***
Чуть раньше. — Мирон Янович, доброе утро. Как самочувствие? — Серьезно? — если бы мог, он бы улыбнулся. — Серьезно. Поспать получилось? Федоров кивает. — Добро пожаловать обратно, в таком случае. Помните, что произошло вчера? — У меня опять гости? — хрипло выжимает из себя вопрос. — Как, простите? — Я видел… мне показалось, я видел Славу. — Да, — Павел кивает, — он здесь. — А я могу с ним поговорить? — Я бы, конечно, не советовал. В последний раз это закончилось не лучшим образом. — Недолго. Павел кивает и выходит из палаты, возвращаясь через минуту в сопровождении Карелина. — Я вернусь… минут через десять. Не будем перегружаться, хорошо? — не дожидаясь ответа, психиатр закрывает дверь. Слава уже не выглядит таким испуганным, как несколько минут назад, но он даже не пытается скрывать, что ему неприятно смотреть на все это. По меньшей мере, так разъясняет себе Мирон его выражение лица. — Я бы тебе что-нибудь принес, — стульев в палате нет, и Слава мнется, переступая с ноги на ногу, — но ты со мной не разговаривал вчера, так что… — Забей. Карелин, что ты тут трешься? — внезапно совсем недружелюбно, но осмысленно обращается к нему Мирон. — Да так… Просто. — Просто знаешь что? Просто вынести Букера на баттле, вот это просто. — Ничего себе, как тебя пидорасит. Вчера с трудом связывал слова в словосочетания. — Сам тащусь. Слава? Карелин молчит и рассматривает лежащего перед ним Мирона. Повязки на этот раз чистые, правда, запястья зафиксированы на краях кровати. Руки, чуть выше локтя, покрыты синяками. «Точно, Паша говорил про самоповреждения. Охренеть». — Ты что, как в детстве? Ты зачем сам себя бьешь? — Этого мы не узнаем. Ты не мог бы объясниться или прекратить свои бессмысленные посещения? Как тебя вообще пустили? — Паша мой кореш, — искренне улыбается Слава. Выглядит как натуральный дебил, говорящий односложными предложениями. — Паша? Павел Сергеевич? — Да. Ты же сам вчера согласился, чтобы к тебе пришел посетитель. Вот я и пришел. — Я не знал, что это ты, — Федоров вздыхает и закрывает глаза. — Давай договоримся. Тебя совсем отпустит, переведут обратно в палату, я зайду, и мы поболтаем. В ответ Федоров отрицательно качает головой. — Ладно, — Слава с готовностью кивает, — тогда я буду тебе под окнами петь серенады. — Слава, ты совсем ебнутый? — Практически. А ты? Ладно. Подумай. Хорошо? Посмотри на это с практической точки зрения. Хочешь, еды тебе принесу? — Слава, езжай домой. — Я в отпуске. Путешествую, вот, осматриваю достопримечательности. Мирон молчит. Слава мельком смотрит и на часы. У него осталось всего несколько минут. — Мирон Янович, послушай. Я здесь не для того, чтобы усугублять твое положение. Может, за исключением вчерашнего. Но я это не специально. Больше не буду. Давай сделаем вид, что тебе тут как будто одному плохо, и ты не против, чтобы кто-то заходил к тебе поболтать. Раз я все равно здесь проездом. Мирон Янович, ты выглядишь как кусок дерьма. Давай я хотя бы принесу тебе шмотья, переоденешься из этого больничного. — Вячеслав? — Павел появляется на пороге. — Уже пора. — Ага, иду. Ну что, договорились? Мирон не реагирует. Он смотрит в сторону, демонстрируя полную отрешенность. — Окей, молчание — знак согласия, тогда увидимся. Бывай. Карелин быстрым шагом выходит из палаты, закрывая за собой дверь. Паша запирает ее на ключ. — Ну что? Поговорили? — Да, еще как. — А мне показалось, он не очень разговорчивый сегодня. — Показалось. Сколько его еще продержат в одиночке? — Посмотрю на вечернем обходе, а что такое? — Договорились, что как только его высадят обратно в наблюдательную, я зайду поболтать. Сколько там в среднем у вас лежат, в этом карцере? — Может, пару дней, максимум — неделю. Это исключительно для его же безопасности. — Я понял, в таком случае, можно тебя попросить? Набери меня, если вдруг он чего-нибудь захочет. Ну, из еды там, например. Да, я могу ему принести какие-нибудь человеческие шмотки? А то выглядит как персонаж из ужастиков. Номер свой сейчас напишу. Павел Сергеевич тяжело вздыхает, но соглашается. Мало ему было забот с этим Федоровым, теперь еще нарисовался его не менее нестабильный настойчивый друг. Но Слава психиатру нравился. Ему, видимо, до Мирона Яновича дела больше, чем тем, кто исправно справлялся о его самочувствии раз в неделю. Слава добрался до номера в мотеле и первым делом перебросил фотки с телефона на ноутбук. Самой первой страницей в истории болезни, как он и заметил ранее, было соглашение об оказании платных услуг. Фотографии вышли смазанными, однако большую часть текста можно было разобрать. Договор был составлен по всем правилам, заключен был с администрацией больницы еще в 2014 году. Тогда он, оказывается, обращался за амбулаторными консультациями. В перечень описанных услуг входила госпитализация при необходимости, консультации специалистов больницы, назначение медикаментозной терапии, предоставление возможности стационирования, а также подписка о неразглашении со стороны всего медицинского персонала отделения. Следующей шла доверенность на имя Евгении о возможности принимать принципиальные решения при соответственном состоянии Мирона. По факту выходило, что она могла его госпитализировать недобровольно, если бы посчитала нужным. Слава присвистнул. — Вот это ты наворотил… — тихо, сам себе комментирует Карелин. Картина становится понятной. Судя по всему, Женя запихнула Мирона в клинику. Видимо, не без оснований, если судить по его распоротым запястьям и дикому виду. Но почему никто не приходит? Неужели, у них такой перегруз, что даже дня не выбрать, чтобы приехать к Мирону, который, если по-честному, кормит всю эту компанию? Из следующих нескольких листов Слава выяснил, что до этого случая Мирон уже стационировался, но, судя по записям, все было куда радужнее. Если можно так сказать. Карелин полночи гуглил, что такое биполярка и с чем ее едят, как лечат и лечат ли вообще. Он звонил Паше каждое утро, выясняя, как у Мирона дела, не просил ли он что-нибудь и когда к нему можно будет попасть. Павел вполне резонно объяснил, что без согласия Мирона Яновича он Славу пропустить не может, и Карелин не спорит — он видел собственными глазами, к чему это может привести. Все это время перед глазами стоит картина — Мирон, прикованный к кровати в одиночке, бледный, как полотно, весь в синяках, с перебинтованными руками. Это заставляет его быстро и без колебаний ответить на вопрос века — зачем он здесь? Чтобы вот такой хуйни не было. Просто, чтобы быть.***
Единственное, за что Мирон благодарен этой одиночке, так это за прекратившиеся ночные свидания с Георгием Андреевичем. Тот, правда, несколько раз заходил к нему. — Загораешь? А мы все с нетерпением ждем твоего возвращения, — и Мирон знал, что это значит. А еще он понимал, что таким образом отсюда не выйдет никогда. Сейчас этот урод не распускал руки и не делал этих инъекций, замедляющих течение времени, мыслей, анестезирующих чувства — у него просто не было возможности подставить Федорова. Мирон не допускал размышлений, направленных на поиски справедливости, напротив, поведение ночного дежурного ему было понятно. Чувство вины Мирона за собственную слабость как будто оправдывало действия врача. Сопротивление было бесполезно, осознание собственной слабости давало ему возможность не сопротивляться. Он сам загнал себя в угол. Как только к нему приходило это понимание, он тут же оправдывался перед собой. Он пролежал в одиночке еще два дня, думая, что прошла целая неделя. Увеличенные дозировки препаратов перестраивали мозговую деятельность, направляя ее на поддержание различных фаз сна. Из истории болезни: Дневники наблюдений. Дневная смена от 27 ноября 2017 г.: состояние пациента стабилизировалось. На вопросы врача отвечает неохотно. Фон настроения равномерно снижен. Самопорезы на предплечьях заживают равномерно, рекомендовано снять первую половину швов 27.11.2017 г. Из истории болезни: Дневники наблюдений. Дневная смена от 28 ноября 2017 г.: ночью спал. Жалоб не высказывает. Шрамы на предплечьях обработаны после снятия второй половины швов. — Ну что, Мирон Янович? Готовы вернуться к нормальному режиму? — Когда меня переводят? — Мирон поднимает взгляд на Павла Сергеевича. — Завтра утром, я думаю. А вечером мы снимем вязки. Договорились? Попробуете встать, походить немного. Федоров кивает. — Павел Сергеевич, — Мирон успевает окликнуть психиатра до того, как тот покинет палату, — а Слава… обещал зайти завтра? — Слава? — Врач не скрывает своего удивления. — Звонил утром, интересовался вашим самочувствием. Да, хотел вас проведать. Передать, чтобы не приходил? — Нет. — Тогда я скажу ему, что вы его завтра ждете? — Да. Спасибо. — Прекрасно, Мирон Янович. Отдыхайте, — Павел закрывает дверь, улыбаясь, и набирает номер Карелина. Когда на экране смарта высвечивается номер Павла, Карелин не сразу решается брать трубку, ведь на том конце провода ему могут сообщить что угодно. — Да? — голос дрогнул непроизвольно. — Слава? Здравствуй, это Павел. Мы завтра переводим Мирона обратно в палату. Он просил, чтобы ты зашел. — Что? Да? Да. Конечно. Прямо с утра. Ему что-нибудь надо? — Он ничего не просил. — Ну еще бы. Ладно, сам разберусь. Спасибо, Паш, я твой должник. — Еще какой, — хмыкает Павел на том конце и кладет трубку.