Уязвимый бриллиант

Очередная тревожная весна все увереннее занимала свои угодья. Ночной воздух был бархатным и студеным, все вокруг дрожало в стеклянной прозрачности холода, и звезды на небе казались такими пронзительно ясными, словно небо в этот вечер пригнулось к земле. За домом Кишибе Рохана на заднем дворе сидели двое: юноша с длинными бархатными ресницами, кутающийся в плед и сжимающий в покрасневших пальцах чашку остывающего какао, и мужчина постарше, царственно восседающий на соседнем стуле в такой же клетчатой мантии с бокалом вина в руках. Было спокойно и уютно, несмотря на погоду, хотелось дольше пробыть в этом мгновении, и все же необъятность холодного космоса поселяла в душе Джоске ощущение отчуждения и одиночества. Звезды казались ближе и понятнее, чем отблески света в зеленых глазах мужчины. – Знаешь, Рохан… – Джоске встрепенулся, опустил чашку в траву и сорвал пелену молчания. – Я до ужаса боюсь черепах. Мой любимый певец – Принс. Когда мне было четыре года, я чуть не умер от болезни, но именно в то время у меня появился станд. До прошлого года я никогда не видел своего отца и даже не знал, кто он. Мой лучший друг – Ниджимура Окуясу. Я люблю играть в видеоигры, а моя мама вечно орет на меня из-за этого. Я хочу стать офицером полиции, как мой дед. Я обожаю обувь Bally, хоть и стоит она, как моя жизнь. А лишился девственности я в прошлом году, когда связался с парнем по имени Кишибе Рохан. Последняя фраза вызвала у Рохана невольную улыбку. Он сделал глоток вина, смерил своего собеседника каким-то оценивающим взглядом, а после спросил: – И что это было? Твоя будущая автобиография? Или список из энциклопедии самых бесполезных фактов? Джоске уже научился пропускать старые знакомые колкости Рохана мимо ушей, поэтому лишь спокойно отозвался: – Нет, я просто захотел рассказать о себе. Это же нормально – узнавать друг друга лучше. Особенно, когда люди... проводят столько времени вместе. Рохан отвел взгляд и сделал еще один глоток вина. Джоске продолжал: – Мне бы тоже хотелось больше узнать о тебе, Рохан. Тот допил свой бокал и поднялся c места. – Ну хорошо. Вот что тебе надо знать обо мне: я не люблю наглых назойливых школьников, которые много болтают. Он приблизился к юноше, дотронулся до его щеки и наклонился. Терпкий вкус вина проскользнул между губ Джоске вместе с языком Рохана. – Тебе пора. Беги домой и ложись спать, а то завтра опоздаешь в школу. Поцелуй таял на губах, а лицо Рохана отдалялось, подсвечиваемое теплым оконным светом со стороны дома, что так контрастировал с ледяным небом, ощетинившимся инеем звезд. Джоске почувствовал, как в его душе поднимается бессильный протест. – Хватит говорить со мной, как с ребенком! – он резко вскочил на ноги. Плед сполз на покрытую росой траву, что в ночном свете казалась черной. – Я не хочу спать. Хочу остаться у тебя. Хочу… выпить с тобой вина. Рохан смерил Джоске скептическим взглядом из-под вздернутой брови: – А ты не слишком мал для того, чтобы пить вино? – Иди к черту! Если я не слишком мал для того, чтобы трахаться с тобой, то, наверное, и вино я уж как-нибудь переживу! Рохан сдержанно усмехнулся, подобрал плед и чашку с недопитым какао и, развернувшись, направился к дому. – Ну хорошо. Выпьем с тобой вина. Но тогда, когда тебе не нужно будет рано вставать. А сейчас – марш домой! Джоске смотрел, как темный силуэт Рохана пересекает рассеченное желтыми квадратами окон полотно лужайки и сливается с тенями на крыльце. Джоске медленно брел по пустой улице, погрузившись в беспроглядную пучину своих мыслей и воспоминаний. Сколько уже длится эта непонятная история сосуществования с Кишибе Роханом? Полгода? Это время принесло массу вопросов и сомнений, но – ни толики ясности. Принятая обеими сторонами внегласная сделка – «мы» существует только за закрытыми дверьми дома художника – стала напоминать какой-то закольцованный до бесконечности день сурка или пластинку, заедающую на одном и том же моменте с неприятным царапающим звуком. Они изучили тела друг друга, но за пределами тел начинались непознанные просторы души. И если Джоске чувствовал, что готов впустить путешественника в свои цветущие молодые земли, королевство Рохана скрывалось за огромной непроницаемой стеной. Кто он? Зачем он вообще связался с тем, к кому испытывал только неприязнь? Одни вопросы сменялись другими, развеиваясь в белесом тумане неопределенности. А ведь, если подумать, именно он, этот холодный исследователь, и положил начало всей этой странной истории. Как-то раз в середине прошлой осени они столкнулись на улице. Случайно ли? Сейчас Джоске мог с уверенностью утверждать, что это было что угодно, но только не случайность. Он шел мимо магазинов, глазея на витрины и прикидывая, как бы купить себе несколько желанных вещиц, когда чужая рука вдруг легла на его плечо. – Эй ты! Джоске с удивлением обнаружил, что его окликнул не кто иной, как Кишибе Рохан. Взгляд его был враждебным, но в нем также читался некий вызов. – Я бы, конечно, никогда не стал о чем-то просить такого болвана, как ты. Но раз ты имеешь прямое отношение к пожару в моем доме, думаю, будет справедливо, если ты поможешь мне избавиться от его последствий. Ах да, та злополучная игра в кости, во время которой загорелся дом Рохана. Джоске и вправду чувствовал, что во всей этой ситуации есть толика его вины, поэтому и решил не отказывать художнику. На следующий день в условленное время он появился на пороге дома Кишибе Рохана. – Йо, сэнсэй. – Мне привезли новые шкафы и книжные полки, так что теперь туда нужно расставить все мои книги. Я имею в виду те, которые уцелели. Кстати, библиотека у меня на втором этаже, так что придется тебе побегать по лестнице, – озвучил Рохан с кривой усмешкой. Когда Джоске увидел кипы книг, которые занимали добрую половину гостиной Рохана, он несколько пожалел о том, что пожар не уничтожил еще пару-тройку сотен. «Надо носить сразу помногу, чтобы свалить побыстрее», – подумал Джоске и, определившись со стратегией, подхватил первую увесистую стопку. Рохан даже не пытался ему помогать, а остался в библиотеке, заняв позицию надзирателя – отдавал команды, как расставлять принесенные книги, попутно отпуская замечания в духе: «Поаккуратней там! Черт возьми, ну ты же не вагоны с углем разгружаешь!» Время шло, а книги все не заканчивались. Джоске чувствовал, что ноги уже не слушаются его, а руки дрожат, заставляя книги ходить ходуном. «Да он чертов садист! Такое ощущение, что Рохан ограбил книжный магазин, только чтобы поиздеваться надо мной!» – думал Джоске, закусив губу от досады. Вот он в очередной раз преодолел лестничный пролет, на неверных ногах прошел по коридору до библиотеки, снова увидел Рохана, победоносно наблюдающего за его мучениями и… тут все перевернулось и покатилось кубарем. Не дойдя пары шагов до шкафа, он вдруг запнулся обо что-то на полу и, отправив книги в полет и беспомощно хватаясь за воздух, обрушился на пол. Все прогрохотало, а потом стихло, лишь пыль от раскрывшихся книг взметнулась к потолку, и теплый запах старой бумаги наполнил комнату. – Мои книги! – воскликнул Рохан и бросился все собирать. – Если хоть одна порвалось, тебе не поздоровится! – Нет, это тебе не поздоровится, если я обнаружу, что сломал себе что-то из-за твоих чертовых книжек! – прорычал Джоске, прикованный к полу накатами разлившейся по всему телу боли. Рохану, впрочем, было незнакомо сострадание. Он поднял одну из старых книг, от которой во время падения оторвалась обложка, и замогильным голосом произнес: – Моя энциклопедия по истории искусств тридцатого года издания… Ну все, тебе конец. Джоске перевернулся на спину и попытался приподняться на руках, но тут зловещая тень Кишибе Рохана оседлала его, направив кулак аккурат ему в челюсть. – Ах ты, скотина! – Джоске моментально вскипел от новой волны боли и гнева и замахнулся в ответ, с жаждой настоящего берсерка ожидая момента, когда самодовольное лицо Рохана искорежится под его костяшками. Но он был в невыгодном положении – Рохан успел перехватить занесенную руку за запястье, так же молниеносно уцепился за вторую и, перенеся весь свой вес на плечи, снова опрокинул Джоске навзничь, пригвоздив его кисти к полу. Джоске совершил отчаянное усилие, попытавшись выпутаться, лицо его исказилось гримасой злобы, зубы оскалились, и только где-то на периферии сознания проскочил отголосок немого вопроса, почему его противник выглядит так отрешенно и спокойно – в этот самый момент лицо Рохана едва ли отличалось от лица ученого, который наблюдал за движением каких-нибудь бактерий под микроскопом. А после художник сделал то, от чего боль, гнев, досада, раздражение и усталость Джоске вмиг растворились – словно шприцом под кожу вогнали несколько миллилитров убийственного обезболивающего. Кишибе Рохан поцеловал его. На несколько секунд Джоске забыл о том, как дышать. Рохан захватил его рот своими горячими губами, протиснулся влажным языком через раздвинувшиеся перед ним затворы зубов, соединился с оцепеневшим языком Джоске, а после уверенно скользнул по небу, словно пытался добраться до самого горла. Подросток опешил от подобного напора, но раньше, чем он успел что-то осознать, он почувствовал, что какая-то неизведанная часть его самого предательски отзывается на натиск Рохана: сердце бьется чаще, язык сочится слюной и устремляется навстречу языку мужчины, а импульс возбуждения электрическим разрядом проносится от головы, поселяя там первобытную пустоту и главенство инстинктов, и до самого паха. Руки Рохана разжались, освобождая запястья Джоске. Искры желания оттолкнуть и нанести удар отдались смутной дрожью в кончиках пальцев юноши и тут же погасли, снесенные волной сладостной беспомощности. Рохан расцепил их губы, между которыми сверкнула и тут же лопнула связующая нить слюны, и затуманенным взором, а после и освободившимися нервными руками принялся шарить по школьной форме Джоске, расстегивая пуговицы. Джоске с усилием поймал глоток воздуха. – Чего… чего ты хочешь от меня? – Заткнись! – процедил Рохан сквозь сжатые зубы. – Просто заткнись, Хигашиката Джоске, пока я не решил, что избить тебя было более удачной идеей. Распахнув полы пиджака, Рохан принялся за ремень на его штанах. Джоске попытался вывернуться, с ужасом представляя продолжение этой игры – глаза Рохана светились настоящим безумием охотника, замершего в миге от того, чтобы одним четким лаконичным движением свернуть шею своей трепыхающейся в агонии жертве. Но его ноги были сжаты бедрами сидящего на нем мужчины, а в голове грохотала единственная насмешливая фраза: «Разве ты не догадывался, зачем шел к Кишибе Рохану?». Наконец, тот преодолел все покровы ткани и сжал в руке член Джоске, уже слегка пульсирующий от возбуждения, а после несколько раз медленно провел рукой сверху вниз, обнажив багровый выступ головки. Джоске отвернулся с видом ребенка, застигнутого врасплох, и из его груди против его воли вырвался сдавленный стон. Вскоре движения Рохана участились, тиски его кисти стали теснее, и юноша почувствовал, что его мучитель тоже на пределе. – Бесстыжий мальчишка, – прошипел Рохан, – смотреть не могу на твою довольную рожу. Неожиданно Рохан разжал ладонь и стал судорожно расцеплять пряжку своего ремня. Лежа в каком-то оголтелом разнеженном бесчувствии Джоске наблюдал, как тот расстегивает ширинку штанов, оттягивает вниз тугой край белья и высвобождает свой член, твердый, покрытый сетью из чуть вздувшихся вен, непристойно торчащий почти до самого живота. Впервые он видел обнаженного мужчину так близко. Впервые ощущал такие прикосновения к собственному телу. «Какого черта я позволяю ему делать все это? Почему не сопротивляюсь?» – не успел Джоске осознать собственные мысли, как голова вновь капитулировала, оставляя место лишь буйству телесного. Рохан передвинулся выше, соединил свой член с членом Джоске в кольце пальцев и снова сжал ладонь. Юноше показалось, что его кожа вот-вот расплавится там, где его плоть соприкасается с плотью Рохана. После нескольких резких, мучительных, невыносимых движений мужчины Джоске почувствовал дрожь, раскатывающуюся по всему его телу. Его грудная клетка вздымалась и опускалась, и время от времени спазмы наслаждения заставляли его тело изгибаться так, словно его сковывала сильнейшая боль. Джоске зажмурился, Рохан же пожирал взглядом каждое его движение, и его собственное тяжелое дыхание выдавало то, что он тоже находится во власти непреодолимого возбуждения. Приближалось неотвратимое. Сжатые пальцы с побелевшей от напряжения кромкой ногтей все резче скользили от влажной поросли на лобках до налившихся кровью головок. Наконец, Джоске выгнулся, выпустил на волю сладостный крик, томящийся в недрах его горла, несколько раз вздрогнул всем телом и обмяк. Белесые потеки спермы поблескивали на руке Рохана, на его члене, на собственном животе подростка. Ужаснувшее его самого наслаждение мешалось со жгучим послевкусием стыда. Первый раз Джоске кончил от прикосновений чужих рук, в чужом присутствии, под чужим пристальным взором. На несколько мгновений мир вокруг уподобился пустому белому листу, где не было ни знака, ни слова, ни линии – полная блаженства слабоумная неопределенность, лишающая надобности что-то делать и о чем-то думать. Впрочем, через несколько секунд краски и звуки стали возвращаться в идеальный в своей опустошенности мир подростка. Рохан рывком поднялся, возвышаясь над лежащим Джоске в какой-то воинственной позе, лишь член, по-прежнему возбужденный, который тот и не думал убирать в штаны, придавал картине какой-то странный сюрреалистический оттенок. – Ой-ой-ой, какие мы быстрые. Стоило слегка приласкать – и вот вам результат за пару минут. – Рохан победоносно помахал рукой, испачканной спермой подростка. – Ты кажешься таким невинным, Хигашиката Джоске, а на деле оказываешься таким порочным мальчишкой. Что бы подумала о тебе твоя мама, если бы узнала? А твои друзья? Джоске приподнялся, судорожно натягивая трусы и штаны поверх белесых капель, все еще поблескивающих на его коже. Рохан переступил через него и резкими, какими-то нетвердыми шагами, словно собственные ноги подводили его, смерил расстояние до письменного стола. – Тебе должно быть стыдно, Джоске. Ты определенно еще хуже, чем я о тебе думал. Рохан обессилено приземлился на стул и потянулся за пером, не потрудившись даже вытереть сперму со своей ладони. Перо незаметно подрагивало в его пальцах. – Рохан, но ты ведь сам… – Джоске попытался возразить, но язык казался чужим и отказывался ворочаться. Звук пера, агрессивно вычерчивающего на бумаге какие-то линии, показался резким и оглушительным. – И как ты меня останавливал? Своим стояком и стонами? – Рохан резко обернулся и, смерив Джоске испепеляющим взглядом, вновь вернулся к своему занятию. Его раздражало то, что несносный мальчишка не дал ему кончить. Ему хотелось хлестким жестом запечатлеть свое раздражение на его лице, но приходилось изливать все на чертову бумагу. Несколько четких, толстых, резких линий разорвали девственную чистоту листа, а левая рука грубо сжала член. Лицо Джоске пылало. Больше всего ему хотелось забыть про все произошедшее навсегда. Он не хотел говорить с Роханом, не хотел находиться в его доме, но тело отказывалось слушаться его, делая каждое его действие неуклюжим и бессильным: пуговицы не залезали в петли, пряжка ремня давилась непослушным языком. Перо Рохана вдруг выпало из рук и прокатилось по бумаге. Юркий взгляд подростка украдкой скользнул по спине художника, которую все сильнее охватывала дрожь. Когда Рохан поднес руку с застывающей на ней спермой к своему лицу и, по всей видимости, облизал ее, Джоске бросило в жар. – Мерзкий мальчишка… Да чтоб тебя! Порвал чертовы книги… Так стонал… Ненавижу! Кретин безмозглый… Да тебя выпороть мало! Движения Рохана становились все более резкими, и вот его тело уже ходило ходуном, сообщая жестким от напряжения мышцам предчувствие кульминации. Наконец, Рохан кончил, и на его левой руке появилось точно такое же пятно спермы, как и на правой, на этот раз своей собственной. Несколько капель достигли листа. Он разжал тугие челюсти, выдохнул и обернулся через плечо. Хоть его тело и обмякло от наслаждения, конечно, у него нашлись силы на то, чтобы оскалиться и выпустить несколько стрел гнева в фигуру мальчишки, стоящего за его спиной в каком-то странном оцепенении, на перепутье решений – наблюдать дальше или бежать отсюда со всех ног. Рохан исторг из груди звук, похожий на рык: – Ты все еще здесь?! Джоске выскочил на крыльцо и захлопнул дверь, словно пытался спастись от погони. Сердце так скакало в груди, что готово было застрять в сжатом горле. Руки и ноги дрожали, а кожа горела настолько, что к ней больно было прикасаться. Джоске провел руками по телу, словно хотел убедиться, что оно все еще принадлежит ему. Все было в беспорядке: пиджак был распахнут, брюки помяты и застегнуты кое-как, майка прилипла к телу, там и тут храня следы засыхающей спермы. «Да чтоб я еще когда-нибудь пришел к этому извращенцу… Никогда! Ноги моей здесь больше не будет! Видеть не хочу Кишибе Рохана. Никогда! Никогда!» – он прокручивал про себя эти фразы, словно заклинание, дарующее освобождение. Никогда, никогда, никогда… Но на следующий день – день, которому предшествовала целая ночь стыда, странных мыслей, странных ощущений, резких взлетов и падений на американских горках эмоциональной синусоиды – из отчаяния в эйфорию – Джоске вновь обнаружил себя на том же самом крыльце перед той же самой дверью. Рохан, откликнувшийся на стук, не смог скрыть своего удивления – над его резко очерченными скулами вспыхнули пятна румянца. – Что ты здесь делаешь? Джоске издал вымученный смешок и как будто невзначай провел рукой по своему затылку. – Ну… э… я же, кажется, не закончил с этими твоими книжками. И вот он уже сидит на чужом диване, позволяя худому мужчине с пронзительными зелеными глазами, полными холода и какой-то оскорбительной иронии, стащить с себя штаны. Мысли о разговоре во дворе Рохана еще некоторое время осаждали голову Джоске, но на следующий день они утеряли свою болезненность – быть может, потому что почти весь день Джоске провел со своим верным напарником по безумным похождениям всех мастей – Окуясу. Была пятница, голова отказывалась работать, а лишний час сидения в душной классной комнате казался невыносимой пыткой, поэтому друзья сбежали с последнего урока и теперь сидели на пристани, болтая ногами над поверхностью иссиня-зеленой морской воды, нежась в лучах набирающего силу весеннего солнца. – И все-таки, братан, это преступление – заставлять нас просиживать штаны в школе, когда на улице такая погода, – с самым серьезным видом заявил Окуясу, а Джоске устроился поудобнее, жмурясь от яркого солнца, перевел взгляд на друга и только коротко и лениво отозвался: – Ага. – О! Смотри, что у меня есть, – Окуясу полез в карман своих широких форменных штанов и достал оттуда сигаретную пачку. – Помнишь, я тебе рассказывал, что подрабатывал тут на днях в магазине – помогал коробки разгружать? И вот, хозяин расплачивается со мной, а я думаю, была не была, попрошу у него еще и сигарет в придачу! И, прикинь, он расщедрился на пару пачек. Даже мораль читать не стал! – М-м, круто! – Джоске потянулся за сигаретой. – Вот это повезло, а то ведь мало где продадут. А зажигалка-то у тебя есть? Я свою выложил, когда мать форму хотела постирать. – Обижаешь! Конечно, я подготовился! Окуясу достал из другого кармана изрядно потрепанный коробок спичек. Оба зажали по сигарете в зубах и принялись добывать огонь. – Какие-то дурацкие у тебя спички! – процедил Джоске между зубов, стараясь удержать сигарету во рту. – Им вообще сколько лет? – Эй! – запротестовал Окуясу, с напряженным видом продолжая чиркать спичкой по темной полосе на боку коробка. – Мог бы быть повежливее, раз тебя угощают! Кажется, между ними вновь все было как прежде, словно не существовало того периода отчуждения, когда Джоске очертя голову провалился в эти странные отношения с Кишибе Роханом. Они вновь проводили много времени вместе, прогуливали уроки, как сейчас, ввязывались в новые авантюры в погоне за легкими деньгами, гуляли, играли в видеоигры, сидели в кафе… и все равно, оставалось место для этого самого «кажется», которое то и дело всплывало между ними, делая все происходящее каким-то зыбким и ирреальным. – Ха-ха, получилось! – победоносно оповестил Окуясу, когда его сигарета наконец-то задымилась. – Ну ты даешь, а я вот вообще с твоими спичками не дружу. Давай прикурю от твоей, – Джоске приблизил свое лицо к лицу Окуясу, зажимая сигарету между пальцами у самых своих чувственных губ, прислонил ее конец к искорке на конце сигареты друга и вдохнул. Окуясу отчего-то покраснел, подавился дымом и зашелся отчаянным кашлем. Все было ровно, обыденно и спокойно, пока перед глазами Окуясу не всплывал по тому или иному случаю такой неловкий, непристойный, но, кажется, непреложный факт, что Джоске встречается с мужчиной. С Кишибе Роханом. С сумасшедшим мангакой Кишибе Роханом. С мерзким выскочкой Кишибе Роханом. Поэтому, даже когда Джоске был внимателен к другу и предпочитал его компанию обществу Рохана, все равно Окуясу с некоторой самому ему не понятной болью понимал, что завтра друг выберет своего любовника. В эти моменты он чувствовал опустошение, или грусть, или злость, если мысль его предательски текла дальше, услужливо предлагая массу вариантов, чем они могут заниматься в доме художника. Он злился на себя за эти мысли, злился из-за того, что это вообще его злит, злился, чтобы не чувствовать себя несчастным. Джоске попытался затянуться и тоже закашлялся. Солнце рассеивалось по морским волнам ослепительными бликами, ласкало их лица, пронзало облака сигаретного дыма, забиралось под школьную форму, заставляя тела томиться от жара. Джоске опрокинулся назад, подложив под голову свой школьный портфель и вновь затянулся, глядя в небо, которое от обилия света тоже казалось золотым. В этот раз дым ласково проскользнул в легкие, поселяя в теле приятное оцепенение, и выскользнул назад тонкой струйкой между губ. – Кайфово, – расслабленно простонал Джоске. – К-к-кайфово, – отозвался Окуясу, изо всех сил стараясь сдержать кашель. Он был рад, что сейчас друг не смотрит на его лицо, пунцовое от резких толчков воздуха в грудине. – Впереди выходные… – протянул Джоске. – Так хочется куда-нибудь сходить. Ты завтра занят, Окуясу? – Да вроде… кажется, нет, – ответил Окуясу, застигнутый врасплох этим вопросом. – Но разве по субботам ты не с… – Да, обычно в субботу я вижусь с Роханом, – спокойно проговорил Джоске, вновь затягиваясь и продолжая смотреть в небо, – но мне как-то не хочется сидеть дома в такую погоду. Думаю, я и его могу вытащить. И Коичи с Юкако. Погуляем где-нибудь, а потом все вместе сходим в кино или еще куда… Мне все так надоело. Каждый день одно и то же. Окуясу смерил друга удивленным взглядом и на несколько секунд даже забыл про свой кашель. Конечно, он вряд ли мог догадаться о том, что в тот момент Джоске владело желание вырваться куда-то за пределы стен дома, поглотившего его. Перенести «мы» в новую плоскость существования. Перестать думать о том, как не задеть ничьи чувства, как найти время для Рохана, друзей, матери, а еще для видеоигр, уроков, сна… Просто побыть в обществе тех, кто ему дорог, хоть один день не беспокоясь ни о чем. Впрочем, сам Окуясу сейчас думал только о том, что если он действительно увидит Джоске и Рохана вместе в режиме реального времени, пусть все и будет спрятано под хлипкими декорациями наспех сколоченной встречи друзей, все его эмоциональные предохранители могут полететь в тартарары. Он затянулся, пытаясь выиграть пару секунд молчания, а потом нерешительно проговорил: – Н-не думаю, что это хорошая идея, братан. Мне кажется, Рохан терпеть меня не может. Да и вообще, как-то слабо верится, что этот напыщенный засранец согласится провести свой выходной в компании школьников. Джоске приподнялся на локтях и перевел взгляд на друга: – Глупости. На самом деле, он не такой уж и засранец, вам просто нужно узнать друг друга лучше. Думаю, я смогу уговорить его. Окуясу вновь ненадолго замолчал, погружая взгляд куда-то в зеленоватую толщу воды. – Но ты будешь с Роханом, Коичи с Юкако… Звучит, как какое-то гребаное двойное свидание. Вот скажи мне, я-то там зачем? Джоске выпрямился и с улыбкой положил Окуясу руку на плечо. – Затем, что ты мой лучший друг, и я хочу провести время в твоей компании. Тот слабо улыбнулся и, чтобы избавить себя от необходимости отвечать, отвернулся и затушил и наполовину не выкуренную сигарету. – В общем, я всех позову, и встретимся завтра часа в четыре, – Джоске зажал свою сигарету в зубах и потянулся, пытаясь внушить хоть какую-то бодрость своему разнеженному солнцем телу, а потом невзначай добавил: – А вообще, тебе надо найти девушку. Лицо Окуясу, которое и так уже горело от приступов кашля и неловких тем, стало еще краснее. – Мне? Девушку? Да ты на рожу мою посмотри! Джоске рассмеялся и в шутку потянул друга за щеку. – У тебя отличная рожа, Окуясу! – Ну а куда я ее приведу? В разваливающийся дом с отцом-монстром? Да оттуда любая сбежит в ужасе. – Ну, я же не сбегаю, – Джоске пожал плечами. – И вообще… я не… в общем… Окуясу потерялся в словах. От той легкости, с которой Джоске парировал его ответы, от его обаяния, от его лучистого смеха, от его близости и в то же время такой отдаленности он почувствовал себя смертельно усталым, неловким и нелепым. Джоске на миг застыл, глядя, как огонек на конце его сигареты потухает, вдавленный в пыльные доски пристани. Он не мог не замечать очевидного, и все равно пытался обманывать себя, убеждая, что единственный способ распутать клубок невыраженных эмоций, обид, недопонимания, недосказанности, ревности и желания – собрать всех вместе и делать вид, что ничего не происходит. Вечером того же дня он позвонил Рохану: – Мне надоело торчать у тебя. Завтра ты идешь на прогулку со мной и моими друзьями. Отказ не принимается! Однако, когда на следующий день Джоске зашел к Рохану, чтобы вместе с ним отправиться на встречу с друзьями, он обнаружил, что тот и не думал никуда идти – на нем были спортивные шорты и свободная футболка, сползающая с плеча; лицо и шея были влажными от пота, а волосы слепившимися прядями обрамляли лицо. Джоске не мог не отметить, что он был хорош, чертовски хорош в таком виде, может, даже лучше, чем в своей извечной холодной отшлифованности облика, которая делала его похожим на звезду, к которой невозможно подобраться. И все же в тот момент Джоске больше волновали его планы. – Ты даже не начинал собираться?! Я же говорил, во сколько зайду за тобой! Небрежным жестом Рохан отбросил пряди, спадающие на лоб, и попытался смирить сбивчивое дыхание. – Ну, знаешь ли… у меня и помимо ваших школьных прогулок есть дела, – он отвернулся от дверного проема, где в потоках солнечного света вычерчивался силуэт его негодующего любовника, и проследовал вглубь гостиной. – Я убирался, а потом до самого твоего прихода занимался спортом. Было бы прекрасно хорошеть только от того, что целыми днями рисуешь мангу, но вот только так не бывает. Рохан стянул с себя пропитавшуюся потом футболку и легким жестом отбросил ее на диван. Джоске прошелся взглядом по его точеной спине и отозвался уже спокойнее: – Ладно, время у нас еще есть. Только, пожалуйста, не тяни со сборами. – Мне надо в душ, как ты понимаешь. Я быстро, не скучай. Шорты скользнули вниз по стройным ногам и остались на полу. Рохан перешагнул через них, с неким подспудным удовольствием эксгибициониста демонстрируя молодому партнеру свое подтянутое упругое тело, и с лукавой улыбкой обернулся: – Или ты хочешь составить мне компанию? Джоске уселся на диван, возводя перед собой защиту из скрещенных рук и ног. Он отвернулся и нахмурился, дабы не дать собеседнику никоим образом усомниться в его непреклонности. Только румянец на щеках выдавал его смущение. – Нет уж. Подожду тебя тут. Джоске то бесцельно скользил взглядом по стенам гостиной, и без того знакомым до последней мелочи, то переводил взгляд на циферблат своих наручных часов. Устав от тщетных попыток держать под контролем происходящее, он откинул голову на спинку дивана и просто застыл, пока вместе с тонким ароматом чистой кожи и парфюма перед его глазами вновь не появился мужчина, облаченный лишь в набедренную повязку из влажного полотенца. Мягкие горячие руки скользнули по лицу юноши и, перепорхнув на плечи, заставили его приподняться, а после заключили его голову в кольцо, прижимая к прерывисто вздымающемуся животу их обладателя. – Рохан, не сейчас… – отозвался Джоске, пытаясь отстраниться, но мужчина не отпускал, лишь высвободил одну руку и принялся ласкать шею и грудь подростка. – Вообще-то, я тоже имею право решать, чем мне заняться в выходной, – усмехнулся художник. Он поставил колено на диван, теснее прижимаясь к любовнику и, нащупав одну из молний на его майке, резко дернул язычок вниз. Обнажившийся сосок Джоске тут же оказался между его пальцами. – Да отстань ты! Я обещал, что мы придем, – Джоске вновь попытался отстраниться. В его голове промелькнули вчерашние слова Окуясу. – Тебе не нравятся мои друзья? Рохан сжал его сосок и лишь процедил с язвительной ухмылкой: – По-моему, в последнее время вы слишком заигрались со своими допросами, мистер будущий полицейский. Джоске оттолкнул его руку: – Или ты боишься, что нас кто-то увидит вместе? Ты что, стыдишься меня? Рохан взял Джоске за подбородок и бесцеремонно протолкнул большой палец между его губами, вынуждая того замолчать. – Да успеем мы к твоим драгоценным друзьям. Просто… я рассчитывал, что ты захочешь уделить хоть сколько-то времени только мне. Рохан хотел, чтобы его последняя фраза звучала буднично, почти пренебрежительно. Но для Джоске она была равносильна признанию. Его зубы на несколько секунд сжались, а потом он ослабил хватку и скользнул языком по пальцу Рохана, по-прежнему зажатому у него во рту. Рохан вытащил палец и вернулся к соску юноши, торчащему между краями молнии, и смазал его же слюной. Джоске оставил на животе любовника несколько мимолетных поцелуев и прошептал: – Только давай по-быстрому. Из-под тяжелой и душной влажности полотенца высвободился эрегированный член, который его обладатель зажал в кулаке, отводя крайнюю плоть от налившейся кровью головки. Рохан придвинулся ближе и стал неспешно водить им по соску Джоске, поблескивающему от его собственной слюны и смазки любовника. Скользнула вниз вторая молния. Затвердевшие соски были такого же вишневого оттенка, как и выступ головки. После нескольких минут ласк, когда нервные окончания плоти были доведены до такой предельной чувствительности, что она начинала казаться невыносимой, Рохан выпрямился и мягко положил руку на затылок Джоске, направляя его голову к своей промежности. – Отсоси мне. Я хочу кончить тебе на лицо. Губы подростка, такие же вишневые, как и головка Рохана, изогнулись в улыбке непослушания. Он резко притянул любовника к себе, усаживая его верхом на свои бедра, а после, не расжимая стальных тисков объятий, проговорил: – А я хочу кончить в тебя. Когда Рохан ощутил, как каменная эрекция любовника упирается в его промежность, бешено вздымаясь под раздражающими покровами одежды, он понял, что юноша настроен серьезно. – Это что, бунт на корабле? – нервно процедил Рохан. – Понимай, как хочешь, – дерзко выдохнул подросток, приникая к шее любовника с яростным поцелуем. – А если я скажу нет? – Тогда и я отвечу тебе тем же. Рохан еще несколько секунд вглядывался в глаза наглого мальчишки, в которых похоть мешалась с дерзостью и насмешливостью, изо всех сил борясь с желанием отвесить ему звонкую пощечину. Но внутри что-то оборвалось и хлестнуло изнутри неистовым желанием и нежностью. – Можешь использовать пальцы, но не обольщайся. Я все равно заткну твой бесстыжий рот своим членом. – Хах, это все же лучше, чем нет, – сладко и развязно рассмеялся Джоске. Подхватив обнаженное тело художника под бедра, он без особых усилий поднялся и, не размыкая объятий, понес Рохана в спальню. – Эй, отпусти меня! – Рохан картинно посопротивлялся, но сам лишь теснее обхватил Джоске своими стройными, но сильными ногами. «Ему всего шестнадцать, а он уже так силен. Представь, каким он будет, когда повзрослеет. Такой уже не будет беспрекословно слушаться тебя, с готовностью подчиняя тебе свое тело. Наслаждайся, пока можешь», – с некоторой досадой и непонятно откуда взявшимся чувством вины выслушал свой внутренний монолог Рохан. Наконец Джоске мягко уложил его на постель, а сам принялся уверенными руками стягивать с себя одежду. Пиджак небрежно распластался на полу, за ним последовали штаны, стянутые вместе с трусами, однако, майка с расстегнутыми молниями, обнажающая непристойный румянец затвердевших сосков, осталась на груди своего обладателя. Джоске обрушился сверху, оглушая Рохана несдержанными глубокими поцелуями, а рукой уверенно проложил путь вниз, протискиваясь между ягодицами и поглаживая запретную до сих пор зону вокруг сфинктера кончиком среднего пальца. – Не забудь про смазку, болван, – процедил Рохан, пытаясь скрыть свое смущение за дерзостью, но легкое трепетание губ и мурашки, промелькнувшие на белом полотне его кожи, выдавали его состояние. – Что-то ты не всегда о ней вспоминаешь, когда я оказываюсь на твоем месте, – фыркнул Джоске, но все-таки протянул руку к ящикам приземистой тумбочки, стоящей рядом с кроватью. Раздался легкий скрип, Джоске заглянул в ящик, но не обнаружил там тюбика с лубрикантом. Взгляд его скользнул по поверхности нескольких ничего не значащих мелочей, лежащих там, и вдруг споткнулся о черную гладкость обложки какого-то фотоальбома, задвинутого в самый дальний угол деревянной коробки. Подросток подумал, что он смотрел много фотографий из поездок Рохана, которые, впрочем, всегда были на виду на полках в гостиной, но этого альбома он никогда не видел. – Ну, что ты там копаешься? – раздраженно окликнул его Рохан. – Средний ящик. Мог бы и запомнить. – Прости, – отозвался Джоске, задвигая свою внезапную находку обратно в полированную темноту тайника. Вскоре он переместился ниже, оценивая раскинувшийся перед ним полигон для испытаний – гладкое точеное тело сэнсэя. Чувственные губы Джоске разомкнулись, обхватывая твердую плоть Рохана, опустились вниз по стволу, увитому вязью из вен, а после скользнули наверх, оставляя за собой блестящий след слюны. Пальцы, покрытые прозрачной пленкой смазки, мягкими движениями прошлись по мельчайшим складкам смуглой кожи, окружающим анус Рохана, а после первая фаланга среднего пальца уверенно протиснулась в тугое кольцо сфинктера. Рохан прикусил губу, позволив телу крупно вздрогнуть от возбуждения, смешанного с отторжением, и отдался во власть удовольствия, знакомого, кажется, каждой клетке тела, но несколько забытого за то время, что он утверждал свою мужскую власть над телом несносного мальчишки. И все же плоть отказывалась врать, отправляя восвояси ненужную гордость, сгорая изнутри от такого невыносимого, но такого жаркого натиска любовника. Бедра Рохана слегка разошлись, подставляясь для более глубоких, более требовательных ласк. Рот Джоске, скользящий по его члену, казался ему самой пошлой из дыр, где ему доводилось бывать. Его палец, пропадающий теперь в анусе до самого основания, поселял в трепещущем теле художника неразделимые ощущения сладости и тошноты. Только через несколько минут Рохан узнал в стонах, распадающихся в налитом животным теплом воздухе, свои собственные. Джоске бесстыдно гордился собой, ведь, кажется, роль ведущего давалась ему не хуже, чем роль ведомого. Он с удовлетворением отметил, что, как только его движения стали более резкими и частыми, Рохан начал инстинктивно подчиняться заданному им ритму, подаваясь вперед бедрами. Это так распалило самого подростка, что, кажется, пульсации крови, приливающей к его собственному набухшему от возбуждения члену, отдавались гулом даже в его голове. Рохан тонул в багряном море безумия, куда тысячей рек вливались ощущение полной зависимости от рук и рта шестнадцатилетнего мальчишки, возбуждение, распаляемое унижением, острота открываемых заново ощущений. Он прижал голову Джоске к своей промежности так тесно, что тот едва не подавился его членом, устремляющимся в горло, и одновременно с этим резко насадился на его палец. Чувствуя, как жадно его любовник поглощает каждую каплю удовольствия, Джоске щедро откликнулся на его напор, и к среднему пальцу добавился еще более крепкий указательный. Когда все мышцы Рохана налились сталью, рот, сочащийся слюной, пересох от последних стонов, обычно томящихся в плену его холодности и самоконтроля, и раскаты дрожи сотрясли его тело, он бурно кончил, заливая губы любовника горячей спермой. За спермой последовала волна стыда, накрывшая его тело, а после сдавленный выдох облегчения, смешанного с сожалением, раздавшийся тогда, когда пальцы Джоске вышли из его ануса. Рохан уставился куда-то в потолок, чтобы не видеть, как на лице подростка губы непристойно-красного оттенка с прозрачными белесыми каплями на них складываются в самодовольную улыбку. Комнату окутала тишина, только грудная клетка Рохана судорожно вздымалась от беззвучных вздохов, и лишь спустя минуту хрипловатый голос, который показался его обладателю чужим, произнес: – Давай никуда не пойдем. Теперь моя очередь заставлять тебя стонать и кончать. А потом, так и быть, выпьем с тобой вина. Расскажу что-нибудь интересное. Ну, что скажешь? Джоске несколько секунд смотрел на часы невидящим взглядом, пока в его голове не сложилось осознание того, что они опаздывают на встречу уже на сорок минут. Он как-то ловил себя на мысли о том, что каждая минута в том измерении, где они с Роханом занимаются сексом, приравнивается к пяти земным, но сейчас его изнывающая от долгого возбуждения без разрядки плоть мешала ему думать. Отголоски чувства вины перед друзьями вытеснили мысли об алкоголе, который может развязать Рохану язык, фотоальбоме в черной обложке, притягивающем его внимание, как магнит, а также о пропасти ласк и удовольствий, в которую можно провалиться в ту же минуту, что он скажет: – Ну, будь по-твоему. Все равно, я думаю, ребята уже не ждут нас. Рохан ликующе улыбнулся, поднялся и придвинулся ближе к юноше, а после захватил его рот, еще хранящий отголоски его собственного вкуса, влажными губами, и властно сомкнул пальцы на его члене, измученном ожиданием оргазма. Черные, как смоль, волосы Юкако развевались на ветру, а изгибы столь же черных бровей, которые, казалось, заострялись с каждой минутой, выдавали ее нарастающее раздражение. Коичи беспомощно вертел головой, переводя взгляд с хмурого лица своей девушки на спину Окуясу, что стоял чуть поодаль от них и все смотрел в ту сторону, откуда, по его нехитрым расчетам, должен был появиться Джоске. – Ну и долго мы еще будем здесь торчать? – проговорила Юкако, чей голос уже звенел от гнева. – Полчаса тут околачиваемся, и что толку? Коичи попытался разрядить обстановку, начав свою реплику нервным смешком: – Окуясу, мы и вправду не успеем в кино, если не поторопимся сейчас. Наверное, у Джоске обнаружились какие-то срочные дела, и он присоединится к нам позже. Окуясу все гипнотизировал дорогу, ведущую к кинотеатру, как назло, совершенно пустую, а когда последние отголоски надежды стерлись под неумолимыми стрелками часов, медленно повернулся к подросткам и одарил их тяжелым злым взглядом. – Нет, Коичи, не присоединится. Он не придет. Я знал еще тогда, когда соглашался на эту дурацкую прогулку. Чертов сукин сын. – Зачем ты так, Окуясу? – мягко упрекнул его Коичи. – Вдруг что-то случилось? Думаю, нам нужно позвонить ему домой, и… Окуясу приблизился к Коичи и угрожающе навис над ним, выбрасывая гневные слова прямо тому в лицо: – Случилось то, что ему интереснее подставлять задницу этому придурку Кишибе Рохану, а не идти с нами в кино! Только и всего! На секунду лица подростков застыли, как на статичной картинке в альбоме художника. По их обескураженным выражениям Окуясу понял, что сказал лишнего, но содеянного было уже не изменить. Первой пришла в себя Юкако: – Не знаю, о чем ты говоришь, и знать не желаю! Я уже устала ждать, и раз уж мы здесь, я пойду смотреть чертов фильм, и точка! Пошли, Коичи! Она схватила опешившего парня за руку и потянула ко входу в кинотеатр. Тот только и успел беспомощно бросить через плечо в сторону Окуясу: – Эй… ты идешь? Тот стоял неподвижно, засунув руки в карманы и опустив непроницаемое лицо. Несмотря на все попытки скрыть за спасительной яростью свои истинные чувства, все его нутро просто содрогалось от боли и отчаяния. – Не иду, – процедил Окуясу сквозь зубы, ощущая, как его сердце заходится стуком, а руки цепенеют в карманах. Дверь кинотеатра, впустившая Юкако и Коичи, захлопнулась за ними с грохотом. Джоске сидел на веранде со стороны заднего двора, забравшись на перила, обрамляющие фасад дома Рохана. Молнии на его майке вновь были застегнуты, пиджак обтягивал мускулистые руки, а штаны целомудренно скрывали присмиревшую плоть, которая еще какой-то час назад краснела, пульсировала и исторгала потоки семени. Хоть в одной его руке был бокал вина, а в другой – зажженная сигарета, в самой его позе было что-то по-детски непосредственное, ребяческое. Рохан стоял рядом, прислонившись спиной к одной из балок веранды, и цедил небольшими глотками виски со льдом – даже в такой малости он не мог уступить своему юному любовнику и, конечно, не преминул отметить, что такие крепкие напитки не положены детям, и все, на что Джоске может рассчитывать – немного вина. Впрочем, исследовательский интерес сделал Рохана более сговорчивым и щедрым, и Джоске пил уже энцатый бокал, а потом и вовсе заявил, что хочет курить, и вытащил Рохана на веранду, не замечая, с каким насмешливым любопытством художник смотрит за тем, как краснеют его щеки, тяжелеют движения, и мутнеют глаза. Погода испортилась. Порывы ветра принесли сумрачные тучи, и по Морио несколько раз лихорадочно прокатился дождь. – Вообще, если ты не бросишь эту мерзкую привычку, – Рохан кивнул в сторону сигареты, которую Джоске держал между пальцев, – я больше не буду тебя целовать, так и знай. – Подумаешь! – Джоске затянулся и выпустил дым в сторону любовника. – Вместо того, чтобы читать мне нотации, лучше бы рассказал чего-нибудь. Ты же обещал. Рохан брезгливо отмахнулся от дыма, но просьбе противиться не стал. Он рассказал Джоске о том, чем жизнь в европейском городе отличается от жизни в Морио, откуда Хигашиката мало куда выезжал, кроме пары соседних городов, да и то по каким-то пустяковым надобностям; о том, как сложно бывает найти общий язык с редакторами издательств, которые печатают его мангу, и о том, какие они, на самом деле, назойливые идиоты; о том, что компьютерные игры, так любимые Джоске – это пустая трата времени, а вот посмотреть настоящий бейсбол иногда бывает приятно. В какой-то момент Джоске утерял нить его рассуждений, осушил очередной бокал багряного напитка и вздохнул. – Это все не то. Рохан, раздосадованный тем, что его выдающиеся ораторские способности были встречены таким нелестным комментарием, нахмурился. – Ты уж определись, чего ты хочешь. Сам же просил меня больше рассказывать. Джоске выбросил сигарету, сполз с перил и подошел к Рохану. – Я просил тебя больше рассказывать о себе. Да, все твои истории – это хорошо и интересно, но как мне разглядеть за ними тебя настоящего? Джоске заключил Рохана в неуклюжие, но требовательные объятия, пропитанные духом алкоголя и табачного дыма. Рохан слегка поморщился от этой неотесанной, почти мужланской нежности, но сопротивляться не стал. Вместе с горячим дыханием подростка, скользящим по его шее, вместе с никотиновым привкусом и нетвердостью непослушного языка в его ухо влились неожиданно смелые и взрослые слова. – Я ведь… люблю тебя, Рохан. Впервые за долгое время художник почувствовал себя смущенным и растерянным. Он застыл в объятиях подростка, ощутив, что собственное красноречие трусливо дезертировало куда-то в глубину сжавшегося горла. Джоске слегка отстранился и горько усмехнулся. – Видимо, мне не стоит ждать от тебя ответа. Рохан судорожно сглотнул, но тут же отгородился от собственной слабости излюбленной броней – сарказмом. Выпутавшись из душных объятий, он сделал еще один глоток виски и улыбнулся несколько надменной улыбкой. – Почему же? Я признаю, что ты мне не безразличен. Стоило искоркам ребяческой радости зажечься в глазах Джоске, как Рохан уже нанес свой выверенный удар, растянув улыбку до самодовольной усмешки. – Ты меня раздражаешь, злишь, бесишь, действуешь мне на нервы... Целая гамма чувств, как ты можешь заметить. Художник рассчитывал на то, что подросток разозлится, но тот почему-то не разозлился. Лишь грустно улыбнулся, сжал руку в кулак и легонько ткнул Рохана в плечо. – Вот об этом я и говорю. Ты никого не подпускаешь к себе. Никому не показываешь своих чувств. Я думаю, что узнаю тебя, но ты остаешься непроницаемым. В шелестящую живую тишину веранды вдруг вторгся телефонный звонок, раздающийся откуда-то из подслеповатой сумеречности дома. Рохан с облегчением устремился к приоткрытой двери, спасенный от необходимости неуверенно подбирать слова для ответа любовнику. – Мне… мне надо подойти к телефону. Джоске остался в одиночестве, лишь тревожные предгрозовые порывы ветра прокатились где-то рядом, на ходу ухватившись за его лицо и одежду, но тут же стихли. Он ощутил такой силы гнев, в одно мгновение зародившийся у него в душе, что, кажется, его силы хватило бы на то, чтобы разнести весь этот чертов дом с чертовым крыльцом, чертовыми перилами, уютно примостившимися рядом столом и стульями, и с чертовыми книгами, и с пропитанными их потом простынями, и с тайнами, грязными секретами и отвратительными недомолвками, и с этим, будь он проклят, Кишибе Роханом, поганым выскочкой, мерзким психом, чертовым маньяком, сучарой, сволочью, ненавистным, любимым, желанным, единственным, прекрасным, своим… как хотелось бы верить, что своим. Все рассыпалось бы в труху, в щепки, в покореженные обломки, а потом соединилось вновь благодаря старине Крейзи Ди для того, чтобы предстать в фантасмагоричных формах абстракционистского уродства. Да пошло все прахом! Пошло все… Он, конечно, этого не сделал. Лишь безвольно опустился на один из стульев, расставленных на веранде, протянул руку к бутылке виски, открутил крышку и сделал глоток – больше даже не из любопытства, а назло Рохану, который сказал, что Джоске это пойло трогать не положено. Огненная волна, полоснувшая по горлу, заволокла его глаза пеленой слез и вызвала резкий приступ кашля. Но секунды шли, гнев не утихал, Рохан не возвращался, и поэтому за первым глотком кое-как через силу последовал второй, а потом третий, четвертый…. подавленный спазм тошноты… пятый. Когда Джоске на нетвердых ногах вошел в дом, Рохан все еще говорил по телефону. Завидев помрачневшую физиономию любовника, Рохан зажал трубку ладонью и раздраженно выдохнул: – Это мой редактор. Легок на помине, чтоб его… Снова выносит мне мозги насчет того, что мой новый сюжет не пройдет их чертову цензуру. В общем… подожди меня еще немного. Джоске ничего не сказал, лишь медленно развернулся и стал подниматься по лестнице. «Эй, ты куда понес мой виски?!» – донесся до него возмущенный голос художника, который вновь прервал разговор и зажал трубку рукой, когда завидел бутыль с янтарной жидкостью в руках подростка. Тот даже не обернулся. Нет, у Джоске не было четкого плана или хотя бы приблизительного образа действий, которые он собирался совершить. Но мысль, прочно засевшая у него в голове пару часов назад, не отпускала, и теперь его тянуло к ее первопричине, как магнитом. Он зашел в спальню, опустился на кровать, все еще хранящую следы их сексуального буйства, и достал из ящика тот самый фотоальбом в черной обложке. Открывать его он не торопился, слишком сильно было предчувствие тайны, которую Рохан всеми фибрами души желал бы скрыть от мира. Джоске снова отвернул крышку, сделал глоток виски, поставил бутыль на тумбочку и, наконец, раскрыл альбом. С первой же фотографии на него смотрел мальчик лет четырех, в котором Джоске без труда узнал Рохана. Впрочем, это было механическое узнавание по чертам лица, которые, безусловно, угадывались и спустя много лет, в остальном же этот ребенок казался полной противоположностью нынешнего Рохана – блистательного, уверенного в себе, изящного, гордого, идеального. Мальчик смотрел в камеру затравленным взглядом зеленых глаз, опухших то ли от недостатка сна, то ли от слез, под которыми зияли страшные темные круги. Лицо его было бледным, потрескавшиеся губы собраны в напряженную линию, словно он собирался то ли заплакать, то ли закричать. Волосы, которые теперь всегда венчала идеальная укладка и очередная стильная повязка, были всклокочены. И картину завершали пальцы с неопрятными обкусанными ногтями и засохшей кровью в ямочках около ногтевой пластины, ссадины на руках и ногах и небольшие красноватые пятна, похожие на расчесанные раны, там и тут на белесом холсте кожи. Джоске смотрел во все глаза и не верил им. Для него самого этот возраст был тяжелым и по-своему переломным – серьезная болезнь, долгое восстановление, первые попытки не сойти с ума от обнаружения в себе силы, про которую не только рассказать кому-то – и подумать страшно. Но все-таки это время не оставило на его лице той обескураживающей печати страданий, что проглядывала теперь с фотографии этого зеленоглазого мальчишки. Неожиданно его внимание привлек пожелтевший от времени лист бумаги, сложенный в несколько раз, который был спрятан под прозрачную пленку на внутренней стороне обложки альбома. «Кишибе Рохан (1979 год рождения) направлен в Детскую Психиатрическую больницу города S на стационарное лечение. Диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство (острая форма). Пациенту назначены когнитивно-поведенческая и медикаментозная терапия с применением следующих препаратов…» Оставшуюся часть текста Джоске проглядел по диагонали – медицинские термины расплывались в его глазах, а душу отчаянно щемила жалость к мальчишке, которому, видимо, многое пришлось пережить. Он стал листать альбом дальше, но на всех фотографиях перед ним представала одинаковая картина: неулыбчивый ребенок с не по-детски тяжелым взглядом, за которым скрывались все та же болезненность, прежний надлом. Даже если на фотографии он был не один, все равно казалось, что он находился в другой плоскости, отдельно от родителей, других родственников и сверстников (вероятно, его одноклассников), наедине со своим одиночеством, душевной пустотой и невыносимой болью. Неужели может быть такое, что за нынешней обжигающей холодностью Рохана все еще скрывается этот несчастный мальчик? – Кто позволял тебе копаться в моих вещах?! В мир Джоске снова вернулся настоящий Кишибе Рохан, лучезарный и разгневанный. Одними губами Джоске прошептал заветное «Крейзи Даймонд», и руки антропоморфного гиганта заключили Рохана в тиски, не давая ему ступить и шага дальше порога комнаты. – Сейчас же отпусти меня! Тебе не поздоровится, сучонок! Рохан отчаянно пытался вырваться, но Джоске даже не смотрел на него. Только когда подросток перелистнул последнюю страницу в альбоме, он поднял глаза. Он был спокоен, лишь пара бриллиантовых капель притаилась в уголках чуть затуманенных голубых глаз. Видимо, Рохан тоже не помедлил воспользоваться стандом, потому что все, что произошло в следующие несколько секунд, расплылось в памяти Джоске мутным слепым пятном. Он лишь почувствовал, как его лицо разорвала прореха, которая топорщилась шелестящими листами бумаги, а после Рохан уже стоял над ним, освободившийся от крепкой хватки станда, с фотоальбомом в руках. Щека Джоске горела от хлесткой пощечины, отвешенной разгневанным любовником, а золотистая река виски разливалась по полу из перевернутой в суматохе бутыли. – Ноги твоей не будет в этом доме, если будешь трогать мои вещи без спроса, – голос Рохана уже утерял самые угрожающие интонации, но по-прежнему звенел от гнева. – Скажи, а что мне еще остается делать? – Джоске перешел в наступление. – Ты ничего не рассказываешь о себе, словно я для тебя чужой человек. Думаешь, я не пойму? Думаешь, между нами что-то изменится, если я узнаю о твоих слабостях? Какой же ты дурак, Рохан! Джоске резко поднялся и схватил Рохан за плечи. – Мне уже осточертела твоя глупая гордость! Художник уперся ладонями в грудь Джоске и попытался оттолкнуть его, но тот не ослабил хватки. Физическая беспомощность злила Рохана еще сильнее. – Ты ошибаешься, если думаешь, что я волнуюсь о твоем отношении ко мне! Я мало рассказываю о себе по той простой причине, что это не твоего ума дело. Очень нужно мне выворачивать душу перед каким-то зазнавшимся молокососом! Да отпусти же ты меня, тупой громила! Джоске почувствовал, что от резкого запаха виски, заполнившего собой всю комнату, и колкостей, которые выбрасывал ему в лицо Рохан, все его нутро готово было вывернуться наизнанку. – Я не верю тебе, – в его глухом голосе чувствовалась еле уловимая дрожь. – Эти полгода… Все было не просто так. Ты боишься довериться мне, но я знаю, что я тебе нужен. Что ты каждый день ждешь меня. Рохан смерил Джоске таким же тяжелым взглядом зеленых глаз, как и у мальчика на фотографиях, и отгородился от него той же непроницаемой стеной, что защищала его от всех этих назойливых человеческих теней, живущих на старых выцветающих снимках. – Знаешь, Джоске, ты явно переоцениваешь свою роль в моей жизни. Руки подростка, затянутые в тугие рукава школьной формы, тут же разжались и безвольно повисли вдоль корпуса в сковавшем их ледяном оцепенении. «С чего я вообще взял, что то, что происходило между нами, что-то значило?» Пошатывающаяся фигура на сумеречной улице. Неодобрительные взгляды прохожих, проводящих свой выходной за неспешными прогулками – мол, где это видано, чтобы школьник так надрался? Лицо Джоске было серым, под стать теням, что все отчетливее проявляли себя во всех закоулках умытого дождем вечереющего Морио, лишь его губы, покрасневшие от вина и поцелуев (которые, казалось, остались в какой-то другой жизни) темным пятном отчетливо выделялись на его лице, сложившись в обреченную усмешку. С чего он вообще взял, что за внешней канвой событий могло скрываться нечто большее? Определенно, Роханом двигала похоть, тяга к симпатичной мордашке и молодому нетронутому телу, а когда юноша после нескольких ритуалов укрощения еще и уступил ему главную роль, к первичному мотиву добавилась радость удовлетворения садистских инстинктов – действительно, что могло быть прекраснее, чем подвергнуть унижению того, кто так раздражал его с самой первой их встречи, а потом с такой готовностью подставился ему? При мысли о том, как Рохан, наверное, ликовал, когда он извивался под ним от наслаждения, издавая сладкие стоны, Джоске захотелось содрать с себя кожу. И все же ему казалось, что в некоторых жестах, интонациях Рохана крылось если не обещание, то, по крайней мере, предчувствие чего-то большего: стоило вспомнить тень нежности в улыбке, которой тот встречал его на пороге, отпечаток грусти в глазах, когда провожал, какую-то необузданную, неконтролируемую теплоту объятий после очередного совместного оргазма, сегодняшнее «Я рассчитывал, что ты захочешь уделить хоть сколько-то времени только мне…» или позавчерашнее пошлое, но такое искреннее и восторженное «Твоя задница – это просто дверь в небеса, малыш!»… Вздор! Зачем взращивать в себе ложные надежды, когда Рохан сам дал понять, что не испытывает к нему никаких чувств? Как забыть путь к дому художника? Кто может ему помочь? Окуясу сидел на крыльце своего дома с тлеющей между пальцами сигаретой. День явно не задался, да и вечер не принес облегчения, ведь назойливые мысли о сегодняшнем исчезновении Джоске влекли за собой столько отвратительных ему объяснений, что Окуясу уже не знал, куда деться от себя. Впрочем, несмотря на то, что ритуал курения прочно ассоциировался у него с Джоске, ему было приятно это ностальгическое чувство занятия тем, что они обычно делают вместе, это давало фантомное, но успокоительное ощущение его присутствия. И вдруг, к удивлению Окуясу, образ из его видений материализовался, и он увидел, как знакомая фигура – помпадур, широкие плечи, красиво обрамленная лепестками ворота грудная клетка, матово поблескивающие сердце и пацифик на груди – появилась между створками ворот перед его домом. Снова радость и боль слились для Окуясу в один неразличимый поток, и все же оскорбленное сознание первым вырвалось на волю. – Глядите-ка, кто объявился! – дерзко прохрипел Окуясу, придав голосу издевательскую интонацию. – Ты время суток случайно не перепутал? Джоске прикрыл за собой створки ворот и сделал несколько нетвердых шагов в сторону друга. – И даже не пытайся щас лепить какие-то отмазки! Готов поспорить на сто баксов, что ты просто завис у этого чертового Рохана. Вы, небось, еще и поржали над тем, что мы ждали вас, как идиоты. Что ты вообще тут делаешь? Оставался бы у своего обожаемого мангаки, раз вы так… Джоске приблизился к нему, и скрытое в вечернем сумраке лицо наконец-то приобрело потерянные очертания. Окуясу увидел, что глаза друга потемнели от боли, а слезы, которые у того уже не было сил сдерживать, рассекли его лицо своими мерцающими росчерками, и он тут же стушевался, оборвав фразу на полуслове. – Эй, братан, что случилось? – голос Окуясу изменился, приобретя столь несвойственную этому грубоватому задиристому парню мягкость. Джоске обрушился на ступени крыльца рядом с ним и прошелся по лицу рукавом, стирая неуместные слезы. Окуясу почувствовал, что от того разит алкоголем, и с удивлением отметил, что в первый раз видит Джоске настолько пьяным. – П-прости, я облажался, – отозвался Джоске, с трудом выговаривая каждое слово. – Я так облажался… Потратил столько времени на этого отмороженного ублюдка. Джоске привалился к Окуясу плечом, забрал сигарету из его пальцев и затянулся. Окуясу осторожно придержал его за спину, чтобы того не качало так сильно, и как-то настороженно, но в то же время почти ласково проговорил: – Черт возьми, братан, сколько же ты выпил? – Я н-не знаю, но у этого придурка отвратительное пойло. Мне теперь так плохо, что жить не хочется. Джоске снова затянулся конфискованной у Окуясу сигаретой и отправил ее в полет через весь двор щелчком пальцев. – Так что же все-таки произошло, что ты так набрался? И от Рохана своего в таком состоянии свалил? – продолжал расспрашивать Окуясу. – Много чего. И свалил, я думаю, я… с концами. Рохан, понимаешь ли… Видимо, он просто пользовался мной, – Джоске так горько рассмеялся, произнеся последнюю фразу, что у Окуясу внутри что-то оборвалось. – На самом деле, ему… ему на меня плевать, – он по-прежнему растягивал лицо в неестественно широкую улыбку, но с каждым словом его голос дрожал все сильнее и сильнее. – Я не нужен ему… Вновь несколько соленых капель проложили путь вниз по его щекам и оборвались на линии подбородка. Джоске по-детски прильнул к груди Окуясу и вновь дал волю слезам. Опешивший от всего, что произошло за последние несколько минут, Окуясу сначала сидел в каком-то странном оцепенении, а потом приподнял руки, согнул их в локтях и, слегка поколебавшись, робко обнял друга. Тот прижался к нему теснее и еще несколько минут давился глухими рыданиями. Плечи его сотрясались. – Ты помнишь, я обещал… Если этот придурок обидит тебя, я ему все кости переломаю. Видимо, время пришло. Всхлипывания подростка постепенно становились все тише и тише. – К черту все... – прошептал Джоске сквозь слезы. – К черту его. Джоске поднял свое заплаканное лицо и как-то по-новому взглянул на Окуясу. В его взгляде читались и боль, и решимость, и еще что-то темное и необъяснимое. – К черту Рохана. Больше я не буду тратить время на тех… кому наплевать... Окуясу смутился, но взгляда не отвел. Его руки по инерции продолжали обнимать и придерживать отяжелевшее тело друга. Джоске сделал еле заметный вдох, как человек, который собирался прыгнуть в бушующее море с обрыва, и, сам не отдавая себе отчета в том, что происходит, вцепился своими пылающими губами в губы Окуясу. Дух алкоголя, привкус сигарет и ощущение какого-то черного отчаяния, сопровождавшие этот поцелуй, поначалу заставили Окуясу окаменеть, но стоило языку Джоске скользнуть между его размякших губ, как его окатило волной беспощадного жара. Поцелуи Джоске были небрежными, торопливыми, словно он пытался действовать на шаг впереди мысли, не давая опомниться ни себе, ни Окуясу. В этой несдержанной поспешности их зубы столкнулись, заставив Окуясу на секунду отпрянуть от боли и неожиданности. – Что ты делаешь, Джоске? – спросил Окуясу, воспользовавшись секундой затишья и глядя на друга во все глаза. Но тот лишь как мантру повторял последнюю фразу, хотя, казалось, смысл собственных слов не доходил до его сознания. – Больше я не буду… тратить время… Окуясу смотрел на лицо друга и не узнавал его. Слезы все еще блестели на его щеках, но влажная впадина рта казалась совсем иной, непривычной, манящей. Джоске вновь захватил его рот губами, предлагая тому свой сочащийся слюной язык, и заключил друга в ответные, хоть и деревянные объятия. Окуясу не оставляло ощущение ирреальности происходящего. Казалось бы, в этой самой точке времени и пространства все его сомнения, переживания, приступы ревности сводились к абсолютному нулю – Рохан исчез с горизонта событий, а Джоске был ближе, чем когда-либо. Но почему-то это осознание не доставляло ему ни радости, ни ощущения триумфа – только неловкость и предчувствие выхода на новый виток боли, который всегда следует за мимолетностью момента, что ускользает в небытие. Но сейчас… в эту секунду ведь все еще длится «сейчас». Даже будучи зареванным, пьяным, где-то нечестным, где-то легкомысленным Джоске был настолько прекрасен в глазах Окуясу, что тот инстинктивно сжал его в объятиях сильнее. Его огромные глаза, обрамленные длинными, как у девушки, ресницами, его чувственный рот, его горячее тело влекли к себе так, что Окуясу следовал за его желанием, как зачарованный. Его хватило лишь на последний бунт рационального перед головокружительным падением. – Джоске, мы… не должны этого делать. Я… Мне… мне не нравятся парни. Джоске подарил ему то ли улыбку суккуба, то ли улыбку обреченного перед казнью. – Но ты же… ты же тоже этого хочешь, правда? Я замечал… я знаю. Он смерил Окуясу мутным взглядом и робко коснулся его промежности, впрочем, та твердость, которую он ощутил под своей ладонью, придала ему больше уверенности. Правда, Джоске. Постыдная правда, которая выдавала в мальчишке мужчину. Лицо Окуясу пылало от стеснения, от чересчур проницательных слов друга, от собственной слабости, но желание все же брало верх над стыдом. Окуясу, неопытный даже в поцелуях, лишь слегка приоткрыл рот, позволяя Джоске тереться об его язык своим и глотать его слюну. Привкус алкоголя, кажется, поселял смуту даже в голове самого Окуясу. Одним прикосновением Джоске не ограничился, и вот его пальцы, тоже неуклюжие, порывистые, небрежные, принялись за ремни и застежку на форменных штанах друга. Окуясу задохнулся от возбуждения, когда тот сперва нерешительно, неловко, смущенно, и лишь потом, через несколько секунд ожидания, крепко сжал его член. Внутри все ходило ходуном от наслаждения, непонимания происходящего и ужаса. Рука Джоске опустилась вниз, и налившаяся кровью головка обнажилась, выглядывая из-за кромки оттянутых трусов. – Н-н-н-н… – протянул Окуясу, не в силах оторваться от отчаянного поцелуя. Он попытался перехватить руку друга своей, но очередное скользящее движение ладони вверх-вниз заставило его собственную кисть обмякнуть и потеряться. Ему было трудно признаваться в этом даже самому себе, но ему было очень приятно. Наверное, он давно подспудно и постыдно желал этого, вдруг ловя себя на мысли о том, что вот уже десять минут безотчетно разглядывает приоткрытые губы друга, задумавшегося на очередном уроке о чем-то своем. Вверх-вниз. Окуясу снились сны, после которых простыни отправлялись в корзину с грязным бельем, а при встрече взгляд искал пристанища где-нибудь на мысках красивых дорогих туфлей друга. Лишь бы не смотреть в глаза. Вверх-вниз… Чужой язык, жарко ласкающий небо и десны Окуясу. Рука, дарующая невыносимо чувственные прикосновения, заставляющие пульсировать его пенис. Откуда вообще столько смелости в этом шестнадцатилетнем мальчишке? Неужели это все школа Рохана, который заточил Джоске под себя, сделав из него похотливого и умелого самца по своему вкусу? Почему-то при этой мысли сердце Окуясу просто разорвалось от боли. «Сейчас» состарилось до «тому назад», а Джоске, который был ближе, чем когда-либо, казался Окуясу настолько странным и чужим, что он не мог выдержать больше ни секунды происходящего. Еще минута – его плоть пролилась бы на нежные руки Джоске, и он бы потерял друга навсегда. – Эй… стой. Прекрати! Я… я так не могу, – Окуясу перехватил руку Джоске и отстранил ее от собственной промежности. – Что… что такое? Тебе неприятно? – спросил Джоске, сбитый с толку подобным отпором. – Нет, не в этом дело. Я не понимаю, что происходит, ведь я… я правда не из этих. Но, кажется, я был бы не против, если бы ты сделал… ну, в смысле, вот так же пришел ко мне. Но не как сейчас, а потому что… действительно этого хочешь. Если бы… это было из-за меня. Окуясу с трудом подбирал слова, нечеловеческим усилием воли оторвавшись от омута голубых глаз Джоске, что затягивал и топил его, лишая воли. – Но быть заменой… быть утешением после ссоры с Роханом я не хочу. Лицо Джоске залилось краской стыда, а приоткрытые губы, на которых еще стыла оставшаяся от поцелуев слюна, вдруг мелко задрожали. Он резко поднялся и сделал решительный шаг в направлении ворот. – Прости… Прости меня, Окуясу. Я не должен был приходить сюда… На миг он обернулся, и Окуясу с некоторым облегчением увидел, что перед ним снова стоит знакомый шестнадцатилетний мальчишка. Запутавшийся в себе, напуганный собственной дерзостью, отчаявшийся, потерявшийся, но прежний. Кажется, его шаги окончательно утеряли твердость. Дотянувшись до створки ворот, как утопающий тянется к спасательному кругу, Джоске оперся о них рукой, наклонился, и его вывернуло. Окуясу тут же вскочил, путаясь в штанах и застегивая их на ходу, закинул его руку себе на плечо, а сам обнял его за пояс и повел к дому. – Будто я отпущу тебя куда-то в таком состоянии, идиот. Джоске так ослабел, что и не думал сопротивляться, и лишь послушно следовал за другом, всхлипывая и повторяя: – Прости меня, Окуясу. Ты теперь ненавидишь меня, да? На лестнице, ведущей в комнату Окуясу, Джоске вывернуло еще раз. Когда Окуясу усадил Джоске на свою кровать, тот был бледен, как призрак. Он принес ему воды и присел на корточки рядом с ним, помогая тому снять обувь. – Прости, Окуясу. От меня столько проблем. – Да прекрати ты твердить это! Я на тебя не сержусь. Просто… приходи в себя поскорее. Окуясу слегка замешкался перед тем, как расстегнуть пиджак Джоске – слишком много двусмысленности было в этом действии после всего, что случилось во дворе. Но Джоске сидел в каком-то забытьи, уронив голову на грудь, и не чувствовал более ни единого прикосновения к собственному телу. Окуясу стащил с него пиджак, уложил его и принялся за штаны. В его движениях была какая-то хозяйская деловитость, абсолютно будничная житейская забота, и все-таки в его лице, которое он пытался сохранить непроницаемым, хоть и неясно, перед кем именно, чувствовалось напряжение. Его челюсти сжались настолько сильно, что десны заныли от этого напора, а в ушах зазвучал слабый звон. Он уложил друга в кровать, накрыл его одеялом и принялся на автомате совершать действия, которые казались ему правильными. Делать, чтобы не думать. Он вытер лужу рвоты на лестнице, вымыл руки и несколько раз умыл лицо холодной водой, чтобы хоть немного прийти в себя, позвонил Джоске домой и вежливо сообщил его матери, что они засиделись допоздна, и что ее сын останется ночевать в гостях. Делать, чтобы не думать. Он старался не допускать до сознания ни единой побочной мысли о том, что произошло, и о том, чего не произошло, но вкус поцелуев, сдобренных привкусом алкоголя, и ощущение нежных пальцев у него в штанах то и дело предательски всплывали в памяти, заставляя его душу изнывать от боли. Ночь выдалась неспокойная. Джоске дрожал всем телом, будучи не в силах согреться даже под одеялом. Иногда он проваливался в мутное забытье, и тогда Окуясу буквально не сводил глаз с его лица, поскольку в такие моменты он казался оцепеневшим и бездыханным. Один раз Джоске кричал во сне. Окуясу, который дремал на полу, прислонившись спиной к борту своей кровати, сразу же встрепенулся и испуганно посмотрел на друга. – Рохан… – простонал Джоске в полусне, и проснулся со слезами на глазах. Окуясу открыл глаза от того, что внизу на крыльце кто-то настойчиво колотил входную дверь. Он обнаружил, что заснул на полу, без матраса и одеяла, видимо, уже на рассвете, когда дыхание спящего Джоске наконец-то стало ровным и спокойным. С минуту Окуясу просто лежал, надеясь, что незваный гость скоро уйдет, но стук все не прекращался. С трудом отодрав свое изнывающее от боли усталое тело от пола, Окуясу поднялся, выругался и поковылял вниз по лестнице. Увидев на крыльце Кишибе Рохана, он не поверил своим глазам, подумав, что все происходящее является лишь продолжением его навязчивого ночного кошмара. – Эй, ты чего здесь забыл? – враждебно прохрипел Окуясу, готовый захлопнуть дверь перед лицом Рохана. – Мать Джоске сказала, что он у тебя. Я пришел его забрать, – отозвался мангака с холодным достоинством в голосе. – Хах, захотел – выкинул, захотел – подобрал обратно? Вот ты сволочь... Ну-ка катись отсюда, пока я не проснулся окончательно и не отметелил тебя как следует. Окуясу потянул дверь на себя, но Рохан вцепился в ее ручку железной хваткой. – Погоди, Окуясу. Да оставь ты в покое чертову дверь, дай мне сказать! У тебя есть право злиться на меня, я понимаю. Но я обещаю тебе, что все будет хорошо. Я не обижу Джоске ни словом, ни делом. Я даже заходить не буду. Просто скажи ему, что я пришел, вот и все. Окуясу недоверчиво вгляделся в лицо Рохана. Они почти не виделись, и Окуясу нередко представлял, с каким удовольствием при встрече он бы прошелся кулаком по смазливой физиономии художника, с какой бы радостью послал его подальше в самых красноречивых выражениях, но сейчас, даже после того, что они пережили с Джоске вчера, он не чувствовал ни злобы, ни гнева. С удивлением он ощутил, что между ним и Роханом протянулась тончайшая нить… понимания? Какого-то сообщнического понимания, когда свой опознается по черноте кругов под глазами и усталому дрожанию рук. Рохан, кажется, просто не умел выглядеть плохо, но сегодня он казался лишь блеклым отпечатком со своей лощенной сияющей сущности. Они оба знали, кто лишил их сна. Окуясу молча развернулся и вновь потянул дверь на себя, но Рохан уже не удерживал ее. – Я буду здесь… сколько потребуется, – крикнул Рохан в захлопнувшуюся перед ним пустоту старого дома. Окуясу смотрел на спящего Джоске минуту, а, может быть, пять, не решаясь нарушить его кристальный покой грубым вторжением извне. Вот он протянет руку – и все закончится. Вся их странная история, подобная мороку, окутавшему их и затуманившему сознание. Протянет руку – и капитулирует, признав собственное поражение. Мир уже не станет прежним. Но Окуясу посмотрел на бледное лицо друга, измученное страданиями ночи, потом бросил взгляд в окно, заметив, что тонкая фигура художника кое-как ютится на крыльце – и решился. – Эй, Джоске… Просыпайся. Тебя ждет Рохан. Джоске открыл глаза и рывком сел на кровати. – Что? Как это? Где? – Рохан ждет тебя внизу, на улице. Ты как себя чувствуешь? Джоске вскочил с кровати и бросился к окну. У него перехватило дыхание, а губы тут же прорезала гримаса, в которой радость и боль слились воедино. Он спешно огляделся в поисках одежды. – Я нормально, только голова очень болит, – отозвался он, спешно натягивая штаны. – И… я почти ничего не помню. Помню, как был у Рохана, помню, как мы поссорились, как пришел к тебе... А дальше – пустота, как будто рука твоего станда прошлась. Мне было плохо, да? Кажется, я заставил тебя волноваться? Окуясу лишь горько улыбнулся, понимая, что не может произнести ни слова. Наконец, входная дверь распахнулась. Джоске обнял Окуясу и попрощался с ним, все еще не глядя на того, кто ждал его на крыльце. Окуясу уже готов был снова скрыться в темноте своего дома, как вдруг Рохан окликнул его и остановил, положив руку ему на плечо. – Спасибо тебе. Правда, спасибо за все, – произнес художник. Окуясу обернулся и молча кивнул, а после оставил стоящих на крыльце парней, скрывшись от пронзительной ясности нового утра за массивной дверью. Темнота успокаивала, оберегая его ставшее спасительным одиночество. Надо забыться сном, а дальше… черт с ним, с этим дальше. Впрочем, когда Окуясу поднялся к себе в комнату, он почувствовал, что заснуть ему пока не суждено. Кровать, в объятиях которой всю ночь томился Джоске, казалась теперь совершенно чужой. Она уже утеряла тепло, но дюны простыней все еще хранили память об изгибах его тела, а по складкам можно было восстановить узор его беспокойных ночных движений. Подушка все еще хранила запах его геля для укладки. Окуясу разрывался между двумя почти полярными желаниями – сохранить все это навеки и уничтожить в одно мгновение. Он присел на колени у кровати, сгребая простыни в охапку. «…пустота, как будто рука твоего станда прошлась». Точнее и не скажешь, ублюдок. Джоске брел по пробуждающейся улице на шаг позади Рохана, засунув руки в карманы. Смотреть на своего спутника он не спешил, заговаривать с ним – тоже. Тот тоже молчал, изредка поворачивая голову и убеждаясь в том, что парень с разваливающимся помпадуром все еще следует за ним – и этого было достаточно. – Для начала присядем где-нибудь позавтракать, – сухо отчеканил Рохан. – А уж потом поговорим. Наконец, Рохан потянул на себя стеклянную дверь небольшого кафе, а Джоске сумеречной тенью проскользнул за ним. Несмотря на ранний час, посетителей там было достаточно. – Эй! У вас найдется столик… для меня и моего парня? – обратился Рохан к официанту, которого смог поймать у входа. Джоске тут же ринулся обратно к двери и выскочил на улицу. Щеки его заливало краской. – Ты куда пошел? У них еще есть свободные столы, – Рохан возник перед ним через секунду. – Что… что это сейчас такое было? – выдохнул Джоске скорее изумленно, нежели возмущенно. – Ну, ты же сам говорил, что я стыжусь тебя. Так вот нет, я не стыжусь, – проговорил Рохан с немного насмешливой улыбкой. Джоске легонько ударил его в грудь. – Ох, ну и позер же ты! Даже в таком не можешь не выделываться. Я просто хотел, чтобы мы сходили куда-нибудь вместе… в кино там или в парк… вот и все. Краем глаза Джоске заметил, что официант по-прежнему смотрит на них через стеклянную дверь. – К черту все. Пошли отсюда. Дальше они уже шагали рядом. В следующем кафе Джоске с облегчением обрушил свое изнывающее от головной боли, посталкогольного озноба и странного ощущения тяжести мышц тело на диван. К счастью, там было достаточно безлюдно, так что у Рохана не было повода выкинуть еще какой-нибудь вызывающий трюк. Рохан заказал себе черный кофе и огромный стакан лимонада со льдом для Джоске, и подросток с такой жадностью приник к своему стакану, что Рохан не смог сдержать снисходительной улыбки. – Как трогательно, мой мальчик в первый раз страдает от похмелья. Ну что же, допивай свой лимонад, а после я закажу нам завтрак. Если ты, конечно, вообще в состоянии смотреть на еду. Рохан выдержал паузу, пригубил свой кофе и залез в сумку, откуда извлек тот самый фотоальбом в черной обложке, из-за которого и произошла вчера та ужасная ссора. – Рохан, зачем ты…? – удивленно начал Джоске, но тот прервал его. – А теперь заткнись и, пожалуйста, не прерывай меня. Пей лимонад и молчи. Ты хотел, чтобы я рассказал о себе? Так вот, слушай. Вчера я воспользовался стандом, чтобы стереть твои воспоминания о том, что ты увидел в этом альбоме. Но потом я решил, что сам хочу показать тебе его. Рохан горько усмехнулся и протянул Джоске фотоальбом. – Сугимото Рейми. Мне было всего четыре года, когда ее не стало, но я помню, что она проводила много времени со мной в детстве. Думаю, я был сильно к ней привязан. В ту ночь, когда убили ее и ее семью, я был у них дома. Когда она поняла, что в их дом проник посторонний, она помогла мне сбежать через окно. И… ты прекрасно понимаешь, что если бы она этого не сделала, сейчас бы я не разговаривал с тобой. Но, хоть я и остался жив, та ночь и потеря Рейми стали для меня настоящим кошмаром. Когда меня нашли, я мог только повторять: «Сестренка Рейми помогла мне сбежать через окно». А потом я и вовсе замолчал на несколько месяцев. Только во сне звал Рейми и просто кричал, или мог заплакать от боли, но я не отвечал ни на какие вопросы и не разговаривал ни с кем – ни с детьми, ни со взрослыми. Мои родители, конечно, переживали и таскали меня по врачам – и те объяснили им, что я страдаю от острой формы посттравматического расстройства. Меня лечили по-всякому, даже положили в психиатрическую больницу, но мне долгое время не становилось лучше. Я продолжал молчать, плохо спал, мучился от ощущения постоянной тревоги и какого-то жуткого чувства вины, часто плакал и вообще сторонился людей. Вообще, если ты думаешь, что я хорошо все это помню, ты ошибаешься. До прошлого лета я не помнил ничего. Когда я увиделся с Рейми в том переулке, картина моего прошлого начала воссоздаваться, но окончательно паззл сложился тогда, когда я поехал навестить родителей осенью. Они избегали разговоров об этом периоде моей жизни и ограждали меня от этих воспоминаний, но именно у них я и нашел этот альбом, а потом попросил в подробностях рассказать, как все было. Тогда я решил, что, хоть мне и больно смотреть на эти фото, я должен оставить альбом у себя, чтобы знать, с чего началась моя история, что создавало меня. В конце концов, ты знаешь мою философию – любой опыт, позитивный он или негативный, необходим для создателя. Джоске листал альбом и боль, которую заглушили спасительное забвение и алкогольная анестезия, вернулась к нему снова. Рохан потянулся за своей чашкой, но заметив, как дрожат пальцы, передумал и продолжил рассказ. – В общем, как ты можешь догадаться, твой известный мангака Кишибе Рохан в детстве был не очень-то популярен. Я не испытывал потребности в общения со сверстниками, и многие из них тоже сторонились и избегали меня, а некоторые идиоты-одноклассники даже смеялись надо мной. Тогда я понял, что мне не обязательно иметь опыт общения с людьми для того, чтобы познавать мир. Я мог часами наблюдать, как распускается цветок, как умирает и рождается солнце, как летит куда-то, трепыхаясь, бабочка, и птица ищет зерна на земле. Я наблюдал за этим всем, а после переносил на бумагу. Рисование было моим проклятием, а после стало моим спасением. Поначалу я рисовал только мрачные картинки про то, как большая черная тень с ножом убивает Рейми, ее собаку, меня, еще кого-то. Врачи говорили, что это было моей попыткой переосмыслить травматический опыт, но, конечно, для меня самого воспроизведение этих навязчивых образов, постоянно всплывающих в мозгу, было очень болезненным. Да и на тестах, которые мне давали врачи, мне все время надо было что-то рисовать, поэтому поначалу меня просто воротило от этого занятия. Но после я понял, что хотя бы на бумаге я могу исправить, переиграть всю эту историю. Тогда я чувствовал себя очень маленьким и слабым и понимал, что не могу спасти Рейми только с помощью силы. И я задумался о чудесных способностях, которыми я хотел бы обладать для того, чтобы стать сильнее. Так, в общем, и появился главный герой моей манги, которого ты прекрасно знаешь – розово-черный мальчик. Джоске закрыл альбом и посмотрел на Рохана с нескрываемым восхищением. Тот путь, который он проделал – от этого истерзанного страхом и болью мальчишки к себе нынешнему – казался просто непреодолимым. – Со временем мне, конечно, стало лучше, и воспоминания об убийствах в доме Сугимото возвращались ко мне все реже, а после окончательно исчезли из моей памяти. Конечно, дело вовсе не в том, что для меня все это перестало иметь значение, скорее, это было способом справиться с травмой, который мое сознание выбрало неосознанно. Ладить с людьми я, впрочем, так и не научился, да и по сей день нахождению в компании предпочитаю одиночество. Но, когда я был подростком, я, пожалуй, был еще нелюдимее. Я рисовал дни и ночи напролет, и этого было достаточно. Впрочем, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, произошло еще одно знаковое событие, которое повлияло на формирование моей личности. Тогда, я бы сказал, ко мне пришло полное осознание себя. У моей бабушки был отель на горячих источниках, где я иногда проводил каникулы. Правила для постояльцев там были очень строгие: нельзя было курить, играть в маджонг, готовить, да что говорить, даже пользоваться феном, так что желающих остановиться там было довольно мало, но мне нравилась атмосфера спокойствия, которая царила в этом месте. Там я мог рисовать сколько угодно и был избавлен от необходимости поддерживать видимость социального поведения. Семьям с детьми и даже парам жить в этом отеле было нельзя, но одиноким людям моя бабушка, как правило, не отказывала, так что когда в этот отель приехал красивый молодой бизнесмен лет тридцати, холеный, одетый в дорогой костюм и предельно вежливый, моя бабушка сразу же сдала ему комнату. На секунду Джоске почувствовал отголоски ревности, предчувствуя продолжение истории. Рохан с удовлетворением отметил это и насмешливо улыбнулся. – Впрочем, он быстро забывал про манеры, когда мы оставались наедине. Он хотел меня, это я понял сразу, но обнаружить в себе ответное желание было для меня удивительным. Я ведь уже говорил тебе, что не интересовался людьми в принципе. Но все было так…. так естественно, что я не чувствовал, будто делаю что-то плохое. Он научил меня чувствовать свое тело, открыл мне глаза на собственные красоту и сексуальность, он показал мне, что я достоин быть желанным и любимым. Бедная моя бабушка, она и представить себе не могла, что мы вытворяли в онсэне по ночам, когда она и немногочисленные служащие отеля отправлялись по домам или спали. Конечно, этим отношениям не суждено было продлиться долго, ведь мои каникулы подходили к концу, да и этому бизнесмену необходимо было возвращаться домой из его деловой поездки. Да и, даже если бы нас не разделяло расстояние, не думаю, что у наших отношений могло быть будущее. Все-таки он был вдвое меня старше… Не могу сказать, что я любил его, я ведь его почти не знал. Но я до сих пор благодарен ему за то, что он помог мне понять себя. После этого все встало на свои места. Я знал, что я хочу делать, и с кем я хочу быть. И, когда я понял, к чему стремлюсь, кажется, жизнь начала изменяться, подстраиваясь под мои желания. Мою мангу стали печатать и читать, а моя детская мечта обладать способностями, которые могут защитить меня и тех, кто мне дорог, сбылась, когда я стал обладателем станда. Что же до появления других людей в моей жизни… Рохан вдруг накрыл руку Джоске своей ладонью. Тот было хотел отдернуть кисть и смущенно огляделся по сторонам, но взгляд Рохана, неожиданно теплый и нежный, заставил его замереть. – После того бизнесмена в моей жизни были и другие мужчины, но, как ты можешь заметить, они не задержались рядом со мной. А ты, Джоске… ты рядом уже полгода. Миришься с моими холодностью и стремлением к одиночеству, причины которых, я надеюсь, стали тебе хоть немного яснее. И, честно говоря, я надеюсь, это не предел. Джоске молчал, чувствуя, как от его руки, сжатой в ладони Рохана, по всему телу расходится приятное оцепенение – а, может, у него просто перехватило дыхание, и возможность что-то сказать или как-то отреагировать укатились куда-то в безвоздушную пропасть. В душе его разливалось какое-то неловкое тепло, которое соединяло приятные и мучительные ощущения в уникальности момента. Это пронзительное утро без солнца хотелось запомнить до каждого мельчайшего оттенка, не убирая даже головную боль, пересохшее горло и тяжесть мышц, ничего – ведь пусть тело отвергало его, пусть мысли в голове все еще путались после всего, что происходило в последние два дня, а предчувствие новых радостей и сложностей ложилось на сердце болезненной тенью, именно так Джоске впервые осознал себя нужным и любимым.

[22.03.2018]