Эллерион

      В висок стучало болью. Вода журчала весело, серебрилась в темноте; густой, осязаемый пар поднимался вверх, испариной оседал на каменных стенах. Купальня, отстроенная Арратсом для Патриции, была небольшой и тёмной, совсем не такой, как у семьи Крейзов. Котлы над купальней нагревали воду и воздух. Мыльный брусочек выскользнул из пальцев торговки. Вошла Келла, почти раздетая, в одной подобранной и заткнутой за пояс нижней юбке и полотенцем на плече. Её смуглое тело даже в темноте сияло золотом. Она медленно приблизилась к краю бассейна, поставила на камень кадку с отваром, который помогал кудрям стать послушнее и мягче. Правда, отвар был не совсем тот, к которому она привыкла: ромашка, обильно добавляемая в него, должна была успокаивать, а Берилл её насыщенный дух только тревожил. Келла поклонилась и вышла.       Берилл хотела наклониться за мылом, скрывшимся в горячей воде возле её ног, но тут поднялась волна, окатившая её бёдра, и рядом присела герцогиня. Её длинные волосы льнули к телу замёрзшими змеями, почуявшими тепло, жгучие чёрные концы, оставшиеся в воде, касались коленок Берилл.       – Приятно пахнёт, – Патриция склонилась над отваром. – Как это используют?       И зачем спросила, видела же как Берилл это делала. И видела не один раз.       Было больно смотреть на тонкое белое тело Патриции. Теперь, только теперь, когда они уже стали любовницами, было отчего-то стыдно и... неудобно. Дозволено ли её касаться? Глупость страшная это влечение, да и не стоило им привыкать друг к другу. Потому что чудотворница. Потому что она останется здесь и будет озарять светом Прародителей эту землю, а сама Берилл уплывёт. Через Люсиль уже заключены договора о покупке и перевозе зерна, вяленого мяса, крупы, муки. Когда Берилл вернётся, нужно будет переделать столько дел!.. И да даже если бы не было этих чудес, всё зашло дальше, чем Берилл сама того хотела. Она чувствовала это во взглядах и прикосновениях.       Берилл рассеянно игралась, накручивая на палец развивающиеся в воде чёрные волосы. Она чувствовала, что Патриция смотрела на неё.       Проклятущий жар. От него в груди всё жгло.       Берилл откинулась назад, на нагретые камни. Так дышать было немного легче: горячий воздух не задерживался внизу, сразу поднимался к потолку. Она закрыла глаза. Небольшие квадратные окошки едва пропускали свет, но Берилл всё же уловила нависшую над собой тень. Губы Патриции обожгли щёку, затем шею, оставили невидимое горящее клеймо на груди и животе.       Келла свою работу сделала, ей незачем было возвращаться. Кто мог бы их побеспокоить? Никто. А Патриция, освобождённая от гнёта скромности и осторожности, хорошо это знала.       Дров для неё не жалели. Берилл в своей комнате могла спокойно переодеться, без спешки надеть сорочку, не покрывшись гусиной кожей. Хотелось побыть одной, но ещё больше хотелось уплыть как можно раньше. Она никогда не бежала от работы, несмотря на усталость, больную спину или постоянные разъезды, но никогда работа, любая её часть, не была так желанна. И никогда ещё Берилл не жалела о том, что затеяла интрижку. Что ж, время может многое переменить. Она залезла под одеяло.       Девушка хотела бы сразу заснуть. Головная боль донимала, смятённая душа и не собиралась униматься, надеяться оставалось на утомлённость, на то, что её в конце концов просто утянет в сон. Берилл много думала о Патриции и о грядущем расставании, и она совсем не удивилась, увидев герцогиню во сне. А это точно был сон.       Ощущения не были полноценными: прикосновения одеяла, одежды, рук. И абсолютно не чувствовались запахи. Её тело было ватным и невосприимчивым, даже возбуждения, извечного спутника всех чувственных переживаний, не было. И каким же нужно было обладать испорченным сознанием, чтобы скрещивать в эротических снах во едино мужское и женское. Ведь даже став малочувствительной, она понимала, что именно трётся о её бедро.       "Что за дурь, Берилл? Одна гниль внутри", – как-то лениво подумала она, но не хотела просыпаться. Ей было интересно, что будет дальше. И было жаль Патрицию, что прикрывала глаза, нависая над ней с такой невыносимой мукой на лице. Было неясно, что владеет над ней в большей степени – жажда или боль. Губы налились цветом от сильных укусов, но Берилл было неприятно видеть кровь, сочившуюся из ранок под давлением белых безжалостных зубов. Это ранило её даже во сне: вид такой герцогини. Торговка протянула к ней руки и обняла за шею, одновременно раздвигая ноги. По телу чудотворницы-видения прошла дрожь, она раскрыла глаза, лишённые и проблеска света. Это стало новым витком абсурдного действия. Патриция навалилась на неё, впиваясь губами в её рот, угощая своей чудесной кровью.       "Это очень странный сон".       Патриция отстранилась, полузадушенно охнула, остановилась, дрожа. И Берилл, в оцепенении, и, вместе с тем, умиротворении объяла ногами её фигуру. И снова Патриция кусала губы в напряжении, трепетали ресницы. И правда, очень странный сон. Он был странен даже просто тем, что Берилл в нём была почти что куклой, недвижимой и едва живой. Впрочем, во сне всегда так – лишь призрак чувств. Их всегда компенсировали яркие образы или захватывающий сюжет.       Сон подходил к своему завершению. Герцогиню клонило вниз, она прижалась к Берилл, её охватывало чувство, с которым она не могла совладать. А торговка уже совсем ничего не чувствовала, ни рук, ни ног, ни даже затихающих толчков. Оглушительное дыхание и то становилось едва различимым. Она закрыла глаза, уже понимая, как близко пробуждение.       И бесчувствие может быть благом. Она проснулась в полдень, мучимая головной болью. Не самые приятные ощущения усиливались, когда она пыталась встать.       – В этом есть и моя вина, – сказала Патриция. Живая, настоящая. Реальная Патриция. – Нужно это учесть, вспоминать при посещении купален и бань: пар может оказать вам дурную услугу. Голова только болит, не кружится?       Берилл лежала, накрывшись одеялом.       – Кружится. Когда пытаюсь устоять на ногах.       – Тогда не вставайте. Алим, будьте любезны, откройте второе окно. Берилл, если вам будет холодно, скажите, я прикажу принести ещё одеяло и грелку.       Алим, что было само по себе удивительно, с охотой подчинилась. Джессика её даже огрызком называла, так её раздражала непокорность, подчас грубость девушки. Упёртость и вредность Алим были многим известны, только нанимательнице своей она не перечила.       – А как вы себя чувствуете?       – Я? – Патриция чуть помедлила, её руки на подлокотниках кресла пришли в движение. – Хорошо. Я бы сказала, удивительно хорошо. Но я лучше схожу за шалью, скоро здесь станет прохладнее.       – А ваш брат?       Герцогиня чуть нахмурила угольно-чёрные брови.       – Вы говорили, он не может похвастаться крепким здоровьем, – пояснила торговка. – И уже сколько дней он приезжает в свой дом только лишь для сна.       – Ах, вы об этом... Он большой труженик. Но скоро всё окончится, и он непременно отдохнёт. Сейчас на это просто нет времени.       Берилл поёрзала, не решаясь спросить. Патриция смотрела на неё с добротой и лаской. И раз она думала укрыться шалью, наверняка хотела остаться в комнате подольше.       – Послушайте, Патриция, я... Я всё не могу перестать об этом думать. Что вы делаете с телами?       На одно мгновение Берилл показалось, что герцогиня испугалась.       – Какими... телами? – тихо переспросила девушка.       – Я хочу узнать, что сталось с Ланной. С её телом. Понимаете, мне больно думать, что она... не знаю, что она осталась окована в этом железе.       – Ах... Я... Я поняла. Не беспокойтесь. По распоряжению брата такие тела сжигают, даже костей не остаётся, чтобы несчастные и после смерти не оставались... переделанными. Предавать их земле, таких вот, мы бы не стали.       Если Патриция ей доверяет – доверяет же? – могла бы она рассказать, что они находили помимо тел? И какие исследования были проведены. Но только Берилл об этом заикнулась, герцогиня качнула головой и подняла белую ладонь, призывая остановиться.       – Я этого не касаюсь. Моя задача проста: быть проводником великой силы. Если вы хотите что-то узнать, спросите брата, а лучше – Симона. Помните, они должны были собраться здесь, у нас? Тогда этому помешали. Беатрис должна была ехать в сопровождении Симона, а он бы не стал подвергать её опасности, вся Арианта тогда не могла не содрогнуться от этого жуткого нападения. Но теперь никаких преград нет. Наши друзья остановятся у нас, а вы... вы сможете рассказать, какие странности иногда случаются в этом мире.       Она говорила о поведении Ланны, несомненно. Патриция печально вздохнула и поднялась, чтобы сходить за тёплой накидкой и вернуться.       – Подождите, а когда же вы ожидаете прибытия властителей?       – Завтра. Вы слышите, как суетится прислуга? К утру всё должно быть готово. А мы с вами явимся к обеду, когда Симон будет наиболее миролюбив и спокоен.       Берилл ненадолго осталась одна, лежала и думала, какой будет грядущая встреча. Что это за человек, их лидер, Симон? И отчего же он должен быть миролюбив, не потому ли, что будет ожидать обеда? Он толст и румян? Или ему будет необходим отдых? Он немолод? Да... уж точно не юн, и часы покоя необходимы старым костям. Не говоря уже о покое его безумной жены, над которой одерживают верх те же силы, что проводила через себя Патриция, и из-за которых она лишилась рассудка.       А одеяло ещё одно всё же принесли. Берилл пригрелась, расслабилась, поняла, что головную боль легче пережидать с закрытыми глазами. Голос Патриции успокаивал, внушал чувство защищённости. Целебное свойство сна избавило торговку от последствий тяжёлого жара купальни. Когда она проснулась, чувствовала себя превосходно.       Владыки восточного континента ожидали Патрицию и её подругу в большой столовой.       – Симона пока нет, – шепнула герцогиня. До этого она перечислила всех, кто смог приехать, но понять кто есть кто было совершенно невозможно: все собравшиеся были закутаны в тёмные свободные одежды, все были черноволосы, как один, и нечто в их лицах говорило о близком родстве.       Стены комнаты были обиты в панели из тёмного дерева. Вся мебель, картины, ковры – всё тёмное и безрадостное. Стол посреди комнаты освещали несколько зажёных свечей в высоких канделябрах, в окна лился тусклый свет облачного дня – снова валил снег. У широкого камина, повернув кресла к огню, сидели трое. В дальнем конце вели беседу двое мужчин. Они были так увлечены, что совершенно не обратили внимание на вошедших. И говорили они слишком тихо, чтобы можно было расслышать хоть слово.       – Патриция, дитя, подойди ближе, тут теплее, – проговорила дама, одна из тех троих, что сидели у камина. А взглянув на Берилл, она добавила: – Мы все как змеи, тянемся к тёплому.       – Здравствуйте, Келэйр. Познакомьтесь, это... – начала Патриция, но её почти тут же оборвали.       – Я знаю, дитя. Мы знаем. Покорительницу Седого знают все. Ты лучше расскажи о нас.       Мужчина во втором кресле поднялся и обернулся к девушкам, второй с самого начала не сводил с них взгляд.       – Это герцог Судвиргский, Герец. Госпожа Келэйр и Мольт берегут герцогство Боддонское, – проговорила Патриция и растерянно умолкла.       – Склоняю перед вами голову, – сказала торговка, не будучи уверенной, как к восточным владыкам в таких случаях стоит обращаться, а фраза была универсальна и демонстрировала почтение. Одновременно она опустила голову.       – Не хотите присесть? – суровый северный герцог Герец встал за спинку кресла, на котором до их прихода сидел. Он говорил тихо и хрипло, словно был истерзан северными ветрами, и его действительно донимало больное горло. Было неловко принимать приглашение, ведь отнюдь не молодые гости наверняка больше нуждались в мягких сидениях. Уж куда больше, чем Берилл, пролежавшая в постели чуть ли не целые сутки.       – Патриция, – почти умоляюще торговка обратилась к девушке, – хотите присесть? Как вы себя чувствуете? Я уступаю место вам.       С утра герцогиню снова одолела слабость... И всё же восточные владыки выглядели не слишком хорошо. Впалые щёки, бледные губы, тяжёлые веки, которые готовы были в любой момент сомкнуться, нездоровый цвет кожи... Берилл опустила взгляд, чтобы не показаться бестактной. Юбка Патриции зашуршала – она села в кресло, подол устелил ковёр вокруг её ног.       – Ну-ну, откуда такая скромность? Смотрите уж, раз выпала такая возможность, – госпожа Келэйр будто хотела её поддеть, но при этом голос её звучал покровительственно. – Может, вы первая, кто увидит столько правителей Герцогств разом.       – Кое-кого едва ли когда видел хоть кто-нибудь посторонний, – Мольт прикоснулся к плечу супруги стянутой в тёмную кожу рукой. Он, казалось, и не думал снимать перчатки.       – Келэйр по природе своей скрытна, – пояснила Патриция, не смущаясь и не понижая тон.       – Это наша общая природа, – проговорил Герец и закашлялся.       Берилл вдруг почувствовала холод. Как если бы вышла в туманный вечер, ощущение сырости, этой влаги, тяжёлого воздуха были так сильны, что она едва не обернулась посмотреть: вдруг снег сменил дождь, а кто-то открыл окно. Но что было более вероятным – так на неё действовали собравшиеся. Люди с глазами древних стариков. Сколько им было? Берилл не дала бы хоть кому-то больше пятидесяти.       – Какова картина? – спросила Боддонская, южная, герцогиня, глядя на Гереца. Затем пояснила, хотя это было и не нужно: – Результат кровосмешения. Мы все дряхлые, больные и слабые. Мы, наши слуги, наши руки... правые и левые. Я уже и забыла, как выглядит нормальный человек. Прошу, подойдите.       Берилл шагнула вперёд и оказалась вся освещена огнём камина. Тяжёлый взгляд женщины был так же ощутим, как и реальное прикосновение к коже. Торговка чувствовала себя крайне неуютно, она словно оказалась в прошлом, став младше и меньше, и робела перед этими людьми.       – Здоровье и молодость. Как же это хорошо, – Келэйр наконец отвела взгляд, и Берилл невольно взглянула на скромный вырез платья и заметила, что никакого кулона Прародительницы южная герцогиня не носила.       – Не стоит об этом, – Мольт всё же снял перчатки, взору открылась сухая кожа. – Патриция, когда подадут обед?       – Арратс приведёт Симона, когда... – девушка замялась. Её взгляд тревожно обвёл комнату.       – Не надо. Я понял. Герец, я хочу выпить, думаю, ты тоже не откажешься.       В их движениях можно было уловить напряжение. Оба герцога направились к окнам, к небольшому столику с графином и бокалами. В графине плескалось нечто прекрасного бурого цвета. Она сглотнула, поборов искушение навязаться и тоже согреть нутро. Во-первых, это само по себе было бы ошибкой – ей необходима трезвая голова, во-вторых, не стоило забываться, она была не в том обществе, где можно позволить себе вольности.       Патриция мялась и никак не могла разрушить тягостное молчание. Берилл знала, что во многом это связано с ней самой, а вернее с тем, что она могла рассказать. Это тревожило властителей. Очевидно, герцог Арратс хотел дать волю её языку после обеда, чтобы переживания никак не отразились на аппетите. И здоровье.       Берилл заразилась нервозностью своей высокородной подруги и сама захотела поговорить о чём-нибудь.       – Вы не носите кулон, как я заметила, ваше превосходительство.       – Мне показалось, – совсем тихо сказала Келэйр, – вы решите говорить иначе, вы уже обращались по имени к Патриции. Это правило действует во всех семьях.       – Прошу простить.       – Ну что вы. Тем более – это неофициальный приём. Так, разборка среди своих. С вашим участием. Кулон, вы сказали?       Берилл кивнула. Южная герцогиня как раз смотрела в её лицо.       – Это бессмысленно. Мне не быть матерью. Моё тело имеет... множество дефектов. Внутри: в тканях, в крови. Генетика... – она вздохнула. – Так беспощадная природа человека совершает отбор. Чтобы не сделать вид слабым, чтобы этот вид не погиб, больные особи зачастую не могут иметь потомства. Потому что породят они только таких же больных особей, а это приведёт к вырождению. Я не могу иметь детей, вот и кулон не ношу.       Берилл не знала, как в этом случае решается вопрос наследования земли и власти, но в эти минуты ей не хотелось об этом говорить. Зато теперь стало как будто более понятным отношение к ребёнку Лисентии, ведь сама Лисентия – свежая кровь, которая необходима угасающим ветвям.       – В моём образовании самыми слабыми звеньями были вопросы медицины. Никогда не интересовалась этим всерьёз, – призналась торговка. – Но я кое-что понимаю в породистых лошадях, мне приходилось их покупать и перепродавать. Две особи со схожими признаками могут породить не только нечто больное, иногда выходят прекрасные экземпляры. Это усиление, двойной плюс... Но это далеко не всегда применимо к существам мыслящим. Мне искренне жаль. И теперь я уверена, что сама не стану носить подобных кулонов.       Келэйр будто бы действительно увлеклась беседой, во всяком случае, её взгляд сделался ясным и внимательным. И особо огорчённой она не выглядела. Только поэтому Берилл вообще решила поддержать эту тему.       – Этот двойной плюс сидит сейчас в соседнем кресле. Патриция – именно такой экземпляр, только взгляните на неё: красива, способна... правда, на её здоровье всё же отражается, но нечто совершенно иное. А почему же кулон не наденете вы? Не чаете стать матерью? Не стоит верить слухам, исходя из которых можно предположить, что вы падки не только на женскую красоту?       Сперва ей показалось, что она ослышалась. Слишком это было прямолинейно. Но это всё же было честно, и раз Келэйр предпочла путь прямоты, можно было не вилять и говорить просто.       – Во всём виноват всё тот же отбор. Я бесплодна. Вероятно, это от того, что мои родители были весьма болезненными. Мать я не могу помнить, но она всю свою жизнь болела, как говорят. Отец скончался рано и тоже от болезни. Едва ли их ребёнок мог быть абсолютно здоровым.       – Выходит, вам повезло родиться женщиной. Наука говорит, сила мужского организма бывает обманчивой, иногда она и вовсе ничего не стоит. А вот крепость женского организма иногда поражает. Вы не читали трудов Питера Сольгена?       Патриция молчала. Её мягкая улыбка успокаивала даже лучше, чем целебный отвар.       – Нет, – призналась Берилл, – я мало знаю современных медиков и хирургов.       Келэйр вдруг поднялась. Вокруг всё стало таким... оживленным, беспокойным и ещё более тревожащим.       В столовую вошёл герцог Ариантийский и лидер Объединённых Гергоцств. Нельзя было представить себе человека, внешность которого была бы совершенно обыкновенной, но который производил такое ошеломляющее впечатление, как Симон. Это был человек пожилой, об этом говорила седина и морщины, но он был рослым и крепким, а чёрные глаза были подвижны и исполнены интереса. Иногда короля королём делает именно его окружение. Скорее всего, это было именно чем-то таким, впечатления складывались из-за действий остальных властителей. Они тянулись к Симону как к солнцу и тотчас его окружили. Сам же мужчина очень тепло поприветствовал Патрицию и очень серьёзно и без заминок протянул руку Берилл – для знакомого делового пожатия. В его руке едва сосредотачивалось тепло. Тут же были узнаны и двое мужчин, что не были представлены ранее. Ренельс и Фарам приходились Симону племянниками, Патриции и её брату – кузенами, Герецу и вовсе братьями... Или Берилл всё перепутала, заволновавшись, потому что Симон обращался исключительно к ней.       Он спрашивал о западе и о заключённых договорах, о сотрудничестве с восточными гильдиями. Берилл говорила и едва ли смогла хоть что-то съесть. Подносили суп, мясо с травами, какие-то закуски, но всё это просто невозможно было есть. И кажется, есть не хотела не только она одна. Всем как будто хотелось как можно быстрее покончить с обязательной частью вечера и перейти к делу. Но лишь однажды непродолжительное молчание между словами двух оборвал голос Келэйр.       – Это, конечно, очень мило, но я утомилась ждать, – она комкала в руках платок, не думая даже прикасаться к столовым приборам. – Хватит, что там за тайна такая, Арратс?       Ей ответил Симон, который всё же но и пил, но мало. Он посмотрел на женщину, почти лениво обронил:       – Для начала убедись, что не свалишься в обморок. Съешь хоть что-то, потом и будем говорить.       Несмотря на неторопливость речи, его слова имели самый сильный эффект – они пригвождали к месту. Берилл против воли втянула голову в плечи, но только угол гордости заставил её распрямиться. В гнетущей тишине все продолжили (или начали) жевать. Иногда металл вилок поскуливал по белоснежным тарелкам, имевшим очаровательный край – чуть волнистый, как оборки. Берилл смотрела на эти края, не в силах шевелиться – воздух был очень плотный из-за незримого груза тревоги, нетерпения и неудовольствия.       Самый ужасный обед в её жизни подошёл к концу. Слуги бесшумно убрали стол, оставив только графины и кувшины, Симон смотрел на гостью внимательными умными глазами.       – Прошу вас, начинайте. Мы будем признательны за детали, подробности. Не спешите.       Она не спешила, но едва ли рассказ занял много времени: в сущности, рассказывать было не о чем. Её удивляло, что Арратс просто не пересказал всё узнанное, это бы так всё упростило, не надо было бы лишний раз вспоминать о Безымянном и несчастной Ланне. Защипало в носу и пересохло в горле, Берилл замолчала и выпила немного разбавленного молодого вина. Владыки восточного континента были похожи на восковые фигуры, у немолодой герцогини дрожали руки, на висках Ренельса проступил пот.       – Это значит, – заговорил он тихо, почти шёпотом, – они могут быть не мёртвыми? Всё это время мы...       – Тихо, – только и сказал Симон. Он больше не смотрел на неё. Совсем не по-герцогски расположил он руки на столешнице и сверлил каким-то обречённо-злым взглядом пустоту.       В волнении Герец поднялся. Мужчина отошёл к окну и ослабил ворот, затянутый лентой. Берилл не могла понять, что именно так могло их поразить, неужели одно существование сотворённых кем-то чудищ было менее устрашающим, чем поведение определённых... единиц. В памяти вспыхнули и погасли холод заснеженных улиц, кровь на земле и слепые глаза, уставившиеся на неё с неземной обречённостью. Да, она упускала всё это время лишь одну сторону вопроса, но немаловажную – этическую. В конце концов, эти твари когда-то были людьми, у которых, может, продолжали жить родные и друзья, горюющие и безутешные, а тут ещё оказалось, что израненные и начинённые железом куски плоти могли сохранять остатки чувств или воспоминаний. А может одновременно и того, и другого. От этих мыслей стало плохо и ей. Ладонь Берилл сочувственно сжали холодные пальцы Патриции.       – Нам нужно крепко подумать и решить, что нужно делать. Очевидно, что так продолжаться больше не может. Мы всё равно очень мало знаем, – подвёл своеобразный итог брат Патриции.       – И что мы можем узнать? Что? Как ещё мы можем действовать? – это был Ренельс.       – Нужно говорить, – пробормотал Симон. – Кричать на весь мир. Попридержали тайну – и довольно, об этом нужно рассказывать не только населению герцогств. Они... они реагируют на свет и тепло. Они могут запоминать и узнавать. Это переворачивает всё, о чём мы знали раньше.       "Что именно?" – хотела спросить она, но голос пропал. Берилл снова отпила вина. Нужно было задать столько вопросов, но с чего начать и как не показать, что тайным для них осталось увиденное в её собственной стране? Чудище на складах, миссия, возложенная на неё королём... Прародители, как же сложно держать всё при себе!       – Почему они отличались? – наконец решилась она спросить. – На корабле чудовища были совсем другими, более звероподобными. Они ведь утонули?       – Не утонули, – сказал Герец, на этом и остановился.       – Скорее, перестали существовать. Несмотря на эти их... части, море не принимает тела, – Симон поднялся с места. – Как вы думаете, почему было объявлено о запрете нарушений морских границ? Мы собирали тела, много тел. К слову, теперь нет никаких запретов. Вы готовы вернуться? Путь свободен.       Произнесённое им было таким неожиданным и желанным, все мысли тут же покинули голову, а на смену им пришли другие – беспощадно сметающие сдержанность. Она вскочила, а ножки стула неприятно и громко заскрипели по уложенным в мозаичный узор доскам паркета. В глазах закружились розово-зелёные мушки.       – Я... я могу уплыть?.. Эллерион...       – Можете. Мы надеемся на ваше понимание и будем признательны, если...       Истошный крик оборвал слова мужчины и заставил всех присутствующих вздрогнуть. Испуганные голоса и топот ног приближались. Берилл чуть не упала, попятившись, но её придержала Патриция.       В тёмное дерево дверей что-то с силой стукнулось, приглушённо сияющие латунные ручки задёргались, и в столовую вбежала невысокая истощённая женщина. Свободный крой ночной сорочки делал её ещё тоньше, седые волосы были растрёпаны, а безумные глаза казались чёрными дырами на сером лице.       – Беатрис! – воскликнул Симон, немедленно шагнувший к супруге. Та схватилась за голову и завыла, заскрежетала зубами. Герцог встал перед женой, пытаясь удержать её руки и не дать безумной выдрать серые ломкие волосы.       – Прошу прощения. Она не должна была побеспокоить нас, – он грозно посмотрел на всполошённых сиделок, вбежавших следом за больной госпожой.       – Не сердитесь, умоляю, не сердитесь! – восклицала одна из них, утирая краем фартука слёзы с круглых щёк. – Госпожа Аните руку прокусила, мы только к ней кинулись, а она – из комнаты вон!       Берилл рассматривала женщину, седовласую герцогиню, с непонятным чувством, вернее, смесью чувств – утихающим страхом и поднимающейся со дна души жалостью. Возраст женщины было трудно определить, её лицо с глубокими морщинами на высоком лбу, у глубоко посаженных глаз и в уголках губ заставляло предположить, что Беатрис была старше своего супруга. Но её мог раньше времени состарить недуг, черты же были благородны и изящны, а тело, очень худое, сохранило поразительную гибкость и силу. Как только больная убегала от своих надзирательниц! В руках мужа она перестала дёргаться, даже, напротив, стремилась крепче прижаться к нему.       – Кажется, опять приступ. Не бойтесь, – объяснила тихо Патриция, склонясь к щеке торговки.       – Я не хочу-у... – различила Берилл в плаче Беатрис. – Не хочу умирать... Только не смерть. Это конец, конец всему! Симон! Симон... Это наказание. Это наше наказание-е-е...       – Держите же её крепче. Ох, Беатрис! – с горечью произнесла Келэйр. Арратс встал рядом с супругами.       – Она босая. Простудится.       – Всё, тише! Успокойся и иди к себе, тебя поддержат, уложат в постель. Беатрис, слышишь? – Симон отстранился, чтобы заглянуть в безумное лицо.       – Не-ет, – продолжала стонать Беатрис. – Ты не понял? Нас ждёт лишь гибель! И небытие... Нет продолжения. Нет даже этой последней радости...       И женщина вдруг уставилась на Патрицию так, будто впервые её видела.       – Ах! Как ей повезло, как повезло... Ушла, оставив тебя нам, – женщина жутко рассмеялась. – Как хорошо, что ты у нас есть. Одна надежда... Одна!       – Идём, Беатрис, идём.       Симон повёл её к выходу, а она всё продолжала бессвязно восклицать.       – Только если получится... Вот бы получилось! Хоть бы мне дожить... Умереть? Вот так, после всего... А-а-а-а!! – она рванулась из крепко стискивающих её рук, высвободилась, побежала мимо замерших людей прямо... на них. Берилл хотела отойти с её дороги, но всё произошло так быстро, она просто не успела: Патриция оттолкнула её к себе за спину, а безумица схватила герцогиню за плечи.       – Должно сработать! Мы должны, – она громко зашептала ей в ухо. – Это последний шанс.       Сердце неровно и гулко билось в груди. Безумную увели, а дыхание всё никак не успокаивалось. На глаза почему-то наворачивались слёзы.       Это было странное место. Полузабытый охотничий домик, не домик даже – лачужка в лесу недалеко от стен Арианты.       Это была странная идея. Не идея – желание, необузданное, неукротимое.       Печка была старой и грязной, почерневшей от копоти, но она обогревала маленькое пространство единственной комнатки. Прихожая, эта самая комната и кладовая под полом, несколько не слишком ценных шкур: три серых волчьих и две медвежьих, бурых. Все потрёпаны временем. Как давно это домик пустует? Как давно сюда не приходили люди? Или здесь жил лесничий? Куда же он пропал?       Они разместились на шкурах на полу прямо перед огнём. Их тела вспотели и с каждым мигом становились всё холоднее. Жар страсти угасал. Патриция сидела на коленях и пальцами расчёсывала тёмные длинные пряди, глядя вверх, на маленькое квадратное окно.       "Помешательство".       Берилл лежала, закинув руки за голову и рассеяно следила за полупрозрачными тенями, мельтешащими на невысоком потолке. Её уже била мелкая дрожь, только любовь измотала, и шевелиться совсем не хотелось. Переступали нетерпеливо кони за стеной, она слышала скрип снега и треск сучьев, ломающихся под копытами. В щель под дверью задувал ветер.       "И почему вдруг..."       Она взглянула на Патрицию. Та замерла, прикрыла рукой глаза, будто свет огня ранил их, и провела по высокому лбу, откидывая назад спутанные волосы.       – Не стоит засыпать, – сказала она и легла рядом. – Скоро нужно будет возвращаться.       – Если вы этого желаете, можем отправиться прямо сейчас.       Герцогиня склонила голову к её груди. Послышалось глухое "нет".       А снаружи становилось всё темнее. А их маленькое пламя в очаге всё ярче – в него подкинули веток.       "Я уже скоро вернусь домой".       Тишину разорвало насмешливое гарканье ворона. Берилл вздрогнула.       Патриция приподнялась, нависая над ней. Завеса тёмных волос отгородила Берилл от всего мира, от огня, деревянных стен, плотно обступившего домик леса. Осталось только белое лицо с непривычно розовыми щеками и красными губами. Широко раскрытые чёрные глаза призывали погрузиться в их мрак, раствориться, смешаться с тенями. Красные губы приникли сперва к щеке долгим мягким касанием, а затем соприкоснулись с губами торговки, наполняя сладостью. Поцелуй всё длился, ленивый, тягучий, и тяжелее становились веки. Берилл уже совсем перестала отвечать на ласку, а огненные губы всё пили и пили её дыхание.       Показалось, что пол провалился под ней, и она медленно уходила вниз, минуя вздыбленные доски пола, погружалась прямо в землю.       Раньше были сказки. О тех маленьких духах, что сопровождали мёртвых в их последнем и самом долгом странствии. Если, говорили, видишь прелестное и маленькое, светящееся и звенящее, похожее на маленькую звезду, беги скорее прочь. Ведь это могло значить только одно: рядом бродит мёртвый этой маленькой звезды. Без глаз и языка, кожа как кора, коричневая и тёмная, в древесных узорах...       Берилл продолжала скользить вниз, а рядом, любопытствуя, сновали огонёчки-духи. Слишком далеко оказалась она от поверхности. Обернувшиеся корнями руки уже тянулись к ней, сплетались друг с другом, скрепляя хватку. Она чувствовала их силу. Они были способны легко и быстро сломать её, перемолоть в красноватую кашицу, погребённую под тяжёлой и холодной почвой. Но они не ломали, они сжимали, сгибали, перекручивали. Что-то въедалось в сознание. Образ. Смерть. Герцогиня. Святая.       Берилл резко открыла глаза и увидела лишь полупрозрачный силуэт, размытые лица. Последним, грустным и чётким, было лицо Люсиль.       Вздох, дрожь, Патриция приникла к её шее.       – Разбудила, – прошептала она.       Берилл ничего не ответила, продолжая искать взглядом рассыпавшийся на крохотные пылинки образ. Пламя, не имея пищи, чахнет.       Они быстро оделись и вышли на улицу, полная яркая луна освещала им дорогу, необычно короткую. Берилл уже почти не боялась сидеть в седле, даже не заметила, как выросли впереди стены города, а потом их окружил боковой дворик. В конюшнях горел свет.       – Вы уезжаете, – наконец заговорила Патриция о том, что давно уже пора было обговорить.       – Да.       – Я надеюсь на то, что ваша дорога будет лёгкой и приятной. Пожалуйста, примите это.       Откуда-то в руках Патриции появился бархатный мешочек. Берилл с изумлением смотрела на подарок – она ведь не этого ждала. А, с другой стороны, чего она могла ждать? Как такая девушка, как Патриция, исполненная достоинством, могла провожать случайную любовницу?       – Я... Благодарю вас.       Улыбка Патриции вышла немного грустной, но всё же очаровательной и доброй.       – Оно убережёт вас. Только носите его постоянно, хорошо?       И прежде чем они расстались, Патриция поцеловала её в лоб и висок.