Уязвимый бриллиант

В полицейском участке города Морио раздался телефонный звонок. – Офицер Ниджимура слушает. О, Йоко, это ты? Нет-нет, сейчас я не сильно занят. Хриплый голос молодого мужчины в полицейской форме, ответившего на звонок, за какие-то секунды изменился, приобретая теплые интонации. Другой полицейский, сидящий за соседним столом, который до этого просматривал дела, разложенные перед ним, изредка рассеянно затягиваясь зажатой между пальцев сигаретой, поднял глаза на напарника. Голос в трубке что-то прошелестел в ответ, и Окуясу откинулся на спинку своего кресла и обрушил на телефонную трубку поток радостных восклицаний: – Какая же она молодец, моя принцесса Акико! Вот мозгами она точно в тебя пошла, Йоко, будет такой же умной, как и ее мама. Я ей так горжусь! Подожди, сейчас похвастаюсь Джоске. Окуясу зажал телефонную трубку рукой и повернулся к мужчине за соседним столом: – Эй, Джоске! Моя дочь только что сказала свое первое слово! И это в семь месяцев! Ну разве она не маленький гений? Джоске выдохнул дым и улыбнулся старательно выверенной улыбкой, которая, впрочем, не затронула его глаз. – Это здорово, Окуясу. Передай мои поздравления Йоко. – Джоске тоже в восторге от нашей девочки! – Окуясу продолжил атаковать телефонную трубку восхищенными возгласами. – Передает поздравления ее замечательной маме! О, я спрошу его. Я тоже думаю, что это надо отпраздновать! Эй, Джоске, зайдешь к нам после работы? Йоко приготовит одэн. Полицейский слегка кивнул и вернулся к своим бумагам. Впрочем, восторженного отца устроил и такой ответ, и он снова направил все свое внимание на телефонную трубку, заставляя жену пересказывать ее новость со всеми возможными деталями. Джоске поймал себя на мысли, что сам не заметил, как жизнь этого парня, поселившегося неподалеку в обветшалом доме с братом-преступником и отцом-монстром, так резко изменилась. Джоске давно знал, что пойдет по стопам своего деда-полицеского, который защищал родной город, и со временем Окуясу загорелся этой мечтой вместе с ним. А во время учебы в полицейской академии Окуясу познакомился с Йоко. Она не была красавицей, но твердость ее характера и живой ум сразу располагали к ней окружающих. Окуясу влюбился в нее без памяти, и его безусловная любовь и безграничная доброта тронули ее сердце. Они поженились и переехали в дом ее родителей. Вскоре у них появился сын Дайчи, а через несколько лет родилась Акико. К своим двадцати восьми годам Окуясу имел и хорошую работу в полицейском участке Морио, где он каждый день виделся со своим лучшим другом Джоске, и счастливую семью. Что же было за душой у самого Джоске? Вот уже три года, прошедших с тяжелого расставания с Роханом, он не мог отделаться от ощущения пустоты, которая сковывала его душу кристальным оцепенением холода. Бриллиантовое сияние холодных граней, отражающих себя во множестве повторений. Он даже не помнил, когда у них в участке в последний раз было интересное дело, которое хоть ненадолго заполнило бы его голову, отвлекая от бесконечного равнодушия. Но нового Киры Йошикаге в городе, к счастью или к сожалению, не появлялось. Окуясу и Йоко были бесконечно добры к нему и часто приглашали его в гости, а их дети просто обожали «дядю Джоске». Но когда он бывал у них, окутанный теплом и домашним уютом счастливой семьи, каждый раз наступал момент, когда он смотрел на все как будто со стороны – и понимал, что эти тепло и уют, на самом деле, относятся к чужой, не имеющей к нему никакого отношения истории. Забота друзей была искренней, но Джоске все меньше хотелось быть товарищем, которого зовут на все праздники только потому, что знают, что ему не с кем их отмечать. И вот в очередной раз Окуясу как ненормальный орет о своем семейном счастье за столом, а после осекается, видя сдержанную улыбку Йоко, которая одними глазами указывает на Джоске, уставившегося куда-то в пустоту поверх своей тарелки. Разбитое холодным художником бриллиантовое сердце под отглаженной полицейской формой. Даже, черт возьми, помпадур пришлось сменить на бритые виски и зализанные назад волосы, чтобы носить фуражку. После разговора с женой Окуясу еще долго расхваливал свою талантливую дочь, и Джоске вежливо и терпеливо слушал все это, поддерживая дежурную улыбку на своем лице, а после вернулся к написанию отчетов по закрытым делам. В кабинете вновь воцарилось молчание, лишь негромко потрескивало радио. Динамик дал прозвучать последним нотам легкой фоновой песенки, а потом разразился знакомой каждому жителю Морио музыкальной заставкой, а после такими же привычными интонациями: «С вами радио Морио. В студии, как обычно, ваш сосед Кен Харада, спешу поделиться с вами новостями из мира искусства. В Морио вновь возвращается, пожалуй, один из самых знаменитых его жителей – талантливейший мангака, покоривший сердца читателей по всему миру, Кишибе Рохан. Последние годы он провел за границей, где сотрудничал с лучшими галереями Европы, проведя серию выставок, которые пользовались большим успехом. Но в своих интервью он не раз говорил, что не забывает и про наш городок, где ему работается приятнее и спокойнее всего. Является ли его возвращение на родину остановкой перед новым путешествием, или же Кишибе Рохан задержится в Морио надолго для работы над очередной захватывающей историей, мы пока не знаем. Но мы обязательно пригласим его в нашу студию для подробного интервью. Оставайтесь с нами…» Окуясу поежился, когда услышал это имя. Отношения Джоске и Рохана стали негласно запретной темой, которой уже давно не касались в разговорах их общие знакомые, стараясь не ворошить прошлое, расставание с которым далось Джоске и без того болезненно. Окуясу бросил на друга беглый взгляд, но с удивлением отметил, что тот, кажется, вообще не слышал голос ведущего. Он продолжал что-то сосредоточенно писать за своим столом, чеканя строчку за строчкой, не давая напряженным пальцам даже секундной передышки. «Давай, детка, возьми его в рот целиком». В любом городе, в любом туалете любого гей-клуба красный или розовый неон слепляет все контуры в одно неразборчивое месиво. Худой паренек с татуированными плечами раскрывает губы шире и послушно впускает член Рохана в горячую дыру своего пьяного рта. Рука художника крепче сжимает взлохмаченные волосы. Чужой незнакомый рот начинает привычные движения. Днем была светлая галерея, много шампанского, снобствующие эстеты, любители искусства и неугомонные журналисты, задающие одни и те же вопросы. Кто-то смотрит на него с восхищением, кто-то с любопытством («Азиатская диковинка из какого-то приморского захолустья выставляется в Галерее современного искусства Дюссельдорфа!»), кто-то с плохо скрываемым пренебрежением («Где вы нашли этого рисовальщика странных комиксов?»). Тем не менее, красивая и слегка саркастичная улыбка завораживает, легкость движений и стиль обезоруживают, а ироничные ответы на идеальном английском заставляют циников поумерить свой скепсис. А когда на закрытых мастер-классах мистер Кишибе демонстрирует свои техники рисования, тут уж никто не смеет усомниться в его праве находиться там, где он находится здесь и сейчас. За какие-то секунды почти без касаний листа он делает прекрасные наброски, где все линии застывают в идеальном порядке. Коллекционеры ждут его, наперебой предлагая заманчивые гонорары. Новые любители искусства и новые журналисты пытаются завязать с ним беседу. Скука смертная. – Вам всего тридцать два? Мало кто из современных художников имеет столько опыта за плечами в вашем возрасте. – Правда ли то, что вы начали карьеру мангаки в семнадцать? – Что вас вдохновляет? – Откуда вы берете сюжеты для своих историй? – Как вы освоили все эти необычные техники рисования? Может, у вас есть какой-то секрет? «Открой рот пошире. Да, вот так, продолжай». В любом городе Европы, в любом туалете любого гей-клуба все сплошь в этом чертовом неоне, как в поганом борделе. Вся грязь, что разворачивается под диодными лампами, услужливо прикрывается контрастом малинового и черного. Если принять экстази, месиво станет болезненно четким, если покурить травы – тошнотворно мельтешащим и расплывчатым. Впрочем, после пары инцидентов с наркотиками Рохан пытается быть приличным парнем и принимает только таблетки, которые прописывает ему очередной местный психотерапевт. Но старый добрый алкоголь, конечно же, все равно идет в дело. Горсть таблеток, пара глотков какого-то коктейля – и вот подсвеченные ультрафиолетом зомби на танцполе кажутся чуть менее отвратительными. Сегодня это худой парень с татуировками на плечах (одна из них, кажется, змеится вверх, пересекая ключицы, и расцветает под подбородком). Как его зовут, кто он и откуда, Рохан не интересуется, хотя он и превращал его лицо в книгу, чтобы оставить там свой приказ. Ночь сменяет день, а скука и пустота в душе остаются с ним. Он не утруждает себя знакомством с этими парнями, не говорит с ними, не видит смысла заказывать им алкоголь, угощать и соблазнять, хотя, конечно, большая часть этих попыток определенно увенчалась бы успехом. Ему также слишком скучно отвечать на комплименты жаждущих его, изображать интерес, узнавать о чужих предпочтениях в сексе. Heaven’s door – и все эти бессмысленные усилия сводятся к нулю. «Делает минет Кишибе Рохану». «Отдается Кишибе Рохану по первому требованию». «Позволяет Кишибе Рохану делать все, что тот захочет». Варианты меняются в зависимости от того, чем скучающий художник захочет поразвлечь себя в этот вечер. Сегодня перед ним в тесной кабинке туалета стоит на коленях татуированный парень, имени которого Рохан не знает, и старательно отсасывает у него. Сначала Рохан внимательно читал воспоминания своих одноразовых любовников, думая, что может таким образом найти какой-то материал для своих историй. Потом бегло пролистывал их, пытаясь, по крайней мере, убедиться в том, что никто из этих мужчин не связан с преступным миром или не болен какой-нибудь венерической болезнью. Потом его перестало интересовать даже это. Финал всегда был одним. После секса, стоило Рохану кончить один или столько раз, на сколько хватало его любопытства и возбуждения, всегда следовало одно и то же. «Забывает о встрече с Кишибе Роханом». Он натягивал штаны, поправлял одежду и закрывал за собой дверь. Пил еще несколько таблеток, чтобы забыться сном на несколько часов, а после круговорот светской и ночной жизни начинался для него по новой. Все для того, чтобы отвлечься от бесконечной скуки. Все для того, чтобы забыть об отвращении к жизни и к себе. Еще он хотел забыть лицо Хигашикаты Джоске, с которым их и так уже разделяли несколько лет разлуки и почти десять тысяч километров. Но оно продолжало упорно всплывать перед глазами, делая неоновое месиво и эти жалкие попытки найти какое-то удовлетворение еще более мерзкими. История с татуированным парнем так ничем и не закончилась – ядовитый свет, казалось, отравлял все существо Рохана, вонь грязной кабинки становилась невыносимой, и чужой рот на его члене не приносил ничего, кроме отвращения. В какой-то момент Рохану стало настолько плохо, что ему показалось, что он куда скорее вывернет свое нутро в унитаз, нежели дойдет до оргазма. Он оставил парня в привычном забвении, взял в баре бутылку виски и вышел на улицу через задний вход. Холод пробирал его до костей. Хотелось плакать, но алкогольная анестезия заглушала все, заставляя ощущать лишь какое-то вялое бесчувствие. На автостоянке позади клуба остановился грузовик, и крепкий парень с длинными темными волосами вылез из кабины – по-видимому, привез какие-то поставки для этого клуба. С чувством, что он должен довести начатое до конца, Рохан сделал глоток виски, отшвырнул бутылку в сторону и пошел к нему навстречу. Что-то в крепких руках этого парня заставляло все его внутренности сжиматься в комок, и при этом в них было что-то успокоительное. «Джоске, наверное, еще раскачался за то время, что я его не видел. Глупый огромный мальчишка». Все, что происходило потом, напоминало наказание, посредством которого должно было наступить очищение. В грязном кузове грузовика, посреди каких-то коробок Рохан чувствовал, что все чувства, мысли и воспоминания последних трех лет растворяются в мареве боли и какого-то дикого ужаса, который сковал его дрожащее тело своими оковами. Парень терзал его тело, а Рохан не мог найти в себе сил сделать вдох. Белые руки цеплялись за какие-то щербины в полу, но его снова сметало волной дикарской похоти, внушенной им самим. Он мог остановить все это в любой момент, но хотел дойти до последней точки своего отвесного падения. Рука его станда, которая выводила последний приказ на лице этого грубого водителя, не дрогнула, но глаза, казалось, смотрели на владельца с горечью. Станд – отражение души, и, кажется, собственная душа Рохана в тот момент противилась всему происходящему. Но он терпел с каким-то мазохистским упоением, словно только после этого испытания ему откроется новый путь. Рохану показалось, что его ребра хрустнули, когда парень сжал его в объятиях во время своего неистового оргазма, и как будто увидел, а не почувствовал, как его собственная сперма выплеснулась на грязный пол их временного убежища. Колени его очередного щегольского костюма были в грязи, на руках остались ссадины. На трясущихся ногах он сделал шаг из грузовика, и его колени подкосились. К горлу подкатил еще один приступ тошноты, и его вырвало на асфальт. Он почувствовал, что сознание вот-вот оставит его, но все же успел поставить последнюю точку во всем этом безумии. «Забывает о встрече с Кишибе Роханом». Как он добрался до своего отеля, он и сам не знал. Он долго стоял под душем, чувствуя, что снова теряет связь с реальностью, но помнил, что все-таки должен сделать две вещи. Он включил ноутбук и заказал авиабилет, а после позвонил представителю галереи, где проходила его выставка, и бесцветным голосом сообщил: – Это Рохан. Простите, если разбудил вас. Я хотел предупредить, что на этой же неделе планирую вернуться в Морио. Нет, это решение не обсуждается. Я думаю, вы справитесь со всем без моего присутствия. До свидания. Серое утро заполняло его гостиничный номер, а сам Рохан уже спал, беззащитно и немного по-детски свернувшись в одиноких объятиях своей огромной пустой постели. Дайчи встретил Джоске и Окуясу на пороге. – Ура! Пришли папа и дядя Джоске! – радостно воскликнул мальчик и убежал в свою комнату, но молниеносно прибежал обратно, держа в руках сломанный самолетик. – Дядя Джоске, почини, пожалуйста! У тебя это так здорово получается. Следом за Дайчи появилась Йоко. – Дайчи, твой папа и Джоске очень устали на работе, дай им хотя бы раздеться и отдохнуть. Джоске слегка улыбнулся и забрал самолет из рук мальчика. – Ну что ты, Йоко, это ведь дело пары секунд. Невидимая рука станда коснулась поломанного крыла самолетика, и тот снова стал как новый. – Держи. – Спасибо, дядя Джоске! Ты лучший! Четырехлетний мальчик с искренней радостью на лице прильнул к коленям мужчины. Окуясу обнял жену и шутливо обратился к сыну: – Эй, а как же я, Дайчи? Разве ты не рад видеть папу? Сын со смехом бросился отцу на шею. Окуясу подхватил его и прошел в детскую. – А где моя маленькая принцесса? Где наша героиня дня? После ужина Джоске и Окуясу пили пиво, а Йоко сидела рядом, складывая постиранные детские вещи в ровные стопки. – Эй, Джоске! Все хотел спросить, как там у тебя дела с Саэ? – заговорщицки спросил Окуясу, подмигивая другу. – Она вроде девчонка что надо. Йоко посмотрела на мужа с легкой укоризной. – Даже не знаю, за что тебя ругать сначала: за твою бестактность или за комплименты другим девушкам. – Да брось, Йоко! Ты же сама их познакомила, – миролюбиво откликнулся Окуясу, обнимая жену за плечо. – Все нормально, это совсем не секрет. Мы расстались, – сказал Джоске самым будничным тоном, какой только можно было вообразить. – Мы все-таки совсем не подходили друг другу. После расставания с Роханом Джоске полностью утерял понимание того, кого он может любить и хотеть. Его естество подсказывало, что мужское тело влечет его сильнее, чем женское (по крайней мере, в моменты уединенного самоудовлетворения именно разряжающиеся члены на экране заставляли его чаще двигать рукой), но возможность представить на месте Рохана другого парня казалась ему неправильной и невыносимой. И он решил мысленно вернуться к той точке своей истории, где его еще могли заинтересовать девушки – к Джоске из старшей школы, за которым поклонницы буквально ходили по пятам. К тому себе, который еще не знал соблазна перед точеным телом художника. Саэ была университетской подругой Йоко, с которой они иногда поддерживали связь. Она была гораздо красивее, чем сама Йоко, чье лицо большую часть времени казалось абсолютно непроницаемым с этими прямыми чертами и холодным, спокойным взглядом. Можно даже сказать, что она была красавицей под стать Джоске, и она прекрасно знала об этом. Она любила порой похвастаться, что ее просто утомили комплименты ее длинным ресницам, сочным губам и гладким волосам, которые она так часто слышала от парней. Тут она не преувеличивала – все эти черты делали ее совершенно очаровательной. Но были ли у нее еще какие-то положительные стороны? Джоске сразу приглянулся ей, ведь несмотря на то, что время заострило его мягкие и нежные черты лица, и сильное тело стало жестче и массивнее, его Джостаровская красота сияла, как и всегда. Он же, скорее, просто не противился ее знакам внимания, хотя и знал, что ждать сильных чувств от своего израненного сердца сейчас все равно не приходится, но одиночеству предпочитал надежды на свежие впечатления от нового человека рядом. К тому же, ему изрядно надоело быть третьим лишним в компании пар Йоко и Окуясу или Коичи и Юкако. Впрочем, он быстро увидел, что, несмотря на интерес Саэ к его жизни, все, что не укладывалось в рамки ее представлений о том или ином предмете, она просто отвергала. – Скажи, почему ты решил стать полицейским? – как-то спросила она Джоске. – Мой дед был полицейским. Впрочем, по-настоящему я задумался о том, как важно защищать то, что мне дорого, только когда потерял его. В девяносто девятом году мой дедушка погиб, но мне и моему племяннику… он старше меня, так что не удивляйся… удалось найти и наказать преступника. И в том же году мы с ним, Окуясу и другими нашими товарищами поймали Киру Йошикаге. Может, ты слышала о нем? Он убил много девушек и парней в Морио. Губы Саэ скривились в недоверчивой усмешке: – Хм… твой племянник, он что... тоже полицейский? – Нет, Джотаро – морской биолог. Теперь она не сдержала смех. – Так ты хочешь сказать, что пара школьников в компании морского биолога ловили опасных преступников? Прости, я, конечно, понимаю, что ты хочешь меня впечатлить, но это все звучит как-то неубедительно. Джоске вздохнул. – Да, я понимаю, что это звучит неправдоподобно. Но так оно и было. Думаю, если я пущусь в дальнейшие объяснения, все станет еще менее правдоподобным. Саэ глянула на него с вызовом. – Ну же. Я вся во внимании. – У меня, моего племянника, Окуясу и еще некоторых наших знакомых есть способности, которые помогали нам в этих ситуациях… Где-то на середине этого предложения, видя в глазах Саэ лишь возрастающее недоверие и искреннее желание повертеть пальцем у виска, Джоске понял, что катастрофически устал от нее. – Впрочем, это все равно не какие-нибудь фокусы, чтобы демонстрировать их вот так по щелчку пальцев. Если представится возможность, сама все увидишь. Возможность действительно представилась. Как-то раз после торопливого петтинга в полицейской машине Саэ резко выскочила оттуда со словами «Все, хватит, я уже совсем опаздываю. Начальник меня убьет...», и в этот самый момент выпавшая из ее сумочки пудреница с дребезгом упала на асфальт и раскололась. «Блядь! Что за напасть!» – гневно вскрикнула она, с размаху захлопнув дверь машины, и уже собралась отправиться восвояси, когда увидела, что Джоске вылез из машины вслед за ней и положил что-то ей в руку. В ее ладони была целая пудреница, гладкая и сияющая. Она побледнела, потерла глаза, а после рассмеялась каким-то натужным неестественным смехом: «Ну и день! Чего только на нервах не примерещится». В этот момент Джоске понял, что его душа останется закрыта для нее навсегда. Впрочем, тело тоже не могло отделаться от своей кристальной честности. Ее голова уже минут пятнадцать монотонно двигалась у него между ног. За это время он успел разглядеть всю скудную обстановку ее квартирки, где он задержался этим вечером, рассмотреть узор на обоях, посчитать фарфоровые статуэтки на комоде, но больше ничего, совсем ничего не происходило. Наконец, Саэ выпустила его член изо рта и обиженно протянула: – Эй, ну ты скоро там? Я тут уже битый час стараюсь. – Извини, – растерянно отозвался Джоске. – Видимо, вино сегодня было лишним. Она зажала его член в ладони и принялась со скучающим видом двигать рукой. – Другим парням это почему-то не мешало. Но так уж и быть, я продолжу. Поторопись там! Она снова обхватила губами его член. Джоске закусил губу и закрыл глаза. Темнота, скрывшая ее лицо и эти выцветающие коричневые обои, помогла ему хоть насколько-то сконцентрироваться на ощущениях. Он просто отдался течению, стараясь не задаваться вопросами, зачем он там, и зачем именно с ней. Будь на ее месте другая девушка и другая комната, по сути, все равно результат остался бы тем же. Он плыл в потоке ощущений куда-то в прошлое, ведь, кажется, только воспоминания могли заставить его кровь кипеть. Вот он сидит на чужом диване, позволяя худому мужчине с пронзительными зелеными глазами, полными холода и какой-то оскорбительной иронии, стащить с себя штаны. Джоске слегка дрожит и отворачивается, чтобы не видеть собственный член, который, налившись кровью, толчком устремляется вверх, освободившись от тесного плена одежды. Мужчина с пронзительным взглядом снисходительно улыбается, наслаждаясь каждой секундой его смущения: «Какой же ты еще ребенок». А Джоске так и хочется вырваться, закрыться, надавить на эти глаза большими пальцами, опуская веки… Все его существо в этот момент просто кричит: «Не смотри!» Мужчина берет в рот его плоть, уверенными движениями языка вытягивая у Джоске несколько сдавленных стонов. Когда он распаляется сам, все его действия приобретают отчетливо садистский почерк. Ногти впиваются в бедра подростка, зубы проходят по касательной вместе с движением рта по разгоряченной плоти. Вдруг Джоске чувствует, как рука мужчины бесцеремонно протискивается между его ягодицами, и несколько пальцев разом устремляются внутрь… Рохан, почему ты по-прежнему управляешь этим телом, которое уже давно тебе не принадлежит? Почему только ты, Рохан? Пока Саэ полоскала в ванной рот, избавляясь от его спермы, которая, по-видимому, была ей противна, Джоске почувствовал, что одиночество его души достигло в этот момент предельной точки. Он не бросал ее первым, потому что, возможно, ему просто было все равно, вместе они или нет. А на почве его равнодушия пышно расцветало ее язвительное раздражение. Отчего-то она полюбила рассказывать ему про то, сколько у нее было парней – видимо, ей хотелось набить себе цену в его глазах, а также просто-напросто его разозлить. Реакции не следовало. Но поскольку несколько не самых удачных сексуальных эпизодов сделали его неопытность и нерешительность в общении с девушками весьма очевидными, она решила выбрать объектом расспросов и насмешек именно эту тему. – Слушай, не удивлюсь, если до встречи со мной ты вообще был девственником. Мне все мои парни говорили, что я чертовски хороша в постели, а у тебя и встает-то через раз. В этот момент Джоске понял, что даже его равнодушие оказалось исчерпаемым, и ему на смену пришло жгучее отвращение. Мысленно он уже выкручивал ее костлявое запястье своей бриллиантовой рукой, но в плоскости реального всего лишь широко улыбался. – Я вижу, как ты любишь себе льстить, но на самом деле ты – дерьмовая любовница. Могла бы хотя бы трахаться не с таким выражением лица, будто делаешь мне огромное одолжение. Ее лицо тут же вспыхнуло от гнева, а он продолжал, не пытаясь сдерживать широкую улыбку. Пожалуй, это был первый и единственный момент, когда он действительно хоть что-то чувствовал к ней. – И да, удовлетворю твое любопытство. До встречи с тобой я девять лет был вместе с одним парнем. И, могу сказать тебе, с ним мы трахались так, как будто завтра нас отведут на казнь. В его постели я кончал столько раз, что, кажется, мое тело уже отказывалось слушаться меня, а я все равно приходил к нему на следующий день и требовал еще и еще. Желаю тебе хоть с кем-нибудь из твоих ебарей испытать подобное. Бывай, Саэ. Он встал и направился к выходу из ее квартиры, не глядя на ее перекошенное от возмущения лицо на фоне все тех же выцветающих обоев. – Чертов извращенец! – донеслось ему в спину. – Как тебя вообще взяли в полицию с такими мерзкими наклонностями?! Когда он вышел от нее, он чувствовал такую легкость, такое ликование в своей душе, что, пожалуй, впервые за последнее время мог с полной уверенность назвать себя живым. В какой-то мере Джоске даже упивался своим новообретенным одиночеством, чувствуя, что свобода гораздо слаще тягостных оков бесполезных отношений. Но уже на подходе к дому, когда первая волна эйфории прошла, он понял, что и нынешнее его положение вряд ли назовешь завидным. Старая добрая пустота снова заключит его в свои объятия, и потянутся дни, которым не будет конца. В какой-то момент Джоске даже пожалел, что был так груб с Саэ, но знал, что желание никогда больше ее не видеть гораздо соблазнительнее, чем желание извиниться. Последняя ее фраза, впрочем, врезалась в его память сильнее, чем он того желал. «Как тебя вообще взяли в полицию с такими мерзкими наклонностями?!» А ведь, действительно, могли и не взять. Морио – маленький городок, где мало что нарушает привычный ход событий. Такие случаи, как отношения двух парней, по-прежнему могут вызывать множество косых взглядов и разговоров за спиной. А ведь полицейский, как любил повторять дедушка, должен быть тем человеком, которому жители захотят доверять. Конечно же, однажды должен был наступить тот момент, когда обо всем узнает его мать. Это было пять лет назад, когда из-за той истории с погоней за йокаями и покупкой шести гор Рохан разорился и лишился большей части своего имущества, в том числе и дома, где им удавалось встречаться, не привлекая к себе лишнего внимания. В тот момент Джоске набрался смелости и выложил Томоко правду об их с Роханом отношениях, сказав, что хотел бы позвать его жить к ним. На что мать лишь холодно ответила: – Я-то смирюсь с этим. Но ты же собираешься стать полицейским. В полиции тебе придется иметь дело с людьми старой закалки, которые знали и уважали твоего деда. Подумай о том, какое тебя ждет будущее там, если выплывет история про тебя и этого мангаку? Тогда Джоске очень сильно поругался со своей матерью и не разговаривал с ней несколько недель. Но Рохан воспринял его рассказ об этом даже слишком спокойно: «Как знать, может, она и права. В любом случае, я уже перевез большую часть своих вещей к Коичи. Так уж и быть, не буду портить тебе репутацию, мистер полицейский». Джоске словно бы снова ощутил, как Рохан потрепал его по волосам после этой фразы. Но что тогда, что сейчас он ощущал только горечь в душе. Наверное, стоило все же настоять на своем в тот момент... А, может, стоило поступить по-другому еще задолго до этого. Но раны не затягивались, какой бы успокоительной ни казалась возможность представить, что в какой-то из точек невозрата можно было сделать иной выбор и вообще не встречать Кишибе Рохана. После ссоры с Саэ он лежал в своей комнате в полной темноте и будто бы невзначай прокручивал на периферии сознания множество альтернативных сценариев своей жизни. Вот они с Саэ переклеивают эти дурацкие обои в ее квартире. Унылый секс в одной и той же позе, упреки и все больше равнодушия на лицах. Каждый день из одной постели встают абсолютно чужие друг другу люди. Он представил, как целует невозмутимое лицо Йоко, а после его затмевает круговорот детских садов, пеленок, несделанных вовремя прививок, разбитых коленок, семейных торжеств, мелких радостей, мелких горестей, какого-то одинакового счастья каждый день, такого домашнего и спокойного, как будто они уже давно состарились вместе. Фантазии о парнях, пришедшие на смену, были более живыми, дерзкими и многоракурсными. Ему было легко представить, как побагровевший от возбуждения Окуясу проникает в него, быть может, потому что Джоске уже однажды восседал на нем с разведенными ногами, смиряя свое сбивчивое дыхание. Хотя, конечно, все это было очень давно, до всех маленьких героев и принцесс, да и воспоминания об этом разовом эксперименте – совсем не то, о чем вспомнишь с ностальгией за столом, когда Йоко угощает тебя своей стряпней. А все же в Окуясу таилась сила, которая могла усмирить его взрывную натуру. Он бы лежал в его крепких объятиях и, возможно, мог бы хоть на миг вытеснить из головы все гнетущие мысли. Но стоило ему представить, как они сидят в обнимку перед телевизором в дурацких уютных свитерах с чашками горячего чая в руках, как все вновь становилось невыносимым, ужасным, неправильным. Вот он, словно маленький мальчик, меряет шагами лабораторию ученого, разглядывая навеки замерших в стекле рыб и морских звезд. Еще несколько шагов – и взгляду представляется темноволосый мужчина, на которого ему так хотелось походить в шестнадцать лет. По иронии, в них течет одна кровь, и чем старше становится Джоске, тем больше их черты лица сливаются друг с другом. Он бы подошел и что-то прошептал ему на ухо, а после сел на колени. Но представить их двоих любовниками все равно почему-то очень сложно, пусть даже эти пошлые и наглые фантазии оживают и умирают без воплощения лишь в самом далеком и сокровенном уголке его души, никому не известные. Даже если он пытается думать о том, как бы проник в его рот своим языком, как бы нащупал его внушительный член, все равно он остается ребенком, отвлекающим от работы вечно занятого отца, отсутствие которого в собственной жизни разбивало возбуждающий сюжет своей правдивостью и прозаичностью. Он уже почти засыпал, когда его взгляду представилась и вовсе странная картина. Он льнет к красивому взрослому мужчине в матросской форме, который изящными чертами лица и тонкими пальцами даже немного напоминает Рохана. Откуда-то он знает, что его зовут Йошикаге, и что это и есть тот убийца из странного лета девяносто девятого, но в этой фантазии Джоске не чувствует от него никакой угрозы, ему хорошо и спокойно рядом с ним, пусть даже этот матрос очень сдержан в проявлении эмоций. Потом они ложатся на кипельно белые простыни без одежды, и единственная мысль, которая осаждает его мозг в тот момент, это мысль о том, как он боится их испачкать. Но, конечно, он позволяет матросу делать все, что ему захочется, а после идет в ванную и заглядывает в зеркало, где обнаруживает более юную, стройную, надломленную версию себя, а после, открыв скрывающуюся за зеркалом полку, обнаруживает там аккуратные ряды баночек, наполненных полукруглыми полосками состриженных ногтей. На этом моменте его вновь выбрасывает в реальность, которая кажется успокоительной по сравнению с промелькнувшими у него перед глазами картинками, и с осознанием того, что сердце его просто разрывается от любви к одному-единственному человеку, разбивающему все бесплодные «если бы» насмешливым взглядом своих зеленых глаз, Джоске постепенно погружается в сон. Все эти воспоминания – не более чем круги на воде его памяти, которые появились в сознании Джоске, когда Окуясу с немного пьяной улыбкой спросил того про Саэ. На миг темнота поднялась из глубин его души, но после вновь рассеялась в мерцающем тепле реальности. – Эй, уберите эти сочувствующие физиономии. Честно, я совсем из-за нее не страдаю. Но вскоре после этого Джоске замолк, допил свое пиво и пошел в коридор обуваться. – Может, еще по пиву? – предложил Окуясу, немного озадаченным таким неожиданным желанием друга уйти. – Правда, оставайся, Джоске, – миролюбиво проговорила Йоко. – Еще ведь совсем не поздно. Обещаю, бестактных вопросов больше не будет, – добавила она, многозначительно глядя на мужа. – Не беспокойтесь, дело правда не в вас. Я просто вспомнил о том, что мне надо еще кое-что сделать сегодня вечером. Спасибо за угощение! Джоске по очереди обнял друзей и вышел в стылую вечернюю темноту. При мысли о том, что он собирался сделать, его сердцебиение участилось. Только оказавшись наедине со своими мыслями, он почувствовал, насколько сильно его душа весь день изнывала от волнения, желания и неопределенности. После сегодняшнего сообщения по радио весь его привычный мир пошел трещинами. Как только Окуясу вышел из кабинета для того, чтобы принести им обед, Джоске лихорадочно набрал сначала номер гостиницы, потом агентства недвижимости Морио. Полицейский значок порой способен открыть доступ к таким тайнам, где бессильна даже сила станда. Уже через несколько минут Джоске узнал о том, что Кишибе Рохан условился о покупке небольшого дома на окраине города. Джоске не знал, что именно он собирается совершить, что сказать… он даже не был уверен в том, что Рохан уже приехал в Морио, ведь агент по недвижимости уточнил, что они связывались только по телефону и электронной почте. Однако, ноги сами несли его к тому месту. Он не знал, сколько шел по улицам, которые все плотнее укрывала завеса темноты, только шаги его становились все быстрее от мучительной невыносимости ожидания. Но на очередном перекрестке, где твердость шагов и уверенный ритм дыхания уже начали подводить его, решил все-таки взять такси. Завидев тот самый дом, он почувствовал, что его сердце заходится от волнения. Дом выглядел спящим, ни в одном окне не горел свет, но Джоске чувствовал себя так, словно выплыл к огромного сияющему маяку после долгого блуждания в темном мареве океанского шторма. Ждут ли его на том берегу, куда он собирается причалить? Водитель нетерпеливо перебирал пальцами по черной дуге руля, но Джоске не спешил выходить из машины. «Не сейчас. Еще не время. Его там нет», – молнией промелькнуло у него в голове. Он опомнился и быстро назвал водителю свой адрес. Вскоре дом скрылся за поворотом, растворившись в ночной темноте, как секундное наваждение. Последние ночи в Европе дались Рохану тяжелее всего. Его желание бежать из этой чужой жизни со всех ног было просто невыносимым, но необходимость уладить все вопросы с выставкой, а также покупкой дома в Морио, где у него не осталось своего угла, подарили ему еще несколько абсолютно пустых дней зыбкой неопределенности. Кажется, все утеряло для него всякий смысл, кроме возвращения, но проклятое чувство ответственности позволило найти в себе силы пережить еще несколько встреч с работниками галереи и агентами, которые, пусть и держали себя в рамках приличия, смотрели на него с таким видом, будто он уже мертв. «Вы упускаете отличные карьерные возможности, мистер Кишибе. Ваша выставка пользуется большим успехом, и новые контракты с другими галереями и издательствами – это только вопрос времени. Если вы уедете сейчас, то ничего этого уже не будет. Не говоря уж о том, что ваши гонорары тоже ощутимо пострадают». Рохан улыбнулся с горечью. Возможно, в нем уже не было столько страсти, сколько в его двадцатилетней версии, но губы складывались в те же слова, что и тогда. «Все ваши уговоры совершенно бесполезны. Возможно, мне стоило обозначить свою позицию раньше, но получилось так, как получилось. Примите это, и давайте обойдемся без демагогии. Я не рисую ради денег и признания. Все эти карьерные возможности мне, по большому счету, совсем не интересны. Я создаю мангу, чтобы ее читали. Чтобы ее читали, и только. Причина простая, но ничто более меня не интересует». Но день, пусть даже он был проведен за улаживанием всех этих неловких и унылых формальностей, был все же чуть лучше одинокой и пустой ночи. Стоило темноте опуститься на незнакомый город, как все лощеные вещи в шикарном номере Рохана приобретали какой-то враждебный вид. Он чувствовал себя так, будто ходит один среди настороженных оскалившихся зверей, готовых в любую секунду наброситься на него. Посреди номера зиял разверзнутой пастью пока еще не собранный чемодан. Медленно, как во сне, Рохан то листал какие-то альбомы с набросками, то перебирал вешалки со своими костюмами, но чемодан по-прежнему оставался совершенно пустым. Часть времени он просидел в кресле, глядя, как темнота в углах комнаты становится все плотнее. В одной руке он вертел цилиндрическую пачку таблеток, которые бряцали где-то внутри, перекатываясь, в другой держал бутылку какого-то дорогого пойла, которое услужливо обновляли в его мини-баре незаметные работники отеля. Пару раз он был близок к тому, чтобы выйти куда-нибудь, хоть куда-то, разрушить эту уничтожающую тишину, вдохнуть прохладный ночной воздух, даже резко поднимался с кресла и устремлялся к двери, но потом все равно возвращался, отрезвленный пониманием того, что, куда бы он ни пошел, вокруг все равно будут люди. Мысль о том, что кто-то из них может заговорить с ним или дотронуться до него, вызывала у Рохана отвращение. В одну из ночей он выбрал таблетки, и это, по-видимому, было правильным решением, ведь он проспал до полудня в своей кровати в плотном оцепенении без мыслей и сновидений. Первое, что он увидел по пробуждении – солнце, заливавшее его номер, что сделало новый день хоть немного более терпимым. Но в следующую ночь он выбрал алкоголь. Лежа в огромной постели в полной темноте, Рохан чувствовал, что его тело уже начинает проваливаться в сон, как вдруг после плавного погружения черная рука сжала его сердце и вышвырнула его в первобытный ужас реальности. Сердце колотилось так, словно оно перестало быть частью его тела – безумный тикающий механизм, лишенный ощущения жизни. Дыхание приходилось вырывать у собственных легких с мучительным усилием. Рохану казалось, что он умирает. Сознание отделялось от агонизирующего тела, которое, казалось, в этот момент разрывали на куски тысячи рук, словно то самое зло, которое поглощало тех, кто посмеет оглянуться в переулке Рейми, отчего-то вырвалось наружу. Рохан и так раздавал свое тело всем страждущим демонам на протяжении всех последних темных лет, раздавал, не задумываясь о последствиях, но сейчас ему, возможно, впервые за все это время, стало действительно страшно за себя. «Паническая атака!» – осознал он, резко поднявшись на кровати. Так уже было несколько раз – в приватной кабинке какого-то гей-клуба, прямо на вечереющей улице очередного незнакомого города, в такси, которое везло его на какую-то презентацию. Доктор что-то долго и нудно рассказывал про его предрасположенность к подобному в связи с посттравматическим расстройством из детства, затяжную депрессию, злоупотребление изменяющими сознание веществами… Все рациональные объяснения смывал разрушительный поток оголтелой и оглушительной тревоги. «Один… два… три… чет... тыре…» Он пытался смирить дыхание и переключить свое сознание на счет, но тело по-прежнему отказывалось слушаться. На нетвердых ногах он спустился с кровати и кое-как дотащился до выключателя, разгоняя темноту обратно по углам своей комнаты. Белый свет не принес успокоения – лишь сделал расфокусированную картинку перед глазами чуть более отчетливой. «Пять… шесть… семь…» Руки несуществующих душителей все еще не отпускали его горло, и лишь огромным усилием воли ему удалось удержать себя от того, чтобы вцепиться ногтями в собсвенную шею. Он бросился к письменному столу, но перо выскользнуло из неожиданно мокрых ладоней. «Восемь… девять… десять…» Он снова стал перерывать свои альбомы в поисках чего-то, что, кажется, привлекло его внимание на какие-то доли секунды, но после было отринуто и снова выселено на задворки памяти для иллюзии спокойствия. Один старый рисунок на покоробившейся кое-где бумаге, который он зачем-то хранил все эти двенадцать лет. То, что еще недавно казалось проклятием, теперь становилось спасением. Все отдалялось, и меркло, и плыло, лишь пестрящие перед лицом страницы еще удерживали сознание от падения в пучину предсмертного страха. «Одиннадцать… двенадцать… тринадцать…» Вот же оно! Это был очень схематично набросанный портрет парня в школьной форме. Массивный подбородок его был запрокинут вверх, одежда была в беспорядке, но тело источало блаженство и спокойствие. Рохан много раз рисовал Джоске, но этот первый рисунок был особенным, словно зачарованным. Залитая светом комната пыток отступила на задний план, и перед глазами замелькали яркие образы из прошлого. Тот самый первый раз, когда он заставил Джоске кончить. Рохан рывком поднялся, возвышаясь над лежащим Джоске в какой-то воинственной позе, лишь член, по-прежнему возбужденный, который тот и не думал убирать в штаны, придавал картине какой-то странный сюрреалистический оттенок. – Ой-ой-ой, какие мы быстрые. Стоило слегка приласкать – и вот вам результат за пару минут. – Рохан победоносно помахал рукой, испачканной спермой подростка. – Ты кажешься таким невинным, Хигашиката Джоске, а на деле оказываешься таким порочным мальчишкой. Что бы подумала о тебе твоя мама, если бы узнала? А твои друзья? Джоске приподнялся, судорожно натягивая трусы и штаны поверх белесых капель, все еще поблескивающих на его коже. Рохан переступил через него и резкими, какими-то нетвердыми шагами, словно собственные ноги подводили его, смерил расстояние до письменного стола. – Тебе должно быть стыдно, Джоске. Ты определенно еще хуже, чем я о тебе думал. Рохан обессилено приземлился на стул и потянулся за пером, не потрудившись даже вытереть сперму со своей ладони. Перо незаметно подрагивало в его пальцах. – Рохан, но ты ведь сам… – Джоске попытался возразить, но язык казался чужим и отказывался ворочаться. Звук пера, агрессивно вычерчивающего на бумаге какие-то линии, показался резким и оглушительным. – И как ты меня останавливал? Своим стояком и стонами? – Рохан резко обернулся и, смерив Джоске испепеляющим взглядом, вновь вернулся к своему занятию. Его раздражало то, что несносный мальчишка не дал ему кончить. Ему хотелось хлестким жестом запечатлеть свое раздражение на его лице, но приходилось изливать все на чертову бумагу. Несколько четких, толстых, резких линий разорвали девственную чистоту листа, а левая рука грубо сжала член. Лицо Джоске пылало. Больше всего ему хотелось забыть про все произошедшее навсегда. Он не хотел говорить с Роханом, не хотел находиться в его доме, но тело отказывалось слушаться его, делая каждое его действие неуклюжим и бессильным: пуговицы не залезали в петли, пряжка ремня давилась непослушным языком. Перо Рохана вдруг выпало из рук и прокатилось по бумаге. Юркий взгляд подростка украдкой скользнул по спине художника, которую все сильнее охватывала дрожь. Когда Рохан поднес руку с застывающей на ней спермой к своему лицу и, по всей видимости, облизал ее, Джоске бросило в жар. – Мерзкий мальчишка… Да чтоб тебя! Порвал чертовы книги… Так стонал… Ненавижу! Кретин безмозглый… Да тебя выпороть мало! Движения Рохана становились все более резкими, и вот его тело уже ходило ходуном, сообщая жестким от напряжения мышцам предчувствие кульминации. Наконец, Рохан кончил, и на его левой руке появилось точно такое же пятно спермы, как и на правой, на этот раз своей собственной. Несколько капель достигли листа. Он разжал тугие челюсти, выдохнул и обернулся через плечо. Хоть его тело и обмякло от наслаждения, конечно, у него нашлись силы на то, чтобы оскалиться и выпустить несколько стрел гнева в фигуру мальчишки, стоящего за его спиной в каком-то странном оцепенении, на перепутье решений – наблюдать дальше или бежать отсюда со всех ног. Рохан исторг из груди звук, похожий на рык: – Ты все еще здесь?! Ты все еще здесь? Кажется, виной тому было его состояние, но эта фраза, повторенная заново здесь и сейчас, оставила на его языке кровавый металлический привкус. Рисунок прошел через все эти годы в целости и сохранности, хоть юноша, изображенный на нем, теперь носил форму полицейского вместо былой пижонской версии гакурана, не делал эту нелепую старомодную прическу, не лежал больше разнеженным и растерзанным перед своим художником. И все равно этот рисунок был манифестацией жизни, которой Рохан не чувствовал в тот момент ни в себе, ни во всей застывшей окружающей его обстановке. Он выражал страсть, похоть, нежность, а в некоторых линиях даже читался гнев, который его автор не смог бы объяснить самому себе тогда, но так прекрасно понимал сейчас: это был гнев гордеца, который не хотел расставаться со своими независимостью и самодостаточностью, но подспудно осознавал, что попался, попался безоговорочно и бесповоротно. Взгляд Рохана, по-прежнему мутный, спотыкающийся, беспокойный принялся следовать вдоль этих линий, растворяясь в их нестройной гармонии: от выпуклости разнеженной промежности к округлой линии бедра, от вздымающейся груди к шее, подбородку, к нежным полным губам, один уголок которых обрывался, размытый когда-то обрушившейся на него каплей семени творца. Рохан возвращался к своему прошлому, немного глупому из-за его собственной категоричности, наивному, дикому, сладкому и навеки запечатанному в очень странный девяносто девятый, полный боли, опасностей, сомнений, и все же гораздо более счастливый, чем все, что происходило с ним сейчас. Рохан оторвал глаза от рисунка и с облегчением обнаружил, что его сердце возобновило привычный ход, и ужас оставил его. После того дня, когда дочь Окуясу сказала свое первое слово, Джоске еще не раз возвращался к тому дому на окраине. Он мог под каким-то пустяковым предлогом поехать в тот район, а после обнаруживал себя где-то на задворках частного сектора, заглядывающим через заборы и пытающимся разглядеть что-то среди буйной растительности деревьев и кустов, высаженных на чужих задних дворах. «Вот так я стал тем, кого должен ловить», – думал он, сидя в полицейской машине на безопасном расстоянии от дома, потягивая газировку, словно воплощение Красного Дракона из собственного подросткового прошлого. Минутная стрелка прошла не один круг, но Джоске этого не замечал. Свет, который зажегся в окнах этого дома, стал спасением для него. Потом были грузовые машины, парни, выгружающие мебель и какие-то коробки с вещами, работники агентства недвижимости, ожидающие у входной двери с чинным видом. Наконец, пусть ему было сложно поверить в реальность происходящего, он увидел Рохана. Полицейский был слишком далеко, чтобы разглядеть его, но при виде тонкой и, кажется, еще более хрупкой фигуры художника сердце Джоске единомоментно сжалось, и спазм радости и боли на несколько секунд лишил его возможности дышать. Руки, лежащие на руле, мелко задрожали. Он хотел сейчас же выбежать из машины и броситься к нему, но какая-то часть его души в этот же самый момент умоляла его выжать педаль газа и унестись оттуда восвояси. «Как он отреагирует, когда увидит меня? Что я ему скажу? Вдруг он не захочет со мной говорить и захлопнет дверь прямо у меня перед носом? С чего я вообще взял, что мы должны увидеться, даже если он вернулся? Мы уже не вместе. Мы не разговаривали несколько лет, даже не звонили друг другу. Может, он уже вычеркнул меня из своей памяти». Джоске так и не вышел из машины. После того дня реальность, окружающая его, стала терять свои привычные очертания. Джоске по-прежнему надевал форму, приходил на работу в полицейский участок, здоровался с сослуживцами, отвечал на вопросы, старательно, хоть и натянуто улыбался в ответ на шутки Окуясу. И в то же время ему казалось, что все его чувства притупились. Он не замечал вкуса еды, не ощущал промозглого холода по утрам, понимал, что выкурил сигарету только по дымящемуся окурку, зажатому между пальцев. Даже его собственное тело начинало казаться ему каким-то бесчувственным, стеклянным, прозрачным. Ночью он не мог заставить себя закрыть глаза, а лишь лежал в каком-то оцепенении, замечая, как небо за окном меняет свои оттенки с полуночной непроницаемости индиго на предрассветную охру. Он убеждал себя в том, что так будет лучше для них обоих. Что не стоит вскрывать старые раны, которые не залатаешь ни бриллиантовой рукой гиганта, ни приказом в распахнутой книге души. Но однажды ночью Джоске очнулся от этого оцепенения, почувствовав, что реальность снова столь осязаема, что, кажется, сейчас раздавит его, лежащего в кровати, многообразием своих ощущений. Может, это просто был яркий, поражающий удивительной насыщенностью всех звуков и образов ночной кошмар, но почему-то у Джоске не было ни тени сомнения в правдивости увиденного. Освещаемый тем же самым сумрачным светом рассеивающейся ночи, Рохан лежал в пустой комнате на полу, в ужасе вжимаясь в него, словно сверху на него подслеповато смотрело тысячей глаз огромное морское чудовище, захватившее все полотно полотка своей черной бугристой плотью. «Один… два…. три... четыре…» Цифры перемежались с частыми вдохами в тщетной попытке вернуть действительности привычную форму. Тело его била крупная дрожь, а дыхание, казалось, прожигало легкие. Футболка намокла и прилипла к груди. Он был так бледен, словно его полностью обескровили. «Пять… шесть… черт, ну где же ты? Где ты, черт тебя подери?» Джоске резко поднялся в своей кровати и почувствовал, что сам не может смирить свое рвущееся из груди сердце. Голос Рохана так отчетливо звучал в его ушах, словно он доносился из глубины его собственного дома. «Где ты, Джоске?» Когда небо Морио снова вернуло свой золотой оттенок, а день задребезжал звуками и красками пробудившегося мира, Джоске ступил на порог зачарованного дома, который уже изучил до последней трещины на фасаде, и, расправившись с последними сомнениями, с силой надавил на кнопку дверного звонка. Секунды, отмеряющие затянувшееся ожидание, были подобны ножам, отсекающие очередной кусок измученной плоти. Но, наконец, дверь отворилась. Художник был столь же бледен, как и в том ночном видении. Конечно же, виной тому было его удивление, но стоило золотым лучам коснуться его кожи, как он тут же сделал шаг назад обратно в успокоительный сумрак прихожей. – Откуда ты, мать твою, знаешь, где я живу? Такое приветствие никак нельзя было назвать радушным, но, слыша голос Рохана и видя его перед собой, Джоске чувствовал, что рад даже его язвительности. – Я ведь работаю в полиции, Рохан. Узнать твой адрес было несложно. – Мне кажется, ты несколько злоупотребляешь своим служебным положением, мистер полицейский. Несколько секунд Рохан настороженно смотрел на своего незваного гостя, а после сделал еще шаг назад, давая Джоске пройти. – Ну, чего стоишь? Заходи, раз пришел. Сумрак еще не обжитого дома захватил их обоих. Комнаты были фактически пустыми, лишь сиротливые островки скорее простой, нежели удобной мебели и пирамиды коробок, большая часть из которых была занята книгами, разбивали ландшафт деревянного пола. Рохан провел их на кухню, где посреди бетонной коробки стоял стол, пара стульев и небольшой посудный шкаф, фактически пустой. – Кофе? – сухо предложил Рохан, нажимая на кнопку одиноко возвышающегося на столе электрического чайника. – Я только недавно встал. Никак не могу привыкнуть к этой чертовой смене часовых поясов. Джоске кивнул в ответ на предложение хозяина и стал рыться в карманах куртки, которую почему-то забыл снять в прихожей. – У тебя нет пепельницы? Рохан брезгливо поморщился, но, наверное, впервые за все годы их знакомства оставил эту вредную привычку Джоске без едкого комментария. Он лишь пренебрежительно протянул ему пустую банку из-под колы. Одно прикосновение станда – и жестяной цветок распустил свои лепестки, обнажая серебристую изнанку. Джоске выложил пачку сигарет на стол и прикурил одну. Они сидели молча и ждали, когда закипит чайник, рассматривая друг друга – Джоске прямо и открыто, Рохан исподволь, стараясь ничем не выдать своей заинтересованности. «Он действительно похудел», – думал Джоске, с какой-то неудобной и неуместной жалостью рассматривая болезненно бледного сэнсэя. Скулы отчетливее проступили на полотне его лица, а глаза, которые сейчас были скрыты за стеклами строгих прямоугольных очков, выражали только усталость. Блики на стеклах очков и легкий дневной полумрак не позволяли рассмотреть больше, но темнота под глазами Рохана отчетливо читалась даже сейчас. Его движения казались немного нервными и в то же время стесненными; было видно, что он чувствует себя дискомфортно, быть может, потому, что боится, что даже без слов скажет слишком много, выдаст ту надломленность, что овладела им в последние годы, которая, впрочем, несмотря на его скрытность, все равно бросалась в глаза. Джоске поперхнулся дымом и закашлялся, с удивлением почувствовав, что это были слезы, так невовремя подкатившие к горлу. И все равно, даже с этим лицом человека, который только недавно покинул свою камеру пыток, Рохан был красивее всех, кого Джоске мог воскресить в своей памяти. Его холодная гордая стать не покинула его – напротив, чем слабее казалась его физическая оболочка, тем больше силы и упрямства читалось в его колком взгляде. Эта сила выдрессировала в свое время шестнадцатилетнего пса, и даже сейчас Джоске чувствовал, что не может ей противиться. «А эта псина, кажется, стала еще громаднее. Чертовы Джостары с их огромными мускулами… Я их скоро различать перестану», – думал Рохан со смешанным чувством горечи и гордости. Рядом с хрупким сэнсэем, кутающимся в шерстяной кардиган поверх рубашки, немного неуместный для такого солнечного дня, Джоске выглядел настоящим громилой. Он действительно возмужал, отчего его сходство с племянником Джотаро только усилилось – подбородок стал массивнее, по-юношески мягкий овал лица заострился, росчерки челюсти и скул, загрубевших от частого бритья, стали еще резче. Тот, кого Рохан так любил называть несносным мальчишкой и глупым школьником (он делал это даже после того, как Джоске закончил школу), незаметно превратился в породистого и брутального мужчину, не лишенного, впрочем, той мягкости, свойственной всем по-настоящему сильным людям, которым не требуется все время декларировать силу какими-то искусственными внешними проявлениями. Кажется, в какой-то момент воцарившаяся тишина начала тяготить Джоске, поэтому он разорвал ее бессмысленной дежурной фразой: – Как… как там твои выставки? Рохан закатил глаза и раздраженно потер виски напряженными пальцами: – Пожалуйста, избавь меня от этих вежливых условностей. Скучнее, чем эти мытарства по галереям могут быть только рассказы о них. Лучше ты расскажи мне, что происходило в Морио, пока меня не было. Джоске снова затянулся сигаретой, неловко подбирая слова, подходящие в качестве ответа: – Да что там… Не знаю. Ты же прекрасно представляешь, как медленно движется время в этом маленьком странном городке. Тут даже музыкальная заставка на радио не меняется уже лет тридцать, так что… вообще, все тихо. Я уже несколько лет не пользовался стандом, разве что когда просят что-то починить. Даже в полиции давно не было дел интереснее магазинных краж или угона чьего-нибудь велосипеда… У Окуясу подрастают дети, они очень славные. Я часто бываю в гостях у них с Йоко. Коичи и Юкако поженились, хоть я и не представляю, как он справляется с ее темпераментом. Наверное, это способность, доступная только ему. Уголки губ Рохана дрогнули то ли в робкой улыбке, то ли в едкой насмешке – сумрак отделенной от солнечного мира комнаты не позволял прочесть точнее. Но он внимательно слушал, не сводя глаз с Джоске. Казалось, сам факт того, что тот рядом и говорит с ним, был важнее, чем все слова, которые он произносит. – Недавно приезжал Джотаро и целые дни проводил на побережье за какими-то своими исследованиями. Мне приятно встречаться с ним, хоть, кажется, все наши разговоры можно в трех строчках уместить. Но я стараюсь держать его на расстоянии от своей матери, ведь она всегда ведет себя как-то странно после их встреч. Наверное, так и не смогла забыть отца. Вообще, за ней тут пытались приударить несколько ухажеров, но из этого снова не вышло ничего серьезного. Наверное, это какая-то общая черта семьи Хигашиката. Хотя и Джотаро, кажется, понял бы нас в этом. Если уж нам случается кого-то полюбить, то, скорее всего, никуда уже нам от этого не деться. Даже если это оборачивается одиночеством на многие годы. Щелкнул закипевший чайник, и Джоске встрепенулся, почувствовав, что его рассуждения зашли куда-то совсем не туда. Рохан резко поднялся и принялся судорожно переставлять кружки, искать ложки и вертеть в руках банку кофе, пребывая в каком-то странном состоянии на стыке полной сосредоточенности и абсолютной отрешенности. – Ну а ты сам, Джоске, – проговорил он неожиданно резко, – неужели ты тоже страдаешь от одиночества? Никогда в это не поверю. Джоске затушил сигарету и серьезно посмотрел на художника. – Вот уж не думал, что тебя это волнует, Рохан. По крайней мере, когда ты собирался в Европу, не волновало точно. Кофейный порошок просыпался через край кружки, осев на столе коричневой пылью. С самого начала их истории, завязавшейся странным летом девяносто девятого, на протяжении всех этих девяти лет Джоске и Рохан действительно много ссорились. Старый дом Рохана, который юнец с помпадуром спалил на заре их отношений, часто наполнялся криками, ругательствами, звуками толкания и возни. Полуголые тела молодых мужчин, сцепившихся в яростной схватке, перекатывались по полу в странном танце первобытной агрессии и сублимированной похоти. – Отпусти меня, тупая псина! – художник выворачивал свои запястья из крепких кулачных захватов парня крупнее, все больше распаляясь то ли от этой грубой силы, то ли от своей невозможности ей противостоять. – Отпущу, если перестанешь сопротивляться, – Джоске продолжал наваливаться на мужчину под ним, но резкий удар коленом в бедро, прилетевший снизу, заставил его на миг ослабить хватку и потерять ритм дыхания. Сплетение тел приобрело новый узор. Адреналиновый импульс разлился по телам, влажным от пота, в глазах обоих, казалось, вспыхивали искры электрических разрядов. – Вот почему ты всегда такой?! Так боишься, что кто-то когда-то узнает настоящего тебя? – процедил Джоске, оскаливаясь. Рохан высвободил руку из захвата и сразу же обрушил хлесткую пощечину на лицо юноши. – Даже не смей хватать меня за запястья! Повредишь мне руку – переломаю тебе ноги, засранец! – прошипел сквозь зубы разгневанный художник и оцепенел от нехватки воздуха и силы чужих рук, которые сжали его то ли в новом захвате, то ли в слишком крепких, немилосердных объятиях. – Успокойся. Я знаю, что это все не всерьез. Ну признайся, Рохан. В глубине своей чертовой души ты, конечно же, любишь меня… Не успел Джоске закончить фразу, как почувствовал, что его плечо парализовала острая боль – чужие челюсти вцепились в него так яростно, будто хотели вырвать кусок плоти. – Ах ты тварь! Ну держись! – прорычал молодой пес, и тела снова сплелись в ожесточенной борьбе, так отчаянно напоминающей секс, одержимые желанием рвать друг друга на куски, поглощать, уничтожать, иметь и любить, пока не откажет сознание, с этого дня и до самой смерти. Так было раньше, и эпизоды эти многократно повторялись на протяжении всех этих девяти лет. Громкие ссоры сменялись громкими расставаниями, но вскоре их тела снова сплетались в немыслимых объятиях, поскольку этих парней непреодолимо тянуло друг к другу. Впрочем, тогда, три года назад, когда синусоида в кардиограмме их судьбы сменилась на не оставляющую надежд на спасение прямую линию, все было даже слишком спокойно. – В общем, я принял решение. Я все-таки еду в Европу. Когда вернусь – пока не знаю, возможно, мне придется там задержаться. Уже намечено несколько выставок и, судя по всему, они настроены продолжать. В чужой гостевой комнате царил холодный полумрак, который словно бы делал все прикосновения, нежности и даже удары невозможными. Рохан с какой-то нечеловеческой механичностью движений складывал вещи в распластавшийся посреди комнаты чемодан. Джоске достал сигарету из пачки, а после посмотрел на нее и убрал обратно. – Какая разница. После того, как ты лишился дома из-за этой дурацкой причуды с покупкой гор, я и так тебя почти не вижу. Я не нужен тебе, и сейчас я чувствую это особенно остро. Так что… езжай. Не буду тебя задерживать. – То, что я переехал к Коичи, тут совсем ни при чем. Ты сам сейчас занят своей жизнью, Джоске. Эта твоя полицейская академия, потом участок… Твоя жизнь, Джоске. Твой обожаемый Морио. Если бы я сказал тебе: «Поехали со мной?», ты ведь все равно бы отказался, разве нет? Джоске снова достал сигарету и все-таки прикурил ее. Он уже видел, как через две минуты в дверном проеме появится страдальчески-смущенное лицо Коичи, который напомнит о том, что просил не курить прямо в комнате, но в тот момент Джоске чувствовал, что ему абсолютно на это наплевать. – Ты всегда был слишком своеволен, чтобы понять, что у людей могут быть обязанности. Как ты себе это представляешь? Что я приду в участок и просто так скажу, что еду в Европу со своим любовником? Скажу, что не знаю, когда вернусь? Я не могу ехать по велению твоей минутной прихоти. Мне есть, что терять. – Да, – горько усмехнулся Рохан. – Тебе есть, что терять… Кажется, все это было ошибкой с самого начала. Ты хочешь быть здесь и защищать свой город, мне нужны новые впечатления и идеи для моей манги. Мы можем и дальше испытывать терпение друг друга, а можем просто отпустить все это. – Мы вместе уже девять лет, а ты все так же боишься привязанности, Рохан. На миг все остановилось, только клубы сигаретного дыма медленно плыли в застывшем воздухе. Рохан замер около чемодана, скомкав в руках какой-то очередной щегольской жакет. – А вот ты ко многому привязан, Джоске. И раз ты остаешься, я уж точно не номер один в твоем списке. Болезненное воспоминание об этом дне снова ожило в душе Джоске, когда Рохан неожиданно спросил его об одиночестве. Сигарета дотлевала в его импровизированной пепельнице из жестяной банки, заволакивая новое сумрачное пространство зыбкой завесой дыма. Рохан все-таки кое-как доделал кофе и протянул кружку своему внезапному гостю. – Неужели тебе было одиноко в твоем драгоценном Морио? А как же твои друзья? – Я думаю, ты должен понимать, что я подразумевал под одиночеством, – Джоске сделал глоток кофе и неожиданно улыбнулся. – Или ты просто не знаешь, как спросить, был ли у меня кто-нибудь? Рохан смутился от этой прямолинейности, но постарался придать ответу самую невозмутимую, равнодушную интонацию, на которую был способен. – Не обольщайся, не настолько уж мне интересно… – Не беспокойся, я отвечу, – Джоске продолжал улыбаться, но даже в полумраке Рохан смог прочесть грусть, скрывающуюся в его лучистых голубых глазах. – Я не буду тебе лгать. У меня была девушка. Но, по правде говоря, это была такая дурацкая история, что ее даже отношениями назвать язык бы не повернулся. Тело и душа оказались… честнее сознания. И еще несколько лет назад, задолго до твоего отъезда, когда мы сильно поссорились и, кажется, в очередной раз на время расстались, был один эпизод, который впервые дал мне понять, что я не могу и не хочу быть ни с кем… другим. Или, может, не смогу, даже если захочу. Уж не знаю, ускользнуло ли это от внимания твоего Heaven’s Door, но было время, когда Окуясу был влюблен в меня. Рохан поднес кружку к губам, но как будто забыл про нее, ведь, кажется, это мимолетное признание Джоске о невозможности быть ни с кем другим затронуло его сильнее, чем смутные откровения об его неловких экспериментах. Внезапно он тоже вспомнил один момент из своей европейской поездки, который, пусть все закончилось вполне невинно, казался ему большей неверностью, чем все эти необузданные пьяные порывы подчинять своей воле незнакомых парней, стонущих от его рук и члена по приказу, вычерченному в их головах. Это было пробуждение желания, интереса и воли. И, как ни парадоксально, лишнее подтверждение слов Джоске о том, что никто из них не смог бы быть с кем-то другим, даже если бы захотел. Как-то раз, слишком давно, чтобы быть уверенным в реальности происходящего, Джоске пришел к дому с заколоченными окнами. В этом жесте не было ни оголтелого отчаяния, ни алкогольного дурмана, как тогда, во время тех сумбурных ласк на крыльце, воспоминание о которых потом еще многие месяцы точило сердце Окуясу сладкой невыносимой болью. Поначалу Джоске тоже думал, что он забыл обо всем произошедшем, но он не забыл. Поэтому, спустя несколько лет, когда его сердце пронзила стрела очередной громкой ссоры с Роханом, закончившейся расставанием, каждое из которых казалось точкой, но по итогу оказывалось лишь многоточием, тем, к кому он хотел устремиться, был грубый парень со шрамами на лице – он вложил ему в руку свой бриллиант, и все исчезло. – Ты, кажется, говорил, что будешь не против, если я приду к тебе. Не за спасением, не за утешением, а просто если я захочу этого, – говорил Джоске, суровый, серьезный, красивый, чеканя каждое слово и прожигая взглядом удивленного парня, застывшего в сумрачном дверном проеме. – Так вот, я хочу этого. Я хочу тебя. Сердце Окуясу взвилось вверх в одно мгновение, а тело липкой патокой осело внизу. Преодоление каждой ступеньки по дороге в свою комнату стоило ему нечеловеческих усилий. Дальше все развивалось так быстро, что он даже не чувствовал себя участником происходящего, а словно смотрел на все со стороны. Как только дверь в его комнату захлопнулась, парень с высокой прической прижал его к ней и обрушил на его губы шквал влажных требовательных поцелуев. История Рохана произошла многим позже, уже в Европе, когда десятки безликих парней прошли через его тело, а градус разочарования в окружающей действительности и в себе был близок к критической точке. Очередной ничем не примечательный вечер в каком-то гей-баре. Рохан подошел к стойке и небрежно бросил в сторону бармена: – Виски со льдом. Скучающим взглядом он окинул мерцающую неоновую витрину бара, и вдруг случайно зафиксированная боковым зрением деталь заставила его сердце забиться быстрее в каком-то странном полузабытом ощущении тревоги и счастья. По левую руку от него через несколько ярких круглых таблеток барных стульев сидел юноша-японец. Волосы его были зачесаны назад и пышным смоляным облаком спадали на коротко выбритые виски, полуприкрытые глаза, очерченные орнаментом пушистых длинных ресниц, блестели, а мягкие розовые губы были слегка приоткрыты в какой-то меланхоличной задумчивости. На миг в голове Рохана вспыхнула картинка, как он протискивает между ними свой возбужденный член, но тут же растворилась в каком-то чистом печальном чувстве. Секундная обманчивая радость узнавания растворилась, но ощущение тепла не ушло – этот мальчик явно был не из тех, кому Рохан будет писать приказы на лице, нет. Он был слишком похож на Хигашикату Джоске. – Два виски, пожалуйста, – окликнул Рохан бармена. Свежее холодное дыхание неизвестности впервые за долгое время будоражило его кровь. Опьяненный сонмом возбуждающих поцелуев и сбитый с толку Окуясу едва нашел в себе силы для судорожного вздоха и неуверенного сопротивления. – Эй, Джоске… Это неправильно. Не давая ему опомниться, Джоске повалил его на кровать, а сам принялся судорожно расстегивать пуговицы на своем пиджаке. – Если это неправильно, значит, я и не хочу быть правильным, – в его глазах проскочила искра безумия. – Я слишком давно заметил, что в нашей дружбе есть что-то, на что мы старательно закрываем глаза. Мне надоела эта нечестность. Лицо Окуясу просто вспыхнуло в тот момент. Несмотря на то, что Джоске удалось только стащить с него пиджак и расстегнуть ремни на его брюках, он чувствовал себя голым и уязвимым, словно все его потаенные мысли выволокли на свет из темных углов, где они зрели и томились. Небрежным жестом Джоске стянул с себя майку, обнажая красивую крепкую грудь, и, с трудом продираясь через потоки стыда и неприязни к себе, Окуясу отметил, что не может не любоваться им. – Чтобы избавиться от этих секретов, чтобы не гадать потом, как все могло быть, мы должны дойти до конца, – на этих словах Джоске расправился со своим ремнем и застежкой брюк. Еле заметная дрожь в его руках выдавала его собственное волнение, прячущееся за показной решительностью, но Окуясу в тот момент вряд ли мог это заметить. – Джоске… – с трудом выговорил Окуясу, прикованный взглядом к точеному телу друга, который уже через несколько секунд предстал перед ним полностью обнаженным. Кровь прилила к мышцам, язык, напротив, стал каким-то неповоротливым и пересохшим. – Но ведь ты… любишь Рохана. Джоске всегда был вспыльчивым, и в этот раз тоже было видно, что гнев завладел им за секунды. – Заткнись и раздевайся! Он оседлал Окуясу на кровати, а после остервенело вцепился в его губы своими и принялся резкими движениями раздирать ширинку на его штанах. Пали последние преграды, а ненужная одежда, отброшенная небрежным и легким жестом Джоске, скорчилась на полу. Густо покрасневший Окуясу не понимал, чувствует ли он возбуждение – слишком все происходящее поражало его, но затвердевший член, лежащий у него на животе, непристойно требовал своего. Джоске крепко сжал его рукой и резко опустил ее вниз, за секунду обнажив выступ головки. Это были не те робкие движения шестнадцатилетнего мальчишки, как тогда, года три назад, на крыльце. Этот парень знал, чего он хочет, и как это получить. Окуясу задохнулся и крепко зажмурился. Джоске сделал еще несколько ритмичных движений, исподлобья глядя на друга с каким-то темным, тяжелым желанием в глазах, а после распахнул губы и обхватил член Окуясу своим мокрым горячим ртом, а потом скользнул наверх, оставляя на бурой коже Окуясу прозрачную пленку слюны. Все происходило быстро, слишком быстро. Джоске резко расправил плечи и приподнялся, прицеливаясь, а потом поднес руку к губам и оставил на своей ладони еще один слой густой слюны, которую уверенным, взрослым и словно чужим жестом размазал у себя между ягодиц. – Ну же, помоги мне, – раздраженно выдохнул он, направляя член Окуясу в свое крепкое горячее тело, но Окуясу едва мог пошевелиться, словно все его мышцы были парализованы сном, от которого он не мог очнуться. Наконец, Джоске осторожно опустился, и одновременно с этим из его груди вырвался первый негромкий стон. Плоть Окуясу заполняла его изнутри. Он медленно начал двигаться, запрокинув голову. Рохан поставил уже третий опустошенный стакан на барную стойку, но лихорадочно отбивающая свой ритм в висках кровь требовала еще и еще. Этот японский юноша, которого, как впоследствии оказалось, звали Джун, уже час улыбался ему широкой белоснежной улыбкой, с легким стеснением принимая его широкие жесты романтической щедрости. Его отец был европейцем, а мать – японкой, черт его подери. Вот откуда взялся этот знакомый пленительный привкус красоты метиса, взявшего лучшее из союза востока и запада. Очарование идеала, не знающего о своей идеальности, заставляющее Рохана впервые за долгое время по-настоящему терять голову. – Я приехал сюда изучать архитектуру, – проговорил Джун, и японская речь, которую Рохан слышал впервые за долгое время, наполняла его сердце невыносимой теплотой и ностальгией. – Что ж, мне, как художнику, эта область тоже интересна. Когда я рисую свою мангу, мне частенько приходится штудировать тонны книг по архитектуре, чтобы дать читателю ощущение реальности происходящего, вдохнуть жизнь в то, что рождается в голове и выплескивается на бумагу, – Рохан внутренне усмехнулся своему покровительственному тону, но теперь он уже был в том возрасте, когда можно с полным правом считать несносных мальчишек несносными мальчишками. – Что же ты тогда не сидишь за своими уроками, как примерный студент, а шатаешься по сомнительным барам? Ему было приятно увидеть смущение на кремовом лице своего нового знакомого. – Мне кажется, что без встреч с другими людьми не найти себя – ни как профессионала, ни как личность. Честно говоря, я и вправду мало про себя знаю. Домашний мальчик, который сидел в уютной клетке родительской заботы… – Настало время расправить крылья, да? – Наверное. Я ведь даже не уверен в том, что я – гей. Но что-то заставило меня сюда прийти, и теперь я даже рад этому. Я рад нашей встрече. Вы… такой интересный собеседник, Рохан. Рохан придвинул к юноше очередной стакан крепкого спиртного и посмотрел на своего спутника взглядом человека, в жизни которого было слишком много всего. – Смотри, как бы тебе не пришлось сожалеть о встрече со мной. Еще несколько тем и стаканов спустя Джун положил свою ладонь на кисть Рохана и заглянул ему в глаза болезненно знакомым взглядом подростка, который готов решиться на пугающий его самого взрослый поступок. – Мы так и продолжим напиваться, или ты все-таки позовешь меня к себе? Рохан небрежно швырнул на стойку несколько смятых купюр и с легким кивком головы коротко бросил: – Пошли. Из призрачного тумана прошлого вновь выплывал дом с заколоченными окнами, где только в одной комнате на втором этаже угадывался теплый свет настольный лампы. Красивый девятнадцатилетний Джоске, который находился на том великолепном распутье между мальчиком и мужчиной, возвышался на коленях над ошеломленным другом и двигался, откинувшись чуть назад и опираясь рукой о кровать. Член Окуясу, смоченный слюной любовника, был влажным и горячим, и все равно первые движения были натужными, осторожными и давались Джоске с усилием и даже болью. Но он продолжал свой танец обреченности, с каким-то азартом и злостью присаживаясь все глубже и глубже, замечая, как боль постепенно уступает место тяжелому, тягучему удовольствию. Окуясу не только впервые был с мужчиной – это был его первый секс, до которого у него так и не дошло дело с парой-тройкой девушек, по которым он, бывало, вздыхал при Джоске. Все могло бы быть так просто и правильно, но испорченный мальчишка с помпадуром, выдрессированный взрослым любовником, играючи столкнул его в пропасть совсем других наслаждений. Окуясу чувствовал себя растерянным и уязвимым. Он не мог внушить своим грубым рукам желание ласкать тело Джоске, да что там – и просто пошевелиться, но непристойная теснота мышц Джоске, смыкающихся вокруг его члена, заставляла его цепенеть от возбуждения, краснеть, скалиться, стискивать зубы, жмуриться, сбивчиво ловить пересохшим ртом тяжелый воздух, словно бы ставший отравленным. – Да, Окуясу, да… Разорви меня. Дай забыть обо всем, – сбивчиво прошептал Джоске, не переставая подниматься и опускаться на члене новообретенного любовника. После он схватил свой собственный торчащий член и принялся судорожно мастурбировать, не давая себе ни секунды для сомнений и сожалений в этой оголтелой гонке за оргазмом. Когда Окуясу разлепил глаза, его ошалелый взгляд выхватил лишь несколько деталей – все остальное смыло волнами безумия и невыносимого облегчения разрядки: вздувшиеся вены на шее Джоске, его собственная рука, незаметно для него самого вцепившаяся в руку Джоске, пунцовое пятно стиснутой их кулаками головки, сперма Джоске на потном животе лежащего партнера, слепившая колечки темных волос его блядской дорожки. То, что он кончил сам, он понял лишь по тому, как животная тяга сменилась горькой невыносимостью, и по тому, как мерцал от спермы его собственный член, выскользнувший из разжавшегося ануса любовника. Рохан повалил Джуна на кровать, жадно припадая к его шее с поспешными, порывистыми поцелуями. Юноша-метис сладко стонал, то и дело скрывая свои потемневшие голубые глаза за влажной кожицей век и темными облаками ресниц. Рохан задрал его футболку и принялся теребить его нежные соски, краснеющие и твердеющие под пальцами. – Сэнсэй… как вы это делаете? Я… просто голову теряю, – лепетал Джун, задыхаясь и сбиваясь на стоны. Рохан припал к его соску губами, и мальчик выгнулся под ним от наслаждения. Художник выпрямился, стянул с него футболку и принялся за застежку штанов. Его тонкие умелые пальцы, одинаково хорошо обращающиеся и с пером, и с членами любовников, прокладывали себе путь к самыми сокровенным уголкам мягкого юного тела. Вот Джун уже лежал перед ним обнаженный, по-детски беззащитный, по-взрослому страждущий его. Эта покорность распаляла Рохана еще сильнее, пробуждая в нем давно скучавшего в глубинах его испорченной души садиста. Его бесила эта гладкость и сладость, это ощущение легкой победы без борьбы. Он грубо развернул парнишку на живот и стиснул руками его упругие ягодицы. На розоватой коже проступили красноватые следы от ногтей. – Вы любите пожестче? Я не возражаю. Только… трахните меня поскорее, – раздался снизу сдавленный голос Джуна, приглушенный подушкой. – Хватит храбриться, – холодно произнес Рохан. – Говоришь такие вещи, а сам, небось, в первый раз раздвигаешь ноги перед мужчиной. Лживый несносный мальчишка. Рохан отвесил ему звонкий шлепок по ягодицам, а после спустил штаны и достал свой налившийся кровью член. Он лег на любовника сверху, обжигая затылок юноши своим горячим дыханием и заставляя того содрогаться от предвкушения. – Даже если и так, я знаю, на что иду. Я встретил вас неслучайно. Я чувствую, что хочу быть вашим… Джун не договорил – его шею пронзила жуткая боль от укуса. Рохан вцепился зубами в основание его шеи, одурманенный гневом, влечением и отчаянием. Эта встреча действительно могла стать чем-то большим, если бы десяток лет назад в жизни Рохана не появился другой голубоглазый метис с такими же сочным телом, нежной кожей и головокружительной улыбкой. Разве что тот, конечно, был гораздо строптивее. Горечь сковала душу Рохана, вытравляя все возбуждение и желание своим уничтожительным потоком. Он ослабил хватку, отстранился и увидел лишь следы зубов, блеск слюны и гладкую покрасневшую кожу на том месте, где должна была проступать небольшая розовато-сиреневая звезда. В тот момент Рохан стал настолько отвратителен себе, что, будь у него возможность исполнить свое самое заветное желание, он просто пожелал бы раствориться и не быть в этом самом моменте, сейчас и дальше в неизведанном сумрачном будущем. – Послушай меня, Джун. Я не буду повторять дважды. Сейчас ты встанешь, оденешься, выйдешь отсюда и больше никогда обо мне не вспомнишь. Ты понял? Голос Рохана дрожал от гнева и отчаяния. Он поднялся, поправил одежду и сел на край кровати, не глядя на своего нового знакомца. Опешивший юноша поднялся и протянул руку к его плечу. – Я не понимаю, сэнсэй… Что случилось? Все же было так хорошо… Рохан резко стряхнул его руку. – Не трогай меня! Просто уходи. Еще не хватало тебе влюбиться в меня. Уходи, пока я не сделал ничего такого, о чем ты пожалеешь. Джун вскочил с кровати, подбежал к нему и попытался заглянуть ему в глаза. – Но, Рохан, можете хотя бы объяснить? Это все глупости, я ни о чем не пожалею… Рохан закрыл лицо дрожащими руками. Так глупо было считать, что можно было найти замену для Джоске. Так глупо думать, что можно хоть на один вечер ощутить его присутствие. И так мерзко – играть с чужими чувствами для того, чтобы предаться собственным разбитым иллюзиям. – Ты не слышал? Вали отсюда! – прорычал Рохан сквозь пальцы не своим голосом. – Убирайся! Пошел вон! Еще некоторое время слышалось шуршание одежды, лязганье застежек, всхлипы обескураженного юноши. Беззвучно закрылась прореха на щеке Джуна, скрыв выведенное дрожащей рукой «Навсегда забывает о встрече с Кишибе Роханом». Стоило юноше выйти, как дверь гостиничного номера загремела от влетевшей в нее бутылки, стекло взорвалось звоном, и бурая лужица поползла из дверной щели в гостиничный коридор. Все стихло и замерло. Только чуть позже, прислушавшись, можно было различить глухие рыдания затворника, едва слышно доносившиеся из-за двери. – Прости меня, Окуясу, – Джоске сидел на кровати, согнувшись и не глядя на друга. Их тела снова были затянуты одеждой, но почему-то сейчас смотреть друг на друга было еще сложнее. – Мне не следовало приходить и пользоваться твоим отношением ко мне. Окуясу сидел на другом краю кровати спиной к нему, уставившись в одну точку, и то сжимал руки в кулаки, то ослаблял хватку. – Прости, Окуясу. Ты был прав. Это неправильно. Я поставил нашу дружбу под удар из-за мимолетного порыва. Это было очень эгоистично с моей стороны. Напряжение в воздухе достигло предельной точки. Джоске украдкой взглянул на друга и не смог определить, чего ждать. Скажет ли он хоть слово? Пошлет его грубым ругательством или призовет станд, чтобы снести ему половину черепа? Казалось, его спина вытесана из камня. – Я люблю Кишибе Рохана. Костяшки Окуясу побелели от той силы, с которой он сжал кулаки. – Я пойму, если ты не захочешь меня видеть. Словами ничего не исправишь, но мне правда жаль. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить. Дверь отворилась, впуская в комнату тьму и запах обветшалого угрюмого коридора, и снова закрылась за широкой спиной юноши. Окуясу нагнал Джоске на лестнице. Сначала тот почувствовал толчок в грудь, который припечатал его к стене, отчего у него на миг перехватило дыхание. Он закрыл глаза, готовясь снести новые и, безусловно, заслуженные удары. Но их не последовало. – Какой же ты идиот, Хигашиката Джоске!.. Просто непроходимый дурак. Джоске с удивлением почувствовал, что Окуясу сжал его в объятиях. – Дурак… Самый большой дурак в этом чертовом мире. Когда лицо Окуясу прижалось к его шее, Джоске не мог не ощутить, что оно было мокрым от слез. Тепло разлилось по всей душе Джоске, соединяя все – любовь, чувство вины, отвращение к себе и бесконечную благодарность – в огромное всепоглощающее море. – Кажется, я не заслуживаю такого друга, как ты. Руки Джоске дрогнули и сомкнулись в ответных объятиях. – Потом Окуясу сказал мне, что в любом случае не смог бы быть вместе со мной. Что слишком дорожит нашей дружбой и не хотел бы терять ее, – Джоске прикурил новую сигарету, сделал несколько затяжек и стряхнул пепел в банку из-под колы. – И я рад, что мы смогли остаться друзьями. Но я все еще чувствую свою вину перед тобой. Рохан смотрел на поверхность стола, где осела бурая пыль просыпанного кофейного порошка, а потом принялся вычерчивать в нем какие-то неясные узоры пальцами. – Брось. Все это уже не важно. Я делал вещи похуже тех, о которых ты рассказываешь, так что не мне тебя осуждать. – Нет, послушай. Это лишь часть всей картины. У меня много сожалений. Может, если бы я тогда не отпустил тебя в Европу... Может, если бы я поехал с тобой, все было бы по-другому. Рохан тихонько усмехнулся. – Все сложилось так, как сложилось. Незачем сожалеть о том, что уже не вернешь. В тот момент мы не были готовы чем-то жертвовать и идти на компромисс. Люди вообще далеко не всегда поступают правильно, нами движут слабости и эгоизм. Я прочел множество историй чужих жизней и знаю, что это естественно и нормально. Другой вопрос, как нам жить здесь и сейчас. Он поднялся из-за стола и подошел к окну. Солнце заливало золотом весь Морио. Двое мужчин на сумеречной кухне казались лишь призраками, бледными пятнами по ту сторону темного стекла. – Если бы я мог тебе ответить, – горько откликнулся Джоске. – Я чувствую себя разбитым и потерянным. Я настолько устал от боли, что, кажется, уже перестал обращать на нее внимание. Я не уверен, что вообще способен испытывать к кому-то сильные чувства, дарить свою любовь и заботу, пока не соберу воедино то, что от меня осталось. И, глядя на тебя, Рохан, я все больше понимаю, что ты испытываешь то же самое. – Ты абсолютно прав, Джоске. Мне тоже нужно время, чтобы справиться с болью. – Надеюсь, у нас обоих это получится. Джоске затушил сигарету и поднялся. Рохан подумал, что тот, вероятно, собирается уходить, но сам даже не оборачивался – он все так же зачарованно смотрел на золотой мир за окном, словно надеялся то ли получить хоть каплю сил извне, то ли в нем раствориться. Кухня погрузилась в абсолютное безмолвие. – Но, знаешь. Нам же не обязательно бороться в одиночестве. Рохан вздрогнул, почувствовав, как сильные руки обнимают его со спины. Джоске положил голову ему на плечо, и художник почувствовал знакомый запах кожи, смешавшийся с запахом табака. Он не спешил действовать – но и не отстранялся. – Мне так не хватало тебя, Рохан, – нежно проговорил Джоске, обнимая мужчину и еще больше удивляясь его хрупкости. Казалось, без этой рубашки и кардигана он просто растворится в воздухе. Он легонько провел губами по щеке Рохана, и в итоге тот сдался – и развернулся. Рохан прижался губами к губам Джоске и слегка приоткрыл рот, и тут же почувствовал, как язык Джоске смело протиснулся к его собственному языку. Это был поцелуй со вкусом никотиновой горечи, странный, не то неловкий, не то слишком наглый, как будто немного неумелый после тех лет, что они провели порознь, но они оба знали, что это самое сильное, что им доводилось испытывать за долгие месяцы разрушительной или же просто усыпляющей рутины. Джоске бережно заключил лицо Рохана в свои ладони, на миг отстранился, чтобы посмотреть на него, словно не мог поверить в реальность происходящего, а после снова приник своими губами к губам Рохана. Тот неуверенно скользнул под жесткий край кожаной куртки и положил руки на пояс Джоске. Кажется, тот и правда стал еще крепче – когда руки Рохана проложили путь выше, он удивился ширине его спины. Внезапно для себя Рохан осознал, что это дает ему чувство защищенности. После нескольких долгих поцелуев Джоске взял руку Рохана и положил на свою промежность – она была твердой и горячей. Рохан провел по ней своей ладонью, сначала совсем легко, потом смелее, а после снова как будто осекся и отвел руку. – Тебе не кажется, что все движется слишком быстро? Джоске притянул его к себе и нежно поцеловал в шею. – Сейчас я знаю только одно – что безумно хочу тебя, Кишибе Рохан. – Но у меня даже нет кровати… – Какая разница? Я готов любить тебя на этом полу, если потребуются. – Я думал, ты повзрослел. А ты все тот же несдержанный мальчишка, – Рохан усмехнулся, но все же взял Джоске за руку и привел в пустую необставленную комнату, где на полу лежал простой небольшой матрас. – Кажется, знаменитый мангака решил сменить роскошь дорогих отелей на аскезу захолустной жизни? – Джоске небрежно скинул на пол свою кожаную куртку, оставшись в майке, которые были излюбленным предметом его гардероба с прежних времен. – Home where the heart is, как говорят европейцы, – грустно улыбнулся Рохан. Джоске снова прижался к Рохану сзади и прошелся языком по его выбритому затылку, исследуя руками его тело, будто вспоминая. – Тогда я тоже хочу вернуться домой. Он медленно стянул с Рохана кардиган и принялся за пуговицы на его рубашке. Стащив ее, он встал на колени перед ним и принялся вылизывать живот мужчины, расправляясь при этом с застежкой на его штанах. Он помнил Рохана сухим, но подкаченным, поэтому и не мог сейчас не удивляться его худобе с какой-то щемящей болью в сердце. Белое тело казалось высушенным, и сама кожа словно бы стала тоньше и прозрачнее. Джоске старался вложить в поцелуи всю нежность, на которую был способен. Он расстегнул ширинку и потянул штанины вниз, обнажая стройные ноги художника. После этого он на несколько мгновений приник лицом к паху Рохана, потерся щекой об уже отвердевшую выпуклость на его трусах и глубоко вдохнул, словно жаждал вспомнить знакомый запах. Рохан, которого все не отпускало какое-то оцепенение, даже слегка покраснел от животной простоты этого жеста. «Какая же ты все-таки собака, Джоске. Моя собака», – подумал он с какой-то странной нежностью, пока Джоске ласкал ртом его промежность, оставив на трусах темное пятно слюны. После этого Джоске взял Рохана за руку и увлек за собой на матрас. Рохан едва успел снять очки и отложить их в сторону, как его лицо вновь попало под шквал страстных поцелуев. Джоске целовал его лоб, глаза, щеки, нос, губы, не давая Рохану опомниться, словно хотел вспомнить вкус каждого участка тела, каждого кусочка кожи, по которым он так истосковался за эти три года. После он ласкал языком мочки его ушей, не обращая внимания на тот факт, что извечные серьги Рохана то и дело стукались о его зубы. Рохану по-прежнему сложно было сполна отдаться ощущениям, словно все происходящее вызывало у него какое-то подспудное недоверие, он балансировал на грани желания сдаться в плен возбуждению и желания оттолкнуть, поэтому отвечал на ласки Джоске сдержанными механическими движениями. Однако, когда Джоске принялся обсасывать и облизывать его соски, дыхание Рохана уже сбилось в беззвучные вздохи, и промежность заныла от возбуждения. Оставив влажный след слюны на багровеющих сосках, Джоске сжал один из них между пальцами, скользя по липкому упругому выступу, а ртом приник к подмышке Рохана и принялся вылизывать ее впадину с легким облаком курчавых волос, которые сразу становились влажными и лоснящимися. Он с упоением вбирал вкус кожи, вдыхал ее запах и казался в этот момент не столько нежным и внимательным любовником, сколько молодым псом, ведомым своими инстинктами. Рохан отвернулся, приоткрыл рот, и в уголок его рта проскользнула капля горячей слюны. Наконец Джоске выпрямился, взглянул на Рохана и, поняв по его разнеженному лицу, что не встретит сопротивления, потянул трусы вниз по его белым ногам. Покрытый вздувшимися венами член Рохана вывалился из них на его живот, упругий и готовый к новым ласкам. Рохан машинально прикрыл его рукой, словно не мог отделаться от смущения перед тем, кто казался ему таким родным и таким незнакомым. Перед ним был красивый бугай с забритым затылком, который идет складками, когда тот поднимает голову, большой, мускулистый, грубый, но все еще сладкий, как будто тень нежного подростка, чьи пухлые губы словно были созданы для того, чтобы принимать члены, все еще улыбаются со дна колодца памяти, где навеки застыл странный девяносто девятый. Почему-то Рохану стало немного жаль, что его собственная наглая и насмешливая версия, источавшая желчь по отношению ко всему живому, осталась в прошлом. Когда-то он сам так же нависал над своим юным любовником, наслаждаясь его смущением. Джоске мягко отвел руку Рохана, закрывающую его член, и отодвинул кожицу от раскрасневшейся головки. Потом он взял его в рот и скользнул языком по всей его длине, заставив Рохана несколько раз крупно вздрогнуть. – Постой… Черт, да погоди же ты. Дай… дай отдышаться, – Рохан легонько оттолкнул голову Джоске. Тот выпустил влажный член любовника изо рта и поднял взгляд. – Что-то не так? Рохан взял его лицо в свои руки и легко потянул, вынуждая мужчину перебраться повыше. Мускулистый полицейский вновь возвышался над стройным любовником, а тот гладил его лицо и с удивлением отмечал, какой грубой стала его кожа от пробивающейся щетины. – Мне приятно то, что ты делаешь. Но я не могу отделаться от ощущения, что все как-то… быстро и странно. Я отвык от тебя. Я не узнаю тебя. Мужчина приник к его губам с глубоким и влажным поцелуем, а после вновь посмотрел на художника. – Вспоминай, милый. Даже если голова отказывается верить, тело не может врать. Это я. Твой Джоске. Рохан вгляделся в его лицо и увидел, что серьезный взгляд лучистых голубых глаз действительно остался тем же, разве что в них поселилась неизбывная грусть. Синева перетекала в зелень, зияющую снизу, и Джоске тоже заметил, что взгляд его любовника, пусть и выдавал некую надломленность, но при этом дарил ощущение узнавания – колкая гордость, неподвластная времени, была холодной, но все же родной. – Я не сделаю ничего такого, что было бы тебе неприятно. Но, пожалуйста, позволь мне продолжить. Мне кажется, я сейчас умру от возбуждения. Рохан легонько рассмеялся и прикрыл глаза. – Да, ты все тот же несдержанный мальчишка. Ну, посмотрим, чему ты научился, мистер полицейский. Джоске спешно стянул с себя майку, обнажив крепкую грудь и, не давая любовнику передышки, приподнял его бедра и развел ноги. После этого он приник губами к анусу Рохана и стал настойчиво водить по нему языком. Рохан задохнулся от возбуждения и негодования. Он сжал простынь в кулаки и снова попробовал что-то возразить, но его голос дезертировал в глубины горла, оставляя место только для сиплых стонов. Джоске вылизывал его анус как покорный раб, не оставляя без внимания ни единой складки, и все же настойчивые движения его языка, жаждущего проникновения, выдавали его намерение пойти дальше. Это продолжалось долго, пока сладость и невыносимость не достигли точки кипения. Между ягодиц Рохана зазмеился ручеек слюны, а его горячие стоны изнасиловали пересохшее горло. Тогда Джоске выпрямился и принялся спешно стягивать штаны, сдавливающие плоть, разбухшую от возбуждения и ожидания. Его огромный бурый пенис вырвался из-под резинки стянутых трусов, и мужчина сжал его в кулаке, оголяя красную голову с бриллиантовой каплей смазки, вышедшей из уретры. – Я хочу войти в тебя, Рохан, – сказал Джоске спокойно, но уверенно. Он поднес ладонь ко рту и оставил на ней пленку слюны, а после прошелся рукой по своему члену. Рохан хотел было что-то возразить, но лишь глубоко вздохнул и глухо процедил: – Ты стал совсем взрослым мальчиком, Джоске. Пожалуйста, будь осторожен. Джоске оперся рукой о кровать, а второй направил свой член в анус любовника. Стоило ему ввести головку внутрь, как Рохан зажмурился от боли и судорожно вздохнул. – Прости. Я не буду торопиться. Джоске отпрянул, выпустил пену слюны на свои пальцы и проник в Рохана средним. Ртом он при этом припал к его мошонке, втягивая между расходящимися губами то одну сторону, то другую. Рохан запрокинул голову и застонал, сжимая палец Джоске стальной хваткой сокращающихся мышц. Скоро к среднему пальцу добавился указательный, и движения Джоске стали резче, быстрее. Против своей воли Рохан отзывался на его движения, устремляясь навстречу его толчкам. Голова отказывалась принимать происходящее, оставляя место лишь первобытному движению, бессвязным стонам и жгучему возбуждению. В какой-то момент, когда Рохан почувствовал, что его собственный член уже изнывает от напряжения и желания разрядки, он все же ухватился за остатки рационального и смог кое-как выдавить: – Давай. Попробуй еще раз… Джоске вытащил пальцы из пылающего ануса любовника и с готовностью прижался к его бедрам. Он вновь смочил слюной свой пенис и протиснул головку в тугое кольцо сфинктера. В этот раз проникновение далось легче. Рохан стиснул зубы от нового наката боли, но лишь крепче обнял широкую спину любовника и скрестил ноги на его пояснице, показывая, что он готов продолжать. Джоске медленно подался вперед и сам не сдержал стон наслаждения – его член просто расплавился, стиснутый в огненных тисках тела Рохана. Движение назад – и снова толчок, утонувший в нестройном хоре их общих возбужденных стонов. Медленный старт, дающий возможность посмаковать сладость каждого движения, который вот-вот сменится необузданным ритмом примитивной пляски. Однако, Рохан все еще чувствовал боль, которая вызывала в памяти невыносимые дежавю, оставшиеся от прежних травм. Он всеми силами пытался не думать про одиночество, про бессонные ночи в Европе, пытался не вспоминать трещины в полу кузова того самого проклятого грузовика, мельтешащие даже перед его закрытыми глазами. «Все это прошло, прошло, – повторял он про себя, как мантру. – Он со мной, потому что он хочет этого, это не игра и не приказ». Он хватался за спину Джоске так, словно его уносило волнами в черный водоворот среди бушующего океана. Джоске сам не мог поверить в ощущение новообретенной близости, поэтому его желание слиться с Роханом, заполнить его, стать единым целым с ним превратилось в одержимость. Несмотря на то, что перед его взглядом все плыло, он смотрел на Рохана широко открытыми глазами, словно думал, что стоит зажмурить их – и все исчезнет, он снова проснется в одиночестве своей постели, вырвавшись из липких объятий очередного странного эротического сна. Рохан тоже смотрел на него, хотя его глаза подернулись пеленой каких-то совсем неуместных слез, он искал знакомую синеву в расплывающемся потоке света и тьмы, ища спасения в этом успокоительном убежище. Их губы были приоткрыты, стоны мешались друг с другом, они дышали одним воздухом и жили мимолетной прелестью единого момента. Удар – расслабление, удар – расслабление. Пот мешался со смазкой. Сперва Рохан чувствовал, что член Джоске просто разрывает его изнутри, теперь же ему казалось, что плоть того растеклась по всему его телу, заполнив каждую клетку. На смену страху пришли тепло и грубое, дискомфортное, но все же пленительное удовольствие. Джоске тоже перестал чувствовать границы своего тела, растворившись в утробном жаре вожделенной плоти. Чувствуя, что Рохан сжимает его все сильнее, ощущая пульсацию крови в его венах, дрожь всех его мышц, Джоске почувствовал, что близится невыносимый, неотвратимый, ядовито-сладостный финал, и стал долбиться в любовника с такой силой и скоростью, что тот, кажется, уже должен был задохнуться под натиском огромного мускулистого тела. Рохан и вправду не помнил себя от раздирающей яркости всех прекрасных и болезненных ощущений, терзавших его тело. Нетвердой рукой, ослабевшей от этой безумной гонки, он дотянулся до своего собственного члена и, стоило ему сделать пару порывистых движений, как тот просто взорвался в его руке потоками горячего семени, залившими ему грудь и живот. Стоило Джоске заметить это, как в его голове как будто бы щелкнул последний ограничитель, и похоть наводнила всю его сущность волнами звериной эйфории – он испустил стон, переходящий в рык, сделал еще несколько резких толчков и разразился потоком спермы прямо у Рохана внутри. Джоске рухнул на спину рядом с Роханом, и они еще долго смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова и пытаясь отдышаться. Оба улыбались: Джоске – какой-то дурацкой полубезумной улыбкой, Рохан – едва заметной, скрывающейся в уголках губ. Они провели в постели весь день, разговаривая обо всем на свете. Спорили о всякой ерунде, например, о том, какое блюдо самое вкусное в ресторане у Тонио. Рохан гладил волосы Джоске, повторяя, как он рад, что тот избавился от своей дурацкой прически, а Джоске грозился приковать ядро к ноге Рохана, чтобы его исхудавшее тело ненароком не унесло ветром. Они изливали душу, делясь страхами и сомнениями, пережитыми за время, проведенное порознь. Голыми совершали паломничество к холодильнику и ели сыр и оливки прямо руками из упаковки, не закрывая дверцу, пили вино, сидя на матрасе и передавая друг другу бутылку. Они целовались, мастурбировали друг другу, а после просто лежали в молчаливом оцепенении и каком-то дремотном дурмане. Все казалось таким простым и естественным, словно годы разлуки были лишь дурным сном. Раз – Рохан открыл глаза и почувствовал, что его выкинуло в реальность от невозможности сделать ни один вздох. Он лежал в темноте, и лишь серый вечер, очерченный квадратом окна, давал хоть какую-то возможность осознать себя в пространстве. Сердце его билось так, что, казалось, доставало до самого горла, руки и спина были влажными и липли к простыни. Грудь разрывалась от боли. Он хотел закричать, но из открытого рта не вырывалось ни единого звука. Где он? Все еще в Европе? В пустом номере своей гостиницы? Возвращение в Морио и встреча с Джоске казались теперь лишь мимолетным видением. Он схватил себя за шею и вновь попытался сделать глоток воздуха, но легкие казались переполненными свинцом или попросту мертвыми. «Один… два… три…» Старая знакомая пустота улыбалась Рохану, нависая над ним своим уродливым тяжелым лицом. Он чувствовал себя ничтожной точкой на гладкой безжизненной равнине небытия. «Четыре… пять…» Где же Джоске? Почему он ушел, оставив Рохана наедине со своими демонами? Была ли вообще эта встреча? Воспоминания о том, как он плавился в объятиях Джоске, цепляясь за широкую спину, вспыхнули в воспаленном мозгу и сразу погасли. «Шесть… семь…» Зачем вообще держаться за эту бестолковую жизнь, если все всегда заканчивается пустотой и одиночеством? Не легче ли просто сдаться перед лицом всепоглощающего ужаса и оставить попытки этого жалкого цепляния за ускользающую нить бытия? Рохан почувствовал, как сознание покидает его, и просто поддался течению черной воды, уносящей его в неизведанные пучины, где распадаются на атомы последние крупицы его личности. – Рохан! Рохан! Ты меня слышишь? Когда Рохан открыл глаза, он увидел, что комната сияла ослепительной яркостью белого света. Джоске обнимал его за плечи и гладил по щеке. Рохан хотел было что-то сказать ему, но слова утонули в беззвучном потоке слез, которые сами собой потекли по его лицу. Джоске пулей выбежал из комнаты и моментально вернулся со стаканом воды. Рохан чувствовал, что не может удержать его в своих дрожащих ослабевших пальцах, так что Джоске аккуратно придерживал стакан, пока тот пил. – У меня была… паническая атака, – запинаясь, проговорил Рохан, когда голос вновь вернулся к нему. – Мой бедный мальчик… Мне так жаль, – Джоске отставил стакан и притянул Рохана к себе, продолжая обнимать и гладить его. – Все уже закончилось. Я здесь. Я с тобой. Рохан прижался лицом к большой груди мужчины и заплакал еще сильнее. – Нет… Ты не захочешь быть со мной… если узнаешь всю правду… Я делал омерзительные вещи… раздавал свое тело, пока от него ничего не осталось. Я чувствую себя таким грязным… Я просто жалок… Его голос утонул в потоке рыданий. Джоске поднял его голову за подбородок и стал целовать лоб, глаза, щеки, рот. Его собственные губы стали солеными от слез. – Не переживай, Рохан. Оставь прошлое в прошлом. Я не отвернусь от тебя, что бы там ни случилось. Сейчас есть только ты и я, понял? Есть только мы. Все остальное не имеет никакого значения. Если тебе снова потребуется уехать, я поеду с тобой. Я больше тебя не оставлю. – Я никуда не поеду без тебя… Я тоже больше никогда тебя не оставлю. Я… люблю тебя, Хигашиката Джоске. Рохан уронил голову, и его плечи затряслись в новом приступе рыданий. Джоске крепче сжал мужчину в объятиях и стал ласково гладить по волосам. – Я тоже люблю тебя, Рохан, – еле слышно, одними губами отозвался Джоске. Когда Рохан пришел в себя, Джоске отвел его на кухню и поставил перед ним тарелку. – Прости, что меня не было рядом, когда все началось. Я просто хотел приготовить нам ужин. Рохан взглянул на тарелку и увидел, что там возвышались два кривоватых сэндвича. На варварски раскрошенных кусках хлеба лежала ветчина, которую словно бы рубили топором, а венчали картину растерзанные помидоры, лужицами растекшиеся по тарелке. При виде этой картины Рохан не смог сдержать улыбку, ведь этот вид тоже был приятным маячком из прошлого, доказывающим, что что-то важное, незаменимое осталось прежним. Когда Джоске стал подолгу оставаться в старом доме Рохана, художник нередко корил его, что тот ничего не делает, только отвлекает от рисования манги и опустошает его холодильник. Конечно же, это было кокетством, ведь время, проведенное вместе, много значило для них обоих, но с тех пор, когда Рохан просыпался около полудня, Джоске нередко приносил ему в постель такие вот уродливые сэндвичи, сделанные старательной, но слишком грубой рукой. Эти сэндвичи выглядели просто кошмарно, но Рохан чувствовал в этом простом жесте столько любви, что у него на душе сразу становилось тепло. Теперь они снова сидели на кухне, уже в новом доме, и поглощали эту варварскую пищу, разговаривая и посмеиваясь. Джоске сидел перед Роханом в одних трусах, поставив одну из ступней на сидение, без всякого смущения представляя на обозрение свой увесистый пах и волосы, выбивающиеся из трусов и расползающиеся по всем его крепким ногам. А Рохан ютился на соседней табуретке, кутаясь в плед, и все не мог налюбоваться на него: «Как он может сочетать в себе столько мужской грубости, юношеской дерзости и детской непосредственности? Ума не приложу». Так они сидели до глубокой ночи, но в какой-то момент Рохана все же начало клонить в сон. Смена часовых поясов все еще поселяла муть в его голове, заставляя ощущение времени и пространства ускользать от него. Увидев, что тот засыпает, Джоске взял Рохана, завернутого в плед, на руки, отнес в спальню и уложил на матрас. Пытаясь сохранить хоть крупицу сознания в реальности, Рохан видел, как Джоске одевает штаны и майку, а после сидит на подоконнике с сигаретой и выпускает дым в душистую темноту теплой ночи. Ощущение смутной тревоги вновь заполнило душу Рохана, который мучительно пытался разлеплять сонные глаза и следовать взглядом за каждым движением Джоске. Ему казалось, что стоит задремать хоть на минуту, и тот снова исчезнет. Наконец, Джоске поднял с пола и натянул на плечи свою куртку, пригладил растрепавшиеся волосы, спадающие на лоб, и снова стал прежним незнакомцем. – Куда ты?.. – Рохан сел на матрасе и беспомощно выкрикнул это черному квадрату его широкой спины. – Ты не останешься? Джоске обернулся, подошел и присел рядом с ним на колени. – А почему ты сам не спишь? Ты же еще на кухне клевал носом. Рохан беспомощно скользнул ладонями по его гладким черным плечам. – Мне пора, Рохан. Через пару часов мне надо будет собираться на работу в участок. Ух, ну и денек меня сегодня ждет, – с досадой усмехнулся Джоске. Он поцеловал Рохана в лоб и направился к двери. Руки Рохана повисли в воздухе. Однако, у выхода Джоске обернулся и лукаво посмотрел на него: – Знаешь, мне ведь еще надо собрать вещи. Ну, чтобы сегодня же перебраться к тебе. Рохан хотел было отозваться какой-нибудь привычной колкостью в духе: «Что-то я не припомню, чтобы звал тебя жить со мной, наглый мальчишка», но он мог только сидеть и растерянно улыбаться. – Я тут еще заметил, что у тебя много коробок с книгами в коридоре. Не могу же я оставить тебя надрываться с ними в одиночку. Правда, если снова заставишь меня таскать их, я обязательно стребую с тебя награду. Сексуальную награду, конечно же. Как тогда, в наш первый раз. – Это мы еще посмотрим, – надменно отозвался Рохан, с трудом сдерживая смешок. – Ну, тогда не удивляйся, если не досчитаешься пары-тройки коробок. Рохан замахнулся и кинул в него подушкой, но темная фигура уже скрылась в дверном проеме. Шаги мужчины еще некоторое время разносились по дому тихим убаюкивающим ритмом. Перед уходом Джоске вновь подошел к Рохану, поправил на нем плед и погладил художника по голове, но тот уже спал крепким и впервые за долгое время спокойным сном.

[14.06.2020]