***
С западной стороны, через открытые с расписными рамами чхан, был виден красивый прудик с лотосами и великое множество самых разных кустов и цветов: чубушник, омиджа, гортензии, лилии, астры… В глазах Ассоль от такого количества всего яркого и цветастого начало пестрить. Закат в сочетании красивого сада был довольно красив и вроде бы, романтичным. Во дворе дул лёгкий ветерок, в то время, как в комнате стояла страшная духота от которой девушке некуда было деться. Вдоволь налюбовавшись изобилием цветов через широкое окно, Авидзба медленно перекатилась на другой бок, прикрыв глаза. Снова спать она не собиралась, ибо слушать сплетни служанок, которые обычно собирались у мадан, было куда интереснее. Ассоль, зарывшись в кучку подушек-пегя, раскинула руки и ноги. Позже, покрутив головой, начала в который раз рассматривать комнату. Так называемая кхан была абсолютно такой же, как и в исторических дорамах, кои она успела посмотреть ещё в прошлой жизни вместе с племянницей. Рядом с её буковой кроватью стоял низкий деревянный стол, по описаниям служанок сделанный из довольно дорогостоящей древесины, как и большая часть интерьера. — Хорошо мужичок живёт, хорошо… Денежки явно есть, хорошие связи, холост, довольно молод и симпатичен для сорока лет. Неплохо Верка обустроилась. А что? Он, известный лекарь Гу Чен, — одинокий мужчина, который пытался найти покой и расслабление у очередной опытной и пышногрудой кисэн, но никак не получалось. И тут, на невольничьем рынке он встретил её, бедную и измученную тяжбами жизни девочку-славянку, что так сильно запала ему в душу, — Ассоль театрально и протяжно-мечтательно вздохнула, — Гу Чен приютил девчонку у себя, не в силах терпеть грязных взглядов, обращённых на столь юное тело. С тех пор утекло много воды, а волнующие изгибы тела ученицы всё никак не давали покоя мужчине, заставляя подавлять столь запретное желание… И вот, милой сердцу славянке исполнилось, — тут Ассоль запнулась, примерно прикидывая возраст Веры, — пятнадцать лет, и он, не в силах усмирить свой жаркий пыл истинного самца, заявился к ней в комнату поздно ночью. Гу Чен стал рассказывать пламенные речи о своей запретной и страстной любви к ней. Мужчина и не надеялся на взаимность, но девчушка в порыве чувств заткнула ему рот пламенным поцелуем. Руки Гу буквально бродили по изгибам юного тела, он явно желал большего… А дальше… — Сэму, ты самая настоящая бесстыдница! — завопила служанка А в розовом ханбоке (Ассоль, дабы упростить себе учесть, решила называть их буквами или по цветам ханбоков), сменив цветы в вазе, — сразу видно — распутная девка-сэму! — Пабо-сэму ты, Хан Ыль, не у себя эти истории рассказывать надо, а у господина! Господин Гу такие богатства тратит на книги с подобным содержанием! Ты могла бы получать неплохое жалование за одни лишь сказы. — служанка Б, хихикая, небольно толкнула локтём в бок бывшего полковника. Завершив все свои дела, а комнате, служанки поспешили удалиться в сторону центра всех сплетен работников поместья — мадан. Ассоль же оставалось слушать всякие нелепости, смешные истории о господине-который-вечно-пропадает-в-публичном-доме и просто бытовые разговоры. Занятие так себе, но более достойное времяпровождение за эти три месяца Авидзба пока себе не нашла. Единственное, что хорошо, Ассоль успела «прощупать почву» ситуации: разузнать где она, конкретно — эпоха Корё по корейской истории. На родине, как выразилась Ассоль, «голубых мальчиков с обтягивающими джинсами и глупыми песнями». Но удача, к счастью, была явно на стороне женщин — и Ассоль, и Веру занесло к богатенькому мужчине, который удобно пристроился в столице Корё, Кэгёне, при звании придворного лекаря. «Вроде пару сот лет назад нормальными были мужичками… И как только Светка-племянница на них запала?..» — задумавшись, Ассоль снова зарылась в подушках-пегя. Вынырнув из своего «убежища», Авидзба уже в сотый раз обратила свой взор на потолок, а далее — на расписные мунчханхочжи, снова переваривая недавно полученную информацию. Всё произошедшее никак не давало покоя женщине, даже скорее — пугало. Пугала неизвестность, неожиданность. Она раскинула руки и ноги и лежала без движения с пустым выражением на лице. Ассоль ощущала в себе некую безжизненность, с самого своего появления в этой эпохе. Её раздражало всё: и ваза, и неудобства, противные наряды, и собственная естественная полнота. Она никак не могла смириться с тем, что её спортивного тела больше не было. Она не могла осилить и половины всех тех нормативов и физических нагрузок, что каждый день выполняла в прошлой жизни. А хотя, в этом даже был и маленький плюс. Лёгкая полнота была явным фетишем мужчин этих времён и Ассоль это даже польстило. Из-за истории, придуманной Верой, её постоянно жалели, но комфортнее всего она чувствовала себя, когда в комнате абсолютно никого не было. Оставаться спокойной внешне, и мило беседовать с чужими ей людьми, когда Ассоль на самом деле напугана, было весьма трудоёмкой задачей. Одиночество было неким спасением, отдушиной, для Ассоль. Когда она была одна в комнате, она могла делать всё, что ей вздумается. Если ей хотелось попрыгать — она прыгала, если она хотела поговорить — говорила только с Верой или, в случае её отъездов с господином лечить какого-нибудь старого богатого вельможу, говорила сама с собой. Кроме того, в одиночестве было неожиданно легче оправиться от шока после путешествия во времени, а разговоры с самим собой помогали оставаться в здравом уме. Также, Авидзба была благодарна судьбе за то, что свела её с Верой. Если бы не эта малолетняя лекарка (кстати говоря, их связывало одно поприще — военное, только вот Вера была военным врачом), она бы уже давно свихнулась и наложила на себя руки. Именно Вера постоянно вдалбливала ей в голову то, что нельзя терять такую возможность провести новую и, возможно, лучшую жизнь, без боёв, травм и потерей боевых товарищей. Прожить в этой эпохе спокойную и размеренную жизнь в роли прислужницы, в ближайшем будущем, возможно, высоко ранга, у богатого господина и не знать горестей. Не строить планы различных операций, не вытаскивать своих товарищей из эпицентра сражений, не будить басом новобранцев и не пить чачу тёплым вечером в квартире с братом в родном Сухуме. Не увидеть больше племянницу, что стала ей дочерью. Забыть противного Николая, который загадил лучшие, но в тоже время и худшие годы её жизни. Забыть это всё и смириться? Это и отличало Ассоль от Веры. Калинина смогла отпустить своё прошло и начать жизнь заново, с чистого листа. Но Авидзба не смогла и никогда не сможет отпустить тех, кто был ей дорог, забыть всё, будто наваждение. — Хочу домо-о-ой, — подушка-пегя полетела в стену, — домой, домой, отправь меня, неведомая хрень, домо-о-ой. Когда эта чёртова Вера вернётся? Я скоро подохну от сказочек-сплетен «кто-с-кем-переспал»! Ещё немного поругавшись про себя, Ассоль всё-таки немного успокоилась. Выпустив пар, ей действительно полегчало. Главное — она не какая-нибудь девка в публичном доме, не голодная крестьянинка, которой придется в конечном итоге продать саму себя, а служанка у состоятельного человека, что имеет очень хорошие связи. Она накормлена и напоена, ей есть с кем поговорить, с кем быть товарищем. У неё есть Вера и та маленькая девочка (Только вот беда: у Ассоль память плоха на азиатские имена, поэтому «маленькая девочка»). У неё здесь будет стоящая жизнь. Но, если Ассоль так и продолжит мертвой хваткой цепляться за прозрачное прошлое, это всего может и не стать.***
Кэгён, поместье лекаря-эксцентрика Гу.
Январь-месяц. В поместье лекаря Гу творилась неразбериха и суета — подготовка к Соллалю. Слуги сновали туда-сюда, меняя расположения предметов интерьера, со двора заносили новые лакированные столики из бука, различные сундуки с подарками ближнему окружению и королевской семье. Как-никак, Гу Чен — королевский лекарь, имел и имеет явную благосклонность короля Корё, Чхунсук-вана, и его горячо любимой жены, матери наследного принца Ван Ю, королевы Конъвонванху. И поэтому, к этой ситуации господин Чен отнёсся крайне серьёзно и творчески — благодаря своим связям с купцами и давнему другу, также, как и он, лекарю-эксцентрику из далёких Персидских земель, он смог раздобыть вещицы, которые точно вызовут восторг и изумление как и у женской, так и у мужской половины королевской семьи. Для четырёх королевских супруг: ярко-красные румяна, черные, словно уголёк, порошки для бровей, порошки-тени для век, два рулона персидской парчи, топазовые «пальцы Будды», пару коралловых Бисе, твиккоджи, инкрустированные драгоценными камнями, изысканные ттольчам и, конечно же, набор из восьми золотых браслетов ручной работы персидских мастеров. Для наложниц: нефритовые браслеты разных цветов, пичви квиигэ твиккоджи, восемь рулонов розового шёлка и лёгкие румяна. Мужчинам же достались кинжалы с серебряной гравировкой и инкрустированной каменьями и дымчатым нефритом рукоятью; халаты с изображением животных и цветов, приносящих удачу: феникс среди пионов — для наследного принца; дракон среди хризантем — для короля; черепаха у астр — сыновьям наложниц. Гу Чен распирала гордость — он единственный, кто в состоянии преподносить подобные дары, и кто максимально приближён к семье короля. Но за что ещё больше лекарь испытывал гордость, так это за свою ученицу-сэму, Сан Хи. Эта девчушка принимала активное участие в выборе этих даров. Мужчина доверял ей словно родному человеку. Девчонка также поражала мужчину своими познаниями во врачевании и фармакогнозии. Движения Сан Хи всегда были уверенными и плавными, будто она занималась этим делом всю свою жизнь. «Хоть и дева, а глаза так и искрятся умом и сообразительностью… Была бы ещё более по-смелее, и всё тогда бы было славно!» Сначала он был категорически против этой затеи; где это видано, что бы дева врачеванию училась? Да, пусть будет повитухой, молитвы читать да детей пеленать, но не лекарем. Но, посмотрев на эту ситуацию с другой стороны, Гу захватил азарт. А вдруг получится? Его с самого начала заинтриговали рассказы девочки о славянской медицине. Ему не терпелось разузнать об этом по-подробнее, и они заключили взаимовыгодную сделку. Сан Хи рассказывает секреты её отечественной медицины, а он берёт Веру на обучение и помогает совершенствоваться. Ни больше, ни меньше. Равноценный обмен. И всё же, как бы мужчина ни ворчал на варварские методы лечения славян, как бы Вера не билась с учителем, что лучше сделать, как она говорит, всё получилось. Теперь Гу Чен мог со смелостью сказать, что его труды и средства не прекратились в пепел. Сан Хи действительно превзошла его ожидания. За это время они даже, вроде как, и сблизиться успели. Стали товарищами по поприщу. Сан Хи вносила хоть какое-то разнообразие в его серую жизнь, а он же стал некой опорой для потерянной во времени девочки. Так и жили бы они себе спокойно, ругаясь и показывая языки друг другу, если бы не попаданец номер два, Ассоль. Если говорить прямо, то Гу Чен разрешил жить ей у себя в поместье чисто из интереса и желания посмотреть, что из неё вырастет. Красивая дева, с которой можно будет повеселиться, или сорванец в чхиме. Хан Ыль, так нарекли Ассоль в этом поместье, показалась ему настоящей девчонкой-воином — она вечно препиралась с вредной экономкой, пытаясь защитить своих новоиспечённых подруг, и всегда находила чем ответить на оскорбление. Она… она бойкая и, не то чтобы смелая, скорее — не думающая о последствиях сорвиголова. Да и девочка особых экономических ущербов за собой не несла, а даже наоборот — помогала со счетами и слугам по поместью, посему, почему бы и да? Чем больше учеников, тем больше его авторитет среди других лекарей. Чистая выгода без примесей. Также, за этот период времени, он успел приметить ещё одну девчонку из компании выше перечисленных, Ки Нян. Эта особа вызывала в нём одновременно и жалость, и желание её хорошенько выпороть — больно длинный для девочки её годов язык, острый ум и изворотливость несказанно раздражали, но одновременно и завораживали Гу. Азарт и интерес опять взяли верх над ним. Одни её разборки с другими служанками чего стоили. Гу Чен откровенно забавлялся. Ещё одно разнообразие в жизни.***
Август-месяц, отбор новых слуг в поместье лекаря-эксцентрика.
— Быстрее, клуши, быстрее! Если так и будете тянуться — и не думайте о работе в этом месте! — экономка Ли, размахивая длинной шпилькой, возглавляла колонну будущих девочек-прислуг. Девчушки были слишком взволнованны, много болтали и глазели по сторонам, удивляясь богатому убранству и просторам, глупо хихикали, прикрыв ротик ладонью, и строили глазки более-менее симпатичным работникам. (Да-да, для десяти-одиннадцатилетних девочек того времени это было нормой). — Немедленно замолчите! Бестолочи, только и глазами хлопать можете, безобразие! — экономка Ли так бы и продолжила сокрушаться, если бы не громкий смешок, раздавшийся из толпы Увидев, кто это был, не стоило не ожидать огненной речи: — Ты, девка, что себе позволяешь?! Ли, минуя половину колонны, грубо схватила за локоть маленькую худую девочку и тут же отпустила, отчего та больно упала. Женщина готова была влепить ей пощёчину, но её остановили: — Бабушка, ради Будды, не делайте этого! Кровь и побои — не лучшее, что может произойти перед днём рождения нашего господина. Разве вы хотите, чтобы Небеса прогневались на господина?! Если это произойдёт, все мы потеряем кров и работу! Бабушка, не надо, прошу! — Ли, выпучив глаза от сказанного, обратила внимание на вышедшую из колонны вперёд девчушку, — ох, нет, если я что-то сказала не так, то простите меня, глупую служанку! Я заслуживаю наказание за такие вольности! — девочка начала ударять себя по лицу. — Стой, чертовка Ки Нян Ын, перестань немедленно! — Ли быстро убрала ладонь девочки с лица, — не смей больше этого делать! А ты, — женщина перевела взгляд на виновницу происшествия, — быстро отряхни с себя грязь и встань на место! А теперь идите дальше, к ккоттам! Я скоро подойду. Служанки переглянулись и, побоявшись даже пискнуть, маленькими шажками, стуча коблучками новеньких ккотсинов, ушли. Ки Нян, поймав на себе рассерженный взгляд экономки, остановилась. Она, опустив свой взор вниз и втянув плечи, нервно сжала свой рабочий зелёный ханбок, ей стало тяжело держать маску глупой доброжелательности. Дабы не проболтать ещё чего-нибудь такого, что бы точно не понравилось экономке, Ки закусила губу и медленно приподняла голову. — Ки Нян Ын, — женщина приторно растягивала каждую букву, — чего ты так далеко от меня, подойди ближе. Я не тигр, не бойся, не полакомлюсь тобой. Нян подошла к ней настолько, насколько позволяли приличия. — А вот если не уймёшь свой подвешенный язык, я хоть и не съем, но покалечить твою юную красоту смогу спокойно. Ты можешь одевать багаджи на голову кому угодно, кумихо, но не мне! Все вы, отпрыски бедняков, не умнее свиньи на убой, так что, не смей выделоваться! Если подобное снова произойдёт, — лицо Ли противно скривилось, отчего её и без того узкие глаза-щёлочки полностью закрылись, — двадцать ударов палкой не заставят тебя ожидать. То, что ты прошла первый отбор — ещё ничего не значит. Если я посодействую, то ты вылетишь на улицу! — экономка, приподняв подбородок Ки своей шпилькой острым основанием, гадко улыбнулась, глядя ей в глаза. — Эта слуга понимает, больше такого не повторится. — Ки Нян, опустившись на колени, склонила голову. — Так-то лучше. — Ли, оставив Нян в покое, направилась в сторону кккоттам. После того, как мерзкая экономка пропала из виду, Ки смогла вздохнуть с облегчением. От одного вида этой женщины Ки Нян начинало выворачивать наизнанку — настолько экономка Ли была ей противна. Ли, по мнению девочки, — жестокая, двуличная, алчная, и не знающая добродетели женщина. Девочка часто ассоциировала её с тем жестоким и грязным душой командиром-юаньцем. С тем, кто убил её мать и десяток корёсских невольниц. — Кто ещё из нас двоих грязная свинья. — Ки, скривив лицо, грозно сверкнула глазами в сторону удаляющейся тучной фигуры женщины.***
Прошёл ровно месяц с того момента, как были отобраны новые слуги. В это число, хоть и с большим трудом, терпя нападки противной экономки, вошла Ки Нян. Своими усердием, трудолюбием и складными речами она успела приглянулся второй экономке Кан и подружиться с двумя сэму. Понаблюдав за экономкой, Нян сделала выводы. Эта женщина никакой опасности не представляет, даже наоборот — всеми своими хорошими и добродетельными поступками к остальным и, в особенности, к девочке Кан полностью подтвердила своё честное и доброе имя. Но, увы, из-за патологической недоверчивости, Ки Нян не спешила записывать женщину в списки приближённых ей людей. Пока Кан для неё лишь старшая сестра по делу, не более. С двумя девочками-сэму дела обстояли легче. В понятии Ки Нян взрослые — обязательно грубые, подлые и не любящие умных детей. А вот дружить с детьми своих лет, переживших примерно то же, что и она, легче. Они хорошо понимали друг друга и большего им и не надо. Что касается остальных, а конкретно — девочек-служанок чуть постарше, Нян они откровенно недолюбливали. То ли из-за успехов по заданиям и частых похвал экономки Кан, то ли из-за красивых длинных волос, неизвесто. А хотя, это же тоже дети. Они могут преспокойно без явных на то причин, чисто из зависти или от нечего делать, или от того, что другие так делают, недолюбливать кого-либо. Скорее всего, здесь актуален последний вариант. Стоило одной доминирующей девочке над остальными, ведомыми, заточить зуб на Ки Нян, и все решили делать так же. «Глупое стадо овец!» — более точного описания Нян Ын не нашла. Завтра она обязательно поговорит на эту тему с Сан Хи и Хан Ыль. Девочка, после наказания Ли, уборки в комнатах и скромного ужина (всего лишь пара рисовых лепёшек и лёгкий суп), направлялась в сторону общих опочивальн слуг — маленьких коморочек с довольно уютными топчанами и подушками-пегя, наполненными гречихой. После голодных ночей и сна на каменистой дороги, для Нян это было небывалой роскошью. А вот противные соседки — ни разу не роскошь! Всю жизнь в поместье отправляли. И сегодняшний вечер не исключение. Ки Нян, войдя в помещение, молча прошла до своего топчана и собиралась готовиться ко сну. — Сестрички, милые сёстры! А вы знали, что нашу безукоризненную Нян сегодня наказала экономка Ли? — слишком громко шепча, явно специально, промолвила та самая главная задира, На Ри, — Она простояла на коленях с часа Саси вплоть до часа Миси! — По делом ей, нечего выделоваться, — остальные, ведомые, с улюлюканьем подхватили слова На Ри. — Ки Нян, почему же ты ничего не говоришь? Ты словно в воду опущена. В ответ было только шуршание одеяла. Такая реакция и отсутствие представления На Ри явно не устроили. — Эй! Так ты ещё и немая?! — и снова тишина. — Я с тобой, пабо, разговариваю! Отвечай, когда тебе задают вопросы! Ну ничего я тебе сейчас покажу, как из себя гордячку строить! Глаза На Ри просияли недобрым огоньком; её взор опустился на селадоновый чайничек с уже остывшей водой. Немедленно притянув его к себе, девочка миновала половину комнаты и остановилась у топчана Ки. Содержимое чайника вылилось на одеяло, грубые простыни и чуть-чуть на саму Ки, оставив большое мокрое пятно. Так-то! — восторжествуще, подняв подбородок, воскликнула На Ри. Только вот абсолютно ослеплённая своим «успешным правосудием» на несколько минут девчонка и улюлюкающие ей в след глупые дети упустили из виду одно: Нян уже не лежала, а стояла рядом с топчаном главной задиры с деревянным ведром, наполненным ледяной водой. Не медля ни секунды, она вылила часть на спальное место На Ри, а потом, подойдя к обидчице вплотную, окатила и её. Девочка вмиг протрезвела и смотрела на Ки ошалелым взглядом, подрагивая коленями от резкой смены температуры. -Ты. Ты, дура, что сотворила! — её глаза становились красными от поступающих слёз, которые она упорно пыталась скрыть, — тварина, отвечай! — на это раз На Ри взревела. — Я немедленно, сейчас же, пойду к экономке Ли! Змеюка Ки, она сдерёт с тебя три шкуры, уничтожит, обезобразит! — Хорошо, пойдём разбираться. Только вот шкуры будут сделать не с меня одной, — Ки выдержала паузу, — а со всех! Эта женщина не станет разбираться, кто первым начал и кто виноват! Она накажет всех, а затем выпрет на улицу так, как выгоняют псин позорных! — Ки Нян, хоть это было и незаметно, нервничала. — Давай, пошли, расскажем всё! — Нян впилась своей маленькой ручкой в предплечье На Ри, больно сжав и стала вести её, брыкающуюся, к выходу. Те, кто несколько минут назад яро поддерживали На Ри, прикусили языки и сидели. Они просто смотрели. Никто не поддерживал ни Нян, ни На Ри. Хитрые овцы решили дотянуть до финала. И это дети? -Сто-о-ой, ради Будды, стой! — от рыданий голос На Ри охрип, — не надо, пожалуйста, не на-адо! — и даже в такой ситуации надменность На Ри никуда не исчезла. — Твоя взяла, сучка, взяла! Хоть поперхнись своей победой! А теперь отпусти меня, отпусти-и-и! — Нян резко отпустила её, отчего На Ри с громких грохотом оказалась на деревянном полу. — А теперь возьми с полки сменное бельё и перестели мой топчан. — Ки грозно сверкнула глазами. Нян Ын откровенно негодовала: как это им можно обижать её, а ей — нет? Гнев настолько был силён, что стал преобладать над её моральными принципами. Будучи невзбешённой, она бы так не поступила. Но в этот раз девочка позволила потешить своё самолюбие, самоутвердиться. Совет старшей сестрёнки Сан Хи помог ей. " Или ты бьёшь первым, или тебя». Эту истину она никогда не забудет.***
— Пу-ты, Мальчишки в чхиме. Одна шить не умеет, все нитки попортила… Дай только мечом помахать да стрелами побаловаться. Другой лишь бы речи красивые молвить да не о женских делах говорить… Два сорванца. — измельчая сушёные плоды лекарственных растений, Гу Чен слегка улыбнулся. Только одно было, что отличало Ассоль и Ки Нян. Ки хоть и была столь же боевой особой, как Хан Ыль, но она знала цену последствиями, была более терпеливой, в ней преобладало холодное женское начало. Однажды, он поймал Ассоль и Ки Нян за занятием стрельбы из лука. Это было в сентябре, когда листва, словно золотые пластинки, стала опадать, закаты в саду стали ещё красивее, а солнце ярко светило, но уже не дарило тепла. Обе практиковались и довольно хорошо — с попытки, наверное, четвёртой у обеих получилось попасть в центр тюка сена. А Вера тем временем наблюдала за ними с улыбкой, расталкивая в ступке очередной ингредиент для лечебного варева. Именно тогда он и увидел в них троих, маленьких, но уже воинов, а также неугомонное стремление и решительность во взгляде этих детей. Да, они не были идеальными, но это и делало их людьми. Например, Ассоль была самым слабым звеном в женских делах: кройке, вышивке и составлении композиций из цветов, но она прекрасно справлялась в освоении холодного оружия, ведении записей денежного оборота в поместье, игре на лютнях и песнопениях . Вера была плоха в каллиграфии, и не имела стрежня в характере, но через годок-другой сможет стать хорошей помощницей повитухи бабушки Лян. Ки Нян не умела играть на пипе, гуцине, на эрху и комунго и не имела никаких дарований для песнопений, но она также, как и Ассоль хороша в вычислениях, меткой стрельба и прекрасно вышивала. — Зелёные лягушата. — и снова улыбка. Все эти качества троих девчонок, что уже успели за этот год стать друг другу семьёй, поразили его, заставили завидовать родителям этих обаятельных чад. А ведь и у него когда-то были дети. — Дети… — рукоять деревянной лопатки жалобно заскрипела под давлением руки. Одинокая слеза прокатилась тоненькой дорожкой по щеке. Старая рана снова закровоточила. Рубрика «Пополняем словарный запас»: Якчу — медицинский алкоголь. Ёгви — злой, страшный блуждающий дух. Сонсэн-ним — учитель. Фармакогнозия — фармацевтическая наука, изучающая лекарственные растения, грибы, получаемое из них сырье, а также лекарственное сырье животного происхождения как источники биологически активных веществ, с целью последующего получения лекарственных препаратов. Чхан — окно. Омиджа — китайский лимонник. Мадан — внутренний двор ханока. Место для совместной работы и сбора всех жителей. Пабо — дурак. Мунчханхочжи — разновидность корейской бумаги, используемой для оклейки окон и дверей. Соллаль — корейский Новый год. Четыре супруги Чхунсук-вана: Конъвонванху, Цзинь Тун, Кёнхвагонджу и И Лянь Чжэнь Ба Ла. Твиккоджи — шпилька для волос инкрустированная цветными камнями и рисунками бабочек, птиц и цветов. Используется не обязательно в качестве украшения, а и для расчесывания волос, а так же чистки ушей. Универсальненко. Пичви квиигэ твиккоджи — такие шпильки выполнялись из малахита в виде ушной палочки. Ттольчам — (Так называемые «трепещущие заколки»). Обычно такая заколка вкалывалась в накладные волосы на макушке, но иногда, для придания причёске большей пышности, - также с левой и правой сторон. Пипа — китайский 4-струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни. Один из самых распространённых и известных китайских музыкальных инструментов. Первые упоминания пипы в литературе относятся к III веку, первые изображения — к V веку. Однако прототипы пипа бытовали в Китае уже в конце III века до н. э. Гуцинь — китайский 7-струнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность цитры. Имеет продолговатый корпус в виде деревянного ящика фигурных очертаний. Эрху — старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двуструнная скрипка с металлическими струнами. Тетиву смычка во время игры музыкант натягивает пальцами правой руки, а сам смычок закреплен между двумя струнами, составляя с эрху единое целое. Комунго — корейский одиннадцатиструнный музыкальный инструмент типа цитры. Является древнейшим музыкальным инструментом. "Зелёные лягушата" — корейская поговорка. На русский лад - "совсем зелёные, молодые". Ккоттам — На цветочных стенах «ккоттам» изображали сочные виноградные гроздья, цветочные узоры, иероглифы, означающие долголетие и счастье. Подобные изображения были призваны привлекать в дом процветание и благополучие. Сверху на стену укладывалась черепица, предназначенная для того, чтобы предотвратить проникновение грязи вместе с дождевой водой, а также добавляющая дополнительный эстетический эффект. Ккотсин — шёлковые туфли, вышитые цветочными узорами. Корейская традиционная обувь. "Багаджи на голову одевать" — корейский фразеологический оборот, означающий обман. Багаджи — ковшик из тыквы-горлянки. Пхо — пальто. Час Саси — (사시; 巳時) (09:00 - 11:00): время, когда Змея спит, не представляя угрозы для человека. Соответствует также апрелю (사월; саволь). Направление: Юго-восток. Час Миси — (미시; 未時) (13:00 - 15:00): время, когда Овца щиплет траву. Соответствует также июню (미월; миволь). Направление: Юго-запад.