. Переведя внимание на лекаря, больной, нахмурив густые брови, пробурчал: — А ты, великий и неподражаемый господин Гу, будь хоть чуточку нежнее, твоим больным и кричать не пришлось бы… А-а-а-ах! — лекарь нанёс мазь, сию секунду же туго замотав рану повязкой. — Всё, свободен, принцесса. Быстро поднявшись, паренёк собрался кинуть на маленький столик несколько серебряных монет, но был остановлен: — Только попробуй, — снова сузив глаза в две тоненькие полоски, шикнул Гу, — у своих плату не беру, когда ты это уже запомнишь, чёртов прохвост! Юноша закатил глаза. Как же его порой раздражало поведения лекаря! — Любой труд должен оплачиваться, не забывай этого. Не боишься, что на шею сяду? — Будешь много болтать или начнёшь наглеть — тебе придётся лечить другую свою конечность, покалеченную мною за твой длинный язык, втридорога. Устроит? — заговорщески потерел ладони Гу. Паренёк и лекарь так бы и продолжили словесную перепалку, но были вынуждены прервать действо из-за громкого грохота. Сан Хи снова пронеслась галопом по комнате, собирая все баночки и селадоновые посуды, и смачно грохнулась у входа. — Ой, — виновато протянула сэму, — аджосси, а можно Мин Со останется у нас, дождь собирается, — Сан Хи плавно перевела тему, потирая ушибленное место. — Пусть, — без каких-либо эмоций, подняв ладонь вверх, ответил Гу, — подготовь новые мази и поставь их ко мне на стол. После, попроси кухарку приготовить ккэёт и ссарёт, я проголодался, да и горе-принцессу кормить же чем-то надо. — Угу. Сан Хи, быстренько закрыв за собой чунмун, выбежала в тхвинмару, а оттуда — в ттыль, дабы оценить состояние погоды и вернуться к своим обязанностям. Девочка, удостоверившись в плохом состоянии погоды и понаблюдав за цветами и кустарничками чубушника на маленькой клумбе, уже хотела уйти, но резкая брань явно незнакомого голоса неподалеку, у чансына, не давало Сан Хи покоя. Хоть и у учителя Гу всегда было много больных, они никогда не заявлялись в эту часть двора. Это очень насторожило юную ученицу. Спустя некоторое время вновь послышалась ругань, и тогда Сан Хи решила подойти поближе к источнику звука. Увиденное её никак не обрадовало, как и незваного гостя, который смог лишь издать короткое, взявшись за голову обеими руками: - Вот дерьмо! И снова зарядил ливень.***
Рубрика "Пополняем словарный запас" )) Ричинбал — младший брат Тогона, сын Бабуш-хатун и хана Хошилы. Хань — самоназвание китайского народа. Тогто — историческое имя Тал Тала. Кьюнг-Сун — учитывая тот факт, что история не сохранила настоящего имени матери будущей императрицы, я решила дать ей имя Кьюнг-Сун. Ханбалык — одно из названий столицы Юань (Все три варианта: Ханбалык, Дайду, Даду.) Мерктиты — монгольское племя, вошедшее в империю Чингисхана в начале XIII века. Населяли юго-западное Забайкалье (юг современной Республики Бурятия России). Кэгён — столица королевства Корё. Селадоновая посуда — особый тип глазури, а также специфический бледно-серовато-зеленоватый оттенок зелёного цвета, который также называют селадоном. Турумаги — как женский, так и мужской халат. Его носили в холодное время как повседневную и церемониальную одежду. Паджи — свободные мешковатые штаны, входящие в мужской ханбок. Чхима — широкая длинная юбка, входящая в женский ханбок. Кумихо — аналогичное японскому "кицунэ"; существо из корейской мифологии, представляющее собой женщину-оборотня, способную превращаться в лису с девятью хвостами. Также может выступать в роли ругательства. Сэму — аналогичное русскому "татары" со стороны азиатов. Или же люди с разноцветными глазами. Аджосси - уважительное обращение младшего к старшему. Ккэёт — ёт, покрытый кунжутом; разновидность хангва, корейских традиционных сладостей. Ссарёт — аналогичное ккэёт, только приготовлено из риса. Тхвинмару — веранды тхвинмару выполняли роль промежуточного пространства между внутренней и внешней частью здания. Обычно их устраивали около комнат, расположенных с переднего или заднего края здания. Они представляли собой пути, по которым можно было перемещаться между комнатами и залом «тэчхон мару». Ттыль — это пустое пространство, которое оставляли спереди или позади дома, а также с правой или с левой стороны. В этом свободном пространстве хозяин дома мог выращивать цветы или деревья, а также мог использовать эту территорию под огород. Чхан — окно, изготавливаемое из нескольких тончайших слоёв традиционной корейской бумаги. Чунмун — промежуточная дверь в традиционном доме-ханоке. Чансын — молитвенный столб.