Against the grain should be a way of life, What’s worth the prize is always worth the fight. «Nickelback»
Нагрузка — это то, что всегда помогало расслабиться, несмотря на противоположность самого действия. Физическая работа дарила успокоение самому затуманенному сознанию. Правда, еще лучше от приклеенных к черепной коробке мыслей спасал бодрящий от переизбытка кислорода и отсутствия примесей воздух. Поэтому утренняя пробежка была моим спасительным кругом, позволяя прийти в то нормальное состояние, которого несколько недель так не хватало. Безусловно, место того, чтобы заставлять себя работать как лошадь, перепрыгивая через неуклюжие корни сосен и спрятанные под опавшими иглами ямы, можно было просто пропустить первый класс и отоспаться. А вот здесь и вся загвоздка. Нет, не в том, чтобы прогулять. Если бы. Проблема в том, что место чередования быстрых и медленных фаз сна, несколько ночей единственное чередование, которым я довольствуюсь — это смена одного кошмара на другой. И бог с ним, если бы мне снился Фреди Крюгер, в реальность которого поверить даже пятикласснику трудно; но есть такие сны, которые, просыпаясь, ты иногда путаешь со вчерашним днем. Вот-вот. Именно такие кошмары снились и мне. Мерзкие, оставляющие после себя гнилостный запах и мерзкий липкий пот, засыхающий на коже будто удушающий кокон. А если вдруг «звезды удачно сходились», то вместо этих сновидений мне выпадала непреходящая бессонница, в течение которой минуты будто бы вообще переставали сменять одна другую. Все это настолько изматывало, что к утру место жертвы кошмаров я сама становилась похожа на их главного злодея. За эту неделю мне удалось урвать максимум 10 часов «не до сна», настолько поверхностным и прерывающимся он был. Больше всего злило то, что я не относилась к числу этих топ-моделей, которые даже после самой ужасной попойки могли сию секунду сниматься для обложки Vogue или чего еще. Ногти обломались, язык побелел, глаза впали так, будто бы их намеренно забили поглубже, а на лбу ко всему прочему выскочил огромный прыщ. Что касается школы, то половину предметов я просто прослушала, пялясь в несуществующую точку, отчего окружающие наверняка решили, что я курю перед уроками, и в самокрутках у меня вовсе не табак. Можно было попытаться списать это на «осеннюю депрессию», но у нас, в Камдене, по-прежнему каждый день светило солнце, а температура держала свои позиции выше средних, застряв на 60 градусах. Да и наш лечащий врач никогда не отмечал в моем поведении этих сезонных обострений. Честно говоря, он вообще ничего не отмечал, потому что я была полностью здорова. И не так, с «но», а просто на 100% здорова. Мы и встречались то с ним несколько раз в год для стандартного обследования, которое мой отец пожелал включить в обязательную медицинскую страховку. Когда прохладный для раннего часа ветер рванул так, что даже меня сдвинул с невидимой траектории, по телу снизу вверх прошла неприятная сковывающая волна. Но не из-за порыва. В сотый раз проиграв в памяти воспоминания этой и предыдущих ночей мне стало не по себе. Я как будто снова оказалась в своем кошмаре и так же наивно пыталась сбежать от опасности. На смену леденящему страху геройски ворвался орущий победный клич адреналин. Правда, его желание помочь вышло мне боком: закружилась голова, а сосны впереди почему-то стали растягиваться во все стороны, прямо как Мистер Фантастик. Я так устала от своей немощности, а, с другой стороны, испугавшись, как маленький ребенок, впервые почуявший опасность, что приняла решение остановиться, завершив тренировку. «Только попробуй, бесхребетная слабачка! На кой-черт ты вообще вышла бегать, если вздумала остановиться на половине? Если не можешь добежать до конца, то зачем тогда вообще выбирать такие дистанции» — мое второе я не любило церемониться с кем бы то ни было. И это давало результат — издохшая мотивация вдруг внезапно набрала в легкие воздуха и напыщенно стукнула себя в грудь. Желания остановиться как не бывало. Деревья снова приняли форму данной матерью природой; а я, не желая быть причисленной своим «эго» в разряды старых кляч, увеличила темп с 7:20 минут на милю на 6:30. Голеностопы загудели так, что напрочь вытеснили все неприятные ощущения от ночи. Беседуя сама с собой, я начала понимать, что справиться с кошмарами и бессонницей своими силами вряд ли смогу. Я уже испробовала все известные мне способы: от счета волосатых баранов и зеленого чая с молоком и медом до тотального изнеможения. Если первый вариант не давал толку вообще, то последнее лишь усугубляло ситуацию. Ослабевшая в реальной жизни я как будто бы лишалась жизненной силы и во сне, совсем теряя возможность противостоять страхам. Тем не менее, я не собиралась идти в клинику. Я настолько привыкла к тому, что всегда здорова, что не хотела верить в обратное. Это как если ты думаешь, что ты такая Гермиона Грейнджер, махаешь своей палочкой, колдуешь себе на здоровье, а тут раз и твоя палочка что-то больше не работает. Ты сделаешь вид, что палочка тебе надоела и вообще ты хочешь быть как родители маглы, людей спасать, чем признаешься себе и остальным, что больше не можешь колдовать. Я не хотела признаваться, что я, как и остальные, могу болеть и чувствовать себя плохо. Приложение на iPhone отсчитало еще 15 минут, в течении которых я не думала ни о чем конкретном. Наконец-то впереди показался наш задний двор. Ночь только-только начала сдавать свои позиции, передавая символ власти — пурпурную мантию — в распоряжение утра. Небо окрасилось в лиловый, а темные тона медленно перетекали в более светлые. Очень спешно, будто бы опаздывая на коронацию, солнце через 20 минут должно будет известить о начале нового дня. Впрочем, уже сейчас, посмотрев левее, я могла увидеть намек на просачивающиеся лучи сквозь плотно посаженные рукой человека, а от того совершенно одинаковые деревья, и низкие совершенно неприметные (что в общем характерно для такого маленького города) дома. Вдали, всего в полутора километрах в бухте Шерман, во всей поражающей палитре красок можно было наблюдать за очередным рассветом. Мне же доставались лишь его блеклые отголоски. Внезапная тоска охватила меня: даже несколько часов без солнца давались с трудом; но, место того, чтобы встретить рассвет, позволяя миллиону лучей кокетничать друг с другом на моей коже, я торчала здесь, в абсолютной глухомани. У меня был год, целый год, чтобы хотя бы раз понаблюдать за этим зрелищем, никогда не теряющим своей уникальности, несмотря на каждодневную рутинность. И что? Ничего. И вопрос не в том, что было рано. Для меня это никогда не было проблемой. Но отговорки все равно находились — любимой была «нет времени». Причем все они просто пытались скрыть истинную причину: встречать новую жизнь, поющую о счастье, гармонии и безграничном единении всего сущего, наедине с самой собой, отчего мое одиночество ощущалось еще острее, не было никакого желания. «Коль ты заговорила об ограниченности часов в сутках» — занудно начал внутренний голос — «на утренних тренировках ты теряешь около двух часов, а это не мало в копилку „я-наконец-то-выспалась“». «А может надо ночи проводить у себя дома, а не шляться по знакомым?» — ответила я ему и была права, вспомнив вчерашнюю — или уже сегодняшнюю? — вечеринку, с которой вернулась три часа назад. Зачем я в 5 утра напялила кроссовки и отправила бегать в то время как все адекватные в общем и не совсем адекватные сегодня после тусовки отправились на боковую? По-моему и так ясно: свалившись с ног от усталости, я проснулась через 40 минут в судорогах и поту. Еще час я пялилась в потолок. В конце концов, мне это осточертело и я надела форму. Дальше известно: бегаю по лесу, то ли ночью, то ли утром, как маньяк, или, напротив, жертва изнасилования, растрачивая остатки сил, лишь бы очистить сознание. Чтобы восстановить дыхалку, я сменила бег на трусцу метров за 200 до нашей веранды. Сняв ветровку, обвязала ей талию — было как никогда жарко. Забавно, потому что хоть осень выдалась теплой, для города «закаленных» — как в шутку называют его мои братья — все же майка была уже слишком. Мое разогретое тело, которое потеряло всякую восприимчивость к потокам холода, на все это наплевало. Его раздражало только одно: слишком много одежды было поверх него, отчего жар не сбавлял силы. Я остановилась. Закрыв глаза, глубоко вдохнула и выдохнула. Еще раз вдохнула — почувствовала как кислород наполняет меня, толкаясь за свободное место. Мое сердце отменило назревший марш-бросок из груди. И в это мгновение мысли, которые я будто бы видела в живую, и которые мне вовсе не принадлежали, гвалтом затопили сознание, вызывая адскую боль в черепной коробке и невыносимое давление изнутри. Согнувшись пополам, я рефлекторно схватилась за голову и даже каким-то чудом обрадовалась коротко обстриженным ногтям — они безрезультатно пытались впиться в кожу. В глаза начал стекать пот, их защипало от разъедающей соли; во рту появился неприятный ацетоновый привкус. Я всерьез задумалась — насколько была способна, ведь давление просто с ума сводило, соображая, как побыстрее разорвать меня на куски — о том, чтобы лечь прямо здесь и отключиться, понадеявшись, что кто-нибудь рано или поздно меня заметит. Недосыпание — это одно. Но то, что происходило сейчас подняло проблему на несколько ступеней в социальной лестнице боли. «Может это и есть „отходняк“, которого ты очень удачно избегала?» — снова встряло вездесущее второе «я», как только почувствовало спад напряжения. « Это не удача, а проработанная стратегия» — хотела я было ответить, но второй раунд битвы, в котором мой череп проверяли на прочность, начался. 5 сезонов «Доктора Хауза» вряд ли могли мне помочь. «Это уж точно не волчанка» — выпендрился внутренний голос; но ответа так и не дождался. Я не знала, существует ли «внезапная» мигрень — и вообще ничего толком о ней не знала, разве что это была «сильная головная боль» — но даже если это и она, то чутье подсказывало, что сама собой эта штука не пройдет. «А ты почти не тормозишь. Эту дрянь лечить надо, знаешь ли. Таблетками». Только вот ничего даже отдаленно помогающего от этого у нас не было. На самом деле, у нас вообще не было лекарств дома: никто в них не нуждался. Я не была «белой вороной» в семье: никто из нас даже носом не шмыгал, в то время как все вокруг могли лежать из-за очередного осеннего свиного гриппа. Я наивно полагала, что так будет до самой старости. Хотя, может старение так и начинается, в восемнадцать?***
«С 8:00 до 21:00» гласила наклейка на стеклянной двери. Я поскребла по ней ногтем, чтобы удостовериться, что это не галлюцинации, являющиеся следующим симптомом в моей непонятной болезни. Подушечки пальцев соприкоснулись с холодным слегка влажным от утренней росы стеклом. Нет, это было взаправду, несмотря на то, что наклейка и была по ту сторону двери. Забавно, что я знала, где находится мой второй спасательный круг, но не знала, что у него есть часы использования. Я разрывалась от противоречия. Провести полтора часа здесь, под дверью аптеки, или вернуться домой, привести себя в порядок и отправиться в школу. Последнее привлекало гораздо больше, ведь я бы не опоздала, не потратила впустую почти два часа, так еще бы и продолжать делать вид будто бы со мной все нормально. С другой стороны, хотя пульсация в висках, как и красные сверкающие пятна на периферии зрения, отступили, я по-прежнему чувствовала себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Плеер завершил девятую по счету песню, когда место света от уже поднявшегося солнца и его тепла на своем лице я ощутила внезапную прохладу. Открыла глаза: надо мной стоял мужчина в ореоле ярких бликов. Очень быстро это псевдо «божественное» сияние исчезло, и я увидела, что он вполне обычный человек — кто бы сомневался — не старше моего отца, одетый в твидовое пальто и шляпу, словно работал частным сыщиком. — Чем я могу Вам помочь, мисс? — вежливо осведомился он, но при этом не сводил с меня пристальных внимательных глаз. — Сомневаюсь, что вы сможете, — объяснила я, вставая с сырой земли и отряхивая штаны. — А вот док смог бы. Вы случайно не знаете, бывает что он опаздывает? — интересный вопрос, учитывая, что до официального часа открытия был еще добрый час. — Вообще-то, насколько мне известно, он очень пунктуальный, но так рано даже он не приходит, — мужчина засунул руку в карман и достал на вид тяжелую связку ключей. — Но вам повезло, он, то есть я… — он улыбнулся, вставляя ключи в скважину и проворачивая три раза замок, — каждый понедельник читаю Camden Herald, но без очков мне ее не осилить. А я как раз забыл их на работе, — он распахнул дверь, и, пропуская меня в перед, добавил: — ----- Прошу, я так понимаю, у вас экстренное дело. Не помня себя от счастья, я шмыгнула внутрь и оглядела темное пространство, разделенное полосой света, струящегося из окон. — Это клево! В смысле, — запнулась я, — так здорово, что вы пришли пораньше, — как-то оптимистично звучали эти слова, учитывая состояние, в котором я находилась. — Так что случилось? — повторил он свой вопрос, снимая шляпу и кладя ее на прилавок. — Наверняка, это вас что-то действительно беспокоит, раз вы пришли сюда неизвестно во сколько, — он сменил пальто на халат, повесив первое на крючок возле входа. — А вы местная? Не помню, чтобы вы сюда заходили — Я не часто болею, — извиняющееся улыбнулась я, при всем при этом не понимая, за что же толком извиняюсь. За то, что не болею? Очень интересно выходит. — У вас есть болеутоляющие? Моя голова, как бы это сказать, решила покончить с собой. Он сказал, что конечно, есть, это же аптека. Он также спросил — хотя это больше походило на утверждение — есть ли у меня рецепт врача. Я ответила что нет, нету. Тогда, извинившись, он объяснил мне, что может продать мне только самые слабые таблетки. Мне было все равно, какие это были таблетки, главное, чтобы они подействовали — так я ему сказала, довольно резко, о чем сразу пожалела. Тогда он, будто и не заметив моей реакции, попросил меня подождать, объяснив, что ему нужно время найти капсулы на складе. — Никуда не денусь, — ответила я, чуть громче, чтобы он услышал меня, исчезнув из поля зрения. От скуки я забарабанила пальцами по прилавку из дешевого пластика. «Слишком по больничному», — подметила я, толком не представляя, как выглядят настоящие больницы с серьезными больными, но уверенная, что именно так. Внезапно это вновь произошло. Что-то окутывало меня будто туман, только в разы стремительнее и вовсе невидимое. Прозрачное, на ощупь шелковое, полотно соприкасалось с моей кожей и затвердевало, лишая свободы. Точечное покалывание распространилось по всей поверхности тела, начиная с затылка; волоски встали дыбом, хотя никаких источников тока или магнита рядом не было. Еще через мгновение вернулась отступившая до этого момента головная боль. Челюсть непроизвольно сжалась, а рука схватилась за прилавок в поисках надежной опоры. Туман, став плотным, теперь накатывал волнами, сбивая с ног мою волю и терпение и топя желание бороться. Мне казалось, еще мгновение и я разожму пальцы, позволив ослабевшему телу отключиться прямо здесь. — Вам дурно? — спросил продавец, возвращение которого я не заметила. — Нет, — пауза. — Все в порядке — голос мой стал уверенней, а ответ был честным. Как только продавец вернулся, все снова пришло в прежнее состояние, включая мое тело и сознание, с которых сошла пелена бессилия. — Надо просто больше спать, — добавила я, чтобы развеять все сомнения, ясно читающиеся на его лице. Решив не лезть не в свое дело, он показал мне то, что нашел. Я уже готова была купить таблетки, как выяснилось, что у меня нет ни цента. «Пора бегать хотя бы с пятью долларами в кармане. Мало ли какой косяк. Английские мундиры ведь тоже не заметно приходят» — эта была верная мысль, осуществление которой я уже запланировала на следующее утро. — Я занесу вам сегодня вечером, — пообещала я. Его лицо ничего не выражало, но что-то мне подсказывало, что его это не очень обрадовало. Тогда пришлось воспользоваться козырем: Мой отец, Питерсон Абендстерн, редактор той самой газеты, — я кивнула ему на совершенно новый напечатанные менее часа назад выпуск. С лица его сошло первичное напряжение, приобретая прежние черты спокойствия и уверенности — такая гарантия его явно удовлетворяла. Он пожелал мне хорошего дня, но попросил заглянуть до полдевятого, потому что ему будет нужно снять отчет по ККМ. Что такое ККМ я решила не уточнять и, желая по скорей убраться отсюда, схватила болеутоляющие и быстрым шагом направилась к выходу. Слишком поздно услышав звяканье колокольчика и не успев отреагировать соответственно, я в врезалась в другого посетителя, видно страдающего как и я. — Какое насыщенное, однако, утро, — заметил продавец позади меня. — Простите, — пробормотала я «детским» голосочком, поднимая глаза: было любопытно, кто еще такой нетерпеливый. Появилась мысль, что может что с атмосферным давлением не так и полгорода страдает головной болью? Это бы облегчило мне жизнь. Если в общем, зря я это сделала. Если подробно, то бывают такие моменты, когда ты вдруг смотришь на человека и понимаешь, что он красив, потому что окружен едва различимым сиянием исходящим откуда-то изнутри. Ты просто знаешь, что этот человек другой. Лучше большинства, с которым ты общаешься каждый день, лучше тебя самого, каким бы напыщенным себялюбцем не был. И от этого парня передо мной тоже исходило это внутреннее сияние. Хотя, он несомненно был красив не только не доказанным учеными внутренним миром, но и всей наружностью. Не таким bad ass с которым хочется прыгнуть на байк или сразу в койку или cover-boy от вида которого, ты теряешь дар речи и тебе снятся сны о, чудесном спасении на белом коне. У него были приятные, но при этом достаточно мужские черты лица: широкий подбородок, переходящий в плоские, даже слегка впалые щеки и немного завышенные скулы; высокий лоб, на который непослушно спускались несколько черных прядей, а ниже почти симметрично посаженные глаза темного, мутного зеленого цвета. Глаза. У меня ушло пару мгновений на то, чтобы отметить все перечисленные детали, я скользила по ним, не задерживаясь ни на одной, потому что хоть они и были правильные, они не акцентировали на себе внимание. Но не глаза. Я разбежалась и со всего маху прыгнула в зыбучие пески, вот что это было. Их истинный цвет ускользал от меня, как бы я не пыталась на нем сфокусироваться. Изумрудные? Болотные? Цвета океана где-нибудь на Багамах? Или же тот оттенок, что принимают ели морозным зимним утром в Орегоне? Или этот удивительный небесно-зеленоватый цвет фона за цветущим миндалем с картины Ван Гога? Я готова была смотреть в них пока не выясню, хотя «модные женские журналы» утверждают, что пялиться на мальчика не лучший способ привлечь его внимание. Тем не менее, я не смогла отвести взгляд по совершенно новой причине: я уже видела эти непонятные глаза. — Не страшно, — он улыбнулся и я скопировала его улыбку. — Сам виноват: людей принято выпускать. Несмотря на все его слова, он по-прежнему занимал весь проем, не давая мне пройти. Улыбка быстро сошла с моего лица, и я сделала такое выражение, по которому можно было прочесть только одно: «чего еще?». Но незнакомец читать отказывался. Я могла расценить его жест как желание познакомиться, но даже если и так, то у меня не было никакого настроения переквалифицировать «столкновение» в «многообещающее знакомство»: по-прежнему болела голова, я опаздывала на первый урок, неприятный после тренировки душок меня не покидал, а черные от рождения глаза сливались с уже почерневшими синяками под ними… Список можно было продолжить, но и этого было достаточно, чтобы сбежать от него как можно быстрее. Только вот я занималась бегом по пересеченной местности, а не бегом с препятствиями. Мое «препятствие» рассматривало, не ограничиваясь одним лицом, всю меня. — Там холодно, — заключил он, снова заглядывая мне в глаза. — Не боишься замерзнуть? — клеился он или проявлял человеческую заботу понять было трудно. — А ты мой папочка? — терпение закончилось и я сделала шаг вперед; ему пришлось повернуться, чтобы не отказаться зажатым между дверью и мной. Я ухмыльнулась, одержав эту победу; открыла дверь и нанесла последний удар: — Вкус страсти я познал вполне. Пожалуй, мир сгорит в огне, — игриво подмигнула и, мысленно навсегда попрощавшись с ним, побежала домой. У всех есть свой «бзик». Мой бзик заключался в том, что я обожала вставлять к месту что-нибудь из прочтенного, благо память у меня была отличная. Отец называл меня переносным афоризмом, братья — слегка тронутой. А Мисс Стивенсон, учитель английской литературы, просто до трясучки обожала устраивать мне блиц-опрос из цитат, соотнесенных с текстом. Только когда деревья полностью скрыли меня из виду, и первое впечатление этих глаз иссякло, я вспомнила, где уже видела их раньше. Они снились мне. Сегодня. А еще вчера, — поддакнул внутренний голос; «Вообще всю неделю» — отрешенно поправила я саму себя, не имея ни малейшего понятия, что делать с этим дальше.